Текст книги "Дети Света"

Скрипка

 
Не забивайте скрипкой гвозди,
Не разменяйте дар на хлеб.
А где он, хлеб? В каких он звёздах?
Ищите, если Вы не слеп.
 
 
Как хорошо иметь работу,
Когда собой не быть нельзя.
Все родились мы для чего-то,
И хлеб не просто хлеб – стезя.
 
 
Но если вы, услышав скрипку,
Когда зудит осенний дождь,
Начнёте в чувстве видеть прикуп,
Поймите: то святая ложь.
 
 
Не забивайте мною гвозди,
Ведь хлеб насущный не каток.
Поймите вы, пока не поздно,
Я скрипка, а не молоток.
 

3.07.2007

Мастер ищет Маргариту

 
Пусть всё будет шито-крыто,
Пусть всё канет ниц.
Мастер ищет Маргариту
Среди тысяч лиц.
 
 
Ищет слепо по изломам
Линий на руке,
Среди узников дурдома,
В грязном кабаке.
 
 
Ищет в храме, ищет где-то
В вещем полусне,
Где горит безумным светом
Рукопись в огне.
 
 
Одержимо, как в запое,
В городской толпе
Ищет ту, что над толпою
Ходит по земле.
 

2007

Конь

 
Мне сегодня повстречался конь.
Растворясь в янтарной дымке лета,
Он стоял передо мной, как сон,
Что уже когда-то видел где-то.
 
 
Чтоб мне дело до того коня?
Да ведь он так голову склоняет,
Будто просит: «Угони меня…»,
Да коней теперь не угоняют.
 
 
Что ж ты загрустил, дружище конь?
Был бы ты какой-нибудь там клячей,
Да ведь так горяч, что и ладонь
От тебя, вон, стала уж горячей.
 
 
А в глазах твоих, – как при луне,
Кобылиц лебяжие изгибы…
Да гуляй ты где-то в табуне,
Вряд ли здесь мы свидеться могли бы.
 
 
Ты меня прости, конечно, брат,
Что я тычусь в морду твою сиву.
Да чему, чему же я так рад,
Заплетая пальцы тебе в гриву?
 

Монах и самурай

 
Однажды дерзкий самурай,
Обветренный, как медь,
Уверовав, что битва – рай,
А истина лишь смерть,
Пришел к монаху в белый сад
И в прямодушье льва
Спросил: «А что такое ад?»,
Не щедрый на слова.
 
 
«Отвечу», – будто на суду
Монах седой, как мел,
Сказал, но… подожди в саду —
Сегодня много дел.
Прошли и час, и два, и день,
А гордый воин ждет.
От унижения, как тень,
И ярость его жжёт.
 
 
И меч блеснул, как тьма в глазах,
Когда вернувшись в сад,
Седой старик ему сказал:
«Вот видишь – это ад».
И в ножны вкладывая меч,
Смутился самурай.
Монах… Спокойна его речь:
«Вот видишь, это рай.»
 

Омут

 
Как безмятежно-сладостна постель,
Что над речушкой стелется-дымится.
И как незрима где-то жилка-мель,
Что тихо так по камушку струится.
 
 
И только там, где мельница была,
Такая гладь, как в зеркале гадалки,
Там в чуткой дрёме вековая мгла,
Там дух знобит. Там водятся русалки.
 
 
И я взмолюсь: «Отшельница-вода,
Прими мой дух да пробуди в нём силу!»
И уж подумав: лихо не беда, —
Ныряю в эту бездну, как в могилу.
 
 
Туда, где так и не увидеть дна,
Где кажется, что заглянул бы в Лету,
Где давит хлад и где душа одна…
Ну, нет уж, хватит! К воздуху и свету!
 
 
О, как прочна та тоненькая нить,
Что вверх меня возносит! И как ладно,
Как ладно мне, когда я в жажде жить
Глотаю воздух радостно и жадно.
 
 
Сторона берёзового сока
На костре дровишки просмалёны
Так горят, что, глядя на угли,
Где-то там в себе я просветлённо
 
 
Вижу детство в искренней дали.
Сторона берёзового сока!
Озерцо, как кошкины глаза,
Изумрудно в зарослях осоки,
 
 
Где танцует росная слеза.
Там гальян стремительно-беспечно
Мне стрекоз сгонят с поплавка,
И куда-то тянется над речкой
 
 
Аромат вечернего дымка.
Оседая тихо, как свеча,
Там над лесом cолнышко алеет.
Да по бурелому иван-чай,
 
 
Да жарки по бездорожью млеют.
Там всегда всему своё начало,
Где с друзьями громкою гурьбой
Мы куда-то кеды рвём по шпалам,
Где так просто быть самим собой.
 

Плацкарт

 
Ну, вот люблю я поезда!
Люблю, как цыган барахолку.
И даже то, что мне всегда
Дают плацкарт вторую полку,
 
 
Где не загнусь я от тоски
Один среди чужих баулов,
Где чьи-то смачные носки
Мне рваной пяткой тычут в скулу.
 
