Текст книги "Совпалыч"

 
Хоть любовь и зла
Полюби козла
Хоть любовь и зла, зла
Полюби козла
 

Шум голосов в кают-компании умолк, моряки окружили курсанта, принялись отбивать такт песни, и даже Абрамыч нежно похлопывал по крышке рояля огромной лапой, на которой были наколоты восход и чайка над морем.

– Теперь все вместе! – кричал Ларионов, расчехляя гитару.

 
Хоть любовь и зла
 Полюби козла!
 

– Все хором!

 
Хоть любовь и зла, зла
Полюби козла!
Полюби козла!
Полюби козла!
 

В кают-компании творилось что-то невообразимое. Моряки выхватили из шкафа, какие под руку попались, музыкальные инструменты и принялись вовсю дуть, барабанить и звенеть. Откуда-то на столе появились ром, финики, пломбир, много еще было спето песен, и я не помню, как уснул в тот вечер.

Глава 6 Спиритический сеанс. Ресторан «Бесплатный сыр». Е2-Е4

Необходимость делиться заложена в живом организме на клеточном уровне.

(Академик А.Н.Краснов. Лекция в Дорнахе. 23 марта 1933 года)

В тот вечер четверга, когда Романов пил на бульваре водку с бывшими коллегами, в доме по Варсонофьевскому переулку, Мила устроила спиритический сеанс. Нависающий абажур по плетеной бахроме сливал свет на равнину круглого стола, на стенах дрожали тени, и встреча со сверхъестественным представлялась скорой и очевидной. Кроме хозяйки и ее мужа, в комнате присутствовали еще двое: детский писатель Сергей Журавлев и художник-миниатюрист Барбакару, автор скульптуры «Взрыв сверхновой» (палладиевая горошина на огромном кубе из черного мрамора – установлена во внутреннем дворе здания Академии наук).

Нависающий абажур по плетеной бахроме сливал свет на равнину круглого стола, на стенах дрожали тени, и встреча со сверхъестественным представлялась скорой и очевидной

Хозяйка давно положила руки на стол и поглядывала на доцента, который, затеяв ученую беседу с Журавлевым, живописал перед тем перспективы развития теории виртуальных сообществ с точки зрения социологии, физиологии и семиотики:

– Идеи русского космизма возрождаются и начинают жить новой жизнью в эпоху виртуальной реальности, – Краснов произносил слова мягко и вкрадчиво, отчего сидящему за столом Барбакару хотелось пойти и умыться холодной водой чтобы не уснуть. Вместо того он достал из портсигара папиросу и принялся постукивать мундштуком по бархатной скатерти.

– В основе взаимодействия пользователей любой сети лежит, по сути, христианская идея соборности, – продолжал доцент, – она опирается на образ множественности православной Троицы.

– Возможно, именно по этой причине героиню «Матрицы» звали Тринити, – согласился Журавлев. – В сущности, это и есть новый Вавилон, где, в отличие от старого, языки не разделяются, но наоборот – появляется универсальный лексикон из смайликов.

Барбакару перестал стучать по столу и прикурил:

– Может быть, начнем?

– Одну минуту, – сказал доцент. – Хочу кое-что сказать. Прежде всего, сообщаю, что как человек науки, я ни на микрограмм не верю в такой способ познания как спиритизм.

– Почему же тогда вы участвуете? – спросил Журавлев.

– Моя семья живет в этом доме давно. Я слышал рассказ отца о том, что мой дед, академик Александр Романович Краснов, перед тем как его репрессировали, спрятал здесь что-то ценное. Теперь, когда нас вот-вот выселят, я готов предпринять что угодно, лишь бы найти то, что принадлежит мне по праву.

– А за что его арестовали? – поинтересовался Журавлев.

– Он имел непосредственное отношение к подготовке Сталинградского мира, – объяснил доцент. – Такой исход войны не устраивал ни одну из сторон, и потом полетело немало голов. Мила, мы готовы.

Двумя часами ранее с Малой Лубянки в Варсонофьевский свернул огромный джип типа «Potemkin». Отражая никелированными трубами неоновый свет разноцветных витрин, джип неслышно проехал по переулку и остановился. Освещаемые огоньками приборной доски, за пуленепробиваемыми стеклами сидели трое, а точнее – двое и водила.

