Текст книги "Цепи свободы"

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Обыкновенный фашизм

«Человек должен обладать и время от времени пользоваться силой разбивать и разрушать прошлое, чтобы иметь возможность жить дальше; этой цели достигает он тем, что привлекает прошлое на суд истории, подвергает последнее самому тщательному допросу и, наконец, выносит ему

приговор…»

Фридрих Ницше

I

Эти «приговоры, – продолжает Ницше, – всегда немилостивы, всегда пристрастны, ибо они никогда не проистекают из чистого источника познания; но если бы даже приговоры были продиктованы самой справедливостью, то в громадном большинстве случаев они не были бы иными»…29

Как видим, не отрицая личного участия в исторических событиях, философ настаивал на тщете личностного делания истории. Не отвергая (в факте и необходимости) политические потуги и честолюбивые дерзновения человека, Ницше ставит под сомнение главенствующую роль индивидуального посыла в «делании» истории. Проводя мысль о фатальной неизменности предопределённого, немецкий мыслитель принципиально оправдывает данность на всём её протяжении – в свершившихся фактах, в свершающихся, и тех, которые заявят ещё о себе в человеческом бытии. Впрочем, и Ницше вряд ли стал бы оспаривать то, что именно гениям свойственно проникновение в подлинность великого исторического Действа, предпосылки которого, очевидно, кроются в основах человеческого бытия.

Согласно Шопенгауэру, истина в том, что мир — это воля, – воля к жизни и её продолжению. Царство платоновских идей представляет собой высшую объективацию воли. В отличие от феноменального мира, здесь нет времени, пространства, изменения. Вечные и бесстрастные идеи, составляющие сущность нетленного мира и познаваемые лишь в созерцании, становятся темой архитектуры, изобразительного искусства… и Шопенгауэра. Но бегство «от зла» в иллюзии не было панацеей. Буддисты, которыми восхищался философ, принимали мировое зло за нечто само собой разумеющееся, видя полноту спасения через отрицание воли, отказ от самости и желаний – через бесстрастную аскетическую жизнь. Суть спасения по-буддистски состоит в том, что оно близко к фатальности заданного. Успокоенный ум прежде всякого посещала мысль: что случилось, то и должно было случиться. Если же отойти от непосредственно «случаев» истории, то получается по Екклесиасту: «…что делалось, то и будет делаться». (Гл. I; 9)

Если от «всевечной истории» вернуться к конкретным событиям, то делатели их отнюдь не отряхали себя от ветхого праха, ибо в умелых руках он способен был возродиться в формах ветхого, но нетленного в веках золотого идола. В Новой истории много раз меняя обличья и обернувшись-таки в «чучело» из денежных знаков, – он в последнее столетие манил всех землями и природными ресурсами, по ряду показателей превосходящих принятый всеми «всеобщий эквивалент». К началу XX в. колониальные претензии, а в особенности методы их решения переполошили мир и спутали карты основных игроков. Но хуже этого было то, что культурная элита Европы засиделась в тривиальности, а потому не могла очистительно влиять на интересы и настроения общества, и, тем более, направлять его духовное содержание. Румяны макияжа толстым слоем покрыли содержание общества, которым стала поверхность… Породив пустоту, парфюмерная культура обрела материальные формы. Классические ценности и морально-нравственные категории в сложившейся реальности оказались загоне. Теперь именно пороки её по предощущению наиболее дальновидных политиков в обозримом будущем будут определять пути развития общества. Но, если «властители дум» лишь взяли на подозрение «парфюмерное бытие», то политики поставили на кон базовые ценности всей европейской цивилизации.