 
Когда – да разве тут уснёшь?
Всегда какой-нибудь оратор
Бубнит всю ночь. Едрит ту вошь!
Другой храпит, как перфоратор.
 
 
Бывает весело до слёз.
Но только всё угомонится,
Меня пленяет стук колёс.
В плацкарте… обалденно спится.
 

Рябина

 
Под окном осыпалась рябина.
По земле рассыпалась печаль.
Как же так, рябинушка-ярина,
Красоты тебе своей не жаль?
 
 
Кто сказал, что бабий век короткий?
Да и кто увидит в суете,
Как стройна ты по-девичьи кротко
В зябнущей, щемящей наготе?
 
 
Осень стынет да по лужам хлюпает.
Что же все куда-то так спешат?
Что ж она, скажи, такая глупая,
На виду у всех, твоя душа?
 
 
Я тебя и будто видел где-то,
Да увидел только лишь теперь.
Не грусти, вернётся бабье лето.
Только ты мне в этот бред поверь.
 

Женская исповедь

 
Он одинок, мой путь домой,
Где мой простуженный подъезд
Всё тот же летом и зимой.
Он мой сокамерник немой,
Татуирован и облезл.
 
 
И лестница, как на чердак,
С почтовым ящиком пустым.
И этот в сумочке бардак,
Где ключ не раскопать никак.
Скрип двери… Эхо пустоты.
 
 
Моя хрущёвка – мой тупик
С уютной кухней на двоих.
Мои часы, как нервный тик.
Усталый путник. И тот миг,
Когда он, уходя, так тих.
 
 
Спасибо я скажу ему,
Что не оставил часть себя
И часть меня не взял во тьму,
Что мы друг другу ни к чему.
И лишь, как мать, его любя,
Я пожалею, не скорбя.
 
 
Но на столе его стакан
И недопитое вино.
И каплет неисправный кран —
Мой вечный маленький тиран.
И спать пора давным-давно.
 
 
А утром, стоя у окна,
Пью крепкий кофе не спеша.
И голова моя ясна,
А за окном давно весна!
И лишь скребет-таки душа.
 
 
Но во дворе цветет сирень,
А в небе птичья карусель,
И мальчик – кепка набекрень,
И так ему учиться лень,
А он все тащит свой портфель.
 
 
И дети – ясельный горох —
Их мамы вывели гулять.
И вот теперь переполох —
Куда-то катится горох,
И даже маме не догнать.
 
 
И я им тихо улыбнусь.
С тем и вернусь… К себе вернусь.
 

2007

«Топчется дождь по карнизу…»

 
Топчется дождь по карнизу.
Лист на оконном стекле.
Слякоть и сверху, и снизу.
Холодно мокрой земле.
 
 
Как хорошо у окошка.
Щёлкает в печке огонь,
И разомлевшая кошка
Трётся спиной о ладонь.
 

Первый снег

 
Отчего ты самый-самый белый?
Что за тайна в снежной белизне?
Отчего я умер обалдело,
Чтоб воскреснуть в девственной стране?
 
 
Что, скажи мне, за ночь пробудилось,
Если утром, выйдя за порог,
Я наткнулся вот на эту милость.
На забытый детский свой восторг!
 
 
Всё, что было голо и безлико,
За ночь не прикрыло наготу,
А оделось по-берложьи дико
В шубу на черёмушном цвету.
 
 
Из-за дома подмигнуло солнце,
А затем стал розовым сугроб,
Что торчит на крыше у колодца
Сикось-накось, как верблюжий горб.
 
 
Как же тихо после снегопада…
Бездыханно, как не наяву.
Как целебна снежная прохлада, —
Каждый вдох, с которым я живу.
 

Белый гость

 
За окном блаженная картина.
Кто в неё вдохнул на небесах,
Вытряхнув пуховую перину,
Белый стих на пепельных устах?
 
 
Как тут не поддаться искушенью
И хоть что-то взять себе взаймы
От необозримого томленья
Уходящей в прошлое зимы?
 
 
Чтоб потом, когда наступит время
Мне оставить мой земной приют,
Покидая человечье племя,
Вспомнить благость. Благость и уют.
 
 
Кто же там кружит в прощальной песне,
Исчезая в мглящейся дали?
Белый конь несёт кому-то вести,
Не касаясь крыльями земли.
 
 
Перед ним все помыслы нагие —
Всё, что даже прежде не сбылось.
Снег идёт. И в снежной ностальгии
Ищет чью-то душу… белый гость…
 

2007

Олени

 
Что ж мне так не спится этим летом?
Да ещё, как утренний салют,
Птицы так орут перед рассветом.
Рад бы спать, да птицы не дают.
 
 
И ругнув их ласково в подушку,
Отчего, ну вечно не как все,
Я пойду к дымящейся речушке
Босиком по огненной росе.
 
 
Я, как зверь, войду в неё без лени.
Я вдохну восторженный покой,
Где дубы склонились, как олени,
Будто к ней пришли на водопой.
 
