Текст книги "300 лет. Рассказы о бессловесных душах"

– Как… покупают…

Боровский отступил назад.

Слова «покупают на шапку» применительно к живому существу, которое смотрело на него влажными круглыми глазами и тыкалось носиком в ладонь, когда он решил проверить, нравится ли привезенный корм – эти слова казались дикими.

Хотя дикости в них не содержалось. Он и сам имел зимнюю шапку из натурального меха, и не было разницы, бегал ли когда-то мех по лесу, или сидел в клетке. Впрочем, норок разводили точно так же, как и кроликов; гибких зверьков, чьи останки Боровский сейчас носил на голове, тоже кто-то когда-то выкармливал, а потом умертвил и пустил на шкурки.

– Кто покупает?

– Какой-то сосед, Ипатов или Иматов, не помню. Такой же помоечник, как и отец, но дом у него получше, живет круглый год и даже ездит в Иглино, плавает в бассейне.

– В этом отстойном поселке имеется бассейн?! – поразился Боровский, на миг забыв тему разговора.

– Есть какая-то хлорная лохань, кто-то рассказывал… Неважно. В общем, твоя Барбара еще не долиняла до конца. Как только у нее полностью сменится шерсть, отец отдаст Епатову, тот ее обдерет и сделает себе шапку.

– А он умеет? – глупо спросил он.

– Нет, конечно. Я же сказала, Ибатов помоечник, иначе бы «усадьбу» купил не в Еленинском, а в Юматово, уж не говорю про Акманай. Тоже на все руки мастер: круглое подвинуть, квадратное подкатить. Испортит, даже не сомневаюсь.

– Дай, пожалуйста, мне телефон этого говённика, – сказал Боровский.

– Какого? Издратова? откуда он у меня?

– Твоего отца.

– А у тебя разве нет? – спросила жена, не отреагировав на оскорбительный эпитет в адрес родителя. – Он же тебе тоже иногда звонит.

– Когда звонит твой отец, я всегда надеюсь, что слышу его в последний раз, и после разговора стираю номер.

– Возьми мой телефон, найди там в книге. Не помню, где он, в гостиной, наверное, не в спальне. Или, может, уже в сумку положила, висит в прихожей.

* * *

Тесть принял вызов, едва зазвучал первый сигнал.

Как всякий изначально деревенский человек, он ложился с курами и вставал с петухами. Но как недоделанный городской, аппарат носил с тобой даже в туалет, точно был министром иностранных дел королевства Буркино-Фасо. Или ждал звонка из адвокатской конторы, чтобы уловить счастливый момент, когда в Америке скончается дядюшка-миллиардер

Боровский не представился и даже не поздоровался: общаться с инфузорией тестем он считал ниже своего достоинства.

– Барбару не продавайте, я в воскресенье ее заберу, – без предисловия сказал он.

– Какую барбару? Ты, ну это.

– Крольчиху с черными ушками, – пояснил он. – В воскресенье за ней приеду.

– Но это…

Ему захотелось бросить трубку, но он сдержался, речь шла о судьбе живого существа.

– …Ну, из нее Игнатов будет шапку шить.

– Не будет. Повторяю в третий раз: в воскресенье приеду и ее заберу.

– Но он, это, мне деньги отдал вперед.

– Верните, – отрезал Боровский. – То есть нет, не возвращайте ничего. Я сам ему верну. В двойном размере. Говорите сумму и дайте его номер. Я прямо сейчас ему переведу.

– Я, это…

– Что «это»? – рявкнул он, теряя терпение.

– Не знаю ничего, ну, как это делается.

– В воскресенье отдам ему наличными. Все.

– Но…

– Передайте своему Игнатову, – перебил Боровский. – Что если он хоть пальцем тронет Барбару, я из него самого сделаю шапку.

Тесть молчал, он всегда соображал со скоростью диплодока.

– И надену вам на жЁпу, потому она у вас вместо головы, – добавил он после того, как дал отбой.

III

– Боровский, ты точно сошел с ума.

То, что жена, вспомнив старостуденческую привычку, назвала по фамилии, лучше прочего свидетельствовало о ее неподдельном изумлении.

– Ты привез кролика в квартиру с ремонтом за полтора миллиона?!

