Текст книги "Горькое похмелье"

Глава девятая

В плавнях, этих джунглях Приднепровья, среди осокорей, верб, камыша, среди проток, перерезающих песчаные отмели, затерялся небольшой рыбацкий хуторок. Найти его смог бы лишь тот, кто хорошо знает здешние тропы.

Сушились сети, горел костерок, варилась уха. Рыбаки, соратники Нестора, были молчаливы и заняты делом. Лёвка Задов, один из немногих махновцев, оставшихся при батьке, докладывал Нестору:

– По всему Правобережью идуть бои. Красни, похоже, вже забыли про Деникина, бьються с атаманом Григорьевым. На нього кынулы все, шо смоглы.

– А шо Деникин?

– Росширяеться, батько. Полтаву взяв. Подступае до Харькова.

– Ой, попадут наши делегаты в казан с кипятком, – сказал Махно, прикуривая от горящей веточки.

– Все може буть.

Неподалеку от костра сидели Юрко Черниговский и прикрывший свои обрубки тряпьем дед Правда.

– О-хо-хо! Спокойно тепер тилькы тому, хто ще не родывся, – заметил дед.

Помолчали.

– А наших хлопцев шо? На Григорьева повернули? – спросил Махно у Задова. Лицо его выражало усталость и раздражение.

– Не, наших бояться сблыжать з Григорьевым. Шоб григорьевци по второму разу не заразылысь анархизмом. – Лёвка нагнулся к казану, где над паром колдовал рыбак, взял у него ложку: – Ну, шо получается? – Отхлебнул, морщась, горячую уху: – Хороша-а! В самый раз!.. Ох и наперчив!

– Не! – возразил рыбак. – Ще не набрала духу! Не настоялась!

Махно встал и, заложив руки за спину, начал ходить взад-вперед у костра.

– Батько! Надо йты до Григорьева! – крикнул ему дед Правда. – Надо быть комиссарив! Рубать их под корень!

Махно остановился:

– Век ты прожил, дед Правда, а ума не нажил. Это шо ж, мы станем путь офицерью расчищать? А офицерье с нашими селянами шо делает? Расстреливает, вешает за то, шо панскую землю взяли. А хто им ее давал? Я давал, батько Махно! И шо ж получится? Теперь батько Махно назад офицеров и панов приведет. И кто я опосля этого?

Махнув рукой, он пошел к хате.

– Батько, зараз юха буде! – крикнул вслед ему растерянный рыбак.

Но Махно не обернулся. Остальные тоже промолчали. Видели, гложет Нестора какая-то тяжкая мысль.

И едва закрылась за ним дверь, из верболоза на полянку, где варилась уха, вылетела Галина на батьковом коне. Лицо ее было покрыто потом, в руках – облегченная кавказская шашка.

– Ну, як успехы, Галка? – поинтересовался дед Правда.

– Сегодня все лозины снесла чисто! Как ты, дед, учил. С потягом… Гляди, вот!

Сверкнув лезвием шашки, она легким ударом срезала выступающий из куста верболоза прут, и тот опустился на песок ровнехонько, встоячку, как и положено.

– Тренируйся, Галко! Це такое умение: в торби за спиной його не носыть, а другый раз и жизню може спасты!

Довольная Галина натянула узду, вздыбив коня и, соскочив, привязала его к коновязи.

– От баба! – восхитился рыбак. – За такою – хоть в пекло!

– Но ще дурновата, – отозвался дед Правда и пояснил: – Запалила коня – и до привязи. – И обернулся к Юрку: – Поводи його, хай трохы остыне.

Юрко отправился к хате.

– Ну, а зараз спробуй, – протянул рыбак ложку Задову.

Но тот только отмахнулся. После ухода Нестора он помрачнел, переживал за батьку.

– Ну шо вы, ей-бо, як диты! Ще ж не вечер! – насупился и рыбак. – Время все росставе на свои миста. Сьодни рыба не ловыться, а завтра сама в сетку лизе.

