Текст книги "Метро 2035: Защита Ковача"

Она снова закрыла глаза, постаралась ни о чем не думать, полностью избавиться от всех мыслей. Отключилась от сигналов, что посылало в череп тело, все его внутренние и внешние органы.

Получилось.

Не осталось ничего. Одинокий мозг повис в первозданной пустоте и напряженно ее сканировал, искал родственные источники ментальных сигналов – словно радиотелескоп, пытающийся уловить послания далеких цивилизаций.

Результат не порадовал… Эксперимент завершился тем же, чем и любые попытки установить контакт с галактическим разумом. Ничем. Черная безмолвная пустота так и осталась пустотой. Ни единого отклика.

Все как у радиоастрономов, но с одним отличием: существование инопланетян под большим вопросом, в то время как обладатели мозгов наверняка в ближайших окрестностях имелись.

Возможно, она не до конца оправилась после удара – там, возле броневика, по черепу прилетело не слабо. Кровосос врезал голой рукой, но умеючи.

Возможно и другое: здешние железобетонные стены, нашпигованные металлом, экранировали ментальные импульсы. Раньше деревянные стены домов Затопья никак и ничем не мешали проявляться ее способностям.

Ломать голову над причинами неудачи Лиза не стала, восприняла ее как данность. Рано или поздно сюда кто-нибудь войдет (в идеале в одиночку или хотя бы не болтающий с другими, глубоко погруженный в свои мысли) – тогда она попытается еще раз.

Некоторое время она размышляла над вопросом: прикреплено ли к полу основание стола, на котором она лежит? Или он сохраняет устойчивость лишь за счет своей массы и низко расположенного центра тяжести?

Во втором случае можно попробовать стол раскачать, используя ту малую степень свободы, что ей оставили, – раскачать и уронить.

(В своих размышлениях Лиза использовала несколько иные термины, более простые и менее цензурные, но смысл был именно такой.)

Допустим, раскачает и уронит – и что дальше? Ремни от падения не лопнут, нечего и мечтать. Будет ждать прихода насильников и палачей, лежа в менее удобной позе, – только и всего.

Вот если бы, раскачав и опрокинув большой стол, зацепить в падении столик с инструментами для потрошения… И ухватить с него (мечтать, так уж мечтать) какой-нибудь врачебный ножичек… Тогда, изогнув до предела кисть, можно перерезать петлю на ней… А дальше будет проще.

Бред… Она даже не знала, стоит ли вообще рядом инструментальный столик. В их больничке стоял, но что с того… А если стоит, то с какой стороны? На каком расстоянии? Раскачивать большой стол наугад, авось да повезет? Она продала бы себя дьяволу, лишь бы нормально поднять голову хоть на пару секунд и бросить быстрый взгляд вокруг.

Но дьявол, скорее всего, миф, как и инопланетяне. И такой заклад не примет.

Так что лежите спокойно, Елизавета Пахомовна, пяльтесь в потолок, и…

«Я дебилка и тупорезка», – подумала Лиза с редкой для себя самокритичностью.

Все это время у нее над головой висело громадное зеркало. А она только сейчас заметила.

Корпус здоровенного осветительного прибора, нависшего над ней, был сделан из полированной нержавейки. И в ней отражалось все, что находилось внизу. Мутновато отражалось и искаженно, но тут уж не до жира…

Она вглядывалась в гладкую металлическую поверхность до рези в глазах, пытаясь опознать смутные пятна отражений. Вот это, большое и светлое, – ее стол. Мелких деталей, вроде привязных ремней, не разглядеть, да и пофиг. Гораздо интереснее два других пятна, поменьше. Судя по их размерам и форме, могут оказаться тем, что она ищет. Двумя инструментальными столиками. Или же на одном стоит прибор или приборы (что-то ведь гудит тут над ухом), а потрошильные железки на другом.

В любом случае тот столик, что у изголовья, интереса не представляет. Слишком он далеко. Всего-то пара шагов, но для нее это как обратная сторона Луны. А вот второй стоит гораздо интереснее. Слева и почти вплотную. Причем как раз там, где петля прихватила кисть. Падать надо в ту сторону. Опрокинет столик, железки разлетятся, и если фартанет, то какая-нибудь окажется рядом с пальцами.

