Текст книги "Гражданственность и гражданское общество. Самоорганизация и социальный порядок"

Суть ее в следующем. Понятие гражданского общества воплощает представления о человеке как индивидууме, «атоме» социального действия. Поведение индивида рассматривается как рациональное, и целью его является всемерное и максимально полное удовлетворение своих потребностей. В процессе этих действий индивид сталкивается с другими, ему подобными, с которыми он в результате конкурирует за ограниченные ресурсы. Эти взаимоотношения индивидов и происходят в сфере гражданского общества. Равная исходная конкурентоспособность определяется равными правами индивидуумов, таким образом неотъемлемые права человека становятся обязательным условием существования гражданского общества. Таким же неотъемлемым условием становится наличие собственности как механизма, с помощью которого человек способен к конкуренции, ибо собственность заменила камни, палки и копья «естественного человека». В процессе взаимодействия индивидуумы на рациональной основе, в результате договора могут объединяться в ассоциации, чтобы с большей эффективностью добиваться своих целей. Это особенно важно, учитывая, что государство в системе всеобщей конкуренции, «играющее» на том же поле, гораздо сильнее, чем любой индивидуум по отдельности, и, таким образом, только ассоциации в состоянии поставить предел экспансии государства и оставить его в рамках «полезного» гражданскому обществу. С этим же связана и высокая роль именно политических прав.

Человек такого общества движим эгоистическим интересом, но «невидимая рука» преломляет совокупность личных интересов в общее благо. Государство полностью лишено сакрального значения и выполняет лишь функции по обслуживанию гражданского общества. Однако такая ситуация есть результат никогда не затухающей, перманентной борьбы гражданского общества против государства.

В XX в. несколько большее внимание было обращено на такую функцию государства и гражданских ассоциаций, как «смягчение» результатов всеобщей конкуренции. Однако в моделях, предлагаемых на экспорт, акцент ставится именно на такой функции гражданских ассоциаций, как их способность ограничивать государство. Данное представление о гражданском обществе, взаимоотношении общества и власти, социальной сущности человека отражает базовые принципы западной (субсидиарной) институциональной матрицы. Институциональная матрица как социологическое понятие – это «устойчивая, исторически сложившаяся система базовых институтов, регулирующих взаимосвязанное функционирование основных общественных сфер – экономической, политической и идеологической» [177]. Разрабатываемая такими известными экономистами, как К. Поланьи и Д. Норт, а в постсоветской литературе О. Бессоновой и С. Кирдиной, теория институциональных матриц показала, что они (рыночные или редистрибутивные матрицы) лежат в основе меняющихся эмпирических состояний конкретного общества и, несмотря на реформы и даже революции, постоянно воспроизводятся.

2.2. Гражданское общество как ресурс управляемости в западных социумах

В отечественной социологии попытки определения понятия «гражданское общество» осуществлялись неоднократно. Однако все они были трудно операционализируемы, в то время как операционализируемость как необходимое свойство базовых понятий в социологии как науке предполагает определение его через указание правил фиксирования соответствующих эмпирических признаков. По существу речь идет о поиске эмпирических значений понятия «гражданское общество». Цель процедуры операционализации – осуществить логику смыслового перехода от общего к особенному и частному. Общее в наиболее точном виде заключено в самом понятии гражданского общества, отражающем существенные и необходимые его характеристики. Но уже на уровне понятийного анализа мы сталкиваемся с проблемами и противоречиями его эмпирической интерпретации. Так, если сводить, например, гражданское общество к совокупности граждан, т. е. «владеющих имуществом свободных членов общества, которые осознают, заявляют, декларируют и с помощью инструментов гражданского права и государства могут реализовать свои интересы» [138, с. 60], то, соответственно, основными показателями гражданского общества выступят масштабы существования владеющих собственностью граждан и сам факт гражданства людей, так как гражданами, по мнению автора данного определения, являются только те, кто владеет собственностью и в чьих интересах государство проводит социально-экономическую политику. Понятно, что те, кто не владеет собственностью, не являются гражданами и не могут выступать акторами гражданского общества. С другой стороны, если гражданское общество сводить к части общества, включающей в себя неполитические отношения [148], то эмпирическими показателями выступят почти все отношения в обществе: профессиональные, досуговые, семейные и др., что по существу нивелирует суть данного понятия.