– А ты «вне закону» колы-небудь бував? – угрюмо спросил Лёвка.

– Я – запорожець, спокон веку «вне закону». Бо спокон веку в плавнях, спокон веку рыбачу. И батькы, и диды тоже. У нас тут свои законы. Плавньови. Их законы мы не сильно признаем.

Нестор лежал в хате и задумчиво глядел в маленькое оконце, в которое скреблись прутики верболоза.

Рыбацкая хатка была маленькая, и лежанка занимала едва ли не половину комнаты. На стене, засиженная мухами, висела олеография картины «Девятый вал» Айвазовского. Слабенькая лампа едва высвечивала из сумерек этот самый вал.

Галина находилась здесь же, в комнате. Она в простой сорочке, открывающей плечи, сушила рушником мокрые волосы.

– Знобко шо-то, – сказал Нестор. – Легла б тут, согрела…

– Других дел нет! – ответила анархистка.

– Ну, ты ж все-таки баба, – пояснил батько.

– Я к тебе не в «бабы» шла, – отрезала Галина. – А в товарищи, в соратницы по борьбе!.. Хочешь правду? Раскис ты, разнюнился! Вылезай с плавней! Свистни, собери хлопцев. Не сиди сиднем!.. «Вне закона»! Испугался, что ли?

Глаза Нестора сощурились, стали злыми.

– Я, Галина, сроду ничего не боялся! – прошипел он. – Ты хоть понимаешь, шо такое армией командовать? Я тоже до сих пор не понимал. На войне армия как завод! Нема шихты – все! Гаси печи! Без боеприпасу мои хлопцы – живое мясо! А ты! Заместо того шоб войты в моё понимание, шоб бабской лаской обогреть – ты мне тут… молитвы читаешь! Да я… я зараз тебя… падлюча твоя душа…

Он соскочил с лежанки, стал рвать из кобуры револьвер, не попадая трясущимися пальцами в запорное колечко.

Галина, как была в сорочке, выскочила из хаты и босиком бросилась в заросли верболоза. Махно показался в дверях и шарил диким взглядом по кустам. Зло сплюнул и вновь исчез в хате.

– Ганяе, – одобрительно сказал дед Правда. – Значить, любе!

Они ели уху, прямо из казана черпая деревянными ложками и обжигаясь блаженной болью. Нарезанный ножом каравай хлеба лежал на рушнике.

– Однесы батьку мыску, – сказал Юрку дед.

– Не пиду… Под горячу руку… Ты шо, дед?

В зарослях ивняка, у небольшого чистого озерка, где плескалась рыбья молодь и цвели белые кувшинки, чернобровая хохотушка миловалась с Лёвкой Задовым. Лёвка, при всей своей мощи циркового силача и житейской опытности террориста, в свои неполные двадцать шесть лет оказался парнем на редкость деликатным, ласковым и даже немного робким. Это очень забавляло кокетливую Феню.

Влюбленные постелили на раскалившийся за день песок брезент, разожгли маленький дымный костерок, отгоняющий комарье.

Искупавшаяся в теплой воде озерка Феня вплела в свои влажные волосы несколько белых кувшинок и теперь выглядела настоящей мавкой, украинской речной соблазнительницей. Она лежала на крепких и вместе с тем нежных руках Лёвки, гладила его плечи, щеки, теребила уши.

– Люблю, – прошептала она.

– Когда ж ты успела? – Лёвка смущенно зашмыгал носом. Он никогда не считал себя привлекательным. Большой, тяжелый, шея как бревно, нос – чисто груша.

– Я сразу полюбыла. Ще там, под Мариуполем…

– И не роздумувала?

– Ни минуты, – шептала она, ласкаясь и по-кошачьи изгибаясь, устраиваясь поудобнее, приникая, сливаясь с любимым. – Може, я у тебе перва?