…Давно, в босоногом детстве, маленькую Лизоньку очень удивляла немудреная деревенская забава – качели. Не могла взять в толк, как так получается: стоит парень или девка на деревянной перекладине, земли не касается, не отталкивается, а качели все равно раскачиваются все сильнее и сильнее. Она слыхом не слыхивала о древнем греке по имени Архимед, о его знаменитых словах про точку опоры и перевернутый мир. Но знала эмпирически: чтобы что-то куда-то столкнуть, надлежит о что-нибудь другое хорошенько опираться и отталкиваться… Подросла и перестала удивляться, привыкла и сама любила раскачиваться высоко-высоко, взлетая над кронами черемух, росших у дома. Выше, выше, еще выше, до полного оборота, – и плевать на старого глупого грека.

А сейчас она пыталась превратить в подобие качелей акушерский стол. Дергалась несколько минут, но все впустую, стол даже не шелохнулся. Старина Архимед, о котором она не знала, сумел взять реванш (на самом деле основание стола притягивали к полу четыре здоровенных анкерных болта, но об этом Лиза тоже не знала).

Полежала неподвижно пару минут, переживая разочарование… Затем попыталась дотянуться до столика пальцами левой руки, пропихнув запястье сквозь петлю, насколько уж смогла, – смогла на пару сантиметров, не дальше.

Ни на что не надеялась, но подушечка среднего пальца, только она, к чему-то прикоснулась. Не металл… и не пластик… ткань, похоже.

Она смогла дотянуться до столика, до тряпки, прикрывавшей инструменты, – а больше не могла ничего, не хватало считаных сантиметров, и это было обиднее всего.

Лиза полностью расслабила мышцы левой руки и вдавила ее в петлю, насколько хватило сил. Теперь палец, по-прежнему лишь один, ощущал не только ткань, но и нечто твердое под ней. Она скребла и скребла ногтем по этому твердому, пытаясь подтянуть столик, и понимала: если он не на колесиках, то хоть ускребись, толку не будет…

Столик был на колесиках. И покатился к ней. Вернее, пополз – неимоверно медленно, приближаясь микрон за микроном. Потом она сумела хорошенько зацепиться за бортик, подкатила одним рывком, – и едва удержалась от ликующего вопля, способного переполошить всю Базу.

Начала шарить пальцами по инструментам, на ощупь подбирая нужный. Не то… не то… какая-то фигня с кольцами на концах… может, ножницы?.. нет, зажим или щипчики, не то… а вот это… что там на конце… ага, годится…

Она лежала, крепко стиснув скальпель, и не спешила приступать к делу. Ее попытки изрядно нарушили кровоток в руке, туго сдавленной петлей. Пусть пройдет онемение пальцев, обидно будет уронить инструмент в полушаге от свободы.

Онемение отступало и почти прошло, когда послышался звук открываемой двери и голоса за ней. Лизе захотелось взвыть, как волчице, потерявшей детенышей.

Не успела, совсем чуть не успела.

Глава 6
На воле и в плену (выжидательный ход)

– Ну как, хороша? – спросил Рымарь с какой-то не совсем понятной Кириллу гордостью: ни дать ни взять самая первая в человеческой истории презентация: Господь демонстрирует Адаму свежесотворенную Еву.

Девушка и в самом деле лежала на акушерском столе в костюме Евы – прикрывавшую ее простынку доктор только что сдернул эффектным жестом.

Кирилл вздохнул. По всем канонам прочитанных книг ему сейчас полагалось оказаться наповал сраженным красотой пленницы и влюбиться в нее без памяти; по тем же канонам ей надлежало ответить столь же пламенной страстью, и эта страсть смела бы все стоящие между ними и перед ними преграды, и после многих приключений и передряг влюбленная парочка превратилась бы в счастливое семейство, мирно и счастливо живущее в стороне от стрельбы, крови, пожаров…

Увы, жизнь редко следует романным штампам. Кирилл, по крайней мере, с лету не влюбился. Наверное, не влюбился… Он не знал в точности, как это бывает. Вроде полагается терять сон и аппетит? Не потерял. Подкреплялся в последний раз несколько часов назад, да и то концентратом из сухпайка, заваренным в котелке, – и охотно прогулялся бы сейчас до столовой. С подушкой тоже охотно пообщался бы.