Все это говорит о том, что залогом адекватной социологической операционализации и, соответственно, возможности изучения гражданского общества эмпирическими методами является точное и недвусмысленное определение понятия данного феномена, отражающее его существенные и необходимые признаки.

Так как в научной литературе понятие гражданского общества получило обширное, отражающее многообразие точек зрения, освещение, проанализируем достоинства и недостатки некоторых определений. Одним из факторов, затрудняющих поиск эмпирических индикаторов, является то, что на «демократической» волне 1990-х в понимание гражданского общества были обильно инкорпорированы ценностные установки и политические предпочтения авторов. Как следствие, до сих пор гражданское общество априорно рассматривается как нечто очень хорошее. Показателен в этом плане подход, в котором гражданское общество понимается как «оптимальное состояние общества для промышленной цивилизации» [25, с. 79]. Почему «оптимальное», не доказывается, и, соответственно, понятие гражданского общества не становится более четким. Подобная ценностная нагруженность предложенных в научной литературе определений во многом превалирует в ущерб научной строгости.

Интересным является мнение некоторых ученых, считающих, что для формирования гражданского общества необходимы два базовых условия: наличие автономных от политической власти социальных субъектов и формирование типа личности, особенностью которого является способность взаимодействовать с другими в целях общего блага, подчинять частные интересы интересу общественному [87]. Со вторым условием трудно согласиться, ибо способность личности подчинять свои частные интересы общему благу есть условие существования любого человеческого общества и человеческой цивилизации как таковой. Однако авторами подмечен один важный аспект, а именно то, что говорить о взаимоотношении общества и власти, об отношениях гражданского общества с властью мы может только тогда, когда существует относительно автономная власть и относительно автономное общество.

Трудно отрицать тот факт, что в древнейшие эпохи уже были автономные от политической власти субъекты. Например, сохраняющие внутреннюю автономию жреческие корпорации в Древнем Египте, этнические племена, «друзья и союзники римского народа» в Римской империи, пользующиеся самоуправлением сибирские и иные инородцы в Российской империи и др. Однако власть и общество в целом разделились на относительно автономные объекты только в Европе Нового времени.

Ряд ученых определяют гражданское общество как системный элемент социума, часть общества, взятую вне политической власти и включающую в себя неполитические отношения [148]. Данная точка зрения, на наш взгляд, методологически малопродуктивна, так как неясно, какие именно отношения являются неполитическими. Структура социальных отношений, находящихся вне политики, бесконечно сложна и обширна: это и отношения врача и пациента, отношения футболиста и тренера или отношения двух футбольных команд и т. п. Можно ли такие отношения определять как гражданские?

Существует точка зрения, причисляющая к гражданскому обществу в качестве системообразующих, структурно-организационных элементов государство, самоуправление, труд, капитал и даже семью [108]. Такой подход также вызывает вопросы. В частности, какие элементы в таком случае не входят в гражданское общество? Вкупе же с утверждениями, что основой для гражданского общества является личность с высокой правовой культурой, социально-инновационным типом мышления и установкой на созидательную деятельность, что, в свою очередь, само гражданское общество обеспечивает индивиду высокую степень свободы, справедливости, солидарности и гражданского согласия, возникает вопрос: чем это не коммунизм? Или рай земной? Подобное определение можно назвать религиозным, но научным – трудно. Если вспомнить, что гражданское общество как социальный феномен появилось в начале Нового времени и вполне развилось к XIX в., то этот рай в наиболее экономически развитом на тот момент обществе блестяще описывал в своих романах Ч. Диккенс.