– Така красива – перва, – признался начальник разведки, известный всем махновцам как человек добродушно-безжалостный. – Знаешь, я никогда не думав, шо мене можно полюбить. Тут кругом столько красивых хлопцив…

– Ты дуже красивый. Правда. Я сразу поняла, шо с таким можно всю жизнь прожить. С тобою якось спокойно, хорошо…

Вокруг все замерло. Даже смолкли сверчки. Только горячечное дыхание двух влюбленных нарушало тишину. Раннее летнее утро должно было разбудить их, уставших от этой стремительной и долгой, ошеломившей обоих ночи.

Но вовсе не солнечные лучи заставили Лёвку вскочить среди ночи на ноги. Он торопливо оделся, проверил оба пистолета, прежде чем засунуть их за пояс, под рубаху.

Феня тоже вскочила, расправила платье. Высохшие волосы забросила за спину: заплетать косы было некогда, стала наскоро повязывать голову косынкой.

– Шось случилось? – спросила она.

– Помолчи, – попросил он и стал вслушиваться в тишину.

Где-то далеко, едва различимый, слышался скрип тележных колес, вязнувших в песке, доносились голоса возчиков или конных, металлическое бряцанье или звяканье.

– Ты слышишь? – спросил Лёвка.

– Якие-то люды.

– Оставайся пока здесь, – сказал Лёвка Фене и отдал ей один из своих пистолетов. – Сиди тихо! Я узнаю, шо там – и вернусь!

Он бесшумно ввинтился крупным кабаньим телом в заросли верболоза, исчез, все еще потрясенный тем, что между ними произошло. И теперь, пробираясь на все более явственно слышимые звуки, старался забыть обо всем ночном, тайном. Война напомнила ему о его обязанностях…

Незадолго до рассвета Лёвка разбудил Нестора, который спал, обняв Галку. Летняя ночь примирила их.

– Нестор! – прошептал Лёвка. – Погляди в окно!..

За окном были видны огни множества костров. У огней мельтешили фигуры мужиков. Кто с винтовкой за плечами, кто с револьвером или шашкой.

– Люды до тебе прийшлы, батько! – продолжал Задов. – За помощью!

– Опять! – схватился за голову Махно. – Ну что, на мне свет клином сошолся? Что, я не могу тут чуток порыбачить, душу отогреть, думу подумать?

– Шо им сказать? – спросил Задов. – Ждуть же!

Сунув ноги в сапоги, накинув на плечи шинель, Махно вышел к кострам. Первым, кого он встретил, был хуторянин Трохим Бойко.

– Як вы меня тут нашли? – Нестор вглядывался в лица, обращенные к нему с надеждой.

– Деникин… чи там Троцкий тебе не найдут, а мы найдем, – ответил Трохим. – До кого ж нам ще йты, батько? Хлопци в Красной армии, бьються з офицерьем, а до нас на хутора явылысь якись комиссары, привелы продотряды, всю нашу жизню переиначують. В наши Советы своих ставлять. Большевыкив головамы назначають…

Пока Махно слушал Трохима, их обступали люди. Как всегда, они хотели узнать от батьки что-то такое, чего он и сам не знал.

– Шукають кулакив. Дви конякы, тры коровы – у йих це вже кулак. А у нас у кого и по пять коней. А наемного труда чи там сплоатации, цього, як ты велив, у нас нема!..

– Истинна правда! – закивали головами собравшиеся. – Мы – трудящи. Чоботы на ногах горять, розвалюются, так трудымось. Яки мы кулакы?..

– А продотряды хлеб требують!.. – продолжал Трохим. – Ладно б, шоб сколько положено, вроде налогу… а то – скилькы найдуть, стилькы й забирають. Грабеж… Хто добровольно не отдае, расстрелюють. Така добровольность.

– Нам чи до тебе, батько, чи до Григорьева за Днипро, – подытожил заросший, злой мужичок. – Григорьев по селам свой «универсал» розислав… Ось! Зове селян!

Нестор взял у него «универсал»:

– Ну, добре. Пойду. Почитаю.

