Текст книги "Фатальное колесо. Шестое чувство"

Глава 10
Допуски и посадки

На следующее утро в технарь я шел налегке.

В смысле – вообще без конспектов, спасибо Аниськину. Понятно, что вчерашняя слежка должного результата не принесла. Мои надежды выйти на коварного похитителя священной тетради через Васю Кравсиловича накрылись медным тазом: когда мы с тезкой деревенского детектива после трогательного рукопожатия вернулись к углу театра – на «таблетке» уже никого не было. То есть абсолютно: ни бандита, ни бармена, ни… пафосного дядечки в длинном плаще и красивых штиблетах. Не было даже прохожих по причине позднего времени. Даже дождь закончился! А что, мочить больше никого и не надо уже…

На мой вопрос Аниськину, а не Трафарет ли это чуть ранее осчастливил нас своей персоной, он только плечами пожал. Разговорчивый наш. Будто бы именно я этого Трафарета домогался, как одержимый.

Вообще у меня сложилось впечатление, что этот горе-детектив своего Трафарета и сам в глаза не видывал. А задвигал мне: «Я знаю… у Трафарета все такие… барыга…» Ох уж эти ментовские прихватки!

По-любому – плакала моя любимая тетрадочка горючими слезами.

О чем я с чувством и поведал новоявленному товарищу, возможно несколько сгустив эмоциональный фон своего многословного повествования. Да, впрочем, ему было по барабану – железный ведь дровосек. Да и не ему скоро выходить на сессию, как на поле Куликово: скоро битва с Челубеем, а у тебя голая задница вместо кольчуги – тут и ужасный конец, и ужас без конца в одном флаконе. Два в одном!

Край, короче…

И хоть я очень взрослый внутри – ничего спасительного в голову пока не приходило. Конспекты за неделю не восстановить: физически времени не хватит, даже если и от сна отказаться, и от приема пищи, и от естественных потребностей организма – всех разом.

Попадалово!

С такой вот чернотой в мыслях я и обнаружил на подходах к родной «мазуте»… Сашу Плана. В быту – Шуру Егорочкина. Самое интересное, что тут, на городской площади, он, скорей всего, поджидал именно меня! Хоть и старательно делал вид, что сей казус ну просто не может быть возможным: и повернулся ко мне вполоборота, покуривая безмятежно, и глаз свой шальной старательно прятал, вдумчиво и многозначительно рассматривая фотки на городской Доске почета. Нет же сейчас важнее дела!

Ну, коли так, вот и не буду его тревожить – мимо пройду…

– Эй-эй-эй! Караваев, стой!

– И тебе не хворать, Саша, – буркнул я, не останавливаясь. – Друзей рассматривал?

– Подожди! Фу-ух. Это… Каких друзей? А! Не…

– А я уж размечтался…

– Да нет, говорю. Просто… Тут я чего подумал… Как там наш… курсовик? Движется?

Ну, собственно, что-то подобное я и предполагал.

Справедливости ради нужно отметить, что в этом времени «социалистического застоя общественного самосознания» самые отъявленные балбесы, типа Саши Плана, все же значительно отличаются от балбесов двадцать первого века, и в первую очередь – невиданным чувством ответственности в вопросах собственной успеваемости. Думаю, причина прозаична: при Советской власти вылететь из техникума было так же легко, как пробкой из шампанского в потолок заехать – никто пыхтеть и удерживать не станет. Не успеешь булки расслабить, как снова окажешься в родной школе. Либо в ПТУ – и это уже в лучшем случае… хоть и позорно.

Стипендия опять же! Хочешь – получай, хочешь – не получай: завали какой-нибудь курсовик с зачетом и можешь снова садиться на шею папе с мамой. Обидно! Особенно если ты не очень богатый или не совсем из этого города. В смысле – иногородний. Саша, к примеру, и то, и другое: у него тут в городе дядька-пенсионер живет, который будет очень сильно не рад, коли племяша обесточат деньгами, или, к примеру, попрут из общаги… мокрыми тряпками. В дядину однокомнатную квартиру.

Вот Саша и сучит ножками как может.

– Курсовик, говоришь? – переспросил я с чувством светлой грусти. – Да… не движется он. Я это… техзадание в каморке оставил.

Между прочим – чистая правда.