«Мы скапливали горы богатства, но знали, что от него не проистечёт благодать; – мы создавали чудеса техники – и не знали, зачем; – сокрушался немецкий социолог и историк культуры Вернер Зомбарт, – мы занимались политикой, бранились, поливали друг друга грязью – зачем? для какой цели? – мы писали в газеты и читали их; горы бумаги ежедневно вырастали перед нами и подавляли нас никчемными сведениями и еще более никчемными комментариями – никто не знал, зачем; – мы сочиняли книги и театральные пьесы, толпы критиков всю жизнь занимались тем, что критиковали их, формировались враждующие лагеря, и никто не мог сказать, зачем; – мы мечтали о „прогрессе“, по ступеням которого и дальше продолжалась бы бессмысленная жизнь: больше богатства, больше рекордов, больше рекламы, больше газет, больше книг, больше театральных пьес, больше знаний, больше техники, больше комфорта. Но осмотрительному человеку всё время приходилось спрашивать себя: зачем? зачем? Жизнь, … действительно стала „увеселительной горкой“. Жизнь без идеалов, это действительно вечное умирание, загнивание; смрад, распространяемый разлагающимся человечеством, поскольку оно утратило идеализм, как тело, из которого вылетела душа». 30

С тоской оглядываясь назад и без оптимизма всматриваясь в будущее, Зомбарт видел корень зла в том, что «торгашеская ментальность» восторжествовала над «ментальностью героической». Он проповедует презрение к «торгашеству» англичан, которое преследует лишь индивидуальное благополучие в противовес готовности к самопожертвованию немцев. Зная расклад сил на рубеже веков, Зомбарт приветствует «Германскую войну», являвшуюся, по его мнению, отражением конфликта между коммерческим духом английского империализма и героической культуры Германии. Только Германия способна осуществить всемирно-историческую миссию «последней преграды, сдерживающей напор того потока нечистот, который изливается от коммерциализма и который либо уже захлестнул, либо в будущем неизбежно захлестнёт все остальные народы», – писал Зомбарт, бывший провидцем во второй части своей сентенции. Однако волюнтаристские методы вряд ли могли исправить положение дел, поскольку «волевое решение» не было их началом. Противоречия «века» зрели давно и были следствием всего техно-исторического пути Европы…

Так оно и получилось. Заявив о себе Первой Мировой бойней, «будущее» развернулось в её трагических последствиях, в дальнейшем раскрывая себя в приобретении колоний посредством идеологии, политического давления и экономической экспансии. В то время как СССР находился на «сухом пайке» ударных пятилеток, в странах Запада финансовые потоки заливались в «старые мехи» банков и корпораций, которыми владели «знающие», после чего они истекали оттуда в промышленные картели или вливались в русла наиболее перспективных (как виделось тогда) националистических движений.

Что в первую голову привело мир в состояние возбуждённого пчелиного улья: раздел ли сфер влияния или инстинкт самосохранения народов? – сказать трудно. Скорее всего «птенец» вылупился из яйца, а не курица снесла его. Ибо повсюду – во весь голос! – заявляла о себе исторически перезревшая необходимость социальной и этно-культурной идентификации. «Белокурая бестия», олицетворённая фашистами, полагала, что западный мир переживает упадок, который, если не принять меры, неминуемо приведет к распаду белой расы и гибели цивилизации. Последнее виделось в торжестве духовного разврата и технически оснащённого варварства. Отсюда реакция «бестий», носившая ответный характер.

Зов национальной самости, обозначив себя после I Мировой, был лишь одним из звеньев недекларированной никем новой войны. Усиленный вскоре последовавшим мировым экономическим кризисом, он придал национальному движению драматическое звучание. Тогда же, Великая Депрессия, выношенная в гнёздах финансовых картелей, жёстко подчеркнула внутреннюю нестабильность ведущих стран Европы и вывела их к необходимости расставить приоритеты во внешних сферах влияния. Собственно, «расстановка» эта была широкомасштабным началом неведомой до того по размаху глобальной политики, конечную цель которой каждый из участников видел по своему. В смертельной схватке готовы были сойтись как несговорчивые международные корпорации, так и начавшие осознавать свою роль в истории народы.