Ему ответили одобрительным гулом.

– Почитай!.. Нам под руку Григорьева не дуже… Вин – чужий, чутки ходять, вин сам из охвицерив… Не оставляй нас, батько!

Нестор шел к хате, держа в руке григорьевский «универсал». Не удавалось, никак не удавалось ему уйти от роковой доли вождя, атамана, батьки.

На пороге его ждала Галина. Она все слышала. И в глазах ее горела искорка нетерпения. Она согласилась жить с Нестором не как «баба», а как «матушка», атаманша, анархистская предводительница. Она понимала смысл случившегося.

У оконца, в который бил утренний свет, Нестор читал убористый текст григорьевской листовки.

– Лихо пишет, зараза! – восхитился он. – От послухай! – И прочитал: – «Крастьянин! Вместо земли и воли тебе навязывают коммуну, чрезвычайку и комиссаров с московской обжорки»… Ну, «московской» тут лишнее слово. Я знаю, атаман против русских. И ще против жидов. Это не дело! Война меж народами – это, Галя, поражение в будущем. Без большого ума Григорьев. А пишет лихо! «Труженик святой! Божий человек! С этой земли, где распяли Христа, тебя гонят в коммунии!» А где это распяли Христа? Може, в Одессе, когда там Григорьев хозяйновал? И при чем тут Христос? Ну и аферист! То вместе с большевиками церкви рушил, а теперь под верующих пидлажуется.

– Может, и аферист. Но многие поверят в эту писанину, – заметила Галина.

Махно задумчиво смотрел в окно.

– Галка, возьми моего коня, скачи до Харитоновой балки за Аршиновым. Тут дело непростое. Тут – политика. Моей головы мало.

Он продолжал смотреть в окно. Слышал, как проскрипела за уходящей Галиной дверь, видел огни, фигуры бродящих меж кострами людей.

На выстланных на песке ряднах спали дети. Благо лето, теплынь. Старшие отгоняли от спящих младших комаров и слепней.

У костров негромко переговаривались мужики и бабы.

– Тут, главне, шоб батько не сказав: все! Хватыть! Он же тоже натерпилый за свою жисть. Уморывся.

– Не скаже. Батько завсегда за народ. Хиба вин не понимае, шо мы без нього – нияк.

– Понятне дело: вин нам батько, мы йому диты!..

Мужики продолжали размышлять, спорить…

Всхрапывали лошади, мычали коровы.

Запорожье!..

…Теоретики в своем уполовиненном составе жили в стороне, версты за три. В этих плавнях хатки были разбросаны одна от другой по условным границам речных и иных угодий. У каждого добытчика была своя тоня.

Мужики увидели подъехавших к хатке, где размещался Нестор, Аршинова и Шомпера.

– Бачь, батько созывае тых, хто пограмотнее, на Совет.

– Та не. То те анархисты, шо з Москвы приехали.

– Ще лучшее. Москва дурного не посоветуе.

– Може, й так. Но, видать, шось буде.

«Универсал» Григорьева не очень заинтересовал анархистов. Сейчас на Украине все сочиняют универсалы, старая польская мода. Все обещают близкий рай и вареники с салом.

Оба ночных гостя были взбудоражены вовсе не «универсалом». Они еще у себя там с нетерпением ждали утра, чтобы рассказать Нестору о своем открытии. И сейчас Аршинов взволнованно расхаживал по тесной хате, натыкаясь на табуреты, обдумывая, как все, что родилось в их головах, внятно поведать Нестору.

– Нестор, ты понимаешь, что это значит: явление к тебе в плавни такого количества народа?

– Чого ж не понять? Им по шее дали, они и побежали меня искать.

– Теоретически верно, – согласился Аршинов. – Но явление тут более глубокое. Вот он, – Петр Андреевич указал на Шомпера, – он первый высказал идею. Подвергли анализу. Обдумали…

– Вы покороче. Что за идея?