 
Я вздохну тончайшую прохладу
С тем особым привкусом сосны!
Оживёт оленье моё стадо
От скользнувшей к берегу волны.
 
 
Ну, а солнышко мне из-за камыша
Подмигнёт, от волн рассеяв блики,
Чтобы расплескать, едва дыша,
На оленьи морды… свои лики.
 

Июнь 2008

После ливня

 
После ливня солнышко теплее,
Даже на душе и то теплей.
После ливня кажутся острее
Ароматы роз и тополей.
 
 
Я смотрю в открытое окошко.
Я смотрю, как прячась от воды,
На моём капоте дремлет кошка,
На капоте кошкины следы.
 
 
Посмотри же, глупая ты кошка,
Как девчонка вымокла насквозь,
Но в руке зажаты босоножки,
Да и чтоб там в жизни не стряслось,
 
 
Вся она – тот образ Маргариты,
И, сойдя с булгаковской строки,
В мокрый тонкий ситец так и влита
Волею божественной руки.
 
 
Я в окне торчу, как барабашка.
Что ж ты так торопишься? Постой!
Но ещё не высохла рубашка
Над зажжённой газовой плитой.
 

2008

Однажды весной

 
Пока к земле прилип былой сугроб,
Подставив солнцу старческое брюхо,
Играя, как на сцене, свой озноб,
На лобовом стекле возникла муха.
 
 
И думая о чём-то о своём,
И щурясь на полуденное солнце,
Я слушал этот зуд о том о сём
И стал похож на сонного японца.
 
 
А за стеклом роилась мошкара,
И пробуждалась первая травинка.
А над землёй божественное Ра,
Как через щёлк, струилось паутинкой.
 
 
И наслаждаясь первым тёплым днём
Я, хоть и где-то слышал зуд вполуха,
Но в чувства, как-то исподволь, живьём,
Занудный вклад внесла и цокотуха.
 
 
Ах, наша жизнь! Всё, как на том стекле,
Когда в ней, что светло, всегда ранимо,
И до тех пор хранимо на земле,
Пока в нас, что ранимо, то любимо.
 

Лист

 
Берёза в осеннем наряде
и воздух прозрачен и чист.
И грезят пшеничные пряди,
и слышно, как падает лист.
 
 
И кажется, будто беспечно
паденье в кисейную синь.
Но что-то в том есть человечье,
как будто в нём есть чья-то жизнь.
 
 
Так тихо, внезапно и странно,
когда всё летит кувырком,
когда открывается тайна
уйти. Распластаться ничком.
 
 
И нет в том ни крика, ни боли,
а есть та созвучная грусть,
к которой я отклик, не боле —
тот трепетный лист. Да и пусть.
 

29.11.2009

Одинокость

 
Ночью проснулся от холода,
Как от чьёго-то взгляда.
Это в открытую форточку
На меня смотрела звезда.
 
 
Сколько же любопытства
Теплилось в синем мерцании!
Так подглядывает одинокость,
Замерев перед чьим-то окном.
 
 
Но разве душа потёмки,
Если в ней есть такие лазеечки,
Когда взгляды, соприкасаясь,
Застают её будто врасплох?
 
 
Я встал, чтоб захлопнуть форточку,
Но застыл перед звёздным небом,
Предо мною искрилась Вселенная!
А в ней, как в толпе городской,
 
 
Совсем не одна, но по прежнему
Во Вселенной живая песчиночка
В любопытстве своей одинокости
На меня смотрела… Звезда.
 

2009

Божество

 
Какой сегодня тёплый летний день!
Такие дни бывают лишь в субботу.
И жаль, что на него ложится тень
От вечной суеты и от работы.
 
 
А во дворе ребёнок-непоседа,
Как божество, ваяя на песке,
О чём-то сам с собой ведёт беседу
На лишь ему знакомом языке.
 
 
И наблюдая чудное блаженство,
Когда в душе ни суеты, ни стен,
Я вдруг подумал: вот где совершенство!
Что можно предложить ему взамен?
 
 
И пусть я стану безвозвратно старше,
Но и тогда пусть буду я храним,
Как тот ребёнок… да его мамаша,
Что молча курит, сидя перед ним.
 

8.01.2010

Изба

 
Я вчера в лесу набрёл на дом.
Я не трогал старый сруб рукою,
Столько было боли о былом
В окнах, заколоченных доскою.
 
 
Чья же ты, кровинушка-изба?
Что же ты так смотришь сиротливо?
Чья здесь похоронена судьба
В зарослях малины и крапивы?
 
 
Двери настежь. Хочешь – заходи,
Как в вагон на поезд без билета,
В чью-то жизнь. Да только не буди
Затхлости, как на пороге склепа.
 
 
Половица скрипнет под ногой,
Будто спросит что. Да без ответа.
Да комар, как маленький изгой,
Мне напомнит, что сегодня лето.
 

15.03.2010

Деду

 
Каб ту волчью силу
Да рвануть с цепи,
Да дедову могилу
Отыскать в степи.
 