Фридрих Ницше

Карл Юнг

Итак, именно осознавание себя в мире обусловило рост националистических движений – везде! Во всех частях света люди охвачены были идеей выживания не в качестве зависимых субъектов индустриального развития, но в сущностях культурной и национальной самобытности, в лице народов следующей своему историческому призванию. Если этого не происходило, если «призвание» было исчерпано, то бытие этого народа или стиралось железной поступью истории, или растворялось в других, заявляя теперь уже не о себе и не в своих качествах. В целях спасения «самих себя» возникали лишённые цельности и полные противоречий программы и адекватные сложившемуся положению дел лидеры. Создавались партии, вся «правда» которых терялась в неясностях приграничных зон соседствующих. Исторически единовременно и независимо друг от друга возникшие, национальные движения, напомню, свидетельствовали о сработавшем инстинкте духовного, этно-культурного и политического (читай, – суверенного) самосохранения. Однако слаженного хорала не получалось: каждый народ стремился «перекричать» другой. Вместе с тем в партийной какофонии стали различаться наиболее сильные голоса, к которым начали прислушиваться остальные. В создавшихся «паузах» слышнее становились речи наиболее умных и энергичных лидеров. Эпоха аккумулировала в людях самозащитную энергию, которая нуждалась в политическом выражении. Катализатором общественной и социальной энергии стали личности, способные быть наилучшими проводниками инстинктов социального самосохранения. В политическом пространстве Европы наиболее внятно заявляли о себе лидеры Италии и Германии. Яркие и простые речи вождей, облекшись в доступные понятия и смыслы, обрели чёткие знаки и символы, которые повели народы. Но за всем этим были ещё и дела.

Наиболее ранний из всех итальянский фашизм стал сгустком социальной и политической энергии, сплотившей нацию. В 1929—1933 гг. он не дал задушить страну в тисках мирового экономического кризиса. Бенито Муссолини, сосредоточив в своих руках сильную власть, создал национально ориентированное Правительство. Жёсткий кризис принуждал к жёстким мерам, и государство, поставив под свой контроль основные отрасли экономики, существенно сократило сектор мелких частных предприятий. Укреплённая индустрия Италии позволила дуче провести колоссальную работу по осушению болот, в результате чего страна получила 8 тыс. гектаров пахотных земель на заболоченных берегах реки По и по берегам Тирренского и Адриатического морей. Ещё в 1922 г. фашистский режим приступил к развитию военной, металлургической, автомобиле– и караблестроительной промышленности. Планируя современные автострады, Муссолини проводит новые и реконструирует старые дороги. За 11 лет их общая протяжённость составила 27 700 км. Новые дороги обеспечили связь между регионами и придали новый импульс хозяйственной жизни страны. С начала 1935 г. дуче объявляет курс на автаркию – полное самообеспечение Италии всеми видами продукции, в том числе и военной. Итальянские финансисты не брали займов у мировых ростовщиков, во внешней торговле прибегая к прямому товарообмену. Система вертикальных профсоюзов, созданных по корпоративному принципу, объединила интересы рабочих и капиталистов. Экономический курс развития страны позволил создать сотни тысяч новых рабочих мест. На «сухих» местах строились города, спортивные центры, больницы. К началу 1940 гг. Италия из аграрной превратилась в индустриальную страну с развитой социальной инфраструктурой. Обустраивая государство, народ ощутил себя хозяином в своём отечестве. Истинной ценностью страны были признаны люди и ресурсы, а источником богатства — человеческий труд. Если в Советской России крестьянство уничтожалось на корню, то в Италии (как и в Турции) оно было объявлено основой нации. Пока в СССР зажигали «лампочки Ильича», в Италии они уже горели. Электрификация страны проходила не с помощью лагерного кайла и лопаты, и не на костях народа. Эти принципы органично восприняла Германия, а президент США Ф. Рузвельт не без успеха скопировал её формы. Уинстон Черчилль (в те годы подвизавшийся в правительстве Стэнли Болдуина Канцлером казначейства и проваливший экономику страны) не скрывал своего восхищения происходящим в Италии. В 1927 г. он исходил панегириками о дуче: «Римский гений олицетворился в Бенито Муссолини, величайшем законодателе среди живущих. …Если бы я был итальянцем, то от начала и до конца поддерживал бы Муссолини».