Интересен подход к гражданскому обществу, существующему в виде 1) гражданской утопии как вымышленной, идеальной модели; 2) гражданской идеологии, с теоретических позиций обосновывающей возможность построения гражданского общества; 3) гражданской рациональности, заключающей в себе общие представления о гражданском обществе и принципах его функционирования [199]. Этот подход акцентирует внимание на гражданском обществе как социальном движении, а не только социальном институте. В то же время весьма важным нам представляется анализ автором фактора рациональности в понимании гражданского общества, а именно идея о том, что сама «гражданская рациональность несет в себе печать социокультурных оснований данного общества, ту специфику, которая привносится содержанием национальной и религиозной жизни» [199, с. 123]. Учет того факта, что рациональность как текст несет в себе культурные коды создателя, крайне важен, на наш взгляд, для понимания специфических особенностей других форм взаимодействия общества и власти с точки зрения управляемости и организации социального порядка.

Вызывает сомнение взгляд на гражданское общество как на институт, появившийся с возникновением собственности и государства [138] и связанный с обладанием людей собственностью. Данная точка зрения представляется нам зауженной, поскольку речь скорее идет о частноправовых отношениях, сводящей гражданское общество к частному праву, к отношениям собственности. Не менее странно, хотя и модно, связывать возможность свободы с наличием собственности. Утверждать, что население стран древнего Востока пребывало в перманентном рабстве по причине ограниченности института собственности и что сегодня наличие собственности у человека есть условие его свободы, – социал-дарвинистская вульгаризация представлений («республика собственников против массы пролетариев») XVIII в. Без свободы нет морали, но отрицать наличие морали в любой человеческой культуре невозможно. Мораль, а следовательно, и свобода, имманентны любому социуму, независимо от специфики института собственности. При этом неясно, о какой собственности идет речь? Подобные воззрения созвучны взглядам теоретика неолиберализма Ф. А. Хайека, который утверждал, что «… индивидуальная собственность составляет ядро моральных норм любой развитой цивилизации…» [262, с. 54]. Очевидно, для подтверждения этого тезиса достаточно просто обозначить как неразвитые те цивилизации, где институт собственности не получил особого развития. Не так давно казалось, что подобный евроцентризм остался в прошлом, но, как видно, сегодня он зажил новой жизнью.

Автор данной концепции считает, что гражданское общество существовало еще в античности, так как в нем жили свободные собственники. При этом условием гражданского общества представляется автору десакрализированное, рациональное отношение к власти, государству. Но ничего подобного в античную эпоху не было и быть не могло. Кстати, не было и никакой независимости гражданина с его собственностью от полиса или res publica. В этом смысле даже в римской республике с ее развитым частным правом собственность была в некотором смысле условной, т. е. республика всегда имела право на собственность и жизнь гражданина в случае необходимости. Это и определило в будущем возможность проскрипций и конфискаций со стороны власти. Подобное отношение обеспечивалось сакральным восприятием государства, которое представлялось явлением бесконечно большим, чем сумма его граждан. Например, Рим метафизически представлялся римлянам не как население города, а как все поколения римских граждан, живых и мертвых, где мертвых гораздо больше, чем живых. Через mundus (в пространственных представлениях римлян местом связи Города со своими мертвыми являлась круглая яма, над которой после принесения жертв был возведен свод) мир мертвых соединяется с миром живых, и эту связь нельзя было ни разорвать, ни воссоздать заново. Более того, мир мертвых был более значителен, чем мир живых, и как результат, государство бесконечно более значимо, чем любой гражданин и даже все живущие граждане, вместе взятые.