Но все же девушка чем-то зацепила… И показалась симпатичной. Лицо, не знавшее косметики, Кириллу понравилось. Мышцы ног и рук могли бы быть развиты чуть менее, а бюст чуть более, но он сейчас понял, что ему по сердцу такой тип красоты – боевой и спортивный.

– Красивая… – констатировал он.

Девушка не ответила, да и не могла ответить, ибо снова отключилась от окружающей действительности.

Зато ответил Рымарь:

– Знаешь, я девятнадцатилетним курсантом военмеда влюбился в разведенку на пять лет себя старше. Первой у меня была… такой красавицей казалась, ух… Жениться хотел, даже кольцо купил для предложения.

– Не женился?

– Она к прежнему мужу вернулась, но я о другом сейчас… Отец мой покойный, когда о свадебных планах ему рассказал да о том, какая она умница-красавица, отговаривать не стал. Понимал, что слушать не стану… Одну лишь фразу сказал, и на всю жизнь она мне в память впечаталась. Вот какую: кто не видывал гробов, тому в диковинку корыто.

Кирилл не стал спорить с покойным отцом Рымаря, тем более что гробов и впрямь не видывал – и в переносном смысле, и в прямом, покойников на Базе кремировали. Сменил тему:

– С ней все в порядке? Вроде опять отрубилась…

– Притворяется. Глянь на монитор, у отрубившихся пульс совсем…

Доктор не договорил. Коммуникатор Кирилла разродился резкой трелью срочного вызова.

Разговор не затянулся. Черная коробочка проквакала нечто невразумительное, Рымарь не разобрал ни слова. Кирилл отрывисто бросил в нее:

– Действуйте по инструкции. Сейчас прибуду.

– Что стряслось? – полюбопытствовал доктор.

– Проблемы во втором батальоне.

– Серьезные?

Кирилл подозрительно глянул на притворявшуюся девицу, ответил уклончиво:

– Изрядные… Ладно, ты заканчивай тут без меня, и в обычную палату ее, я дежурного предупредил, охрану пришлет.

– И где мне ту охрану размещать?

– Прямо в палате. Не видел ты эту красотку в деле, за ней глаз да глаз нужен.

С тем и отчалил.

* * *

Очень вовремя у кровососов проблемы какие-то приключились…

Лиза держала скальпель не на виду, прикрывала рукой, как уж могла, но хорошо понимала: едва заметят, что столик сдвинут, тряпка на нем тоже сдвинута, а инструменты разворошены, никакие ухищрения не помогут, тут же обнаружат и отберут острую железку… И все, конец, другого такого шанса не будет.

Но молодой кровосос отвалил, сказав заканчивать, – и появился простор для вариантов. Можно попытаться зацепить мозги старика. А если тот полезет к ней, то даже лучше, – не заметит возню Лизы со скальпелем, не до того ему будет. И она перережет сначала браслет, потом стариковскую глотку.

Но нет, похоже, не полезет… Отошел куда-то за пределы видимости, чем-то там позвякивает. Не подходя, обратился к Лизе:

– Заканчивай прикидываться. Сейчас возьму кровь из вены да пару мазков, – и все, отправишься отдыхать в палату.

Кровь… Из вены… А если из левой руки? Даже если начнет с мазков, незаметно разобраться с браслетом Лиза не успеет.

Она вновь постаралась отключить все внешние сигналы, идущие в мозг. Получалось хуже, чем в первый раз, слишком была сейчас взбудоражена, – но все же сумела… Рыться в мыслях старика времени не было. Сочинить причину, по какой бы он решил освободить пленницу, причем считал бы решение исключительно своим, Лиза тоже не успевала. Пустила в ход самое примитивное: внушала, что кровососу необходимо срочно отлить. Просто вот жизненно необходимо, иначе напрудит в штаны. Труда в том большого не было, она и сама охотно сходила бы сейчас по малой нужде, – и без затей транслировала ощущение переполненного мочевого пузыря.