 
Я на этом месте,
Будто в старину,
Спел бы деду песню —
Спел да помянул.
 
 
Вспомнил бы, как в детстве
По туман-росе
Мы ловили с дедом
Толстых карасей.
 
 
Как он мог про всё забыть
Да гостей встречать!
Как умел он говорить,
Как умел молчать.
 
 
И, как дед когда-то,
Много лет назад,
Я там до заката
Посадил бы сад.
 
 
И пускай бы село
Солнце не спеша…
Пусть мне улыбнётся
Дедова душа.
 

26.03.2010

Дымок над дачей

 
Вчера был день в янтарной позолоте.
Да только как всё это понимать?
Сегодня небо в драные лохмотья
Одето и не хочет их снимать.
 
 
И только дали жалобно слезятся,
И тянет хмарью с пойменных лугов,
И только капли на листах акаций
Едва трепещут в свете жемчугов.
 
 
И робко, и светло, и отрешённо,
Уже устав от ливня и грозы,
Как после слёз, безмолвно и смущённо
Стоит стена из липы и лозы.
 
 
О чём Перун так просветлённо плачет?
Не всё же быть сердитым стариком.
А я любуюсь, как над чьей-то дачей
Труба очнулась млеющим дымком.
 

2010

Сруб

 
Зимовище… А быть может, скит?
Лиственничный сруб чернеет кремнем.
Среди пихт укрылся да и спит,
Не приметен ни людьми, ни зверем.
 
 
Вот так домик бабушки Яги!
Зырит на меня, как пень, замшело.
Отчего же вы, мои шаги,
Перед ним споткнулись обалдело?
 
 
Может оттого, что белый груздь
Здесь один обжился у крылечка?
Или в сердце пращурова Русь
Ёкнула, как дёрнул кто уздечку?
 
 
Говорят, здесь слышен волчий вой,
Будто где-то из дупла лесного,
Позабыв, что сгинул домовой,
Дикий леший кличет домового.
 
 
И теперь в сырой болотной мгле
Где же вы, незримые скитальцы?
Да одни коренья по земле
Расползлись, как скрюченные пальцы.
 

3.01.2011

Белый образ

 
Иссякла снежная осада…
Сгорела заживо, дотла.
И утро после снегопада
Укрыто, млея от тепла.
 
 
А дерева, как в мыльной пене,
И в белом бездыханном сне
Уж нет ни шороха, ни тени,
А снег, со мной созвучный снег.
 
 
Ах, эти пленные деревья!
Какой в вас белый замер дух?
И я, как скрадывая зверя,
До боли обратился в слух.
 
 
Но тихо так, как после битвы,
Когда сгорели все мосты,
А воплощение молитвы
Явило образ чистоты.
 
 
Какое вещее томленье,
В нём, как в зеркальной белизне,
Легло мне на́ душу знаменье,
Что белый образ и во мне.
 

Февраль 2011

Кабак

 
Я пришёл сегодня поздновато.
Зал битком и мест – ни одного.
Тут или не выгорит без блата,
или «дал» и стал «за своего».
 
 
Каждый здесь по-своему отдыхает,
как на пляже, кто во что горазд.
А когда кого-то вышибают,
«всё путём» и, значит, «виноват».
 
 
Здесь такие страсти и романы!
Но когда пустеет этот зал,
от романов до пустых карманов
может интересен быть финал.
 
 
И, как в том театре, ненароком
я и сам играю в этот блеф,
только мне до слёз здесь одиноко,
ибо сцена превратилась в хлев.
 
 
Да, конечно, разные тут шансы,
но кабак и в Африке кабак.
И такси с весельем и шампанским
тронется под взглядами зевак.
 

17.04.2011

Бедолага

 
Собака убегает от дождя.
Ах, дурачок, куда же ты, бедняга?
Ведь от стихии убежать нельзя,
Пойми же ты, бездомный ты бродяга.
 
 
Куда же ты, так вываля язык,
Лохматое земное совершенство?
Но ты уже так ко всему привык,
В твоих глазах терпенье и блаженство.
 
 
Вот дуралей! От молнии бегом.
Да пережди ты дождь и этот ветер.
Да только гонит бедолагу гром
Под струи, как под гнущиеся плети.
 
 
Скажи мне, пёс, что это за дела,
Что жизнь собачья – то не жизнь, а мука?
А так охото ласки и тепла,
Чтоб взять да облизать кому-то руку.
 
 
Куда же ты, бездомный? Подожди!
Пойми же ты, что истина простая:
Когда мы вместе, что нам те дожди,
Свободные вдвоём, как волчья стая.
 

4.06.2011

Белые сны

 
Бывают дни, когда цветут сады,
Но вдруг скисает ясная погода.
И от такой, казалось, ерунды
Вдруг замирает вешняя природа.
 
 
И кажется, что солнечность весны
Не зря сменяет вещая прохлада,
И что природа дремлет, видя сны,
В которых цвет роняет снегопадом.
 