Бенито Муссолини

Дуче восхищаются М. Ганди и З. Фрейд. Первый, потому что Италия дала важный для индусов пример жизнеспособности национальной экономики, в основе которой было государственное регулирование; второй, потому, что Муссолини не был апологетом теории расового превосходства.

Но не только экономикой и не хлебом единым жили народы. Возникшее по всему миру движение «отечественников», оформленное в партийные и общественные организации, в новых реалиях объединяла не международная теория фашизма и даже не «экономические чудеса», а идея политического выживания наций. Среди фашистов получают распространение «римские качества»: чувство чести, жертвенность, преданность общему делу, храбрость в бою. Входит в употребление исполненный величия древнеримский императорский жест, «в котором, – пишет А. Лосев (правда, безотносительно к фашизму), – соединялись гордость, повелительность, спокойствие, сознание своей воли и мощи, юридическая правота и убедительность власти». 31 По факту, не обладая всем этим в полной мере, «фашистский интернационал» внутри себя намерен был решать свои национальные задачи, имея целью выживание и усиление отечеств, в которых существовал. Что касается союзничества с немецкими националистами (иногда весьма плотного), то это было естественной тягой к более сильному в главных принципах единомышленнику. Но, исходя из одного (условно верного) исторического инстинкта, «национальная правда», делясь на составляющие, стала противоречить себе в развитии своих элементов. Другими словами: каждая из «правд», настаивая на себе, подчас опровергала другую. По телу национальных движений к концу 1930 гг. пошли гримасы, которые всё больше стали напоминать смертельную судорогу идеи… К анализу этого феномена мы ещё вернёмся, а сейчас, дабы не обременять внимание читателя лишними деталями, обрисуем те националистические (фашистские) партии и организации, которые, как сейчас увидим, влияли на политику Европы и мира. (Доп. II)

Адольф Гитлер

На новые запросы эпохи живо откликнулась Германия.

Карл Харер и Антон Дрекслер основали в 1919 г. «Немецкую рабочую партию» (Deutsche Arbeiterpartei. DAP), которую, в 1921 г. переименовав в «Национал-социалистическую немецкую рабочую партию» (Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei. NSDAP), возглавил Адольф Гитлер.

В Италии в год «инаугурации» фюрера, Бенито Муссолини – весьма одарённый и исключительно плодовитый политический публицист – основал «Национальную фашистскую партию» (Partito Nazionale Fascista).

В Португалии заявило о себе «Движение национал-синдикалистов» (Movimento Nacional-Sindicalista) и «Португальский легион» (Legione Portoghese). Консервативный по своей сути, португальский фашизм, олицетворённый режимом сына трактирщика А. Салазара (1926—1964), мало чем отличался от итальянского корпоративизма. Большое влияние католической церкви компенсировало малую экономическую роль государства, которое, между тем, осуществляло программу долгосрочного планирования.

Политические страсти достигли своего апогея в Испании.

Генерал Мигель Примо де Ривера в сентябре 1923 г. свершает военный переворот и в течение семи лет управляет страной. «Диктатура развития» де Ривера, не затронув монархию, подготовила почву мощному движению «Испанская фаланга» (Falange spagnola). В 1933 г. возникает гражданская война. В 1934 г. Хосе Антонио Примо де Ривера, сын диктатора, нтеллектуал и блистательный оратор организовывает «Испанскую фалангу союзов национально-синдикалистского наступления» (Falange Espanola de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista). Однако отсутствие объединяющих концепций приводит движения к конфликтам на партийной основе. Фалангисты уходят в подполье. В 1936 г. заговорщиков арестовывают. «Народный суд» Аликанте приговаривает Хосе Антонио за участие в вооружённом мятеже к смертной казни, которую он принимает весьма достойно. В 1939 г. после падения республики Франческо Франко был провозглашен военной хунтой пожизненным главой («каудильо») испанского государства.