– Вот этот дом, Сергей Александрович, – почтительно произнес сидящий впереди юноша с темными прямыми волосами и четким профилем. – Может, посветить фарой-искателем?

– Много вопросов задаешь, Леопольд, – толстяк говорил совершенно спокойно, но было в его голосе нечто, от чего молодой человек на переднем сидении съежился и моментально умолк. – Болтун – находка для шпиона. В общем, так. Дом этот я покупаю. Но со скидкой десять процентов.

– Но как же, Сергей Александрович, – заныл Леопольд, – мы же договаривались…конца девятнадцатого века, русский модерн, пять этажей, мраморные лестницы, высота потолков… – бубнил он вполголоса.

– А это что? – указал толстяк на одиноко светящееся окно на пятом этаже.

– Это… как что? Окно… Люди… жильцы недовыселенные… – неохотно отвечал Леопольд. – Да вы не обращайте внимания, не проблема, послезавтра их здесь не будет…

– Не проблема? Я на это светящееся окно гляжу уже почти семьдесят лет! – ощерился Синичкин, как будто кто-то тяжелым спецназовским ботинком только что наступил ему на мизинец. – Это еще тогда была проблема, здесь профессор знаменитый жил, знал бы ты сколько сил было потрачено, чтобы его вывезли куда следует. Меня потом чуть не разжаловали, когда он умер на допросе. Повезло, что сердце у него было слабое – на него все списали. Так то же было тогда. А теперь – газеты, телевидение, Интернет… Короче. Здесь не остается ни одного человека, и мы возвращаемся к разговору. И еще. Если бы твоя бабушка не была моей давней знакомой, мы беседовали бы сейчас в другом месте и по другому поводу. Все понял?

– Да я сам проконтролирую… Могу прямо сегодня… Куда следует… – лопотал Леопольд испуганно и одновременно радостно, что дело хотя и не выгорело сразу, но проблема оказалась разрешимой. – Я их за полчаса…

– Не сейчас. Без меня все. Не дергайся, Леопольд, – толстяк удобнее устроился в кресле. – Поедем сейчас ко мне.

Выдам кое-какие технические средства. А бабушке – привет.

Водитель повернул ключ, джип мелко задрожал, и через минуту уже мчался по крайней левой полосе, распугивая зазевавшуюся автомобильную мелочь солидным кряканьем спецсигнала.

Еще через час на том же месте остановился неприметный микроавтобус. Окруженный попискивающей аппаратурой, Леопольд надел наушники, направил длинный микрофон в желтое пятно на пятом этаже и стал медленно проворачивать блестящее колесико. После неизбежного шипения в наушниках послышались голоса.

– Вызываю Краснова Александра Романовича, академика, – голос хозяйки то дрожал, то звучал сильно и четко, отчего похож был на трансляцию радиостанции «Маяк», искажаемую сильными порывами ветра. – Вызываю Краснова… Ничего не выходит, – Мила виновато глянула на супруга.

Огонь уцелевшей в Рождество свечи выхватывал из полумрака лица: спокойное и невозмутимое – Журавлева, грустное и огорченное – доцентское, улыбающееся – Барбакару, настороженное – хозяйкино.

И случилось чудо. Блюдце прыгнуло, задребезжало, а потом стало выдавать точки и тире, вполне понятные, очевидно, для хозяйки, потому что лицо ее осияла улыбка человека, у которого все получилось.

– Есть контакт, – прошептала она. – Можно задать только три вопроса, такие правила. Ничего в голову не идет.

– Дедушка, спрятанная тобой вещь еще здесь? – голос доцента срывался от волнения.

– Да, – ответила Мила необычно низким голосом. – Найдите ее, время пришло.

– Где именно это находится?

– На чердаке, под трубой дымохода.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Журавлев.

– Я себя не чувствую, – сказала Мила и посмотрела на детского писателя так, что детский писатель чуть не съехал под стол.

– Это был последний вопрос, – прошипела она хотя еще и несвойственным для себя голосом, но к общению с духами отношения уже не имеющим. – Почему вы встряли?

– Не знаю даже, – Журавлев выглядел огорченным. – Интересно стало. Да вы не переживайте, ясно же было сказано: сокровище на чердаке, под дымоходом.