Вчера в инструменталке я получил первый шоковый удар из предстоящей серии разочарований судьбы. Тут себя забудешь! Кажется, там, у окна, наш гроссбух до сих пор и валяется: когда я с Вовчиком перебрехивался по поводу шпингалета – шлепнул в сердцах фолиантом по подоконнику. Точно!

– А мы успеем? – не унимался План. – Сроки-то…

– Мы?

– Ну… ты. Я ж понимаю. Чертеж еще надо. Ты там что-то говорил… мол, план у тебя есть…

– Ты ведь не отвяжешься? Да, Саша? – вызверился я на сокурсника, уже приближаясь к техникуму: пару метров не дотерпел.

– А я че? Я ниче.

Вообще-то я не прав.

Однозначно. Неадекватно реагирую. Несправедливо к милейшему парню Саше. Это, скорей всего, во мне черная досада квакает: приставка похищена, конспект подмочен, еще один конспект… вообще отобрали. И, видимо, с концами. Саша еще этот… пристал, как банный лист к заднице.

Квакает?

– Слушай анекдот, Шурик, – попытался я смягчить собственную необоснованную грубость, дергая на себя тяжеленные двери парадного входа. – Всплывает бегемот из болота, на носу сидит лягушка. Сидит и бурчит: «Погода дрянь!.. Болото дрянь!.. Еще и пакость какая-то к заднице прилипла!»

Анекдот дурацкий, с бородой, но… борода родом из девяностых. Получается, в некотором смысле я – первопроходец. Должно в масть попасть. Саша вежливо обозначил смех тремя похрюкиваниями – заметно было, что ему сегодня как-то не очень весело.

Не попал, стало быть, с шуткой.

И с намеком… тоже.

– Тут постой, – бросил я Сашке и нырнул в актовый зал.

Мы, работники культуры, предпочитаем не водить посторонних граждан в свои пенаты, хотя… удержишь их! В зале и правда – проходной двор. Наш очень хитросделанный завхоз, экономя государственные средства (неизвестно только на что), замок врезал только в одну дверь, ведущую в зал. В ближнюю от центрального входа. Второй же двери, той, что чуть дальше по коридору, достался лишь хлипкий шпингалет, прикрученный со стороны зала. Жалкий запор либо сам вечно ломался, либо злонамеренно вышибался посредством ноги, когда кое-кому лень было брать ключи от главного входа. А чаще всего мы просто забывали закрыть его изнутри – это ж в конец зала нужно идти! Эдакая даль.

Разумеется, об этом «дверном секрете» знали все студенты. И пользовались актовым залом настолько, насколько позволяли каждому фантазия и персональная испорченность: здесь жрали, спали, зубрили, бухали, девчонок щупали. Некоторые даже ночевать здесь исхитрялись – на полу между строенными креслами: общага же у черта на куличках!

Понятное дело – мы, музыканты все это пресекали, но… как-то без энтузиазма. Без души.

Я привычно оглядел зал и на этот раз никаких безобразий не обнаружил. Только дальнее окно было нараспашку: курили, заразы. Ну да там решетка. Закроет кто-нибудь. Поднялся на сцену, гляжу – дверь в подсобку за сценой тоже приоткрыта: наши уже на месте.

Вовка, Ромик, даже Сонечка здесь – вчера только вспоминали пропажу.

– Привет, бандиты музыкальные! Сонечка, тебя это не касается, тебе интеллигентное здрасте!

– Привет!

– Барев!

– Доброе утро, Витя.

– Сонечка, слыхала про горе наше страшное?

– Да, Вова рассказал, – равнодушно обронила Сонечка, бегая пальцами по клавишам не включенного в сеть электрооргана. – «Электроника» еще мокрая, боюсь включать.

– Мы не репетируем, – хмуро напомнил я, ощупывая свою первую подмоченную тетрадь с конспектами. – Тоже мокрая. Блин!

– Кто же это мог быть? – глубокомысленно произнес Ромик. – Думаю, кто-то из техникума.

Ромик – и «думаю»?.. Да-а, жизнь полна сюрпризов. Аналитик!

– Кто бы он ни был – гореть ему в аду!

– Каждый сам для себя прекрасный дьявол, – нараспев произнесла странная девочка Соня, продолжая мучить безответный синтезатор.

Я уставился на нее.

– И… что это значит?

– Не знаю. Слышала где-то.