 
А я вдруг вспомню, как искрится дождь!
Смеётся, как младенец, чист и сладок,
Когда в тепло, которого ты ждёшь,
Подмешан аромат цветов и яблок.
 
 
И ты, не отвлекаясь от забот
И понимая, как всегда, душою,
Мне тихо скажешь, видя наперёд,
Что всё придёт своею чередою.
 

10.06.2011

Почерк

 
Вот и стал бордовым лист рябины.
Вот и солнце тихо как-то льнёт,
И в своём занудстве комарином
Лето ещё хочет взять своё.
 
 
Что же ты уходишь незаметно?
Лето, мы же старые друзья!
Но ведь тем и чувственней приметы
Приближенья красок сентября.
 
 
В кроткой утомлённости сезона
Лето тлеет, будто уголёк.
Но пока не видно, как у клёна
Рдеет лист, а лишь на то намёк.
 
 
Вот и у меня свои приметы
Света от прочитанной строки.
Как прощанье лета, незаметна
Утончённость мастерской руки.
 

2011

Старый город

 
Я скитаюсь по старому городу.
Я люблю, когда он уже спит
И под стать седокрылому ворону
Фонарём мне о чём-то скрипит.
 
 
Я люблю, когда ямка в асфальте
Брезжит камнем былой мостовой —
Той, что помнит гламурные платья
Дам украсивших век золотой.
 
 
Декорации чеховской сцены
Так и тянут к себе: «Не спеши!»
Как, скажите, вросли эти стены,
Будто в землю, в загадку души?!
 
 
Отчего тянет к тайне забвенья?
Чем близка мне её тишина?
Я уйду… и не без сожаленья,
Как жалеют, очнувшись от сна.
 

2012

Белая ворона

 
Кто по жизни «ну и ворона»,
Тот и в масть рождён в чёрно-серую.
Каково же тебе, ворона,
Если ты не простая, а белая?
 
 
В стае каркнут да глаз не выклюют,
И взлетят, если надо, как все.
Только белых ворон не милуют,
Ибо те летают во сне.
 
 
А на серой вороне и грязь не видна,
А на белой – так каждое пятнышко!
В стае серых ворон сполна
Воздают ей дурною славушкой.
 
 
Да и что ей, взлетая над серостью,
Чтоб увидеть, а что там вдали,
Опуститься потом до нелепости,
Извалявшись в серой пыли?
 
 
Да и кто она? Вне закона.
В серой стае вне серых границ.
Может быть, и я не ворона?
Мало ль в небе тех белых птиц.
 

5.06.2012

Краюха

 
По утрам на даче тихо-тихо
Да кукушка слышится в лесу.
Я отвечу ей звенящим эхом —
Наточу любимицу-косу.
 
 
По росе трава ложится гладко.
Тяжела… И млеет, как во сне.
На душе необъяснимо сладко —
Заскучали гены по косе.
 
 
Хорошо, когда в работе пру́ха,
А когда душевно, во стократ!
Я достану пряную краюху,
Подсолю и этим буду рад.
 
 
Вспомню детство да грибную пору,
И отца, когда с ним, как сейчас,
Исходив сосняк по косогору,
Ели хлеб и пили мамин квас.
 
 
Где же ты, далёкий тот Витюха,
Что по жизни вышел побродить?
Да на то от хлеба и краюха:
Отломил – назад не прилепить.
 

2012

Сосна

 
Сосновый лес столпился за спиною.
И лишь одна, взойдя на край земли,
Стоит сосна, срастаясь со скалою
Так, будто ищет истину вдали.
 
 
Под ней над бездной облако дымится,
И дремлет океан. И, не дыша
Я сделал шаг, а подо мною птица
Сорвалась вниз. И замерла душа.
 
 
Нет, не мандраж возможного паденья
Меня потряс, а там, в немой глуши
Я вспомнил ликование мгновенья
Полёта и бессмертия души.
 
 
Но в гордом одиночестве, спокойно
Сосна смотрела вдаль перед собой.
И тем жила. А мне вдруг стало больно,
Что даль незрима соснам за спиной.
 
 
И только корни в вековом покое,
Как вены, забугрились по скале.
Да мой прощальный шаг по жёлтой хвое
Растаял, как видение во мгле.
 

2013

Утро после дождя

 
Лес дышит и легко, и перепрело.
Блестит подлесок росною стеной,
И только дуб былинно и замшело
Стоит, любуясь девственной сосной.
 
 
В распадке тяжело дымятся ели,
А солнце среди вётел, как свеча,
Которую зажгли лесные лели,
Чтоб свить узоры в проблеске луча.
 
 
А тишина такая, что в ней чутко
Вдруг плюхнет рыба в дремлющем пруду,
Да в дымке по воде растает утка,
Да где-то филин ухнет, как в дуду.
 
 
И лишь мои шаги по хвое глухи.
Да воздух чист, как вешний сок берёз.
И кажется, что спят лесные духи
Среди дремучих пней и юных лоз.
 

18.05.2014

Так и мы…

 
Вот и загрустило бабье лето…
Листопадом мокрым уходя,
Золото бальзаковского цвета
Потускнело в слякоти дождя.
 