– А ты думала, не привезу?

Жена молча повела плечами.

Жест был выразительным.

– Ты прекрасно знала, что привезу. Мы с тобой обо всем говорили еще в среду, ты дала мне телефон. И сегодня знала, зачем я сорвался ехать за сорок километров к старому кретину, разве нет?

Она пожала плечами еще раз.

Они опять сидели на кухне.

К Агнешке пришли подружки, равномерно заполнили квартиру болтовней и пока не собирались уходить.

На полу около посудомоечной машины стояла большая пластмассовая коробка с двумя ручками и двумя крышками, открывающимися на две стороны.

В прорезях белел бок Барбары, виднелись черные уши и влажно поблескивали глаза.

Одну из крышек украшала насмерть приклеенная этикетка с синими буквами:

«Корзина для перевозки кошек. Малая.»

Боровский купил изделие в первом попавшемся зоомагазине, поскольку лишь перед выездом из города сообразил, что у тестя вряд ли найдется хоть что-то для депортации крольчихи. В замызганном холодном павильоне, где порхали безмолвные рыбки за стеклами аквариума да тоскливо жались друг к дружке красноклювые амадины, клетки для кроликов не нашлось.

Но Барбара при всей пушистости осталась такой же маленькой, как и Варвара, ей оказалась впору кошачья корзинка.

– Если честно, я думала, ты поговоришь и забудешь. Или передумаешь в последний момент.

– Как видишь, не забыл и не передумал.

Барбара шевельнулась. Видимо, ей все-таки было тесно.

– Я живу с тобой пятнадцать лет, но, как оказалось, знаю о тебе еще не все. Ты меня удивил, Володя.

– Я живу с собой уже сорок четыре, но тоже удивляю себя, – ответил он. – Во всяком случае, Барбара спасена.

– Но ты понимаешь, что такое держать в городском доме кролика?

– Понимаю и представляю не хуже твоего.

– Жопкина заботка.

– Точно так, – согласился Боровский. – Иначе не скажешь.

– Ты представляешь, какая от нее будет вонь? За кроликом нужно убирать каждый день и не по одному разу. У нас с тобой на это нет ни сил, ни времени. У тебя клиенты, у меня пациенты. Альбина приходит раз в неделю. Из Агнешки мы растим не уборщицу.

– Согласен, но…

Кто-то из девчонок звонко прошел по коридору.

– Что – «но»? – спросила жена, переждав его молчание.

– Но она живая. Я не мог ее там оставить. Старый троглодит все равно рано или поздно уедет в город, Барбара попадет к Игнатову. Или к кому-то еще.

– Обозвать моего отца троглодитом – это оскорбить пещерных людей, которые стремились к свету, а не наоборот. Но если абстрагироваться от частностей, в целом он прав.

– В чем?

– В том, для чего разводит живность. Ну, неважно, что у него ни разу ничего путного не вышло, руки не тем концом вставлены…

– …Точнее, из не нужного места растут и не под то заточены, – добавил он.

– …Но сама-то идея правильная. Кролики нужны для удовлетворения потребностей человека. Как и все остальные прирученные животные.

Боровский вздохнул. Жена говорила стопроцентно верные вещи, он и сам недавно думал почти о том же самом.

– Еще раз согласен. И вообще со всем согласен. Животные служат человеку. И веганом я не стану, это точно. Но…

– Я тебя понимаю. Понимаю твое настроение, Володя. Крольчиха в самом деле хорошенькая и мне ее тоже жалко. Но на самом деле, если подумать о жизни слишком глубоко, то остается только лечь и умереть. Веганство тоже не вариант. Я где-то читала, что даже воспетый классиками запах сена наполнен смертью, поскольку растения страдали, умирая под косой.

Он подумал, что жена все-таки его понимает.

– Я бы, конечно, не смогла убить живое существо, которое сама кормила. Лучше бы с голоду умерла, но ту же Барбару не зарезала. Про отца и его Игнатова я не говорю – они обычные люди. Русские крестьяне в худшем смысле слова. Тупые скоты с носорожьими душами, от них требовать каких-то чувств к животным – смешно. Но тем не менее…

– Что «тем не менее»?