И легкомысленное пожатие плечиком.

– А ты вообще каким ветром к нам, Сонечка?

– Вова звонил…

Ну конечно. Кто бы сомневался?

До чего дошел прогресс! «Вова звонил». Хотя из присутствующих именно у Микояна как раз домашнего телефона-то и нет. И то лишь потому, что угораздило его в частном доме жить. Все остальные продвинуты – законнектчены до безобразия. Правда, в этом времени лишь один я знаю, что означает сие нерусское слово.

– Что за пара сейчас? – спросил я то, что спрашивал у всех каждое утро.

Староста уровня «Бог»!

На этот вопрос отвечает… отвечает на этот вопрос… добровольцы есть?

– «Допуски и посадки».

Бинго! Впрочем, никто даже и не сомневался, что ответит Вовка – самый педантичный из нас. Хотя и не отличник. Отличник – я.

– Погнали! – Я было ухватил с подоконника ранее запримеченное техзадание, потом подумал и положил его туда же. – Пока не требуется. Так, пара через шесть минут начинается. Мне всех вас еще… того, посчитать надо. Староста я или погулять вышел?

Все зашебуршились.

– Соня, закроешь?

– У меня ключа нет.

– У тебя же… домашний подходит.

– Да?

Я вздохнул обреченно. Обморок на ножках.

– Поверь.

– Ладно…

– Ходу!

Нас сдуло.

Сашки Егорочкина в вестибюле уже не было.

На пару боится опоздать. Понимаю. «Допуски…» у нас ведет некто Штопор – сорокалетний вундеркинд с чудовищным характером. Сам маленький, хрупкий, но всю группу держит в ежовых рукавицах. Знаете чем? В жизнь не угадаете! Тотальной вежливостью, которую не устает демонстрировать окружающим тихим, еле слышным голосом. Брр… ужас какой. Хочешь, чтоб тебя все услышали, – говори шепотом! Вот мы и прислушивались, бледнея и потея…

Плюсом ко всем прелестям Штопора – абсолютная безжалостность в раздаче отрицательных оценок. Плюхи рассыпает – дланью не дрогнув и бровью не поведя. Как робот, равнодушно и совершенно безэмоционально. И… очень обильно. Как «Сеятель облигаций государственного займа» с полотен Остапа Сулеймана Берта Мария Бендер-бея.

Опоздать – значит самолично выстрелить себе в ногу.

Мы с грохотом обрушились по центральной мраморной лестнице – снизу вверх, ломая все стереотипы законов всемирного тяготения. Успели на гране фола: Штопора настигли и обогнали уже на подходах к аудитории – не считается, мы первые! Вовка и Ромчик ввалились внутрь, чуть не снеся могучими плечами хлипкую дверную коробку. Тут же бесследно растворились среди прайда местной студенческой фауны, вольготно расположившегося в ареале своего обитания.

Я же на свою беду вдруг затормозил и изумленно замер у самого порога, смотрясь, наверное, со стороны неумолимо приближающегося преподавателя парализованным сурикатом, разве что нестандартно крупных размеров.

Штопор, энергично работая лопатками, технично обошел меня за метр до финиша, скользнул мертвым взглядом по моей обреченной фигуре и пропал в квадрате света. Мечтал там уже, наверное, как вонзит сейчас в опоздавшую жертву свои ядовитые вундеркиндовские жвалы. Паучище!

Допуски, блин, и посадки.

Вот и не вписался я в допуск и поэтому совершил аварийную посадку – безнадежно прикипел к полу, беспомощно хлопая глазами в сторону гражданина, который у противоположной стены коридора с интересом разглядывал на стенде изображение огромного подшипника качения. В разрезе четвертью.

Картина, что называется… «И снова Анискин».

Ремейк.

Как он меня нашел?

Глава 11
Друзья-козлы

Еще оставался призрачный шанс безнаказанно вернуться в аудиторию.

Последний. Один на тысячу. Говорят – повинную голову меч не сечет. По крайней мере, не сразу и не насмерть. Дольками. Колечками. Максимум – схлопочу от Штопора жирную «пару» за демонстративную борзость. Эту беду еще как-то можно пережить…

Только всем известно, какими «души прекрасными порывами» да вящими намерениями благости вымощена дорога в геенну огненную. И… «каждый сам для себя прекрасный дьявол». Ведь так, Сонечка?