 
Во дворе, где так ещё недавно
У погоды был всегда аншлаг,
Бренный лист скользит по веткам плавно,
Одинок, как чей-то вещий знак.
 
 
Осень… Время ангельских раздумий.
Словно кто-то там, не во плоти,
Человечьи трогает в нас струны,
Чтоб себя помочь в них обрести.
 
 
Но весной распустятся листочки,
Связаны и древом, и судьбой.
Так и мы… Уходим в одиночку,
А приходим дружною гурьбой.
 

30.09.2014

Грабли

 
Говорят, один в поле не воин.
Где ты, сказка? Балдей на печи.
Да широ́ко ты, русское поле,
А вокруг никого, хоть кричи.
 
 
Муравейник… Какой муравейник!
Люди ходят, машины идут.
Так и я – тот потрёпанный веник.
Весь при деле, да дома не ждут.
 
 
Ничего, что я так откровенно?
Да ведь дело не столько во мне.
На печи сохнет даже полено,
Чтоб не сгнить, а сгореть на огне.
 
 
Наступать на любимые грабли!
Ты блаженна, дорога во тьму.
В дурака мы бы так и играли,
Каб не грабли. А всё почему?
 
 
Почему мы умеем так много?
Чистить зубы, кастрюли лудить,
Да себя не возлюбим, как Бога.
Научите меня так любить.
 

2015

Кораблик

 
В моей руке кораблик из бумаги.
Я про него давно уже забыл,
А тут нашёл и вспомнил, что когда-то
Я в детстве его маме подарил.
 
 
Кораблик детства на моей ладони.
Но кто и для чего тебя хранил?
А он в конце семейного альбома
Лежал и плыл… И я с ним в детство плыл.
 
 
Я плыл туда, где очень молодые
Отец и мама. Треск огня в печи
И пироги, и гимн страны! Святые
Те образы, как отблики свечи.
 
 
И если нет ни Родины, ни флага,
И отчий дом давно уж где-то сгнил,
Найди в душе кораблик из бумаги.
А вдруг он, твой кораблик, не уплыл.
 

2.05.2015

«За окном мурлыка-дождь…»

 
За окном мурлыка-дождь
В полусне моём толкётся.
Сладко в душеньку скребётся —
Безмятежен да погож.
 
 
Дождь, ты милое дитя,
Что пока ещё не знает,
Где душа во сне витает
В зыбких весях бытия
 
 
В тех мирах, где верный друг,
Что давно ушёл, мне снится,
Чтоб, когда мне пробудиться,
Не простясь, исчезнуть вдруг.
 
 
Чтоб потом открыть глаза
С чувством, в коем теплет тайна,
Ибо всё здесь не случайно
Есьм от самого Аза,
 
 
Чтобы выйти на балкон,
Где бы сосны засветились
Да стрижи стремглав носились,
Не задев лохматых крон.
 
 
Да чтоб за развилкой слег
Я в куда-то уходящем
Был не тот, что в настоящем,
Как давно сошедший снег.
 

Июль 2021

 
Помяни нас на искреннем слове,
как родных,
без заморских клише.
Ибо русский – не столько по крови,
русский, значит, когда
по душе…
 

 
В нашей роще есть хоромы,
А кругом хором – туман…
Там на тропках вьются дремы
И цветет трава-дурман…
 
 
Там в лесу, на косогоре,
У крыльца и у окон.
Тихий свет – лесные зори,
Как оклады у икон…
 

Сергей Клычков (1889–1937)

«…»

С большой теплотой вспоминаю то время, когда я жил в Беларуси. Теперь в Подмосковье воспоминания того времени – это как из другой жизни: и участие в литературных встречах, и просто человеческое общение. Хотя поэт – это всегда одиночка, и дух творчества в нём – это то, что дано ему от рождения, что позволяет замечать что-то особенное в самых простых вещах, это не только человеческое качество сострадать и сопереживать, но и умение пробуждать эти чувства в других. И в этом смысле, я очень благодарен поэтам, чьи стихи сделали их для меня самыми любимыми и самыми добрыми собеседниками. Это и Николай Рубцов, и Глеб Горбовский, и Фёдор Тютчев, и, конечно, Сергей Есенин, и все, кто когда-то пришёл в этот мир, чтобы… писать стихи.

И как тут не помянуть поэтов, расстрелянных в конце тридцатых? Ещё в Беларуси мне в руки попала книга «Три века русской поэзии». Зачитываясь стихами, я не сразу обратил внимание на то, что даты смерти некоторых поэтов приходятся на 1937-40 годы. О причинах смерти ни слова. Позднее узнал, что поэт Павел Васильев, стихами которого я искренне восхищался, был расстрелян в 37-м году, а Борис Корнилов, автор легендарной «Песни о встречном», в 38-м.