– Для чего вообще разводятся кролики, выводятся новые породы песцов, и так далее? Для служения нуждам человека, иначе бы все они жили в лесу, сидели по своим норам и прыгали по веткам. Разве нет?

– Да. С этим не поспоришь. Но… тем не менее… Барбара – она живая, теплая, смотрит и что-то понимает. Любая жизнь самоценна и…

– Что «и»? Володя, мы с тобой идем по кругу. Жизнь самоценна вообще, но каждая одна жизнь для своего продолжения требует чью-то другую, иначе никак. Я тебе уже сказала: растения – тоже живые. Что ты хочешь сказать?

– Трудно выразить словами… – Боровский вздохнул. – Мы ее назвали человеческим именем.

– Ну и что, что назвали? Она от этого не стала человеком. Ты за сколько ей купил барабан? рублей за сто?

– За триста.

– И она на нем играла?

– Не знаю. Когда привез, не успел увидеть, она накинулась на еду. Когда забирал, никакого барабана в помине не было.

– Ну так вот. Твоя Барбара человеком не станет никогда, подари ей хоть все колотилки Ринго Стара. Но и в лесу она тоже не проживет. Не прокормится, ее саму сразу съедят, потому что она даже нору выкопать не сможет, ничего не умеет, не привычна к дикой среде. Барбара не дикое одомашненное животное, а домашнее во многих поколениях – по существу, искусственный продукт, хоть и не клон. Ее создал человек для своего удобства, больше ни для чего. Разве нет?

– Да.

– А у всех домашних тварей разные предназначения. Кошка ловит мышей, собака охраняет дом и управляет овцами, которые дают шерсть, коза тоже дает шерсть и молоко, корову доят, на лошади ездят, курица несет яйца, и так далее. А кролики при жизни не дают ничего. Их выкармливают, чтобы потом съесть мясо и использовать шкурку. Согласен?

– Согласен.

– Так чего же ты хочешь? Чего ты собираешься добиться, привезя ее к себе домой?

– Я не Будда, чтобы знать ответы на все вопросы, – Боровский покачал головой. – Достаточно того, что я их задаю.

– Задал, так уж задал. Теперь не знаем, что с этой Барбарой делать.

– Ну… – пожав плечами, он не нашел, что сказать.

– И вообще, Володя, не впадай в антропоморфизм.

– В каком смысле?

– В том, что не нужно наделять животных человеческими чертами, – пояснила жена и снова села к столу. – У животных иной тип сознания. Это ты думаешь о том, что сделается с Барбарой через неделю или через месяц. А у нее самой нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее.

– Ты так полагаешь? – спросил Боровский.

– Уверена. Бабочке больно, когда ее хватает птица, но она счастлива до последней секунды, даже когда уже занесен клюв. А если она и видит над собой тень, то шарахается не в страхе за свое будущее, а чисто инстинктивно, не более того. Точно так же твоя Барбара. Она не заботится о том, сделают ли из нее шапку, или дадут перезимовать и прожить еще одно лето. У нее вообще нет понятия о времени.

– Знаешь, Варя, я об этом даже не думал, – признался он.

– Ты вообще мало о чем думал. Например, о другой стороне дела.

– О какой?

– О такой, что вмешательством в судьбу ты осложняешь Барбаре жизнь? Она родилась где-то в сарае, жила под настилом, ей там было, конечно, нехорошо, но, по крайней мере, спокойно. А одна перевозка в этой корзинке – представляешь, какой для нее стресс? Она же не кошка, которая любит увидеть что-то новое. Обычная крольчиха, ей нужны еда и покой, и больше ничего.

– Это все верно, – сказал Боровский. – Стресс и все прочее. И антропоморфизм. Но вот в твою судьбу я когда-то вмешался. И вырвал тебя из твоей семьи. Разве нет?

Жена молчала.

– Я помню, как все было. Для тебя это тоже был стресс. И для меня. Я ведь считал, что отец жены – по умолчанию хороший человек, что я буду его любить и уважать, как тебя. Изначально я относился к нему очень хорошо, но когда увидел, какая это мерзкая тварь… Вспоминать не хочется. Но если бы я тебя не вытащил из твоей семьи, где бы ты сейчас была? Где бы ты сейчас лежала? На Дёме или в Каршидах? Или старый дегенерат похоронил бы тебя на полпути между Иглино и Еленинским, там как раз есть подходящие развалины свинофермы?