Неточно также, по нашему мнению, утверждать, что условием гражданского общества является существование среднего класса, отличающегося самодостаточностью, т. е. наличием средств и качеств, позволяющих представителям среднего класса самостоятельно решать свои жизненные проблемы и самостоятельно выстраивать свои жизненные стратегии [100]. Эту идею невозможно соотнести с тем, что большая часть так называемого среднего класса и у нас, и в развитых западных странах вовсе не являются собственниками, а являются наемными работниками, пролетариями, хотя и в виде «белых воротничков». Как результат, они зависимы от государственной политики и экономической ситуации на рынке гораздо больше, чем представители рабочих специальностей или крестьяне. В качестве примера можно вспомнить упадок науки в 1990-е годы во многих постсоветских государствах, одним махом ввергнувший массы ученых (почитавших себя средним классом) в состояние экономической и жизненной катастрофы. Не менее беззащитны «белые воротнички», занятые в частном бизнесе, перед лицом экономических катаклизмов. Ни о какой самодостаточности в решении своих жизненных проблем им говорить не приходится. Даже если речь идет о таких обычных социальных свободах, как возможность «поболеть», взять выходной, поехать в отпуск, сменить место работы и жительства, то наиболее свободным и самостоятельным в этом смысле является человек, работающий на государственном предприятии. Менее свободны наемные работники частных фирм, и уж совершенно несвободен владелец мелкого бизнеса, например магазина, мастерской, ларька. Такого «собственника» – представителя среднего класса скорее можно назвать «рабом» ларька, магазина, кафе и др. Кроме того, не нужно забывать, что средний класс существовал и существует в некоторых диктаторских, тоталитарных, фашистских странах, где о гражданском обществе говорить можно с большой натяжкой.

Интересны разработки теории гражданского общества, осуществленные белорусскими социологами, в частности определение гражданского общества, данное Е. М. Бабосовым. Гражданское общество, по его мнению, это «спонтанная организация индивидов и добровольных ассоциаций граждан, независимых от государства и действующих в политической, экономической и социокультурной сферах общества, защищенных правовыми установлениями и нормами от прямого вмешательства государственных органов» [13, с. 11]. Однако, как показано выше, сущность идеи гражданского общества лежит именно в сфере политического, в сфере отношений общества с властью и по поводу власти. На этот аспект указывает И. В. Котляров, утверждая, что гражданское общество связано с переходом «основных властных функций от государства к независимым общественным объединениям» [125, с. 14]. При этом подчеркивается необходимость учета конкретно-исторических и социально-культурных факторов, влияющих на социальные процессы в обществе. В частности, А. Н. Данилов подмечает, что для построения гражданского общества в постсоветских странах пока не хватает «реального представления о механизмах функционирования общества» [82, с. 194].

Так как же можно определить понятие гражданского общества, учитывающее вышеуказанные признаки и позволяющие дать ему эмпирическую интерпретацию? На наш взгляд, гражданское общество в его классическом понимании есть социальный институт, обеспечивающий управляемость автономного от власти общества на уровне самоорганизации. В этом смысле институт гражданского общества есть совокупность социальных ролей, норм и ценностей, определяющих отношения граждан и ассоциаций друг с другом и государством, основанных на принципе субсидиарности: 1) по поводу перераспределения власти; 2) на основе самоорганизации, а не императивных норм законодательства; 3) в условиях возможности свободного и рационального выбора различных ассоциаций, созданных по инициативе граждан. Благодаря этому институт гражданского общества регулирует отношения автономных друг от друга власти и общества.

Однако нужно сказать, что только интерриоризация названных ролей, норм и ценностей, «разыгрывание» этих ролей в процессе социальной деятельности делают этот институт реальной составляющей институциональной системы общества.

В данном определении, на наш взгляд, зафиксированы сущность и содержание института гражданского общества, позволяющие выделить основные и достаточные критерии отнесения той или иной ассоциации к гражданскому обществу. На основании этих критериев можно ответить на вопросы: является ли семья, религиозная секта, национальные меньшинства, артель, клуб любителей кактусов, фирма, профсоюзы, местные советы и другие организации элементами гражданского общества? На наш взгляд, крайне неосторожно в научных работах однозначно относить признание о членстве респондентов в той или иной ассоциации к гражданскому обществу. Судя по таким интерпретациям, например, в Беларуси около 40 % населения являются соучастниками гражданского общества[1]1
  Данные социологического исследования «Роль СМИ в развитии гражданственности», проведенного Институтом социологии НАН Беларуси в июне 2010 г. в рамках сектора социологии СМИ под руководством В. И. Русецкой. Всего опрошено 2107 человек по республиканской выборке.