Если политически наиболее принципиально национализм заявил о себе в Италии, Германии, Португалии и Испании, то первые «тоталитарно не оформленные» истоки его шли от Франции, в которой ещё в 1899 г. возникла партия «Аксьон Франсэз» (Французское действие, Action Francaise) – в идеологическом и организационном отношении бывшая прародительницей итальянского фашизма. Имея в лице Шарля Морраса маститого идеолога, партия в 1905 г. сформировалась в представительную организацию. Впоследствии в качестве партийной силы она опиралась на кулаки «Королевских молодчиков» (Camelots du Roi, 1924) и «Боевые кресты» (1928). Исповедуя национализм, «молодчики» преследовали антикапиталистические и даже синдикалистские цели, для достижения которых готовы были применить насилие. Между тем, сторонники действия «французские молодцы» отнюдь не пытались (что примечательно) испытать броню Вермахта, когда он оккупировал Францию. Гарантом лояльности «молодцев» послужил режим Виши и диктатура «Верденского победителя» знаменитого маршала Филиппа Петена.

В Англии, имевшей долгую колониальную историю, Редьярд Киплинг сумел уверить своих соплеменников в том, что страна смогла захватить власть над коллосальными территориями благодаря «особому благоволению Господа». Дабы укрепить «благоволение», влиятельный в деловых кругах сэр Освальд Мосли, одев высокие голенища, – основал в 1932 г. «Британский союз фашистов» (British Union of Fascists), кованой подошвой которой служила «Имперская фашистская лига» (Imperial Fascist League). При благорасположении, по словам Иоахима фон Риббентропа, «искреннего и настоящего друга Германии» (но весьма неудачливого на английском троне) Эдуарда VIII и многих членов консервативной партии, – движение фашистов получало «партийную» поддержку со стороны крупных земельных аристократо, таких как – Гамильтон и Бедфорд, лорд и леди Астор и других. На них, собственно, в мае 1941 г. и делал свою ставку перелётчик Рудольф Гесс, «сошедший с ума» не без ведома Гитлера.

В США сын священника Уильям Пелли – мистик, успешный журналист и политик – 30 января 1933 г. (как раз в день прихода Гитлера к власти) основал фашистскую организацию «Серебрянный легион Америки» (The Silver Legion of America). На формирование политических взглядов Пелли повлияло его пребывание в качестве журналиста в России в годы Гражданской войны. Наблюдая зверства большевиков, Пелли проникся глубокой ненавистью к коммунистам и евреям, которые, считал он, планируют покорить весь мир. Вернувшись на родину, Пелли долгое время «собирался с мыслями», которые собрались, наконец, ко времени Великой Депресии 1929 г. Занявшись политикой и тут же став в оппозицию к президенту Рузвельту, Пелли противопоставил ему свой «курс», который резко кренился в сторону изоляционизма, экстремального патриотизма и юдофобии, что заставило призадуматься некоторых завсегдатаев на Уолл-Стрит. Впрочем, ненадолго. И хотя несговорчивый политик баллотировался в президенты от Христианской партии (1936), «курс Пелли» привёл его «ковчег» к политическому мелководью. Продержавшись «на воде» до нападения японцев на Пёрл-Харбор, партия Пелли окончательно села на мель. Сам же он тоже «сел» – и надолго…

В Канаде семнадцатилетний юноша Чак Крейт после тесного общения со старшими товарищами из Великобритании основал в 1934 г. «Канадский союз фашистов» (Canadian Union of Fascists). Не по годам предусмотрительный, Крейт считал, что принципы корпоративизма важнее, чем расовые мотивы, да и вообще «антисемитизм является симптомом Германии, а не фашизма». Но, как ни странно, аморфность именно «расовой политики» внесла раскол в канадское движение. Устав наблюдать внутрипартийную борьбу, в которой канадские «партийцы» с завистью поглядывали на Чёрный легион ку-клус-клановцев соседних США (по самым скромным подсчётам насчитывавших около 75.000 белых балахонов), озабоченное правительство Канады упразднило ершистые движения в начале II Мировой войны.