Боровский потер переносицу.

– Ты прав, Володя, – ответила жена. – В этом случае прав. Хотя я человек, а Барбара…

Она не договорила.

– Ты тоже права, Варя. Признаюсь честно. Я в самом деле не знаю, что теперь делать. Мне просто хотелось ее спасти, точно так же, как тебя. Но гладко было на бумаге. И Барбара в самом деле – не человек. Я понимаю, что дома ее держать нельзя. Не такой дурак, хоть и дурень.

– Ты не дурак, ты просто остро чувствуешь там, где другой пройдет и не оглянется.

– Да, Варя, насчет кроликов… – он вздохнул. – Ты тут тоже не совсем права. У кроликов есть еще одна функция. Они маленькие, теплые, пушистые. И в них нет человеческого зла. Их приятно гладить, они могут научить детей добру. Вот я надеялся, что Агнешка обрадуется, станет возиться, уши ей ленточками обвязывать и так далее…

За закрытой дверью кухни опять вспыхнули девчоночьи голоса.

– …А она на Барбару даже не взглянула. Ей живой кролик по барабану. Блоги-влоги, вотсапиться с мальчишками, вертеться перед зеркалом да выкладывать свои фотки в инстаграм, больше ничего не нужно. Мы с тобой, Варя, дочку, должно быть, перебаловали. Что из нее вырастет, а?

– Володя, не впадай во вселенскую скорбь, – жена улыбнулась. – Поверь мне как матери. Агнесса ВенцЕславна в порядке, перебаловывают не так. С кроликами девочки возятся в шесть лет, но не в четырнадцать. Сейчас у нее иные приоритеты. Она такая же урожденная принцесса, как и я. На данный момент Агнешку интересует только она сама. Это естественно, поверь мне как женщине. Перевертится и поумнеет, по себе знаю. Тем более, зеркал у нее достаточно. И, кстати, она, в отличие от подружек, смотрит «Каникулы Петрова и Васечкина», а не японские аниме для дебилов.

– Это радует, конечно… Но насчет детей все-таки… Вроде бы в школах были уголки живой природы, или как там они назывались, для уроков биологии. Может быть, нашу Барбару удастся пристроить в какой-нибудь такой? И ей хорошо и детям радость?

– Володя, ты отстал от жизни, потому что на родительские собрания хожу одна я. В школах давно не осталось никаких уголков, все нынешнее образование – если его так можно назвать – сплошная интернетская чепуха. Даже химические опыты они сейчас делают виртуально. Но насчет радости детям… Кто-то говорил, что, кажется в «Семье», есть невиртуальный зоопарк, где дают увидеть вблизи живых животных. Я посмотрю в Интернете, возьми котовозку, съезди, может быть, они Барбару примут к себе. Ведь она в самом деле очень хорошенькая. Спокойная и глазки умные.

– Это было бы, наверное, выходом, – облегченно вздохнул Боровский. – Позвоню Дамиру, скажу, чтобы завтра взял на себя мои функции, а сам с утра поеду.

– Кстати, Дамиру твоему кролик не нужен, ты не подумал? Может, у него дети маленькие и квартира позволяет?

– Про квартиру не знаю, но дети у него точно не маленькие. Он женился лет в девятнадцать, у него два сына, оба взрослые долбаки, но внуков еще нет.

Барбара опять завозилась; она словно понимала, что речь идет о ней.

– Я у себя на отделении завтра поспрашиваю, – сказала жена. – И на хирургии тоже. Кто знает, всякие есть, кое-кто в частном секторе живет и кого-то держит.

– Ну ладно, тогда доживем до понедельника, – кивнул Боровский.

– Девчонки уйдут – мы Барбару пока определим в гостиную. А сейчас ее надо покормить. Комбикорм с витаминами – это, конечно, хорошо. Но свежая капуста брокколи, должно быть, тоже не помешает?

– Думаю, что не помешает, – согласился он и пошел к холодильнику.

* * *

Под колесами лежал и не снег и не асфальт, а какая-то плотная скользкая слякоть, на которой было сначала не разогнаться, потом не затормозить.