[Закрыть]. Но если посмотреть на виды ассоциаций, куда включены респонденты (в благотворительные организации – 0,8 %; в женские – 1,0 %; в молодежные – 4,0 %; национально-культурные землячества – 0,3 %; организации жильцов, соседей (ЖСК) – 3,4 %; национально-культурные организации, связанные с искусством и образованием (музыкальные коллективы, образовательные центры), – 0,4 %; политические партии – 0,4 %; профсоюзы – 33,5 %; профессиональные ассоциации (коллегии адвокатов, союзы архитекторов и др.) – 0,9 %; спортивные общества, туристические клубы – 2,4 %; церковные или религиозные организации – 2,0 % и другие – 2,1 %), то становится понятным, что трактовка их ответов как участников гражданского общества является слишком преувеличенной. Тем более что реальными участниками этих ассоциаций называют себя только 14,5 % опрошенных.

В целях обоснования необходимости и достаточности категориальной основы понятия института гражданского общества есть смысл рассмотреть его сущность подробнее. Основополагающим условием существования гражданского общества является господство субсидиарной идеологии и примата частных интересов граждан. Субсидиарная идеология означает «приоритет (при прочих равных условиях) прав более мелкой, низкой самоуправляющейся общности по сравнению с общностью более крупной, более высокого уровня» [117]. Таким образом, утверждается, что высшая, более крупная общность имеет только те права, которые своей волей делегированы ей более мелкими, низшими, общностями. Подобное мировоззрение напрямую связано с исторически новым пониманием иерархии как расположением элементов от низших к высшему, в то время как классическая иерархия есть, наоборот, расположение элементов от высшего к низшим.

В своем пределе, или, наоборот, в своей основе, подобное мировоззрение отталкивается от примата частного интереса граждан. Именно частный интерес отдельных граждан есть элементарная база всей системы субсидиарной иерархии, ибо групповой интерес даже первичной общности легитимен постольку, поскольку выражает частные интересы граждан, составляющих эту общность, и только в том объеме, который делегирован гражданами. Нетрудно заметить, что подобные представления связаны с особой антропологией, а именно с представлением о человеке как рациональном, атомарном субъекте. Наиболее ярким выражением такой антропологии стал «экономический человек» А. Смита.

Кроме этого основополагающего условия гражданское общество характеризуется рядом обязательных свойств. Во-первых, важнейшим свойством отношений, нормируемых институтами гражданского общества, является то, что эти отношения возникают только по поводу власти. Там, где люди объединяются в целях заработка, получения прибыли или экономии средств, мы видим экономические структуры, а не гражданские общности. Это артели, акционерные общества или потребительские кооперативы и т. п. Подобные артели, акционерные общества, потребительские кооперативы и другие сообщества существовали еще на заре истории: это и объединения купцов, ремесленников, средневековые цеха и древнеримские коллегии.

Возьмем, например, такую структуру, как кондоминиум, которую нередко обозначают как важный элемент становящегося гражданского общества. Насколько такое суждение справедливо? Кондоминиум как сообщество собственников жилья вступает во взаимоотношения с государством и гражданскими ассоциациями с целью чисто материальной: наиболее эффективно распорядиться средствами, затрачиваемыми на поддержание своего жилья в адекватном состоянии, на оплату горячей воды и отопления, газа и электричества и т. п. По сути, это обычный потребительский кооператив. Сообщество собственников жилья становится элементом гражданского общества только тогда, когда деятельность его выходит за рамки экономии средств и поиска лучшего подрядчика. Например, когда сообщество требует закрыть ночной магазин, расположенный в непосредственной близости от дома. Это уже взаимоотношения с государством в лице местной власти по поводу власти, ибо вопросы расположения магазинов, ресторанов и промышленных объектов находятся в компетенции тех или иных органов власти, и на часть этой компетенции, конечно в локальных масштабах, претендует названное сообщество собственников жилья. Оно полагает себя вправе определять, может или не может магазин находиться на установленном местной властью месте. Если сообществу удается настоять на своем, значит, ему удалось в свою пользу перераспределить определенное властное полномочие по конкретному вопросу.