Особенно когда кругом такие вот искушения:

– Конспект свой хочешь вернуть?

Так.

С хрустом откинуты с лопаток крылья ангельские. Аки хвост у ящерицы. Прощай, Штопор. Или… до завтра, дорогой мой преподаватель информатики. Сутки для приговоренного к казни – это же огромный срок!

– Допустим, – сказал я чуть просевшим голосом, стараясь сильно не выдавать собственных эмоций. – Вообще-то там аж шесть конспектов в одной тетрадке… Ты как меня нашел?

– Пойдем. По дороге расскажу.

Мы степенно спустились на первый этаж, хотя мне страшно хотелось прыгать вниз через три ступени. А то и через четыре…

И это при наличии в голове пятидесятилетних высокосознательных мозгов!

Вышли на площадь.

Синхронно поежились. Проклятый ноябрь. Холодно! С моря мощно тянуло сырой промозглостью, а я, как на грех, сегодня без головного убора, если так можно обозвать некий аксессуар, призванный греть мое натруженное чело с недавнего времени.

Дело в том, что я по возможности всячески избегаю носить на голове белесый «петушок» мерзкого вида, который по этим временам считается жутко модным прикидом. Особенно если надеть его вместе с шарфиком такого же мерзотного цвета и дутыми «алясками», в которых ногам почти всегда сыро из-за чрезмерной герметичности этой модной конструкции. Такой молодежно-экстравагантный ансамбль составлен персонально для меня моей девушкой Викой, которая в качестве поддержки, и дабы я не ныл, одевается точно так же. Унисекс, стало быть: два чуда в «петушках» и шарфиках на тонких джинсовых ножках, обутых в гипертрофированно раздутую обувь. У меня – ультрамаринового оттенка, у нее – цвета блошиного брюшка. Это чтоб понятно было, кто мальчик тут, а кто девочка.

Мальчик – в голубых сапожках и с «петушком» на голове! Кто не понял.

Впрочем, общество пока не сильно испорчено уголовными миазмами – негативных ассоциаций по поводу «петушка», как правило, ни у кого не возникает. Тем не менее, если к вечеру я не планирую встречаться с любимой, – предпочитаю все же более традиционные одежды: кроссовки, джинсы и пушистую вельветовую курточку. Голова – пустая. В обоих смыслах этого слова.

Хотя именно сейчас в «петушке» было бы веселее.

Тоже – в обоих смыслах.

– Ну что, расскажешь чего-нибудь? – буркнул я на ходу, продолжая вздрагивать от холода всем телом, как конь по росе. – Где тетрадь?

– У Кролика, – односложно ответил Аниськин.

– А-афигеть! Как я сам не догадался? Конечно же! Всемирно известный пушной зверек, который любит воровать чужие конспекты. У какого, блин, Кролика?

– Есть такой нарик. На Частника живет, у Шестого бастиона.

– А… откуда ты…

– От верблюда!

Я прибавил шаг. Аниськин хоть и мелкий, а коленями при ходьбе работает, как дизель шатунами, – только в воздухе мелькают.

– А можно подетальнее?

– Ты сам его вчера описал. Мелкий наркоман из гальюна! Как раз – детальнее некуда. Мне осталось только в тех краях к знакомым мужикам заглянуть да поинтересоваться нариками с района. Их не так уже и много оказалось. По приметам совпало.

– Что за мужики? Менты, что ли?..

Аниськин поморщился.

– …в смысле… милиционеры?

– У тебя откуда такие задвиги по фене? Давно уже замечаю.

– Да уж… полдня всего знакомы, а он уже замечает.

– Мне и полчаса хватит.

– Говорю же – ментяра!

– Хорош! Не смешно уже. И… да. Наводку дал местный участковый. Фамилию назвать?

– Обойдусь.

– А я бы и не назвал.

Душа-человек!

Почему все менты такие злые?

А! Профдеформация: изувеченная психика, мальчики кровавые в глазах, друзья… козлы. Думаю, хорошо, что это все я вслух не произнес. Зачем травмировать тонкую ментовскую душу? И… мой собственный затылок.

– А меня как нашел? – не давали мне покоя лавры доктора Ватсона. – Раскроешь свой дедуктивный метод?

– Тоже мне секрет. У вас в вестибюле расписание висит – по группам и кабинетам.