– А вы знаете, сколько там дымоходов? – свирепела Мила.

– Будет вам! Пойдемте скорее! – подхватился Краснов. – У Милы есть ключ.

– У меня есть фонарь, – подал голос Барбакару, – только без батареек.

– Ах, господи, – ну неужели такая проблема? Полный дом людей. Сейчас у Арсения спрошу.

Желая загладить вину перед хозяйкой, писатель Журавлев встал, чтобы отправиться на поиски батареек.

– Сидите уже, – сказала Мила. – Нашли у кого спросить. У человека, от которого ушла жена, не может быть батареек. И не хватало посвящать еще кого-то. Нас и так четверо.

– Кстати, как будем делиться? – Барбакару задал доценту классический вопрос кладоискателя.

– Вам и Журавлеву по десять процентов.

– Договорились, – кивнул писатель. – Только почему именно десять? Нет, я не против, но мне интересно – откуда эта цифра вылезла?

– Не знаю даже. Ну, хотите девять?

– Давайте сначала найдем. Мы даже не знаем, что там, – заметил Барбакару.

– Ладно, давайте девять, – со смехом кивнул Журавлев. – И бесплатное проживание пока всех не выселят.

– Это уж дудки, – сказала вернувшаяся с ключами Мила. – Пойдемте? Батарейки я нашла.

Перегороженный стенками дымоходов, чердак казался бесконечным лабиринтом, откуда тянуло пересохшим деревом, ржавчиной и голубями.

– Сколько здесь каминов, – пробормотала Мила, – одни дымоходы вокруг. – И под которым теперь смотреть?

– Придется все обследовать, – сказал Краснов и пошел вперед. – Предлагаю для начала их сосчитать и нанести на схему.

Пространство под крышей, соединяющей линию старых домов, было чуть поменьше футбольного поля. Через полчаса Барбакару держал лист бумаги, на который были нанесены клетки каминных выходов.

– Шестьдесят четыре, – объявил доцент. – Как на шахматной доске. – Думаю, надо разделиться, и пусть каждый проверит свои шестнадцать клеток.

– Фонарик один на всех, надо держаться вместе, – попросила испуганная Мила.

– Тогда начнем с любой.

– Которая же из них «любая»?

– Хорошо, – сказал Краснов. – Где карта? Будем искать по системе. Так как число клеток соответствует разметке шахматной доски, предлагаю применить дебют Алехина: завлечение, отвлечение, устранение защиты. Первый ход Е 2 – Е 4.

Переместившись в четвертый ряд, кладоискатели подошли к третьей справа каминной клетке.

Еще раз прослушав запись, Леопольд решил до поры не говорить бабушке об услышанном, а действовать согласно генеральному плану. Поэтому ближе к ночи он сидел в ресторане «Бесплатный сыр». Заведение считалось одним из элитных не только из-за необычного дизайна. Здесь неограниченно и, в самом деле, бесплатно подавалась изощренная коллекция сыров. Стоимость прочих пунктов меню с головой компенсировала сырный коммунизм и закрывала дорогу в ресторан любому, кто не был готов заплатить за бутылку минеральной воды цену минимального прожиточного минимума, обещанного правительством в отдаленном будущем. Леопольду даже подумалось, что при расчете высокие чиновники, составлявшие основную часть посетителей ресторана, основывались именно на стоимости минералки в «Бесплатном сыре», чтобы таким образом подчеркнуть прозрачность и чистоту собственных намерений.

Столики ресторана были помещены внутрь никелированных клеток-мышеловок и занавешены друг от друга дырявыми коврами, якобы проеденными домашними грызунами. Напротив Леопольда сидел пожилой мужчина крепкого телосложения, чье лицо было перечеркнуто тонким белым шрамом.

– Я тебя не понимаю, – сказал он Леопольду. – Почему ты мне об этом рассказываешь? Тебе сложно пойти на чердак?

– Понимаете, я этот дом продаю сейчас людям. Если меня там увидят, могут возникнуть вопросы. Я бы кого-нибудь из своих отправил, так никому не доверяю.

– А мне, значит, доверишь?

– Вас я знаю. Вернее, моя бабушка знает. Она говорит, любые вопросы по недвижимости решаете.