Осень умерла, зима еще не народилась, в природе повисло межсезонное безвременье и то же самое творилось у Боровского в душе.

Он медленно катился по грязному серому городу.

Малая корзинка для перевозки кошек покачивалась на пассажирском сиденье, прижатая застегнутым ремнем.

В «Контактном зоопарке „Лапушки“», который нашелся на третьем этаже ЦТО «Планета», детям давали погладить овцу, покормить за дополнительную плату трех куриц и двух гусей, послушать крики серого попугая и заглянуть в печальные глаза маленькому полосатому еноту.

Правда, в клетке с надписью «сурикат» стояло большое фото, а самого суриката не было.

Но приятная девушка-менеджер про Барбару – про ее великолепные уши и неземной красоты глаза – слушать не стала: сказала с ходу, что новые звери им не нужны, что им и так не хватает места, что, скорее всего, овцу придется куда-то сплавлять, а гусей и вовсе нечем кормить.

Там же, в «Планете», на втором этаже, Боровский зашел в обычный зоосалон.

Туда в принципе брали на реализацию кроликов, но требовался какой-то ветеринарный сертификат, получение которого для Барбары было – тоже в принципе – делом реальным, но неопределенным по времени. Такая ситуация ожидала во всех подобных заведениях.

Выйдя из негостеприимной планеты, он сел в машину и поехал не пойми куда и надеясь неизвестно на что.

Унылые улицы стлались под колеса; «дворники» не справлялись с грязной водой, летящей отовсюду в стекло.

Погруженный в тягостные раздумья, Боровский слишком поздно заметил, как ожили перед дальним светофором стоп-сигналы какого-то замызганного «японца».

Он ударил по тормозу, послушно застучала АБС, но машину все равно несло вперед. Уклоняясь от столкновения, Боровский вывернул вправо, поддал газу, кого-то подрезал, под возмущенный рев клаксонов скользнул к обочине и ударился ободом о слишком высокий поребрик.

Звук, с каким невидимый металл проехался по граниту, сказал, что ближайшей целью станет шиномонтаж, в котором «прокатывают» литые диски. А возможно, даже автосалон дилера, где придется покупать новый некитайский. Причем если не повезет и окажется, что эта оригинальная серия уже снята с производства, придется менять все четыре диска «по кругу».

– Итит-твоювбогадушумать, – равнодушно проговорил Боровский, когда машина остановилась, уткнувшись бампером в нечистый снег.

Расходы его не трогали, не трогало ничего вообще.

В голове было пусто, на сердце тяжело от сознания невыполнимости поставленной задачи.

Боровский опустил глаза.

Карта на дисплее медленно поворачивалась, она не успевала за экстренным торможением и потерей траектории.

Защелкнув селектор на «Р», он взглянул на соседнее сиденье.

Ремень безопасности свою задачу выполнил, корзинка не опрокинулась.

Боровский откинул ближнюю крышку, протянул руку.

Теплая шерстка под пальцами мелко-мелко дрожала.

– Не бойся, Барбара, – сказал он, почесав ей между черных ушек. – Хуже, чем есть уже не будет.

– Связь со спутниками потеряна, – женским голосом подтвердил навигатор.

Крольчиха взглянула снизу вверх.

– Эх, Барбара, черт бы меня задрал. Вот такая получается фигня. Кто может тебя взять, тому ты не нужна, а кому нужна – тот не может.

Барбара молчала, только смотрела влажно.

– И я уже сам не знаю, что мне с тобой делать.

Она повела носиком.

В салоне вспыхнул сигнал вызова.

Боровский повернулся к панели.

Звонила жена.

Евдокия

1

– Ну и какова оказалась воля бессмертных? – полувыжидательно-полунасмешливо спросил директор цирка Залевский, раскуривая очередную сигарету «Ту-134».

– Извиняйте, Станислав Леопольдович… – пробормотал замдиректора Сидоров.

– Да не извиняйся, Николай Порфирьевич, а говори, как есть, – помахал Залевский, разгоняя дым. – Ты же все-таки не ЦК КПСС. И не можешь отвечать за все творящееся под солнцем.