– А техникум, техникум как вычислил? Группу?

– Да ты сам вчера на «студента» отзывался. А по возрасту – восьмиклассник. Значит – или технарь, или фазан, пэтэушник. Для фазана лицо больно умное. Получается…

– И на том спасибо.

– Ага. Ешь. Получается… техникум. Основных у нас два, ближайший – судостроительный. Строительный сильно дальше, а студент – зверек ленивый, далеко ходить не любит. Ну а по группе… Ты вчера по конспектам убивался. Обмолвился, что типа курс выпускной, железку какую-то чертить надо. Понятно, что механик. Выпускных всего две группы на потоке: М-411 и М-421. У одной – физо на «Чайке», у другой – «Посадки» какие-то в двадцать пятой аудитории. «Двадцать» – значит второй этаж. Я туда и поднялся. А там ты… бегаешь наперегонки с каким-то очкариком. Кого сажать собрались, «посадки»? И на какой срок?

– Вам ментам… милиционерам – только дай кого-нибудь посадить!

– Я уже не мент.

– Фу! Какое грубое слово. Давно замечаю – неделикатный ты человек.

Он не ответил.

С невиданной скоростью добрались до Центрального рынка, но пересекать его почему-то не стали, как ожидалось; Аниськин внезапно свернул направо, в гору.

– Надо кое-что проверить, – буркнул он в ответ на мой недоуменный взгляд.

На подъеме справа тянулась оборонительная стена седьмого бастиона с бойницами для стрельбы. Я невольно загляделся: древнему укреплению навскидку – века так полтора, если мне память не изменяет, а блоки, вытесанные из крымбальского известняка, подогнаны друг к другу так точно, что до сих пор держатся без раствора. Умели же строить! Стена плавно без уступов повторяет крутой рельеф подъема, амбразур – штук сорок: через каждые пять метров, а смотрятся – как по линеечке.

По ниточке! Всегда восхищался.

И… что-то там Аниськин про другой бастион говорил, про шестой, кажется…

– А что ты проверить хочешь? – без обиняков спросил я его в лоб без надежды на ответ.

Ответил все же:

– Да странный адрес у этого Кролика: десятый дом на Шестой бастионной. Вообще-то мы смотрели на карте – нет там никакого жилья! Кругом склады ВМФ, подсобки разные, казарма разбитая за забором. Я там даже как-то бывал один раз наскоком – типичная свалка радиобарахла. Где там можно жить? В первую оборону там было самое серьезное в городе укрепсооружение. Вон та стенка справа была соединительной между седьмым и шестым бастионами.

– Да ты историк, Аниськин. Краевед. Превед, краевед!

– Бредишь, что ли?.. Просто хочу от этой стены пройти до адреса, может, какие жилые дома сейчас обнаружатся на месте старых бастионов. По карте не все понятно.

– А! Тогда ясно… что ничего не ясно.

Ясно стало потом.

Действительно, бывший шестой бастион в отличие от седьмого был неряшливо огорожен где современной бетонной стеной, где остатками древней известняковой кладки, странные проемы в которой местами тоже были заделаны свежим цементом. На отдельных участках прямо по старинной бутовой стене были нагромождены плиты из железобетона. А сверху до кучи еще и колючая проволока на стойках, загнутых вовнутрь.

Все по-взрослому!

Мы прошли по всей длине этого мрачного памятника надругательства над седой стариной и вдруг неожиданно в широкой нише обнаружили обычную деревянную дверь, вляпанную в совершенно обывательский заборчик из досок, выкрашенных когда-то половой краской. Понятное дело, сейчас облезлых до безобразия. Весь этот кошмар был затейливо декорирован чудовищно кривым деревом абрикоса, растущим снаружи справа от двери, густая крона которого живописала своей экзотичностью весь ужас сего архитектурного ансамбля. Нивелировала, так сказать, вопиющую убогость бытия местных аборигенов, если таковые вообще здесь имелись.

– Похоже, пришли, – сказал Аниськин. – Кажется, я понял, что это за адрес.

– И что ты понял?

– Прошу любить и жаловать – служебная жилплощадь ВМФ. Мини-общежитие, иными словами. Для персонала воинской части.

– Вон оно что! Так здесь же… сарай почти.

– Какая часть, такая и общага.

Дверь оказалась открытой.