– Ладно. Бабушке привет. Моя доля какая?

– Десять процентов? – спросил Леопольд. – Или даже пятнадцать.

– Пятьдесят, – улыбнулся седой. – Мы не сухое молоко перепродаем. Мы клад ищем.

– Ну, – замялся Леопольд, – там дел-то всего пойти и взять. А идея моя.

– Так и сходи сам.

– Повторяю, мне нежелательно. Может быть, вас двадцать пять процентов устроят?

– Вот ты говоришь – идея твоя. Но что если я сейчас пойду и сам твоей идеей и воспользуюсь? Без тебя.

– Вы так не сделаете.

– Не сделаю. Много у тебя еще людей, которые так не сделают?

– Таких людей нет давно. Поэтому бабушка вас и попросила помочь.

– Вот поэтому пятьдесят процентов.

– Ладно, согласен. Мы договорились?

– Слово офицера. Когда?

– Чем скорее, тем лучше.

– Самое близкое общение может происходить только на грани непонимания друг друга, вдоль этой грани или вообще в синхронизированных смысловых плоскостях… – расковыривая руками кладку, покрытый кирпичной пылью Краснов продолжал развивать теорию сетевого интеллекта, сожалея об отсутствии под рукой доски с разноцветными маркерами для иллюстраций. – Здесь пусто. Так, теперь подставляем под бой коня. Пойдемте на эф-шесть!

– Дайте отдышаться, – Журавлев отворил половинку слухового окошка и влез на крышу. – Уф, хорошо. Воздух!

– И вид потрясающий, – присоединился к нему Барбакару.

– Послушай, дорогой, – обратилась Мила к супругу. – Нам сколько осталось ходов?

– Дебют отыграли, с обеих сторон.

– Так может, вернемся играть миттельшпиль после обеда? Поспать надо.

С высоты голубиного полета улицы и переулки всегда кажутся ближе, чем когда по ним идешь, а машины и люди – наоборот. Наблюдая за огнями ночного города, Журавлев и Барбакару сидели верхом на слуховом окне.

– Кто наблюдает ветер, тому не сеять, – процитировал писатель, – и кто смотрит на облака, тому не жать. Скажите, художник, на что вы ваши деньги потратите?

– Какие деньги? – встрепенулся задремавший Барбакару.

– Если клад найдем.

– Мало ли. Мастерскую побольше куплю.

– Ну что у вас за привычка отвечать ответом на вопрос? И зачем вам большая мастерская? С вашими миниатюрами можно работать хоть в тумбочке.

– Не скажите. Чем больше мастерская, тем лучше миниатюры, проверено, – напрягся Барбакару.

– Я надеялся, что вы у меня о том же спросите. Вот поинтересуйтесь. Куда я дену деньги, когда мы продадим сокровище?

– И куда же?

– Не знаю, – серьезно ответил Журавлев. – Даже думать боюсь. Но куда-нибудь дену, это точно.

– Пальто не забудьте купить, – вставила поднимающаяся по гулкому скату Мила. – Вы свое где-то забыли весной, помните? А мы с Красновым собирается этот дом выкупить.

– Хорошая идея, – ответил Журавлев.

– Да, тогда можно будет на первых этажах сделать частную гостиницу.

– Да я не о доме, я о пальто, – Журавлев вздохнул. – Надо не забыть. Вот. Одна полезная покупка есть.

Внизу шуршали машины, и гудел тот самый далекий гул, который вечно слышен в центре Москвы, порождая у приезжих невероятные версии его происхождения, а у местных жителей давно и неразделимо слившийся с гулом в висках. Крыши старых домов тянулись к скрытому горизонту, испуганно расступались вокруг стеклянных бизнес-центров и вновь соединялись, чтобы на первой остановке от Садового кольца сойти на нет.

Если бы Журавлев смотрел не вниз, а перед собой, то, возможно, заметил бы крошечный домик на крыше, скрытый лесом антенн и дымоходов. Вокруг крыльца стояли кадки с фикусами и пальмами, а сам домик напоминал нечто среднее между таллиннским кафетерием и традиционным японским жилищем с раздвижными стенами. На крыльцо вышел Иваныч в трикотажном спортивном костюме и стал кормить голубей гречневой кашей.

