Текст книги "Цепи свободы"

II

«Был у сумасшедших на ёлке в буйном отделе нии…».

А. Чехов (из частного письма).

Если говорить о «месте» и о схеме «пасьянса», то первое вряд ли имеет почтовый адрес, а о втором мы как раз и ведём речь, несмотря на то, что в принципе с вразумлением дела обстоят плохо или совсем плохо… Особенно с вразумлением тех, кто забавляются «игрушками» на «ёлке» мирового рынка. Пока ещё сохраняя человеческое подобие, но безнадёжно далёкие от целомудрия, – лукавые поводыри упрямо вели и «буйные» и «тихие отделения» и остальной мир к духовному, психическому и физическому разложению. Для остальных, без особой надежды цепляющихся за всё здоровое и традиционное, – была разработана определённая схема и чёткая программа. Растянувшись на весь ХХ в., она перешла в следующее столетие. Суть её сводится к следующему:

а) Разрушение уклада семьи.

б) Концептуальный подрыв основ морали и нрав-

ственности общества.

в) Внесение хаоса в традиции и веками складывавши-

еся культуры.

г) Устранение всякого национального бытия.

В дополнение к этим «буквам» после II Мировой войны была взята на вооружение и растянута на поколения подтасовка ряда социально и политически важных понятий. Она проводилась повсеместно и решала стратегические задачи. Одной из важнейших была (и остаётся) подмена в массовом сознании причинностей последней Великой войны идеологизированными постулатами. Именно эти постулаты, тщательно продуманные и расчитанные на длительное пользование, до настоящего времени находятся в обойме «идеологизмов». Суть идеологической диверсии – одной из крупнейшей в Новейшей истории – сокрыта в нигде не прописываемой формуле, образующей вржавленную в социально-политическое бытие народов «цепь смыслов». Продолжив буквы алфавита, – обозначу звено этой цепи, ставшей политическим ошейником на отечественном бытии народов:

д) Фашизм равен нацизму, нацизм – национализму,

национализм – патриотизму!

В этой цепи лжи главные её звенья – фашизм, нацизм и патриотизм идентичны по своему значению, поскольку любовь к Отечеству сводится в ней к людоедскому нацизму. И не просто сводится, а является им! А раз так, то, проклятая всеми, – она подпадает под ряд статей уголовного кодекса, а в неспокойное время – военного трибунала! Таким образом лукавый псевдологический круг из «равных смыслов», в котором нет места совести, а честь и героика духа порицается, – замкнулся. В нём и пребывает сознание нескольких уже поколений, не видящих каверзу псевдосмыслов.

Выйти из порочного круга можно, лишь разорвав его. И сделать это нужно там, где фашизм «смыкается» с нацизмом.

Впрочем, в пункте «д» есть своя правда. Но очевидна она лишь при одном условии: фашизм тогда тождествен патриотизму, когда не отождествлён с нацизмом (в этом всё дело!). В противном случае всё опять становится с ног на голову и получается тот же «круг», который до сих пор кружит головы миллионам сбитых с толку людей. Разомкнуть эти звенья лжи можно, лишь признав, что введённый в сознание медийный, кинематографический, пропагандистский, голословный и, по сути, виртуальный фашизм ложен по отношению к своему историческому архетипу. Став устойчивым мифом, обрастая политическими и финансовыми интересами, подлог этот послужил одним из краеугольных камней в выстраивании идеологии Глобализма. Действие последнего – и это понятно – рассчитано на достаточно долгий исторический период. В целях успешного шествия (тогда ещё призрака) Глобализма и потребовалось разрушить понятие Страны и Отечества в том значении, котором они имеют в исторической жизни народов. Поскольку именно тогда этические и нравственные критерии и будут окончательно разрушены.

Отождествление нацизма с патриотизмом через, якобы внутреннее, этическое соответствие – неизбежно подводит любое государство, систему правления и народ к моральной ответственности. Возведённое в статус закона, оно автоматически ведёт к юридической ответственности Страну, народ и государство.

Подтверждением этому является проводящееся в настоящее время отождествление идеологии СССР с нацистской Германией. Формальным поводом для обвинений служат действительно имеющиеся совпадения фашизма с советским патриотизмом, что (об этом мы, собственно, и ведём речь) не имеет никакого отношения к нацизму. Словом, идеологии Советского Союза – а значит, народу и Государству – вменяются в вину её достоинства. А именно: энтузиазм, воспитание патриотизма, крепость семьи, занятие спортом, уважение к личному и общественному труду, к старшим. То есть, ко всему, что лежит в основе общественной формации, исторического существования Страны и народа.

