Текст книги "Африканская луна"

Сувениры

Когда идешь по сувенирным лавкам Египта, постоянно испытываешь странное ощущение, будто здесь на каждом шагу делают деньги, спекулируя чужим прошлым и чужой историей.

Действительно, продавцы – сплошь египтяне арабского происхождения, тот есть потомки тех, кто в свое время завоевал и разрушил Древний Египет. Все эти боги, скарабеи, таинственные письмена и папирусы к ним самим не имеют абсолютно никакого отношения. Это досталось им по наследству от ушедшего народа исчезнувшей страны. И этим наследством они спокойно пользуются.

Совершенно по-другому смотрел бы я на какого-нибудь седого негра, торгующего в захудалой центральноафриканской лавчонке фигурками, испокон веков вырезываемыми из черного дерева именно его племенем. Хотя, возможно, таких мест уже не осталось, и во всем мире все торговцы сувенирами делают деньги на традициях, им не принадлежащих.

Выбор сувениров кажется огромным, но на самом деле во всех лавках продается примерно одно и то же, и в общем одинаково низкого качества. Некоторые товары, как я уже описывал, вырезаны из камня грубой рукой кустаря. Другие – металлические, покрытые эмалью или даже анодированные, вроде фараоновых масок или разноцветных тарелок – судя по всему, сделаны на небольших фабриках. В каждой лавке предлагаются папирусы, но часто они оказываются поддельными, то есть рисунки сделаны не на специальной бумаге, изготовленной по древнеегипетской технологии из травы папирус, а просто на банановых листьях. Встречаются и товары достаточно высокого качества: металлические брелоки для ключей, зажигалки, и так далее. Но на ник, как правило, стоит клеймо “made in China” – специально для Египта.

Объединяет всю эту продукцию одно свойство: непомерно высокие цены. Обойдя все лавки подряд, вы не найдете ни одной, самой маленькой вещицы, которая бы стоила меньше доллара. Торговцы сувенирами стремятся выжать из туристов максимум возможного – впрочем, равно как и организаторы всяческих экскурсий.

Однообразие – фактически просто убогость всего предлагаемого, – и низкопробность выставленной экзотики огорчают. Как мы ни искали в течение двух недель чего-нибудь особенного, выделяющегося из неимоверно безликой массы, нам этого не удалось. Среди сувениров не встречается изюминок. Все массово, все усреднено и рассчитано на массовое потребление.

Поэтому мы привезли домой совсем немного: кроме уже описанных кошки и Анубиса, еще несколько совсем дешевых поддельных скарабеев, облитых глазурью и три металлических разрисованных пирамидки. Их всучил мне, торгуясь не на жизнь, а на смерть, пожилой египтянин в белом платье возле самой пирамиды Хеопса, где я посчитал возможным сдаться и купить такие сувениры.

Единственное, что в Египте качественно – это хлопок. Замечательные пляжные полотенца – всех цветов и размеров, различной выделки, с надписями и без – действительно очень хороши. И, кстати, они-то как раз стоят недорого по российским меркам. Такой вот парадокс.

Нефертити

Кто не знает египетскую царицу Нефертити!

Растиражированная популярными журналами 60-х годов, одно время она была для граждан Советского Союза чем-то вроде эталона женской красоты.

Действительно, есть в этой женщине неизвестной мне национальности совершенство черт, которое трудно сопоставить с кем-то иным или просто забыть.

До наших дней дошли два небольших но очень качественных портрета Нефертити. Пожалуй, это самые древние из доступных нам изображений подлинной женской красоты.

Один – полностью законченный, в головном уборе и, кажется, даже раскрашенный по древней египетской манере – хранится (если не ошибаюсь) в Берлинском музее Пергамон. Не помню уж, кто его туда вывез. То ли немцы, ведшие раскопки пирамид, то ли те же немцы – бывшие к тому времени уже не просто немцами, а гитлеровцами – в ходе своей североафриканской кампании. (Хотя в последнем я сомневаюсь. Вряд ли фельдмаршалу Роммелю было дело до египетских древностей: сначала он успешно громил англичан под Эль-Аламейном (а танковая война в пустыне, где нечего даже долить в закипевший радиатор двигателя, сама по себе нелегкое занятие), потом отбивался от них под Тобруком, а потом и сам умер, сраженный, кажется, какой-то болезнью).

Второй хранится в Каирском музее. Он не закончен. Недовершенным оставлено лицо и нет головного убора, отчего профиль царицы кажется иным. Возможно, это был предварительный вариант для другой скульптуры. А может быть, его просто бросили на полпути по причине, которая будет ясна ниже.