– Народ наконец-то по-настоящему пробудился, Нестор! Он вождя требует.

– Я то же самое говорю. Получилы по шее, о батьке вспомнили.

– Не то говоришь… Даже Петр Алексеевич Кропоткин до этого не додумался! Это – волна!

– Яка ще волна? – все еще не совсем понимал теоретиков Нестор.

– Третья революция! – пояснил Аршинов. – Ты смотри! Первая революция – Февральская, буржуазная, вторая – Октябрьская, социалистическая. Эти обе революции были, в сущности, борьбой за власть! За новую государственность! Аппарат насилия оставался тем же. Жандармы превратились в чекистов, полицейские – в милиционеров, чиновники – в комиссаров… И теперь наступает Третья революция – анархическая! Не смена, а уничтожение власти! Ты гляди, не только у нас – по всей России против новой власти, против большевиков поднимается селянство! Оно пока еще вслепую ищет, к кому прибиться! Донские казаки, дурачье, прислоняются к кадетам, винницкие крестьяне – до Петлюры, херсонские, одесские – до Григорьева. Тысячи мелких бунтов, вилочные мятежи на Волге, на Урале, в Сибири! И все это – волна Третьей революции!

– А что? Это верно! – воскликнула Галина, слушавшая речь теоретика анархизма, стоя в дверях. – И мы… мы, Нестор, должны быть на гребне волны! Иначе эту стихию оседлают такие, как Григорьев!.. Будь ты, батько, вождем Третьей революции!

Махно отмахнулся от нее, поглядел в окно, словно надеясь там увидеть этот гребень волны. Затем перевел глаза на олеографию «Девятого вала»… Волна! Заманчиво звучит!.. Все-таки теоретики нужны. Они в самую суть глядят. Ученые люди. Спинозы!

Сколько их появилось в ту пору в России, во всех ее уголках, и прежде всего в столице, великих умов, изобретателей «всеобщего счастья», самоучек или последователей известных светочей и основоположников, авторов потрясающих (действительно потрясающих целые массы людей!) теорий, больших и малых.

Бактерии психической заразы носились по стране с чумной быстротой, перелетая по воздуху, инфицируя многотысячные слои общества. Рушили, громили то, что создавалось людьми и природой в течение долгих лет. Искали новую правду.

«Мировая революция», «перманентная революция», «третья волна», «построение социализма на всей планете», «построение социализма в одной стране», «превращение крестьянства в сельхозпролетариев», «трудовые армии», «стакан воды», «коммунальная частная жизнь», «воспитание детей вне семьи», «фабрики-кухни взамен семейного питания»… И все эти теории испытывались на миллионах людей, прежде чем отвергались.

– Третья революция… – пробормотал Нестор. – А шо, похоже! Большевики пришлы на время. Не может быть, шоб такая власть долго царствовала над селянином… Третья революция! Это точно!..

Он стоял у окна, перебирая в памяти события последнего времени. Может, и права Галина: неосознанно, запрещая себе даже думать об этом, он попытался отойти от борьбы. Нет, не испугался он того, что объявили его «вне закона». Не в таких переделках довелось побывать – и ничего, не опускал руки, не впадал в панику. А тут… Усталость ли сказалась, разочарование ли наступило оттого, что непростой, все более запутанной и непонятной становилась дорога, которая должна была привести всех их к анархическому раю.

Но вот печальный рассказ Трохима Бойка о продотрядах, подчистую выгребавших хлеб из закромов, о бессмысленых расправах над крестьянами всколыхнул его душу. А тут еще Аршинов произнес так нужные ему сегодня слова: «Третья революция!» Вот она, цель! И вроде как рассвело, вроде как дорога к той светлой жизни, о которой мечталось, показалась ему прямее и короче.

Но с кем теперь по ней идти? Распустил, разогнал он своих верных побратимов, сам спрятался в плавнях. Об идиллии на бережочке стал подумывать, о рыбалке…

Нет, не его это! Не его!