Глава 7 Руку и сердце. Последняя клетка

Невыполнение Правил может привести к тяжелым и невосполнимым потерям.

(Инструкция ОАО «Мосгорлифт»)

Приблизительно в половине девятого утра пятницы неприветливое серое здание исторгло Клейна и Алимова под утренний свет.

– Вот, блин, – нарушил тишину Клейн. – Давно такого не случалось. Побили – раз. Ограбили – два. До утра личность проясняли – три. Денег нет. Паспорта нет. И даже любимой девушки у меня нет, чтобы ей на жизнь пожаловаться.

Подходя к остановке, Клейн обернулся и плюнул в сторону серого здания.

– Без документов могли и дольше продержать, – сказал Алимов. – А девушки не любят, когда при них так выражаются, вот у тебя и нет любимой девушки. Я очень прошу, прекрати негатив гнать, а то у меня такое чувство, что наши неприятности с этого и начинались. Не то я домой поеду. Честное слово.

– Да нет проблем, – Клейн хитро усмехнулся. – Больше не буду. Вот только выскажусь напоследок, и все. Если хочешь, можешь закрыть уши. Не бойся, все плохое уже случилось.

Клейн громко произнес фразу из нецензурных синонимов, добавив в финале несколько таких же неприличных прилагательных.

– Вот, сразу легче стало, – объявил он. Тотчас же перед Алимовым возникли два сонных человека в форме. Он даже не удивился, когда на него надели наручники, и, вместе с Клейном, повели обратно.

Алимова оставили сидеть в обществе неприветливого сержанта, а Клейна в соседнем кабинете усадили на привинченный к полу железный табурет. Вошел следователь – барышня лет тридцати, обладательница густых коротких ресниц и большого носа с мужественной горбинкой. Не взглянув на подозреваемого, она долго ворошилась в ящиках стола, потом подняла глаза и вперила их в притихшего Клейна.

– Ну?

– Что? – спросил Клейн.

– Сам знаешь, – сказала следователь. – Ты до чего докатился? Хату с приятелем выставил у одинокой старушки.

– А? – спросил Клейн, – Варя? – Короткие ресницы под нелепым синим капюшоном, тонкая фигурка и невесомое дыхание вспомнились так ясно, что волосы зашевелились даже на ногах.

Они познакомились в институте. Были походы в кино, экспедиция на байдарках в компании одноклассников, чай на кухне. Мама не одобряла Алешины прогулки, и когда Варя звонила, легко могла сказать, что сына нет дома.

– Я – мать, – говорила она, – и лучше знаю, что тебе нужно. Занимайся математикой и выбрось девочек из головы.

Мама всегда называла ее – «девочки». Варю ничуть не задевало такое отношение, и однажды она сообщила Алеше, что выходит замуж за одноклассника-байдарочника. Это событие не особо огорчило Клейна, в то время увлеченного теоремой Ферма.

– Он очень способный мальчик, – хвасталась мама, беседуя на тесной кухне с подругами, такими же служащими пыльной конторы. – Весь в отца, – обязательно добавляла она чуть тише, чтобы не слышал спящий в соседней комнате сын.

В этот момент под различными предлогами подруги обычно расходились по домам, не без основания предполагая, что вскоре хозяйка начнет наливать себе сама, выпьет несколько рюмок подряд, и станет плакать.

Через три года Варя развелась с байдарочником и уехала в Новую Зеландию. Подругам она рассказывала, что познакомилась по Интернету с каким-то сорокадвухлетним производителем овечьей шерсти, и тот предложил ей виртуальные руку и сердце. Она всем так и говорила «руку и сердце». Перед самым ее отъездом, они случайно встретились в переулке Гвидо Фон Листа.

– Понимаешь, ты умный, – сказала Варя, когда Клейн предложил не спешить с замужеством и возобновить отношения.

– И необычный. Только так себя ведешь, что кажется – нет для тебя таких понятий как «любовь», «нежность», «преданность», «счастье». Или, там, «судьба», – глаза Вари наполнились слезами, а ее и без того крупноватый нос распух и покраснел. – Ты весь математический. Прощай.

И она его поцеловала. В щеку.