Я видел оба изображения Нефертити. Первое в 83 году в Германии, второе нынче в Каире. В настоящем виде портреты Нефертити оказывают еще более сильное воздействие, чем их фотографии (хотя с древностями часто случается как раз наоборот).

А если еще вспомнить судьбу этой несчастной женщины, жены фараона Эхнатона? Того самого сановного урода, при котором обожествление власти дошло в Египте до недостижимых высот абсурда. Фараон олицетворял собою сразу все ипостаси: и непоколебимую царскую власть, и несравненное плодородие нильской земли. Поэтому на своей многометровой статуе Эхнатон выглядит как натуральный трансвестит: выше пояса это бородатый мужчина, скрестивший на груди символы власти. А ниже – широкие бедра, огромный живот и гладкое женское лоно без всяких намеков на мужские признаки. Слияние совершенно отвратительное, но закономерно вытекающее из совмещения несовместимых качеств. Может быть, в насмешку, у Эхнатона с Нефертити было множество дочерей и ни одного сына. Тогда гермафродитический владыка, боясь гибели династии и надеясь на подарок судьбы, женился вторично на одной из своих дочерей. Не знаю, что у них там получилось, но оскорбленная Нефертити удалилась и никто ничего не знал о ее дальнейшей судьбе.

Во всяком случае, эта скромная и не прославившаяся ничем особенным, кроме двух портретов, женщина вызывает у меня интерес больший, чем скандально известная Клеопатра, последняя египетская царица.

Отправляясь в Египет, я намеревался привезти в качестве сувенира скульптурное изображение Нефертити. Я не сомневался, что найти такое не составит труда. И, конечно, нашел множество изображений царицы в разных сувенирных лавках. Но каких… Цветные, – то ли штампованная пластмасса, то ли раскрашенный гипс – напоминали русскую девку из дешевого борделя XVIII века: в нелепом красном кокошнике и с намазанными свеклой щеками. А каменные бюсты, где фактура и однотонность материала позволили бы точно передать тонкий профиль царицы… Боже, что это были за бюсты! С перекошенными глазами разной длины, с носами крючковатыми, курносыми, картофелеобразными, с чертами лица негритянскими и черт знает еще какими… В отчаянии я ходил из лавки в лавку, но быстро понял бессмысленность моих поисков.

Помню, мы шли по вечерней Хургаде, и остановились перед освещенной витриной лавки, где перед стеклом, прямо на тротуаре было выставлено штук 20 или 40 базальтовых бюстов Нефертити. Эти были практически одинаковы и напоминали продавщицу винного отдела, проработавшую на должности не менее 15 лет.

– Что это… – в ужасе сказала жена.

– Это – царица Нефертити – гордо и по-русски ответил продавец.

– Нет, это не она, – с отчаянием возразил я. – Я видел настоящую Нефертити в Германии – она другая!!!

– А я, египтянин, ее никогда не видел, – грустно признался продавец.

И я прекратил поиски исчезнувшей царицы.

Неудачная попытка найти настоящую Нефертити побудила меня по-иному взглянуть на все качество сувенирной продукции. И увидеть всеобщую ее грубость, недоделанность, несовершенство черт. Не только человеческих, но даже кошачьих.

И тогда я еще раз подумал о чужом прошлом. Возрождаемом изо всех сил современными египтянами – то есть, по сути дела, арабами. Ислам (приняв эстафету от иудаизма, на что не пошло даже мрачное христианство) много веков запрещал правоверным соревноваться с богом, изображая что-либо кроме бессмысленных орнаментов. Вот и получилось, что среди арабов, вероятно, на генетическом уровне отсутствуют художники. Поскольку нет и не могло быть традиций. Сейчас начинает что-то зарождаться – но сколько должно пройти лет и поколений, чтоб нация, жившая под запретом изобразительного искусства, дала настоящих художников в количестве достаточном для массовой продукции.

То, что было прежде, осталось делом рук древних египтян. А они давно вымерли.

«Копт» – египетское понятие

До сих пор, описывая египтян, я говорил исключительно о египетских арабах. То есть египтянах-мусульманах, имеющих, несомненно, пришлое происхождение по отношению к этой земле.

Между тем, в Египте есть еще несколько народностей, совершенно отличных от арабов.

Есть бедуины – они кочуют на верблюдах по голым пространствам пустынь. Чистят зубы два раза в жизни и моются один раз в год. Знакомиться с ними поближе мне почему-то не захотелось.