Как и где обучались этому «алфавиту» народы до, а главным образом после II Мировой войны? Какими средствами «этапы большого пути» реализуются в настоящее время?

По-разному. Это зависит от «политического момента», «культурной» программы, степени устойчивости народа к духовным ядам, а также места применения и дозы воздействия.

Если за первой «буквой» проследить адрес, то впереди планеты всей оказалась большевистская Россия. Уже в 1920 г. в «Азбуке коммунизма» Лев Троцкий яростно кидается на «родителей», уцелевших после революции: «Родители навязывают своим детям собственное тупоумие, невежество, выдают за истину собственную галиматью и страшно затрудняют работу единой трудовой школы. Освобождение детей от реакционных родителей составляет важную задачу пролетарского государства». Ярясь на неискоренимость и прочность семейных уз, некогда «буревестник революции», а ныне политический палач выпускает програмную книгу «Вопросы быта» (1923), которую пронизывает главная мысль: революция и гражданская война оказали… полезное (!) «глубоко разрушительное влияние» на традиционную семью, но всё же не смогли уничтожить «сферу семейно-бытовых отношений», её традиции и духовные связи. Дабы превратить злополучную «сферу» в пепел и развеять его по воздуху, Троцкий берётся, ни много ни мало, – выжечь из сознания ближайших поколений всякие вспоминания о «реакционных» обычаях и традициях, заменив их зубастой «пролетарской культурой». И «пепел Троцкого», стуча в сердца единоверцев, – запылил мозги последователям его, включая тех, кто искренне верил в «суровую правду пролетарской революции». Спустя годы упоминавшийся уже крайне левый марксист В. Райх, хорошо проштудировав открытия коммунистического режима в областях культуры социальной и семейной жизни, нашёл слишком обременительным для общества следование моральным и нравственным ограничениям, а потому рьяно выступил за отмену «репрессивной морали». Почему? Потому что «задача морали заключается в формировании покорных личностей, которые, несмотря на нищету и унижение, должны соответствовать требованиям авторитарного строя»…

Каким же образом этой хитрющей и неизменно коварной морали удавалось закабалять, по мнению Райха, всегда рвущиеся к свободе личность и общество?

И на это есть ответ у всеведущего Райха:

«При возрастании экономического гнёта трудящихся масс появляется тенденция к ужесточению норм обязательной морали. Цель этого процесса заключается в предотвращении протеста трудящихся против социального гнёта путём усиления их чувств сексуальной вины и моральной зависимости от существующего порядка».

В отношении патриархальной семьи (как и семьи вообще), Райх, не отделяя авторитет от авторитаризма, утверждает, что «авторитарная семья есть авторитарное государство в миниатюре…». Она же – семья – «служит важнейшим источником воспроизведения всех видов реакционного мышления. По существу, – поясняет Райх тугим умам, – она представляет собой своего рода предприятие по производству реакционных структур и идеологий. Поэтому первая заповедь любой реакционной политики в области культуры заключается в «защите семьи», а именно большой авторитарной семьи»!

Таким образом, нацепив на семью ярлык и говоря уже только о нём (ярлыке), придав понятию не свойственный ему смысл (т.е. подменив хорошо зарекомендовавший себя в истории обществ морально-нравственный институт авторитарным концептом), – Райх с иезуитским коварством выступает против того «смысла», который сам же и привнёс… Словом, не мытьём так катаньем был дан и потом не однажды подхвачен и развит типичный образец долгоиграющей марксистской, а в своих последующих исторических вариациях – либеральной, демократической, политкорректной и прочей софистики, или, что будет точнее, – свастики наоборот…

Но тогда уместен вопрос: как относился к семье и государству держатель другой, «настоящей», свастики?

«Её (семьи, – цитирую по книге В. Райха воззвание НСДАП Германии в 1932 г. – В. С.) окончательное уничтожение привело бы к прекращению существования высших форм человечества», поскольку «конечная цель организованного и закономерного развития неизменно должна заключаться в создании семьи. Она является наименьшим, но самым ценным первичным элементом всей государственной системы» (слова в тексте выделены то ли Райхом, то ли Гитлером).