Также не являются гражданскими ассоциациями такие общности, как сообщество коллекционеров бабочек, туристический или шахматный клуб. Они не вступают ни в какие отношения с государственной властью, и потому не являются элементами гражданского общества, несмотря на то что современные авторы, в попытках найти в отечественной истории какие-либо формы, хотя бы отдаленно напоминающие классические элементы гражданского общества, зачастую готовы причислить к ним любые сообщества.

Вместе с тем эти ассоциации, созданные в целях экономической деятельности либо на основе общих культурных или досуговых интересов, являются плодотворной почвой для образования гражданских ассоциаций. Уже существующая организационная структура, позволяющая сообществу иметь общие задачи и ставить общие цели, легко превращается в элемент гражданского общества, как только целью ее деятельности становится не заработок, хобби и т. п., а перераспределение власти.

Таким образом, можно резюмировать. Всевозможные экономические, профессиональные, гендерные и возрастные объединения, сообщества по интересам и другие сами по себе элементами гражданского общества не являются, но могут служить базой для проявления гражданской активности.

Второй признак гражданского общества – возникновение его элементов (организаций) на основе самоорганизации, а не императивных норм законодательства. То есть ассоциация должна быть продуктом самодеятельности граждан, а не императивно определена конституцией или иными законодательными актами, как, например, парламент. Парламент в этом смысле не является элементом гражданского общества.

Но возникает вопрос, всякая ли самоорганизация граждан относится к гражданскому обществу? Надо заметить, что самоорганизация – необходимое, но не достаточное условие для причисления той или иной социальной ассоциации к гражданскому обществу. Часто наш народ обвиняют в слабой способности к самоорганизации. Трудно признать это обвинение справедливым. Можно привести немало примеров, когда сообщество наших соотечественников, оказавшихся по той или иной причине оторванным от государственной, административной системы, мгновенно и эффективно самоорганизуется. В июне 1989 г. в Иглинском районе Башкирии взорвался газ, вытекший из трубопровода. В результате этого произошло крушение двух пассажирских поездов, 573 человека погибли, 623 были ранены. Комиссия, расследовавшая эту катастрофу, выяснила удивительные факты. Пассажиры, оставшиеся в живых, не впали в панику, а в кратчайшие сроки организовали помощь пострадавшим, собрали воду и медикаменты, послали людей в ближайший населенный пункт и даже, как бы странно это сегодня ни звучало, подготовились к обороне (люди решили, что, возможно, началась война). Это ли не пример способности к самоорганизации? И насколько поведение советских людей контрастирует с ситуацией в Новом Орлеане, когда известное наводнение разрушило привычную систему жизнеобеспечения, а люди сидели в домах и пассивно ждали помощи властей.

Такие формы самоорганизации, как привычные в недавнем прошлом очереди, дежурства по лестничной площадке в многоквартирных домах, в дачных кооперативах и т. п., существовали и существуют поныне. Но можно ли эти самоорганизующиеся ассоциации отнести к гражданскому обществу? По нашему мнению, нет. Ибо они не вступают ни в какие отношения с властью, тем более по поводу власти. Они не ставят вопрос перераспределения власти, т. е. не отвечают основному критерию принадлежности к гражданскому обществу.

Из этого следует вывод: существующие сегодня формы гражданского общества обусловлены не столько способностью либо неспособностью граждан к самоорганизации, сколько готовностью либо неготовностью граждан брать на себя властные полномочия, и соответственно, разделять ответственность, а также, что особенно важно, делегировать свою свободу кому-то, кроме государства. Что, впрочем, не удивительно. Известный в отечественной литературе пример самоорганизации как формы гражданского общества – Домком (кондоминиум) под предводительством Швондера из известной пьесы М. Булгакова оставляет не лучшее впечатление.