И только теперь, в эпоху всеобщего интернета, интересуясь судьбами одних поэтов, расстрелянных в те годы, я неминуемо наталкивался и на другие такие же трагические судьбы. Прежде всего, это близкие друзья Сергея Есенина крестьянские поэты Алексей Ганин (1893–1925) и Пётр Орешин (1887–1938); поэт-старообрядец, чьи стихи, как забытая сказка забытой Руси, Сергей Клычков (1889–1937); поэт поморского севера и творческий наставник ещё юного Сергея Есенина Николай Клюев (1884–1937); поэты Василий Наседкин (1895–1938) и Михаил Герасимов (1889–1937). И Николай Бруни (1891–1938), о котором мало сказать, что он был поэтом, ибо он был ещё и русским живописцем, и талантливым музыкантом, и военным лётчиком, и авиаконструктором. И ещё многие. Очень многие…

* * *

 
Кому цепь, кому точный выстрел —
Чтоб забыть да чтоб есть с руки,
Чтоб никто ни о чём не мыслил,
Чтоб… до старости, как щенки.
 

Бориса Корнилова арестовали в ночь с 19 на 20 марта 1937 года как «участника антисоветской троцкистской организации». Он стал одним из многих тысяч «соучастников» убийства Кирова.

И как тут не подумать! А в чём же настоящая причина ареста?

В 1932 году поэт пишет о ликвидации кулачества, и его обвиняют в «яростной кулацкой пропаганде». И не помогли ни его стихи, ни поэма «Триполье», которая была посвящена памяти комсомольцев, убитых во время кулацкого восстания атамана Зелёного в 1919 году.

В 1934 году на Первом съезде писателей Николай Бухарин объявил Бориса Корнилова надеждой советской поэзии. И что бы тому, кто наблюдает за нами свыше, не избавить поэта от такого внимания. Потому, как и Николая Бухарина, главного идеолога большевиков, редактора газеты «Правда» с 1918 года, члена Политбюро ЦК ВКП (б) и академика Академии Наук СССР, расстреляют в том же 1938 году.

Книги со стихами Бориса Корнилова изъяли из продажи. А вот запретить легендарную «Песню о встречном», под которую и после смерти поэта каждое утро просыпалась вся страна, так и не смогли. Уж слишком она была популярна.

В камере перед расстрелом Борис Корнилов пишет своё последнее стихотворение, которое за отсутствием бумаги он надиктовал своему сокамернику и попросил его запомнить. Охранники, отпуская этого человека на свободу и обыскав его, ничего не нашли, ибо докопаться при обыске до памяти, до сердца – руки коротки. Вот это стихотворение:

 
Я однажды, ребята, замер.
Не от страха, поверьте. Нет.
Затолкнули в одну из камер,
Пошутили: «Мечтай, поэт!»
 
 
В день допрошен и в ночь допрошен.
На висках леденеет пот.
Я не помню, где мною брошен
Легкомысленный анекдот.
 
 
Он звереет, прыщавый парень.
Должен я отвечать ему,
Почему печатал Бухарин
«Соловьиху» мою, почему?
 
 
Я ответил гадюке тихо:
«Что с тобою мне толковать?
Никогда по тебе «Соловьиха»
Не намерена тосковать».
 
 
Как прибился я к вам, чекистам?
Что позоришь бумаги лист?
Ох, как веет душком нечистым
От тебя, гражданин чекист!
 
 
Я плюю на твои наветы,
На помойную яму лжи.
Есть поэты, будут поэты!
Ты, паскуда, живи, дрожи.
 
 
Чуешь разницу между нами?
И бессмертное слово-медь —
Над полями, над теремами
Будет песней моей греметь.
 
 
Кровь от пули последней брызни.
На поляну, берёзу, мхи…
Вот моё продолжение жизни —
Сочинённые мной стихи.
 

Незадолго до своей кончины мама поэта доверительно открыла журналисту свою материнскую тайну. Где-то в конце тридцатых годов поздно вечером в дверях раздался стук. Услышав его, она решила, что теперь пришли за ней. Но небритый человек, вошедший в квартиру, оказался сокамерником её сына, принёсшим о нём и последнюю весточку, и последнее его стихотворение.

* * *

 
Я жив не единым хлебом,
А утром, на холодке,
Кусочек сухого неба
Размачиваю в реке…
 

Варлам Шаламов

Мой любимый поэт Глеб Горбовский в книге «Остывшие следы. Записки литератора» писал о том, что его отец, простой школьный учитель, чудом выживший на лесоповале Онеглага, не любил рассказывать «про это», но если уже начинал говорить, говорил только о хорошем. Например, однажды вспомнил, как «в лагерном бараке, в первые дни отбывания после изнурительной для бывшего учителя работы в тайге замешкался у котла при раздаче горячей пищи, так как не имел, обворованный на этапе, ни собственной миски, ни собственной ложки. И кто-то протянул ему ложку с миской, не ополоснутые, и он, чтобы не обидеть своей врождённой брезгливостью доброго человека, ел из немытого «прибора» со следами благодарности на щеках…».