– В общем так, – вздохнул Сидоров. – Цирковой отдел министерства утвердил мою кандидатуру…

– …Чего и следовало ожидать…

– …Потому как я член партии. А вы, Станислав Леопольдович – нет. Хоть и народный артист СССР. Но с тиграми—то легче управляться, чем с этими деятелями из ЦК.

Залевский молчал.

– Сами же знаете, – голос звучал так, будто замдиректора оправдывался. – Идеологический момент. Гастроли в США – не барану чихнуть. И…

– Полно на канате плясать, Николай Порфирьевич, – с досадой перебил Залевский. – Что я – не понимаю? Если бы сейчас был не семьдесят третий, а, к примеру пятьдесят третий. И на меня бы невзначай обратили внимание. И вспомнили мое польско-шляхетское происхождение. И…

Замдиректора вздохнул. Директор глубоко затянулся, выпустил синее облако. Сидоров помахал перед носом ладонью: не куря сам, он не выносил табачного дыма. Но был вынужден мириться с директором цирка зверей, который не расставался с сигаретой круглые сутки. Поскольку Залевский, при всем его польско-шляхетском происхождении, оставался звездой первой величины.

– Хорошо, что понимаете, Станислав Леопольдович. Политическое мероприятие. Можно сказать, международное событие.

– И как бы я без тебя, политически безупречного, на свете жил?.. Ладно, к делу давай. Кого из зверей возьмешь?

– Самых лучших, – ответил зам. – Обезьян, собак, осла, тигров.

– Тигров не стоит.

– Почему?

Ты знаешь в мире хоть один известный цирк без тигров? Мы своими кошками никого не удивим. А они нас на мясе разорят.

– В Америке, говорят, мясо дешевое.

– «В Америке»… – передразнил Залевский, прикуривая следующую сигарету. – Туда еще доплыть надо.

– Ну ладно, вам виднее.

– Именно, – жестко сказал директор. – Мне виднее. Итак, тигры остаются дома. Берешь свиней…

– Ну нет! – вдруг встал на дыбы Сидоров. – Свиней не возьму. Образ Союза Советских Социалистических Республик не должен ассоциироваться со свиньями. Даже в малом. Это будет идеологический промах.

– Ладно, великий идеолог всех времен и народов… Будь по-твоему, – неожиданно легко согласился Залевский. – Дальше?

– Морских котиков боюсь. Как дорогу перенесут, да и в Америке, говорят, жарко. Осел другое дело – этому ученому дураку хоть в Африку, хоть в Антарктиду, без разницы… Гришу?

– Конечно. Его с техникой. И прочих тоже. Медведь для них – символ России. Что ни говори. И в отличие от свиньи, как ты изволил выразиться, медведь ни с чем дурным ни у кого не ассоциируется. Так пусть посмотрят, что наши и на мотоциклах ездят.

– Ну, значит все.

– Нет, не все. Еще слонов.

– Слонов? Не тяжеловато ли нам будет со слонами плыть?

– Нет. Слоны – это наш главный, как бы ты сказал, идеологический козырь. Кто бы подумал, что в Советском Союзе на арене работают настоящие слоны?!

– Советские слоны – самые слоновые слоны в мире? – прищурившись, усмехнулся Сидоров

– Ага. И еще – чешские слоны – лучшие друзья советских слонов. —завершил директор известный анекдот.

– Дэйзи тоже?

– Конечно. Она наша прима.

– Ну хорошо.

Замдиректора делал пометки в своем блокноте.

Потом раскрыл папку и вытащил отпечатанный на машинке лист:

– Вот состав делегации. Полностью утвержденный.

– Агм… – пробормотал Залевский, нацепив на нос очки и придвинув текст к себе.

Сидоров молчал, ожидая, пока начальник прочитает.

– Ну все верно, – сказал директор. – Только… Данилыч где?

– Данилыч? – пожал плечами Сидоров. – Так я его не включил. На хрена мне этот лишенец еще и в Америке!

– А я бы взял.

– Ну как я его возьму? – всплеснул руками замдиректора. – Кто он, этот ваш Данилыч? Был бы хоть слоновожатым! А так – на черта мне в Америке свой плотник? Можно подумать – за океаном плотников в цирке не найдется. Мне бухгалтерия смету зарубит.