И третий основополагающий признак, определяющий принадлежность той или иной ассоциации к гражданскому обществу, – это возможность свободного и рационального выбора различных ассоциаций, созданных по инициативе граждан. Важным свойством гражданского общества является то, что граждане объединяются в гражданские ассоциации на основе свободного и рационального выбора. Дело в том, что всевозможные ассоциации традиционного типа существовали во всех обществах всю историю человечества. Например: они объединялись по этническому, религиозному, племенному, сословному и другим критериям. Членство в подобных ассоциациях не было свободным и рационально осмысленным, а принималось как естественная, «природная» обязанность и право, что бы ни лежало в основе подобного объединения: традиция или некое «природное» свойство. Английский антрополог и социолог Э. Геллнер, возражая против отождествления различных форм «первичной солидарности» с элементами гражданского общества, полагал, что факт независимости традиционных и «квазитрадиционных» ассоциаций от государства не может быть основанием для причисления последних к гражданскому обществу, ибо они защищают интересы своих членов ценой индивидуальной свободы, приносимой в жертву общине [58, с. 48]. Поэтому можно сказать, что гражданское общество и гражданские ассоциации возникают с появлением рационального мышления и рационального индивида как базовой единицы общества, т. е. только в Новое время.

В рамках подобного подхода, осмысливая современную ситуацию с гражданским обществом на Западе, можно констатировать существенные изменения в данном феномене. Эпоха постмодерна вызвала к жизни большое количество различных гражданских ассоциаций, не имевших аналогов в индустриальную эпоху. Свободное и рационально осмысленное членство в той или иной ассоциации уступило место естественным, традиционным, по существу иррациональным мотивам вступления в нее. На смену партиям, профсоюзам и другим гражданским организациям пришли сообщества сексуальных девиантов, легальные сообщества этнических меньшинств, субмолодежные, религиозно-сектантские и т. п. ассоциации, места которым не было в эпоху абсолютного могущества национальных государств. Основания для членства в подобных ассоциациях лежат вне свободного и рационального выбора. Сексуальные меньшинства идентифицируют свои особенности с врожденными качествами, этничность также выглядит как характеристика, независимая от свободной воли человека. Таким образом, основания для членства в подобных ассоциациях не являются результатом свободного и рационального выбора. Более того, трудно не заметить по последним событиям во Франции, России, США и других странах склонности подобных сообществ к тоталитарности, пренебрежительному отношению к закону, к закрытости от посторонних мира меньшинств. Как следствие меньшинства, в первую очередь этнические, являются питательной средой для возникновения криминальных, асоциальных сообществ.

Подобные ассоциации с полным правом можно определить как «квазитрадиционные» и вслед за Геллнером с полной уверенностью отказать им в праве определяться в качестве элементов структуры гражданского общества. Принимая во внимание, что вес подобных сообществ растет, а формы, методы деятельности и принципы их организации экспортируются в привычные для нас гражданские ассоциации, учитывая также, что многие классические гражданские организации вроде профсоюзов и политических партий теряют в современном мире свою значимость либо меняют внутреннюю сущность, можно признать, что институциональный кризис гражданского общества на Западе налицо. Скорее сейчас можно говорить о «симуляции» институтов гражданского общества [105].

В этом плане сложный и дискуссионный вопрос, насколько местное самоуправление можно признавать институтом гражданского общества, разрешается на основе предложенных критериев определения гражданского общества. Во-первых, индивидуум не в состоянии свободно и рационально вступить или выйти из определенной общности, организованной структурами местного самоуправления. Конечно, теоретически можно поменять место проживания, но на практике такая возможность нереальна для подавляющего большинства людей. Во-вторых, структуры местного самоуправления, его формы и сам институт императивно определены конституцией и иными законодательными актами и не являются продуктом самодеятельности граждан.