Глеб Горбовский… Последний классик советской эпохи. Я хочу, как чем-то очень дорогим, поделиться с вами одним из его стихотворений, в котором его боль представляется мне как исток всему, что сохранило нас как народ. Где между строк читаешь и о войне, и о его беспризорном детстве, и обо всей кровавой эпохе переломанных судеб, и об истоках его творчества, что лежат в этом его стихотворении на поверхности, наперекор всему в безответном сострадании к своему распятому Отечеству.

 
Возвращаясь с грибного пробега,
отил я коня за спиной.
А затем, приглашённый в телегу,
вдруг уснул на подстилке сенной.
…И во сне, миновав лихолетье,
разрушенье и гибель сердец,
Я проснулся… в начале столетья,
в том селе, где родился отец.
То есть – именно в Лютых Болотах,
где вокруг – непролазье чащоб,
А на тропке – глазастенький кто-то,
и кудряшки скатились на лоб.
– Как тебя величать, цыганёнок? —
так спросил я чудного мальца.
– Яшка я, – отвечает ребёнок, —
Твой отец. Узнаёшь ли отца?
Улыбнулся, чирикнув, как птица,
А затем вопрошает всерьёз:
– Что там в жизни со мною случится?
Ты ведь знаешь… Ответь на вопрос.
Рассказал я ему про аресты,
про увечные пытки войны…
Постоял он – и сдвинулся с места,
и потопал в объятья страны.
А потом обернулся оттуда
И спросил – без открытия рта:
– А любить меня в будущем будут?
– Да как всех… Кое-кто… Иногда.
 

* * *

Чем больше я узнавал о судьбах расстрелянных или отправленных туда, откуда многие уже не вернулись, поэтов, учёных, конструкторов и самых простых людей, как, например, отец Глеба Горбовского, тем больше мне хотелось поделиться этой долгое время скрытой от нас страницей нашего прошлого. Страницей, которая, если хорошо подумать, во многом предопределила и распад великой страны, и наше настоящее. Так появились стихи «Враг народа», «Страница», «Стихи расстрелянных поэтов», «На краю», «Волчья цепь».

А если кто-то захочет более подробно узнать о судьбах и о творчестве расстрелянных поэтов, как и о стихах за ключей проволокой, заходите в гости на мою страницу на сайт Проза. ру. Там найдёте статьи о тех, кто погиб, но оставил свои стихи – частицу своей души, и о тех, кто выжил, чтобы вернуться и рассказать об этом нам, своим потомкам. А ещё всё, что я узнал о поэте нашего времени Алексее Мозговом, расстрелянном на Луганщине из засады группой неизвестный лиц в мае 2015 года.

 
Забери меня ручей,
Я к реке найду дорогу.
Сотни солнечных лучей,
Испарят мою тревогу.
 
 
Забери меня песок,
Я песчинкой твоей стану.
Видно выпал и мне срок,
Ближе быть, к степи,
К бурьяну…
 

Алексей Мозговой

* * *

Когда-то, будто в прошлой жизни, государственный выпускной экзамен по научному коммунизму я сдал на «отлично». Но теперь точно знаю: свет и тьма в человеке не имеют классовых различий, а логика Всевышнего суда человеку порой недоступна, хотя и расставляет всё на свои места.

И если вернуться к разговору о расстрелянных поэтах, то сам по себе возникает вопрос: почему гибли самые талантливые?

Да потому, что талант – это искренность, он не умеет хитрить – что на душе, то и в новом стихотворении хоть на случайном клочке бумаги. Настоящая поэзия – это ремесло, в котором мастер – душа, а ум – всего лишь подмастерье, и такая поэзия не прагматична, правдива и беззащитна.

 
Кому под силу белые одежды?
Чьё сердце ни за что не примет ложь?
Кому в страданье горестной надежды
Иную меру вынь да и положь?
 

Говорят: лес рубят – щепки летят. Только «щепки» – это ещё и зарытая в расстрельные ямы душа народа. И умы… Смерть за стихи либо за иной талант, вопреки здравому смыслу, – это показатель того, насколько идеология и мораль в родном Отечестве отличаются от нравственности, потому что идеологию диктует власть, мораль – народ, а нравственность – Бог, совесть. И когда одно с другим не вяжется, расстрельный список начинается со «случайных» смертей и «самоубийств», а продолжается открытым уничтожением тех, кто стоит поперёк горла. И в этот список навечно вписаны имена и Игоря Талькова, и Николая Гумилёва, и Сергея Есенина, и Александра Сергеевича Пушкина.

* * *

 
О, Пушкин… Где величье простоты,
Там светел дух и путь к нему не тленен!
Я возвожу во времени мосты
И думаю, а если бы не ты,
А был бы Фетом – Фет, Есениным – Есенин?
 

К творчеству А.С. Пушкина у меня особое отношение. Помните? «У лукоморья дуб зелёный; златая цепь на дубе том…» Дуб как Древо Родовое да златая цепь. Чем не образ современной цивилизации? Сказки Пушкина полны недосказанного, того, что заключено в сказочных образах, в чём есть некая тайна и подсказка.