Новые мысли накатывались, будоражили душу.

– Ну шо ж! – зло сказал он. – Не я так хотел! Но против бури не пойдешь! – Он позвал Юрка, который маячил под окном. И когда тот, гремя амуницией, ввалился в хату, сказал: – Давай, Юрко, россылай хлопцев, пусть разыскивают наших! Хватит в плавнях отсижываться! Будем снова собирать свою армию!

– Та де ж их шукать, батько? Як? – растерялся Юрко. – Оны ж по всей Таврии. И на Донбаси. И пид Харьковом…

– А ты подумай… По всему уезду, почти в каждом селе живет родня наших хлопцев. Они знают, где кто воюет.

– Поняв, батько!..

…И уже через несколько дней сюда, в рыбацкий хуторок, потянулись первые бойцы, в основном одиночки. Те, кто после ухода от Нестора не примкнул ни к красным, ни к белым, а вернулся домой, выжидая, куда все повернется.

…Недели через полторы по пыльной дороге брела потрепанная красноармейская часть. Худущие клячи едва тащили тачанки. Передки, полные ранеными и смертельно уставшими, ехали без орудий. Многие шли босиком, а кто-то вспомнил про постолы и лапти. Жались поближе к плавням, но и боялись густых лесочков. В каждом из них могла таиться какая-нибудь неожиданность.

Но вот из плавней вышли двое с винтовками. Стояли, не таясь. Ожидали.

Идущий впереди Сашко Лепетченко еще издали узнал Трохима Бойка и ездового Степана…

Нестор искренне радовался встрече со своими черногвардейцами, вояками из вояк. А что малость потрепанные, так это дело наживное: были б кости, а мясо нарастет.

– Лепетченко! Сашко! Ты, сук-кин сын? Вернулся!

– Так радиограммы по всим линиям… Махно такый, Махно сякый… А тут ще посыльный од тебе. Кажу хлопцам: раз батько зове, значить, мы ему нужни.

– Бросили, значить, Красну армию?

– Та ну ее к свыням, цю армию. Харчей нема, и с боеприпасамы… тоже не жирують. Спод Мариуполя йдем впроголодь. На одной конине. И то, только шоб в животи не сосало. Кажу хлопцам, до батька дойдем – прокорме.

– Харчи найдутся, а с боеприпасами и у нас не жирно.

– Ничого, батько! Раз мы вместе, нам и сам черт не страшный, – вроде даже успокоил Нестора Сашко. – И харчи будуть, и боеприпасы!..

…Потом появился со своим отрядом Каретников.

Завидев рыбацкие хатки среди густой зелени и людей, снующих меж возами, он попытался принять молодецкий вид, приосанился. Но эффекта не получилось! Конь у него был хромой, и сам Семен держал в руках не шашку, а костыль. С его помощью он и сполз с коня.

– Карета! Рад тебя видеть! – пошел навстречу Каретникову Нестор. – Выд у тебя: плакать хочется. И сам з костылем, и коняка калека!

Они обнялись.

– Ты ж у Дыбенка был?

– У нього, заразы. Втеклы.

– Он же хозяйственный командир. Шо ж случилось?

– Слащёв його с Крыму попер. Так Дыбенко все растеряв, даже бронепоезда. У нього тепер всього хозяйства, хиба, шо його баба… Покупалысь мы трошкы в Чорному мори – и хватит. Кажу хлопцям: пошли по домам. А уже в дорози с твоимы посланцамы встрелись…

…Последним явился Щусь:

– Звал, Нестор?

– Звал… Я думав, ты где-то на море?

Подурнел, осунулся красавец Щусь после тяжелых боев. И одет уже был не так лихо, а по форме, как заставляли в Красной армии. Но с «послаблениями» в виде тельняшки, бескозырки и лишней амуниции.

Сзади за Щусем на линейках – отряд таких же чубатых, порядком пообносившихся морячков.