– Ну смотри! – директор остро взглянул из-под очков. – А если с Дэйзи проблема возникнет?

– Все эти проблемы – миф, рожденный друзьями вашего возлюбленного Данилыча. Которому, между прочим, не сегодня-завтра все равно на пенсию. Слон, конечно – разумное животное. Но не до такой степени, чтобы зависеть от конкретного человека.

– А я бы все-таки его взял, – Залевский выпустил густую струю дыма. – От греха подальше.

– А я не возьму! – с неожиданной жесткостью возразил Сидоров. – В конце концов я – руководитель делегации. И отвечаю за все, что там может случиться. Гастроли советского цирка в Америке – это не меньше, чем «Союз-Аполлон»! И ваш некоронованный Меншиков мне за океаном ни к чему. Нашей Дэйзи хватит и Адольфа. Которого, кстати, только для нее и возьмем.

– Ну смотри… – повторил Залевский. – Адольфа, так Адольфа. Ты политрук, тебе видней.

Он подумал, что Сидоров тысячу раз прав.

Тигры – ничто в сравнении с партийными деятелями.

2

Слониха Дэйзи была в самом деле примой цирка зверей Станислава Залевского.

И одновременно его головной болью.

Она появилась тут уже во взрослом возрасте лет десять назад. По каким-то сложным обменам между цирками стран содружества приехала из Чехословакии. Вместе со своим слоновожатым, серьезным маленьким чехом Новаком, который воспитывал ее с младенчества.

Иностранное имя ей дали на родине. В переводе на русский слониху звали «Ромашка». Точнее, «Маргаритка», поскольку ромашек в англоязычных странах не росло и соответствующего слова не существовало.

Дэйзи умела многое, не знакомое здешним слонам.

Помимо обычных слоновьих упражнений на тумбах, она вальсировала, делала ласточку и уверенно стояла на одной передней ноге.

Кроме того, терпеливые чехи научили Дэйзи играть роль примерной ученицы в зверином классе. Который состоял из вынесенных на арену парт, где сидели и лежали собаки, котики, обезьяны, свиньи и даже ослики.

А Дэйзи стояла у доски – в белом передничке и подобии коричневого школьного платьица, с бантами на ушах – и огромным мелком рисовала палочки, отвечая урок арифметики.

И делала это просто виртуозно.

Непринужденно и в то же время с той долей исконно слоновьей неуклюжести, которая заставляла все ряды лежать от смеха.

Довольно быстро сложилось так, что Дэйзи в любом представлении служила и гвоздем и основой программы: слоны открывали представление, слонами же оно завершалось.

А обучить зверье, игравшее пассивных учеников, нужному лаю и переворачиванию страниц, осталось простым делом техники.

И еще, слониха приносила цирку дополнительный доход. Дэйзи страшно любила гулять вокруг цирка; вероятно, этому ее научили в Чехословакии. Ведомая забавным Новаком, она шествовала медленно, останавливаясь у тележек с газированной водой. Рядом шагал цирковой фотограф, усердно щелкавший всех желающих – не только детей, но и взрослых.

Эта идиллия продолжалась до 1968 года.

Пока в Чехословакии не начались события – о сути которых в Москве предпочитали говорить шепотом, ощущая явную опасность перемен.

Хотя все знали, что русские танки наполняют дизельным чадом тесные пражские улицы, и их броне нипочем летящие из окон цветочные горшки.

Казалось, эти перемены никак не могут коснуться мирного и аполитичного цирка зверей, спрятавшегося в центре Москвы, черт знает за сколько верст от мятежной Праги.

Но все вышло иначе. Выяснилось, что какие-то родственники маленького кривоногого Новака замешаны в делах «антисоветского заговора». И объявленный «персоной нон грата», чех-слоновожатый был в двадцать четыре часа выдворен за пределы СССР.

Залевский пытался сопротивляться.

Написал везде, куда смог, что слон – непростое животное. Не собака и не лошадь, а особое существо с тонко организованной психикой. Что даже в родной Индии, в естественной природной обстановке, каждым слоном до самой его смерти управляет один и тот же человек. Проходя вместе с животным периоды жизни; становясь из мальчишки подростком, юношей, зрелым мужчиной и наконец стариком. Но составляя неразлучную пару. Лишить слона его вожатого означает нанести страшный стресс. После которого животное может долго не оправиться. И даже оказаться вообще непригодным к дальнейшей цирковой работе.