Но В. Райх, как мы знаем, фашистом не был.52 Поэтому, рассматривая семью «как клетку зародыша политической реакции», поборник секса «без берегов» продолжает дудеть в свою дуду, утверждая, что не только рабочие, но и крестьяне заражены «политической реакцией», ибо «привозят с собой (в город) идеологию крестьянской семьи, которая, как уже было показано (смею уверить читателя, что ничего подобного в книге Райха „показано“ не было. – В. С.), служит наиболее благоприятной почвой для взращивания идеологии национализма».

Впрочем, зачем показывать, если Райху и так всё ясно. А раз ясно, то, настаивает сочинитель, именно «семейный империализм воспроизводит себя в империализме государственном», из чего следует вывод, который Райх, однако, не рискнул сделать. А именно: не только государство, как самость, но и освящённые традицией формы его правления, включая институт монархии, — в принципе являются слепком фашизма. Но, если так, тогда всю историю человечества следует определить как фашистскую (!), в особенности, если в событиях «замечен» патриотизм, героизм, или – упаси Боже! – имперское начало. Ибо (по Райху) герой, как и всякая сильная личность в ипостаси гражданского долга и верности Отечеству – с древнейших времён и до райховских инсинуаций — это реализовавший, либо ещё не реализовавший себя фашист, что не было бы большой бедой, если бы фашизм не был здесь отождествлён с поистине чудовищным нацизмом.

Итак, приняв правила игры, по закону обратной связи к антифашистам отнесём в первую очередь тех, кто не обладает, ни силой духа, ни свободной волей, необходимых в устроении общества и государства, ни – это уж точно! – честью и отвагой для защиты Отечества. Придётся отнести к ним морально падших, а так же ничтожных во всех cлучаях и обстоятельствах людишек, социальных доходяг, духовных уродов и психически больных. То есть, – всех тех, кому чуждо духовное и физическое здоровье, творческая инициатива и стремление к внутренней чистоте. Тех, кто боится всех этих качеств как чёрт ладана; кто не способен к духовному подъёму, мужественному поступку и созидательному действу, и, конечно же, – к «насилию» над собой для приобретения вышеупомянутых свойств. Но тогда помимо доходяг «из народа» к этой публике следует отнести духовных дегенератов от политики, мутантов от «науки» и «философии», а так же наследующих предельно вульгарные «ценности» сексуальных страдальцев, – как нетрадиционно ориентированных, так и «обрезывающихся» от первичных и прочих половых признаков. Словом, став данностью, либеральный антифашизм становится знаменем «нормальной» дегенеративности.

Райху вторит Адорно, метавшийся между музами, музыкой и марксизмом. Обладая тонким слухом, поклонник Клио умел расслышать нотки фашизма (напомню, – в теперешнем сознании рокированного с nazi) даже в минорных патриархальных наставлениях «отцов». В каждой атаке на нравственность, меняя направленность своей ненависти и сочетая акценты в ней, Адорно не менял лишь цели. Обычно ею служило разрушение религиозности, удерживающей на плаву морально-нравственные устои общества. «Отец, – по Адорно, – это упёртый патриот и приверженец старомодной (христианской, понятно. – В. С.) религии».

Ещё дальше шёл Жан Поль Сартр. Если некогда Михаил Бакунин восклицал: «я ищу Бога в революциях», то Сартру он вовсе не нужен: «Бог должен быть убит в душе каждого, с корнем вырван из сердца и ума». По Сартру, человек «вброшен» в мир, в котором обретает дикую свободу: «Нет ничего ни над нами, ни перед нами в светлом царстве ценностей, нет оправдания и извинения за содеянное нами. Мы одиноки и покинуты». А раз так, учит Сартр, – каждый человек находится в неповторимой жизненной ситуации, которая не связана с всеобщими законами нравственности.

Однако, существуя в реалиях меняющегося мира, «осуждённый на свободу» человек не свободен даже у Сартра, поскольку он всё же зависит от «диких» обстоятельств. И то, что человек каждый раз не находит достаточных оснований, чтобы добродетель предпочесть преступлению, – это вопрос не свободы, а выбора, основанного на предпочтениях, не имеющих прямой связи с этическими категориями, включающими как «свободу», так и «несвободу».