Кровосос затих, перестал позвякивать… Подействовало? Ну так что же ты в сортир не спешишь? Давай, газуй…

Что-то шло не так… Старика она зацепила, но полного успеха добиться не могла.

И тут Лиза почувствовала чье-то еще ментальное присутствие. Сильное, отчетливое… Марьянка? Она, больше некому, никто другой снаружи через эти стены не пробьется.

«Помогай!» – мысленно выкрикнула она, не теряя время на объяснения. Да они и не требовались, сестра смогла мгновенно понять, что с Лизой и чем она занимается.

Старик ойкнул и, судя по звукам, торопливо посеменил к двери и наконец-таки свалил. Что-то пробормотал на ходу, Лиза не слушала, занятая двумя делами одновременно: воевала с браслетом и обменивалась с сестрой быстрыми мыслепосланиями.

Материал оков быстро затупил лезвие, предназначенное для мягкой человеческой плоти. Чем дальше, тем скальпель резал хуже, а на последнем браслете, на правой лодыжке, и вовсе перестал, елозил туда-сюда, не углубляя разрез.

Освободив руки, можно было бы остальные фиксаторы расстегнуть, но застежки там оказались с секретом, и Лиза не стала его разгадывать, решила, что быстрее разрежет. Не вышло, пришлось искать на столике другой скальпель, ладно хоть быстро нашелся… Однако даже небольшая заминка стала лишней. Едва Лиза приладилась закончить дело новым инструментом, дверь начала раскрываться…

Что за хрень… Марьянка оплошала? Она должна была заняться стариком, внушить тому, что неплохо бы заодно опорожнить и кишечник, раз уж оказался в сортире…

Не сумела, наверное, у Лизы в этом деле опыта больше, а Марьянка всегда чистоплюйничала, чужими мозгами командовать стеснялась… Сегодня чистоплюйство отбросила – сама, уговаривать не пришлось. Но как без тренировок сумеет воспользоваться способностями, не ясно.

Вернулся не старый кровосос… Тот не стал бы мяться на пороге и стучать в приоткрытую дверь.

– Сергей Григорьевич, вы тут? – прозвучал незнакомый голос.

Лиза полоснула скальпелем так резко, что он соскочил, невзначай зацепив лодыжку. Сразу ремень не рассекла, он лопнул, когда от неожиданной боли Лиза дернула ногой.

В приотворенную дверь просунулась голова. Мобиль. Не в камуфляже, в белом халате, но нет сомнений, что из мобилизованных. Лиза знала, что кровососы берут на службу парней и мужиков с небольшими уродствами, совсем нормальных не напасешься, – но потом по возможности оперируют новобранцев, убирают то, что считают лишним.

Этот под нож попасть не успел – справа из головы вместо уха торчало странное нечто: скопление перекрученных, врастающих друг в друга кожистых складок с кулак размером.

Мобиль разинул рот при виде голой девицы, соскочившей со стола и мчащейся к нему. Оцепенел, не двигался, и даже о том, что можно хотя бы заорать, поднять тревогу, вспомнил слишком поздно: Лиза уже обрушилась на дверь плечом и всем телом. Шейные позвонки захрустели между дверным полотном и косяком, но полностью звукоряд отключить не удалось. Мобиль выдал-таки не то хрип, не то стон, и достаточно громкий. Скальпель тут же полоснул ему по глотке, и Лиза отшатнулась, спасаясь от потока хлынувшей крови, но дверь не отпустила. Несколько крупных горячих капель все же попали на ее голые живот и грудь.

В глубинах мозга испуганно вскрикнула Марьянка. Было не до нее: Лиза напряженно прислушивалась, не переставая изо всех сил налегать на дверь… Вроде обошлось – нигде не топали шаги, не звучали встревоженные голоса.

Мобиль умирать не хотел – долго дергался, скреб ногами по полу. Наконец затих.