Все прошло втуне. Новак исчез, словно его не существовало. И Дэйзи осталась одна.

Ее, конечно, не бросили. Передали слоновожатому Фесунько. Этот невероятно опытный человек несколько лет числился в цирке, не имея реальной работы. Его прежний слон Атлет по причине старости был отправлен на доживание в зоопарк. Но Залевский правдами и неправдами сохранял лишнюю ставку вожатого, зная ценность Фесунько.

Наконец его час пришел.

Однако Дэйзи не собиралась забывать Новака. Своего действительно нового слоновожатого она просто не замечала.

Слониха тосковала по исчезнувшему чеху, как это делал бы разумный человек. И странно было видеть такое со стороны животного.

Даже Залевский, хорошо знавший повадки цирковых зверей – от крыс до бегемотов – оказался в тупике и не знал, что предпринять.

Потому что реальность превзошла худшие ожидания.

Слониха Дэйзи не просто перестала работать.

Она объявила голодовку И всем видом показывала, что сама жизнь сделалась ей безразличной.

День-деньской она тупо стояла в своем отсеке. Ей меняли кипы любимых березовых веников. Дэйзи их не замечала.

Фесунько выводил слониху на прогулку. Повторяя маршрут, привычный с Новаком. Дэйзи шла, как сомнамбула, ритмично покачивая хоботом.

Абсолютно отстраненная от мира и равнодушная к его проявлениям.

Через некоторое время слоновожатый сказал директору, что слониха теряет в весе: ведь она уже много дней ничего не ела. И почти не пила.

Залевский не знал, что делать.

Бухгалтерия настойчиво предлагала избавиться от нерентабельной слонихи.

Директор сопротивлялся. С одной стороны, ему было жаль отправлять такую артистку в зоопарк, где остаток жизни ей придется махать хоботом, ловя бросаемые конфетки.

А с другой…

Он знал, что если Дэйзи ничего не ест в привычном цирке – значит, та же картина повторится и в зоопарке. И там она просто тихо угаснет, окруженная чужими равнодушными служителями.

Спасение пришло внезапно.

И с совершенно неожиданной стороны.

Неделю принципиально не притрагиваясь к веникам, Дэйзи здорово оголодала. И подчинясь зову организма, стала наконец грызть деревянную загородку, как какая-нибудь лошадь.

Ей не мешали. Надеясь, что хоть это занятие выведет ее из ступора.

Но когда толстая опорная балка уже грозила переломиться и рухнуть, позвали циркового плотника Александра Даниловича.

Который работал тут давным-давно – с послевоенной поры. Добродушный, абсолютно лысый, и с густой окладистой бородой. И не обижался, когда порой кто-нибудь с сарказмом именовал его «светлейшим князем» по ассоциации с одиозным сочетанием имени и отчества.

Неся на плече свежеструганный душистый брус, плотник явился в слоновник.

– Ты тут поосторожней, – предупредил замдиректора. – Она ведь теперь малохольная. Затоптать ненароком может.

– Это ты брось, – отмахнулся плотник. – Животное – не человек. И ничего плохого не сделает, если я сам ее первым не обижу.

Фесунько молча открыл калитку.

Плотник спокойно вошел в загон и принялся выламывать остатки изгрызенной опоры.

Дэйзи внимательно смотрела за его действиями.

Потом вдруг тихонько протрубила.

То ли от нового человека, то ли просто от снедающей ее вселенской тоски.

Данилыч повернулся и ласково погладил ее морщинистый хобот.

– Эх ты, Евдокия, – так переиначил он на русский лад ее иностранное имя. – Голова твоя – два уха… Такая большая – и такая глупая. Что же ты вытворяешь? Стоишь тут и не ешь ни хрена. Так ведь и окочуриться недолго.

Дэйзи моргнула маленькими глазками.

А потом вдруг подняла хобот и принялась с осторожным любопытством перебирать густую Данилычеву бороду.

Фесунько замер: за последнее время это было первым случаем, когда безучастная слониха чем-то заинтересовалась.