Дома Клейн включил компьютер и ввел в строку поиска слова «любовь», «нежность», «преданность», «счастье», «судьба». Спустя секунду, Интернет выдал тошнотворный список:

Два тинэйджера занимаются любовью на задней парте – (3 видеоролика).

Озабоченная хозяйка и ее преданный дог – (10 фотографий).

Нежная японская домохозяйка и сантехник – (20 фотографий).

Судьба юного барабанщика – бойскаута (2 видеоролика).

Встреча Нового Года во вьетнамском общежитии – (500 фотографий).

Мама неожиданно сделала карьеру, ее пыльная контора оказалась банком, и они переехали из малогабаритной «однушки» в гигантскую квартиру на набережной, из окон которой виднелись подсвеченные башни Кремля. С подругами она теперь встречалась в ресторане, а если и приглашала кого в гости, то никто не спешил домой. Наоборот – все старались остаться ночевать, несмотря на то, что привычка выпить несколько рюмок подряд у мамы осталась. Правда, теперь она уже не плакала и не жаловалась.

Несмотря на давнее знакомство, принципиальный следователь Варя продержал Клейна и Алимова в отделении до утра. Выяснилось, что документы, отданные накануне грабителям с бульвара, только что были найдены на месте квартирной кражи. Потом все как-то безболезненно разрешилось: украденное нашлось, коллегам вернули документы, часы и часть денег. К тому же, Варя превратилась из следователя в добрую знакомую, отстирала от крови рубашку Клейна и выдала им официальный документ, удостоверяющий, что граждане Клейн и Алимов привлекались в качестве свидетелей органами внутренних дел. На прощание она даже поцеловала Клейна и записала телефон на бумажном обрывке.

Домой ехать не хотелось. Было решено зайти к Романову и угостить уволенного коллегу завтраком. Пройдя мимо витрин супермаркета «Шорты. Шторы. Шпроты», они свернули с Малой Лубянки в Варсонофьевский переулок и вошли в арку, ведущую в скворечник двора. Тут у Алимова заныло в желудке. Это ощущение вполне могло быть признаком подступающих неприятностей, и он внимательно огляделся. Окна были темными, кроме одного – на последнем этаже. Во дворе стоял запах столярной мастерской, вдоль стен ровным каре громоздились темные контейнеры для вывоза строительного мусора.

– Сюда, – прошептал Клейн, откуда-то вытаскивая почти целый стул. Приставив стул к стене, он через секунду подтягивался на подоконнике. Алимову ничего не оставалось, как проследовать тем же путем, хотя внутренний голос, пытавшийся его остановить, почти перешел на визг. Первое, что стало неожиданным – изнутри дом был освещен.

– Светомаскировка, – кивнул Клейн на фанерные пластыри на окнах. – Как во время войны.

– Спит Романов, – сказал Алимов, еще раз нажимая на кнопку звонка. – Ну, что, пойдем на улицу?

– Тихо, – прошептал Клейн. – Давай наверх.

Стараясь не шелестеть по мрамору ступеней, они поднялись на последний этаж, откуда микроскопическая чугунная лестница вела к сводчатой двери чердака. Замок был открыт и висел рядом на гвозде.

– Давай на крышу залезем, – нетерпеливо сказал Клейн.

– Слушай, а на работу? Сегодня только пятница.

– Да ладно, у нас есть документ из милиции. Переправим девять часов на девятнадцать, и все дела. Отдохнем денек. Предлагаю погулять по крыше, а как Романов проснется, пойдем пиво пить.

Они продвинулись вглубь чердака, несколько раз свернули в примыкающие галереи, но выхода на крышу не нашли. Клейн подобрал медный вентиль от самовара и пистолетную гильзу, Алимов – затертую почтовую открытку с изображением ангела. На обратной стороне можно было различить расплывшийся текст:

…мной так неожиданно и странно… бесконечно… любить тебя…

P.S. Того, что между нами… очень хочется.

– Послушай, – спросил Алимов, пряча открытку, – почему Романова жена бросила?

– Ну, она нормальная, – Клейн пытался осветить окном мобильника длинную анфиладу, открывшуюся за поворотом. – А он – нет. За пять лет выше гамма-самца не поднялся. Она все поняла и свинтила.

– Разлюбила?

– Вот только давай не будем все на любовь или нелюбовь валить, – завелся Клейн. – Это слово склоняют во все отверстия, и никто не знает, что оно значит.