И вела она не в дом, как ожидалось, а во внутренний дворик, залитый по грунту ноздреватым бетоном. Сверху на растяжках густо разросся очень старый виноград, даже без листьев создающий сумерки в этой «грусти мира». По периметру – миниатюрные мазанки из оштукатуренного известняка, одна на другую не похожа. На татарский манер: кухня-предбанник и одна-две жилых комнаты без запасного выхода. На вид – все коробки нежилые: где двери заколочены крест-накрест, где окна разбиты, где вообще стенки обрушены наземь.

Кроме одной коробки.

Той, что пряталась в самой глубине двора: там горел свет на кухне и слышно было, как гундосит телевизор.

– Встань ко второму окну, – шепнул Аниськин. – Если кто оттуда прыгнет, сразу бей в жбан. Не стесняйся. Умеешь хоть?

– Чего?

– Бить!

– Не знаю, не пробовал.

– Дал бог напарничка. Пошел! Да тише ты… пригнись.

Сам он открыто подошел к кухонной двери и вежливо в нее постучал.

Еще раз.

После третьего постукивания внутри раздался неразборчивый женский голос, по интонации и экспрессии которого хоть и с трудом, но можно было угадать что-то похожее на: «Кого там черти принесли? Вот сейчас выйду, отделаю сковородой. Ходит тут пьянь всякая, потом у людей лифчики с веревок пропадают. Сталина на вас нет…»

Впрочем… я мог и ошибаться: тема Сталина явно навеяна от нашего завхоза…

Аниськин, стоявший ближе и слышавший лучше, тем не менее продолжал вежливо вести свою светскую беседу:

– А скажите, уважаемая, Геннадий не дома ли сейчас?

Ага. Стало быть, у Кролика есть еще и человеческое имя! А интересно, какая у него фамилия? Наверное – банальный Зайцев. Или Зайченко…

Пока я гадал на кофейной гуще, абонент выдавал Аниськину очередную порцию необоснованных возмущений, разборчивость которых перестала мною идентифицироваться.

– …сам полюбуешься на эту тварь!

Это я расслышал, так как перед Аниськиным распахнулась все же дверь с предложениями посетить сей мир в его минуты роковые. Мой напарник исчез внутри, а я приник к грязному стеклу жилой комнаты, пытаясь хоть что-нибудь высмотреть. Ничего не видно. Только второе окно в стене напротив. Отсвечивает и слепит. Сама комната – в темной зоне.

– Студент!

Я вздрогнул.

Аниськин, совершенно не таясь, выглядывал из-за входной двери.

– Ты чего орешь? – сделал я «страшные» глаза.

– Нормально все, пошли.

Внутри такая же убогость, как и снаружи.

Даже не нищета, а просто… свинство кругом. Неужели трудно просто подмести пол? И стены отмыть от копоти? И шторы выстирать, чтобы вернуть им изображения ромашек на зеленом фоне? А точно там ромашки?

Как может народ так опускаться?

Слегка пьяная тетка внушительных размеров вызывающе рассматривала непрошеных гостей, уперев руки в сальные бока и раскачиваясь из стороны в сторону по все увеличивающейся амплитуде.

Ну и неряха!

Вот такие громче всего и верещат о своей бедности и незавидной судьбе. Мечтая, наверное, чтобы кто-нибудь еще более несчастный убрал за ними их фекальные образования да шторки постирал. Самим же… западло!

Тьфу ты! Со зла снова феня из меня поперла. Хорошо, что Аниськин мои мысли не слышит. Вон стоит в дверном проеме и… улыбается. Однако! Впервые вижу его таким веселым. Вчера не считается – там он был в образе приставучего бомжа и лишь притворялся веселым…

– Чего там? – брякнул я настороженно.

Похоже, не вышел еще из охотничьего азарта.

– Посмотри сюда.

Я заглянул в комнату.

Слева от входа кто-то спал на диване, отвернувшись лицом к стене. В семейных трусах и теплой осенней куртке в прегрязнейшем состоянии. Похоже, тип начал раздеваться снизу, но до конца свое дело не закончил.

А справа, на старинном комоде, в условиях жуткого хлама… не лежала, нет… валялась, брошенная небрежно так, что были заломлены страницы…

…моя драгоценная тетрадь!

Уф-ф…

Сбылась мечта идиота.