Лиза оттащила его в дальний конец палаты, чтобы не бросался в глаза от входа, быстро и небрежно затерла кровавый след той самой простынкой, под которой недавно лежала. Ощупала карманы мертвеца, но оружия не нашла, а ничто другое ее сейчас не интересовало.

Дождаться возвращения старика и тоже прикончить, пока не поднял тревогу? Можно выиграть время, но можно вместо того проиграть все – если раньше припрется охрана, что обещал прислать молодой…

Нет уж, накинуть первую попавшуюся шмотку – и рвать отсюда когти, загостилась.

* * *

Заговор во втором (строительном) батальоне был не первым за минувший год и, наверное, не последним. Ковач о нем знал, но слишком мало, и причиной тому стала простая, но крайне эффективная система конспирации, придуманная заговорщиками. Каждый из них знал двоих: того, кто его завербовал, и того, кого позже завербовал он сам. И хоть его пытай, хоть на куски режь, ничего больше не расскажет. Не выдаст ни общую численность заговорщиков, ни руководителей заговора, ни их конкретные планы… Для вербовки же использовались слишком общие тезисы: дескать, служба у кровососов поганая и постылая и надо бы при оказии с нее свалить, но не пустыми, а прихватив всего побольше за свои труды; а для того надо держаться вместе, быть наготове и ждать условного сигнала, что в свой срок передадут по цепочке сверху вниз.

Дважды звеньями в этой цепочке (или в двух разных цепочках?) становились информаторы Ковача, но кроме упомянутых своих контактов каждый знал лишь условный знак, по которому надлежало узнавать соратников по заговору. Но знак тот начнет действовать лишь в день «Д», не раньше, – до того и применять его, и отвечать на него заговорщикам запрещено.

Быстрого выступления Ковач не ожидал. Система конспирации надежная, от провалов страхующая, но имеет очевидный недостаток: без обратной связи главари заговорщиков сами не знают, насколько далеко разрослись их цепочки, сколько людей окажется в их распоряжении в решительный час. Перед переходом от «спящего» режима к активным действиям структура непременно пройдет через этап реорганизации, иначе восстанет неорганизованная толпа людей с опознавательными знаками на рукавах, толпа, не знающая, кому подчиняться и что делать. Реорганизация необходима, и займет она какое-то время, можно будет подготовиться, выйти на главарей, засветившихся перед рядовыми участниками, нанести упреждающий удар…

Так рассуждал Ковач – и ошибся. Главари руководствовались какой-то другой логикой, ему непонятной. Сегодня по цепочке покатился вниз сигнал: «Выступаем этой ночью». И все, больше никаких подробностей выступления.

Узнал о том Ковач сразу после возвращения группы Малого, когда небольшая толпа, собравшаяся у медчасти, еще не успела разойтись. К нему подошел Мишаня – фельдшер из мобилей, более-менее натасканный Рымарем делать инъекции, перевязки и проводить не самые сложные процедуры.

Правое ухо Мишани больше всего напоминало гриб с названием «баранья капуста», в прежние времена изредка встречавшийся в лесах. Отчего-то Рымарь это новообразование не удалял, чем-то оно его интересовало.

– Разрешите обратиться, господин капитан? – грибоухий уставным жестом вскинул ладонь к своему украшению, но Устав такой растительности на головах военнослужащих предугадать не мог, и выглядел жест смешно.

– Ваши капли от конъюнктивита снизу доставили, – сказал Мишаня чуть позже. – Мне занести или сами зайдете?

– Зайду, – сказал Ковач и не стал откладывать визит.

Слова «капли от конъюнктивита» были условным сигналом, означавшим: появилась важная информация. Выглядел Мишаня безобидно и смешно, во многом из-за уха-гриба, и никто его всерьез не принимал. Однако в системе безопасности, созданной Ковачем, он играл важную роль посредника в общении с завербованными мобилями. Если кто-то из них зачастит в кабинет особиста, сразу поползут слухи: дескать, стукачок, наседка. А к фельдшеру заглядывают постоянно, почти у всех мелких хронических болячек хватает.