– Ладно. Не хочу спорить. Давай возвращаться. Арсений, наверное, проснулся.

– Да ты что? Здесь, может быть, за последние сто лет человеческая нога ступала раз или два!

Коллеги продолжили путь в глубину анфилады. Подножия многочисленных каминных труб багровели свежеотбитой кладкой.

– Ерунда это все, – твердо сказал Алимов.

– Что ерунда? – возмутился Клейн. – То есть, в каком смысле? Видел – какой там висит замок? Случайно закрыть забыли, больше такой возможности не будет.

– Я о любви. Я когда в «Мираже» работал, налюбился по самое не могу. «Мираж» – это банк, куда пароходство морякам зарплату перечисляло, – пояснил Алимов, – а я женам моряков ее выдавал. Представляешь? Каждый день – сотня.

– Чего сотня? – не понял Клейн.

– Сотня жен. Жен моряков. Я по глазам стал определять: у этой – муж два месяца в рейсе, а у той – полгода…

– Да… – мечтательно протянул Клейн. – И что?

– Ну, поначалу весело было. Но потом все в один день закончилось.

– Устал? – участливо спросил Клейн.

– Нет, по-другому все вышло. Было у меня две подруги. У одной муж – капитан, а у второй – старший механик. Первая романтическая была особа: карма, чайная церемония, благовония…

– Знаю таких, – заявил Клейн. – Сто процентов: индийскую народную музыку слушает и мяса не ест.

– Типа того. Замороченная, конечно, но красивая. И что-то подобное она слушала, точно. Но мясо ела. Заботливая была такая, добрая.

– Понимаю, – кивнул Клейн. – Классический вариант – «Женщина-мать зовет».

– Другая была – полная противоположность, – продолжал Алимов. – Такая маленькая, в смысле роста. Худая, но сильная. Я ее называл «».

Алимов остановился и пнул подошвой трубу ближнего дымохода. Пересохшая кладка провалилась, крупные осколки загремели внутри трубы и глухими шлепками отозвались из подвала.

– Тихо, разбудишь всех! Ты только не нервничай, – Клейн поверх очков заглянул в дыру. – Давай, дальше рассказывай.

– Сижу я как-то дома, собираюсь спать. Вдруг звонит телефон. Поднимаю трубу – а там жена капитана. «Ах, – говорит, – сегодня полнолуние, мне так страшно, вчера инопланетяне приснились, боюсь, что-то с Васей случилось». Вася – это мужик ее, капитан. Нормальный такой, я его видел один раз, он потом спиваться начал и таможенником устроился. Дальше, короче, она говорит – приезжай. А мне утром на работу. А она: «Если не можешь приехать, давай помолимся сейчас одновременно, чтобы все было хорошо».

– Что сделаем? – не понял Клейн. – Помолимся?

– Ну да. Элементарно помолимся, чтобы все было хорошо.

– А ты что?

– Мне не сложно помолиться за хорошего человека, – с вызовом ответил Алимов.

– Это как – на брудершафт, что ли помолимся? Так, а дальше что было?

– Дальше мы договорились, что сейчас повесим трубки, прочтем молитву и получится, что мы сделали это синхронно. Я кладу трубку, и телефон звонит еще раз. Угадай кто?

– Эта…? – догадался Клейн.

– Точно. Такое совпадение. Короче, звонит она из какого-то клуба. Пьяная слегка, и подозрительно бодрая. Типа, хочу тебя здесь и сейчас. А мне утром на работу. А она и предлагает: «Я сейчас себя поласкаю, и ты синхронно сделай то же самое, – говорит, – будем в этот момент друг друга представлять и получится, что мы вместе».

– Смотри-ка, находчивая какая принцесса, – восхитился Клейн, внимательно исследуя пространство внутри раненного дымохода. – И что?

– Сначала мне смешно было, – признался Алимов, – одновременно две просьбы выполнять. И потом такое чувство накатило – не передать. Понял я тогда, что всю жизнь половое влечение за любовь принимал. И не только я. Короче, пойдем дальше.

– Подожди. Здесь что-то есть, – сказал Клейн, начиная расшатывать кирпичи и по одному вынимать их из кладки. Тяжелый осколок полетел в трубу, прогрохотал по стенкам и с глухим стуком упокоился на дне.