– З-под Харькова явились. Хоть не с моря, зато с моряками! – Обернувшись, Щусь указал на хлопцев с винтовками. – От это и есть мои бойовые корабли з трехлинейным калибром. Хороши хлопцы. Спроси хоть у Май-Маевского. Они ему от души жопу перцем натерли.

Нестор и Федос поздоровались, обнялись: два друга, два соперника.

– А про Черныша, про Фому Кожина почему ничего не говоришь? Они ж вроде як с тобою тогда пошли?

– Мы десь под Синельниковом разошлись. Они в конный полк подались. И пушкарь Тимошенко где-то там. При артиллеристах… Та придуть они, если живы! Як пташечки до своего гнезда прилетять. Красна армия – до Троцкого, а наши путя с нею расходятся. Нам, Нестор, окромя тебя другая дорога не предписана.

Щусь был весел. Помыкался, помотался и уже снова почувствовал твердую землю под ногами: вернулся домой…

…Опустел рыбацкий хутор. На большой поляне остались от костров лишь дотлевающие головешки…

Скрипели возы, выбираясь из плавней на степной шлях. Далеко растянулась колонна. Впереди, в боевом охранении – Задов, Юрко и Аршинов.

Махно и Лашкевич ехали на тачанке вслед за тяжело груженной и накрытой парусиной бричкой. Лашкевич придерживал руками портфель.

– Народ собрався, Нестор, в нас поверил. А боеприпасов нема. Без боеприпасов мы не армия, – негромко и печально говорил Лашкевич. – Когда починалы, и то боеприпасу больше було.

– Ничего, Тимош, волна йдет! – успокоил «булгахтера» Махно. – Тебя попрошу вот об чем… – Батько поглядел на накрытую парусиной бричку. – Ты нашу казну одвези на хутора и где-то там хорошенько припрячь… особенно золото. кто знает, як все обернется? Тут тебе и Деникин, и Троцкий, и Григорьев, и чорт рогатый, так шо гроши нам могут очень даже скоро понадобиться. Это у нас будет казна для третьей революции! – многозначительно добавил он.

– Для якой революции – не знаю, но для боеприпасу на всю нашу армию тут бы хватыло, если б купыть, – ответил Лашкевич. – Только хто його тепер продае, боеприпас?

У развилки нескольких дорог тачанка и бричка остановились.

– Мы с отрядом сюда, – указал Нестор. – На Преображенку и дальше.

– Ты, батько, загляны мимоходом в Ново-Петровку. Хлопци, шо вчора вернулись, кажуть: туда якись комиссары направылись. До того булы в Федоровке, весь хлеб выгребли… Трех дядькив ни за шо ни про шо вбылы. Те хотили хоть по мешку зерна себе оставыть.

– Заедем, – пообещал Махно. – А ты, Тимош, сам знаешь куда. Сопровождающих не даю. Так будет надежнее.

Лашкевич перебрался на груженую бричку, а Степан, который до этого правил ею, вернулся на махновскую тачанку. Пересели на нее и Галина с Феней.

– Колы тепер снова побачимся? – с печалью в голосе спросил Тимош. – А яку ж ответственность ты на мене свалыв, батько, страшно даже подумать.

– Боишься?

– Брехать не стану: боюсь!

– Ничого. Ты не из робкого десятка… Я в тебе верю.

И Махно на тачанке умчался догонять уходящее войско. Лашкевич во весь рост поднялся на бричке, тоскливым взглядом проводил скрывающийся за пригорком отряд. Пыль еще долго висела над пустынной дорогой…

Обогнав своих бойцов, Нестор поравнялся с боевым охранением:

– Лёвочка, хлопцы! Где-то тут будет поворот на Ново-Петровку. Не проехать бы мимо.

– Я знаю, – откликнулся Юрко. – Шо, батько, на Ново-Петровку пидем?

– Говорят, там якись зловредни комиссары завелись. Надо б нам на них посмотреть.

Армия Махно двинулась в степные районы, туда, где, по рассказам селян, хозяйничали отряды «продовольственной диктатуры».