Через десять минут он узнал о назначенном выступлении. Ничего не понял: зачем? в чем смысл? – но начал действовать. Отменил своей властью все запланированные рейды за пределы периметра. Усилил вдвое охрану штаба. Подогнал поближе к казарме два бэтээра, в дополнение к тому, что постоянно нес дежурство у штаба, – и заменил экипажи старой гвардией, цепочки заговорщиков могли протянуться и за пределы стройбата. Чуть позже привел в боевую готовность отдельную роту добровольцев (на этом этапе случилась первая утечка информации на сторону, рота напрямую Ковачу не подчинялась, пришлось посвятить Малого, не раскрывая до конца всех подробностей).

Параллельно шла оперативная работа: Ковач двинулся вверх по цепочкам, начав с тех, кто вербовал его информаторов. Мобилей по одному и под разными предлогами вызывали в подземную часть базы, подвергали жесткому экспресс-допросу, выбивая для начала лишь одно: имя вербовавшего, – и, выбив, отправляли под арест.

И вот тут его поджидал нешуточный шок. По двум цепочкам (или по несмежным двум участкам одной, поди пойми при такой системе) двигались два разных сигнала. Один назначал выступление на послезавтра. И предписывал через сутки явиться на некую встречу с опознавательным знаком. В общем, примерно то, что и предполагал Ковач, исходя из нормальности заговорщиков.

Второй приказ был тем, идиотским, и первым, дошедшим до Ковача через Мишаню: выступаем сегодня! И никаких подробностей.

На каком-то этапе приказ подменили. Зачем? В чьих интересах?

Загадка…

Оставалось одно: двигаться от звена к звену, пока не выйдут на того, кто подменил приказ… если повезет. Или пока ситуация не взорвется.

В одной цепочке кололи пятое звено, в другой шестое, и Ковач уже надеялся, что ему удастся если и не расколоть загадку, то хотя бы максимально ослабить заговорщиков, так и не подняв шума, – когда все испортил Малой. Не то его после утреннего успеха потянуло на новые подвиги в целях поднятия авторитета, не то действительно не верил, что успеют подавить потенциальный мятеж до начала активной фазы…

В общем, пока Ковач работал под землей с задержанными, Малой единолично решил взять под контроль оружейку стройбата и блокировать безоружных мобилей-стройбатовцев в их казарме (почти все были там, как раз началось личное время). А потом, дескать, можно продолжить допросы, – спокойно, без риска, что остальные мятежники заподозрят неладное, всполошатся и начнут раньше запланированного.

Ни Ковач, ни Званцев-младший о своих действиях командира Базы не извещали, не говоря уж о том, чтобы спрашивать его разрешения. Полковник вернулся в свою личную, примыкавшую к жилым апартаментам, палату интенсивной терапии (так ее называл Рымарь, но оборудованием палата скорее напоминала реанимацию, а мадам Званцева настаивала, что это всего лишь спальня), где спал под действием препаратов, и тревожить его не стали. Да и бодрствующего не потревожили бы, если честно…

План Малого был неплох… В теории. Практическое же воплощение сразу пошло не так.

Подробностей произошедшего в казарме не знал никто из оставшихся снаружи. Камеры наблюдения расстреляли почти сразу. Причем на последних кадрах было хорошо видно: палят по камерам не стройбатовцы, а двое из семи добровольцев, отправленных взять под контроль оружейку. Нельзя было исключить, что перед тем эти же двое расстреляли в спину своих пятерых сослуживцев.

Как бы то ни было, приказ добровольцы выполнили. Наполовину. Взяли оружейку под контроль – и немедленно раздали карабины и патроны заговорщикам. И те мгновенно превратились (не патроны превратились, и не СКС, а мобили-стройбатовцы) из заговорщиков в мятежников.

Ковач помешать самодеятельности Малого не успел бы, даже если бы получил известие о том вовремя, слишком стремительно все развивалось.

С другой стороны, формально самодеятельность таковой не была: и. о. начальника штаба действовал в пределах своих полномочий и должностных обязанностей, не нарушая ни Устав, ни приказы, ни инструкции…

Как бы то ни было, новость Ковача в Особом отделе не застала. Получив с вестовым важнейшую информацию, он прервал допросы и отчалил в неизвестном направлении.