Жан Поль Сартр

Отказавшись «от всего этого» и переделав перо в шпагу, Сартр долго и упорно колол ею общественную мораль, пока вконец не иступил её, убедившись в собственном бессилии и духовной немощности. Словом, уравнивающий мораль с тоталитарным государством (а в ином облике Райху, Адорно, Сартру и иже с ними она не представлялась), подлежащим свержению, – безбрежный анархизм авторов превосходит бакунинский: тот хоть Богу оставлял какое-то место…

Самое интересное, что, разложив на кошерном столе Франкфуртской школы традиционную семью и «утвердив фашизм» в христианстве, непримиримые антифашисты идут не только нога в ногу, но и след в след даже не фашистам, а самым, что ни на есть, оголтелым нацистам. С той лишь разницей, что нацизм этот наизнанку. Ибо, Адольф Гитлер, не находя место христианству в пантеоне богов, создаваемом «Гомерами» III Рейха, всё же стремился к некоему подобию религии, поскольку, как и Наполеон, – видел необходимость религиозности (уж какой ни есть) в мироощущении людей. «Я убеждён, – писал в 1932 г. Гитлер в своём воззвании „Моя программа“, – что для повышения сопротивляемости народ не должен жить, руководствуясь исключительно разумными принципами; он так же нуждается и в духовно-религиозной поддержке».

Но, то была программа фюрера. В блицкриге борцов с семьёй и традицией не было места ни христианству, ни какой-либо другой религиозной конфессии, ибо, по Райху, – страх перед свободой есть не что иное, как следствие реакционного мышления. А потому, свободные от нравственности, «революционеры» не нуждались ни в каких богах, кроме фетишей, создаваемых из самих себя. Однако, не только в семье и не в одних лишь устах мифологизированного «отца» слышал Райх и музыкальный критик фашистские мелодии. Прислушаемся к солирующей партии последнего:

Теодор Адорно

«Хорошо известно, – писал Адорно, – что приверженность фашистским идеям (выделено мной. – В. С.) наиболее характерна для представителей среднего класса, что она коренится в культуре…». А раз это «хорошо известно», то, утверждает в своих антипатриархальных филиппиках Адорно, – фашизм (априори демонизированный интернационалистами, космополитами и левыми марксистами) коренится во всяком героическом эпосе и культуре, ввиду чего присущ культуре вообще… А это значит, что не только личный и массовый героизм, но и великая культура – с древних времён до Адорно и Райха – была (и остаётся!) фашистской… То есть, не только государство (в чём нас «убедил» уже Райх), но и всё связанное с культурным бытиём стран и народов является фашизмом! Вот уж действительно: «У кого на сердце ненастно, у того всякий день дождь». Нужно ли удивляться тому, что в этом смысле лестные для фашистской Италии и Германии идеи антифашистов от антикультуры, как и они сами, – были отвергнуты лидерами означенных государств?!

Но вот беда. Ненастье «дождливой» эпохи усугублялось тем ещё, что (цитирую это через силу, ибо рука отказывается начертывать такое) «светила Франкфуртской школы в большинстве своём были евреями и марксистами…», – с риском для своей карьеры и так некстати просвещает нас П. Бьюкенен. Хотя, ниспровергатели культуры не пришлись ко двору не только в Третьем Рейхе.53 К примеру, Райх «первый», после тяжелого удара в филейное место германским сапогом скатившись по жёстким ступеням имперского Рейха, – эмигрировал в Данию (1933), откуда, за пропаганду радикального сексуального воспитания и необходимости «сексуальной революции», был изгнан тогда же, как, впрочем, и из Швеции, куда сбежал в следующем году. Каким-то чудом удерживаясь в Норвегии, Райх из Осло исходил желчью ко всем поборникам традиций и нравственности в своей «Психологии масс». Там Райх на протяжении многих страниц толчёт воду в ступе, но никак не может приблизиться к ответу на им же (пусть и риторически) поставленные вопросы, суть которых сводится к следующему: почему массы позволяют, чтобы их обманывали в политическом отношении?

В самом деле: ну не настолько же они глупы…

Вывод Райха: «само существование фашистского движения, несомненно, служит социальным выражением националистического империализма» – и вовсе говорит о натянутости многих аспектов его «аналитической», «политической» и «социальной психологии». Однако, ни натянутость, ни притянутость за уши, ни «стойка» на последних, по всей видимости не помешают сочинению Райха стать настольной книгой для «борцов с фашизмом», коими являются нынешние фюреры из числа космополитов, глобалистов и либерал-демократов.