В Бразилии весьма популярным было «Движение бразильских интегралистов», основанное в 1932 г. известным писателем Плинио Сальгадо. Заимствуя основные черты итальянского фашизма, движение приняло монархо-фашистский курс. Напрочь отказавшись от расовой нетерпимости, интегралисты были сторонниками так называемой «внутренней революции» или «личной революции». Преодолев себя, революционерам полагалось чувствовать себя частью гигантской семьи интегралистов, ставших едиными с Отечеством (отсюда приветствие бразильских интегралистов «Anauê!», что значит «ты – мой брат!»). Однако политический радикализм Еропы 1930 гг. не мог не внести коррективы в «братство» националистов. К тому же благие намерения интегралистов, столкнувшись в 1937 г. с диктаторскими амбициями правительства Варгаса, дали трещину. Желание лидеров партии, составлявшей в то время около 200 тыс. членов, разделить власть с «плохим» президентом не удалась. Попытка же Сальгадо свергнуть Варгаса в следующем году привела к изгнанию первого. Партия интегралистов распалась. Однако, поскольку движение не запятнало себя расовой непримиримостью (в неё могли войти не только негры, но и евреи), идеи немецких и итальянских бразильцев, пережив заклеймённый всем миром «германский фашизм» (который правильнее назвать – европейским), распались. Впрочем, отдельные ветви интегралистов, выжив под другими уже знамёнами и кличами, без униформы, песен и прочей симовлики, существуют и по сей день.

В Австрии возникла «Австрийская Немецкая рабочая партия» (Deutsche Arbeiterpartei), с мая 1918 г. называвшая себя «Немецкой национал-социалистской рабочей партией» (Deutsche Nationalsozialistische Arbeiterpartei). По «семейным» обстоятельствам весьма близкая к Германии, эта партия, ввиду предпочтения к политически более носкому «итальянскому сапогу», – идеологически была ближе к партии Муссолини, нежели Гитлера. Как видим, и она, помимо «Аксьон Франсэз», была старше германской НСДАП. Впрочем, приход к власти фюрера способствовал открытию в 1934 г. в Австрии «Патриотического фронта» (Vaterländische Front).

В Швеции в августе 1924 г. возникла фашистская партия «Шведский Национал-Социалистский Союз Свободы» (Svenska Nationalsocialistiska Frihetsförbundet), основанная братьями Биргером, Гуннаром и Сигурдом Фуругорд, а затем «Национальное Движение Единения» («Nationella Samlingsrаrelsen», Элоф Эриксон, 1925 г.). Мотивы для создания партии Фуругорда были схожими с «американскими». С той лишь разницей, что Г. Фуругорд, в отличии от У. Пелли, в 1916—1918 гг. находился в России на службе Красного Креста в качестве врача, а не журналиста. Хорошо осмотревшись, Фуругорд вынес из России те же мысли, что и Пелли. Надолго оставшись «под впечатлением», он становится жёстким антикоммунистом и юдофобом. С осени 1923 г. братья поддерживали тесные контакты с Э. Людендорфом, Гитлером и другими лидерами НСДАП. В 1932 г. движение объединилось в «Шведскую Национал-социалистическую рабочую партию» (Svenska NationalSocialistika Arbejder Parti, Свен Улоф Линдхольм). Поначалу выступая под флагами со свастикой и придерживаясь идей германского национал-социализма, по мере своего развития партия начала отходить от модели Гитлера в пользу шведской модели. Принципиально выступая против евреев и «за шведов», движение пережило войну, но в соответсвии с проведённым «законом против клеветы» (относительно евреев) было упразднено в 1946 г.