В селе Ново-Петровка на пыльной площади собрались две группы людей. На одной стороне стояли небогато одетые селяне, на другой – компания поменьше: продармейцы, одетые, впрочем, также небогато. А посредине площади, как самый важный гость, на селян глядел пулемет «Максим», при нем два человека расчета и командир в новой защитной рубахе, в ремнях, с красочной нашивкой на рукаве. На нашивке выделялась красная звезда с расходящимися голубыми лучами. Но самое главное – буквочки по кругу. Маленькие такие буквочки – «РВТ». И никто из селян не знал, даже не догадывался, что означали эти буквочки. А означали они принадлежность отряда к Революционному военному трибуналу и, стало быть, эти люди могли судить прямо на месте и тут же приводить приговор в исполнение.

Эх, Нестор Иванович, не ты ли утверждал право судить не по закону, а по целесообразности и народной воле? Вот она, народная воля, в лице этого худощавого командира!

– Бедняки, выйдите сюда! – приказал командир, но селяне не шевельнулись. – Ну, кто живет от урожая до урожая, не имеет излишков… Чего ж вы? Выходите!

Человек пять вышли. Переминались с ноги на ногу. Оглядывались по сторонам. Не привыкли к классовому делению. Там, за их спинами, стояли сваты, кумовья, родичи…

– Покажите, кто в селе самый богатый! – обратился командир к беднякам. – Мы у них реквизируем хлеб, а вы, бедняки, получите по мешку с каждых пяти!

Бедняки молчали.

– Так! Покрываете мироедов? – жестко спросил командир. – Вот ты и ты, – он указал на двух бедняков, – станьте вот сюда, в стороночку!

Потом он оглядел остальных, их одежду, лица, ноги Взгляд выхватил цепочки от часов, сапоги, те, что повыше голенищами и получше. Обувка – первый показатель. Кто беден, тот до морозов босиком ходит.

– И вы, вот эти двое… тоже туда, – ткнул он пальцем.

«Богачи» присоединились к беднякам.

– Раз уж вы такие дружные, ступайте разом до апостола Петра. Пускай он там разбирается, кто из вас богач, а кто бедняк!..

Едва заметный взмах рукой.

Короткая очередь. И четверо селян упали!

И тут только толпа поняла, что происходит. Раздались истошные бабьи крики:

– Ой, лышенько!.. Ой боже ж ты мий!…

– Молчать!

Бабы в ужасе смолкли. Лица продармейцев тоже выражали испуг, глаза смотрели в землю.

– Я знаю, я знаю! – закричал один из бедняков. – У Сидора в клуни яма, там пудов до ста пшеныци!

– О, пошло дело! – обрадовался командир. – Пришла классовая борьба и в село. А то, понимаешь, все на пролетарьят рассчитуете! Привыкли друг за дружку держаться, як все равно слепые.

И тут на краю села послышался топот коней, поднялась пыль.

В село влетела кавалькада. Впереди на тачанке развевалось красное знамя.

– Видать, Сарачан возвертается? – спросил командир у пулеметчиков.

Те пожали плечами.

Несколько мгновений – и площадь заполнилась вооруженными людьми. Красное знамя исчезло, вместо него появилось черное.

– Бандиты! – прокричал командир. Но кто-то огромный упал на него с коня, повалил на землю. Пулеметчиков стали бить прикладами. Остальные продармейцы послушно побросали оружие, подняли руки…

– Батько! Батько! – узнали селяне Нестора. – Батько вернувся!

Слезы и плач смешались с радостными выкриками. Праздник и поминки – в один час…

Махно подъехал к продармейцам:

– Значить, так! Кто из простых красноармейцев покается, попросит у народа прощение, будет жить! – Он обвел взглядом селян: – С остальными сами разбирайтесь! Решайте по своему народному разумению!

В считаные минуты у жителей Ново-Покровки появились в руках вилы, лопаты, цепы…