– Все, уходим, – он вытянул из дымохода пыльный кожаный футляр. – Что-то не очень тяжелое. Пойдем на свет, поглядим.

На выходе из чердака коллег ожидал неприятный сюрприз: сводчатая дверь оказалась закрытой.

– Я же говорил – нам очень повезло, что дверь была не на замке, – возбужденный Клейн стряхивал с находки ржавую пыль. – Пойдем на крышу, а там по верху переберемся куда-нибудь.

Крыши домов вздымались и скатывались зелеными и голубыми холмами. Все это было похоже на море, особенно если прищурить глаза. Алимов так и сделал.

– Эх, красота! – Клейн стоял на краю и смотрел в небо. – Знаешь, как йоги солнечный свет едят? На рассвете надо дождаться первого луча и попытаться этот свет проглотить. Ну что, посмотрим находку?

Проклепанный медяшками чехол из грубой кожи представлял собой правильный цилиндр – наподобие тех, в которых носят чертежи, только больше в диаметре и в три раза короче. Цилиндр был плотно закрыт на замок, о чем свидетельствовала микроскопическая медная скважинка.

– Нужен ключ, – сказал Алимов.

– Может, тебе еще и дверной звонок? – ковыряясь скрепкой в замке, спросил Клейн. – Надо его разрезать чем-то, но нечем, – Клейн громко произнес сложноподчиненную фразу из нецензурных прилагательных, на этот раз оттенив общий словесный поток эффектной серией существительных. Алимов сжался в ожидании неприятностей.

– Слышишь, дядя, дай мобилу позвонить, – оглянувшись, коллеги обнаружили себя в сходящемся полукольце из десятка подростков.

– Хочу маме сказать, что со мной все в порядке, – смуглый пацан в майке с изображением Карлсона протянул руку за телефоном. – Не жадничай.

Получив телефон, подросток не стал никуда звонить, а передал трубку куда-то назад и подойдя почти вплотную, задал вопрос:

– Меня Равиль зовут. А тебя?

– Ты кто? – раздраженно спросил Клейн.

– С какой целью интересуешься? – вопросом на вопрос ответил смуглый. – Хочешь побазарить?

– Не хотим мы с вами базарить, – ситуация расстраивала Алимова все больше. – Мы вас не звали сюда.

– Вам, значит, западло с нами побазарить? – оскорбленным тоном взвился Равиль. – Не уважаете нас, выходит?

– Да нет, – растерялся Алимов. – Мы просто не ждали…

– Чего вы не ждали?

– Ничего не ждали.

– То есть вы не рады нас видеть?

– Да не в этом дело, – запутался Клейн.

– Что это ты оправдываешься? – поинтересовался тот, кто стоял рядом с Равилем.

– Я не оправдываюсь.

– Да? А что ты сейчас делаешь? Что ты только что сказал? – голос стал однозначно угрожающим.

Через полчаса коллеги вышли из подъезда соседнего дома, без портфеля, телефонов и денег.

– Самое обидное – так и не узнали, что в футляре, – Клейн обреченно шагал по Кузнецкому мосту. – Зря ты оправдываться начал.

– Это ты орать зря начал, – Алимов остановился. – Все, я ловлю тачку и еду домой.

– Слышал, что этот Равиль нам втирал? Какой-то неприкосновенный запас. Ты понял?

– Он сказал, что те слова, которые ты громко произнес, составляют общий неприкосновенный словарный запас. И ты его единолично расходуешь. А значит, ты должен. И ты согласился.

– Не согласился бы – хуже было бы. Смотри, у меня в заднем кармане сто рублей осталось. Давай по пивку, дома-то что делать?

В тот момент, когда Клейн и Алимов пошли пить пиво к метро «Кузнецкий мост», в дверь доцента Краснова позвонили.

– Уголовный розыск, немедленно откройте! – представившийся таким внушительным образом и сопроводивший свои слова новыми нажатиями на кость звонка неизвестный (или неизвестные), тем не менее, таковыми для Милы Макаровой и остались, оттого что была она дамой здравомыслящей, рассудительной, неглупой и уж, по крайней мере, относительно ранних визитеров способной предположить любое.