В Норвегии Виткун Квислинг с помощью немецких товарищей в мае 1933 г. основал партию «Национальный союз» (Nasjonal Samling). Выходец из древнего норвежского рода, Квислинг возводил свою родословную к хозяину Валгалы богу Одину (Вотану)! – покровителю военной аристократии и повелителю валькирий. Как и Г. Фуругорд, он во время голода в России в 1920 гг. находился на службе Красного Креста. И так же как Фуругорд вынес чрезвычайно негативные впечатления от всего увиденного им в России. Свою принципиальную позицию Квислинг обозначил в книге «Россия и мы» (1930). Однако партия, в пику интересам страны откровенно проводившая прогерманскую и юдофобскую политику, не могла быть популярной в Норвегии. Характер отношений норвежцев к Квислингу передают «назаборные» лозунги, типа: «Норвегия – для норвежцев. А Квислинг пусть катится к чёрту». Докатившись-таки до тюрьмы, Квислинг объявил себя мучником за «великую Норвегию от моря и до моря».

В Исландии даже льды не могли охладить патриотический пыл граждан, создавших свою «Националистическую партию» (Flokkur Þjóðernissinna). В Нидерландах появилось «Национал-социалистическое Движение Нидерландов» (NationaalSocialistische Beweging Nederland, NSB) под лидерством Антона Мюссерта и ряд мелких партий по типу «Голландской фашистской лиги» (Algemeene Nederlandsche Fascisten Bond). Надо заметить, программа партии Мюссерта не содержала в себе юдофобских идей, поэтому в ней до 1936 г. были и евреи.

Примечательно, что в государстве с ноготок – Бельгии – правые партии не поделили культуру. Фашизм там нашёл почву в диалектах. Именно языковой вопрос привел к образованию двух непримиримых национализмов – франкоязычных валлонов и фламандцев. Так, в валлонской Бельгии возникла партия «Рексизм» (Rexismo), а в фламандской части теснились «Фламандский национальный союз» (Vlaamsch Nationaal Verbond) и «Национальный союз солидарности» (Verdinaso). В межкультурной потасовке приняла участие исповедующая фашизм партийная милиция «Фламандский воинский орден» (Dietsche Militanten Orde) под началом Йориса ван Северена. Начав с пропаганды независимой Фландрии, ван Северен, упорно работая локтями, – в 1937 г. выдвинул концепцию «великой Бельгии», которой полагалось стать ядром великой державы, по типу средневековой Бургундии, охватывая Нидерланды, Люксембург, Французскую Фландрию и, собственно, Бургундию. Однако, не многоопытный Северен, а амбициозный студент Леон Дегрель организовал наиболее значительную фашистскую партию Бельгии «Народный фронт» (Front Populaire), презентация которого состоялась в 1935 г. Дегреля активно поддерживал Стаф де Клерк, патронирующий «Фламандскую национальную лигу» (Vlaams Nationaal Verbond).

В Швейцарии Ганс Фонви основал в 1930 г. политическую организацию «Национальный фронт» (Nationale Front), в качестве партийного рупора использовавшую газету «Железная метла». Весной 1933 г. в Швейцарии возникло сразу несколько «фронтов». В апреле 1933 г. «Новый фронт» и «Национальный фронт» объединились в политическую партию национал-социалистского образца для создания испокон веков лелеемой швейцарской идентичности. Движение призывало возродить идеализированное средневековье, в романтическом ключе прославляя «отчину» и «родную землю» – родину первой в Европе, но во все времена условной демократии. Однако после того как в партию, в пику устоявшимся традициям, проникли расовые идеи по германскому образцу, «фронты» начали сходить с политической арены Швейцарии. Маленькая и культурная страна просто не могла позволить себе проводить сильные социальные инициативы, как, впрочем, и активно участвовать в политической жизни Европы.

Столь же жарко было в странах Восточной Европы.