Но только ли чуждая обществу апологетика «сексуальной революции» и кованый сапог сильной власти заставляли Райха пускаться по Европе во все тяжкие?54

Нет, не только. Райх как чёрт ладана боялся ещё религии, культуры, государственной (тоталитарной, в его понимании) власти, и, конечно же, люто ненавидел проявление народного духа особенно в его национальной ипостаси. Потому не только проповеди докторов теологии, но и тексты, подобные указам Правительства Франца фон Папена (1932) о воспитании молодёжи заставляли его судоржно хвататься за шляпу и «кобуру»… ручной клади. В воззвании фон Папена, в частности, говорится следующее:

«Воспитание подлинного уважения к государству должно дополняться и углубляться немецким образованием на основе исторических и культурных ценностей немецкого народа… путём погружения в героическое наследие нашей нации…».

Надо полагать, одна только эта фраза заставляла распространителя вируса безграничной свободы вертеться в кресле, словно бес на раскалённой сковородке. Следующие же требования Правительства приводили его в особое неистовство. Подумать только: «Воспитание уважения к государству и обществу черпает внутреннюю силу в христианских истинах. Преданность и ответственность перед народом и отечеством глубоко коренится в христианской вере. Поэтому мой долг, – писал фон Папен, вызывая бешенство у Райха, – неизменно заключается в обеспечении правильного и свободного развития христианской школы и христианских основ образования».

Словом, было от чего приходить в неистовство апостолу бескрайних свобод. Это ж надо: в воззвании Правительства, как назло возглавленного потомком древнего немецкого рыцарского рода, – нет ни (эмансипированной в наше время) терпимости к разнообразным патологическим отклонениям, ни политкорректности. То есть, – той «политической вежливости», которая напоминает о себе всякий раз, когда вопрос ставится принципиально, а вещи именуются без оглядки на социально-политический, секс-меньшинский и прочий антураж. Ясно, что в такого типа воззваниях консерваторов и духу не было ни либерализма «без берегов», ни свободной от нравственности демократии. Вот он, пример добровольного подавления свободы – вот он, оголтелый тоталитаризм, фашизм и ещё чёрт знает что!

И в самом деле, – что это за общество, в котором, опять цитирую В. Райха: «Христианство и национал-социализм не признают существование сексуальности вне рамок обязательного брака»?! Может, что другое и мог, но вот «греха» добрачного целомудрия Райх ну никак не мог простить не только христианству, но даже и социал-демократам!

И вот ведь ещё напасть, – не только профашистское правительство, но и молодёжные организации были заодно с «капиталистами и эксплуататорами»: «Мы требуем, – обращался в 1932 г. к правительству Молодёжный центр Берлина, – чтобы государство использовало все возможности для защиты нашего христианского поколения от пагубного влияния похабной прессы, непристойной литературы и эротических фильмов, которые унижают и фальсифицируют национальные чувства…».

Но откуда взялись, из чего сложились и чем обусловлены были их столь бескомпромиссные, жёсткие и принципиальные требования? Чем конкретно был вызван бьющий через край гнев молодых германцев?

Дабы полнее раскрыть тезы, заявленные в предыдущей главе, вернёмся ещё раз к европейским реалиям после заключения Версальского мира.

Каверзность этого «мира», граничащая с бесчеловечностью, поставила Германию на грань исчезновения, обусловив трагическое развитие событий в Европе и остальном мире. Живя по законам джунглей, которые сами и создали, державы-победительницы решили поставить вне закона объявившегося «короля джунглей» (Германию). Идея запереть в железную клеть «политического нарушителя» была и нелогична, и недальновидна. Понимая её порочность, глава английского правительства ЛлойдДжордж в марте 1919 г. предупреждал в своём «меморандуме из Фонтебло» о том, что «суровый договор» неизбежно вызовет у немецких политиков реваншистские устремления. Главнокомандующий союзными войсками маршал Фердинанд Фош после подписания договора (28 июня 1919), подводящего итоги I Мировой войны, без обиняков заявил: «Это не мир, а перемирие на двадцать лет». Зная цену таковому «перемирию», Уинстон Черчиль считал I Мировую лишь началом большой тридцатилетней войны в Европе. Эти предвидения политических дельцов являют собой наиболее осмысленное представление о тогдашнем положении дел. Схожие предостережения в те же времена высказывали в кулуарах «большой» политики и функционеры власти.

Но, насколько реальны были их опасения? Может, они были чрезмерно преувеличены?