Есть нубийцы. К югу от Египта существовала когда-то древняя страна Нубия, поставлявшая фараонам особо ценных рабов. Они были огромного роста и страшно выносливы. Сейчас, как говорят, нубийская народность растворилась в общей массе египтян, и отличить их можно по более темной коже; вероятно, они-таки были ближе к неграм, чем к азиатам. Ни одного нубийца мне никто не показал. Они наверняка были, да я не умел различить.

И еще несколько процентов населения Египта составляют копты – египетские христиане. Они утверждают, что даже само слово «Египет» возникло как видоизмененное «копт». Копты – это уже совершенно наши люди. Похожи они скорее на израильских евреев, и в них совершенно отсутствует та арабская изворотливая хитрость, от которой некуда спрятаться среди основной части египетского населения. Копты исповедуют католическую веру. Правда, крест у них очень своеобразный, пространственный, словно склеенный из двух обычных католических, повернутых на прямой угол. Есть, говорят, и совсем уж наши православные копты: в Египте существует вторая (после Эфиопской) православная церковь Африки.

Коптов действительно мало и встречался я с ними редко. Фактически единственным христианином-мужчиной, с кем мне довелось иметь дело, был доктор – поистине замечательный человек, рассказ о котором еще впереди.

А вот коптских женщин я видел немало.

Женщины вообще заслуживают особой главы.

Египтянки

Коптские женщины (как-то странно звучит «коптянки» из-за ассоциации с копченой рыбой) ничего особо интересного из себя не представляют. В том смысле, что это самые обычные женщины – не поражающие ни красотой ни безобразием, черноглазые, кудрявые, черноволосые, порывистые, напоминающие евреек или молдаванок. В меру болтливые, носящие человеческую европейскую одежду и одевающие на пляже купальные костюмы.

(Менеджер по обслуживанию в номерах, которую я упоминал в одной из предыдущих глав, была, судя по всему именно коптянкой. Неистовая, как Юдифь, потрясая смоляными кудрями и сверкая глазищами, всякий день разносила она в пух и в прах, стирала в порошок и развеивала по ветру маленьких заморышей-уборщиков. И, в общем-то, за дело.)

В общем, женщины как женщины.

Иное дело – египтянки исламского вероисповедания.

Единственное, что объединяет их с нормальными женщинами – природная женская болтливость: часами – именно часами – трещали они на пляже в свои (вероятно, дешевые для более-менее обеспеченных египтян) сотовые телефоны.

Эти, по шариату, ходят везде и всегда в длинной одежде. Да еще так обматывают платком голову, что открытым остается только лицо.

(Подчеркиваю, что речь веду именно о египтянках; видел я и женщин из Саудовской Аравии – те вообще забронированы наглухо и смотрят на мир сквозь две узких щели чадры).

Продавщицы – в Каире их достаточно в крупных магазинах – носят обычно что-то светлое, желтоватое или зеленоватое.

А вот те, что отдыхали на пляже, были сплошь во всем черном, словно итальянки, находящиеся в пожизненном трауре по кому-нибудь из многочисленных родственников. Представляли собою огромные черные туши, бесформенные и расплывшиеся. Из туго намотанных черных же платков смотрели на мир ужасные, толстые, одутловатые лица без искорки жизни в глазах.

Прав был наш парторг: отвратительное это зрелище.

Купались они – как в бассейне, так и в море – тоже не снимая своих черных одежд.

Зрелище еще более отвратительное.

Семья в Египте

Египетские мусульмане приезжали на отдых целыми семьями. Отдыхали они по три-четыре дня, обедая у себя в бунгало какими-то своими припасами. Так что при условии небольших расстояний этот отдых, вероятно, обходился им дешевле, чем россиянину Крым.

Вот и ездили они целыми сборищами, со стариками и старухами все в тех же ужасных черных одеждах, с квашнеподобными женами и выводками детей самых разных цветов.

За этими семьями любопытно было наблюдать.

Известно, что наши мусульмане в семейной жизни прочно опираются на исламский постулат об отсутствии у женщины души, который факт ставит жену на один уровень с кухонной утварью. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я знавал вроде бы цивилизованные семьи, где женщина, потчуя обедом вернувшегося с работы мужа (вернувшись с работы сама и успев только приготовить еду), почтительно стоит за его спиной, не смея сесть за обеденный стол до его насыщения. И так далее, в том же самом и еще более отвратительном духе.

Среди египтян я такого не наблюдал. Напротив, даже в сравнении с отношениями в русской семье меня удивляли проявления предупредительной нежности, с которой египетские мужья обращались со своими неповоротливыми женами – особенно когда той требовалось через что-нибудь перелезть или куда-нибудь забраться.

И отношение к детям тоже показалось диковинным. Наших детей, то есть туристских, совсем маленьких в Хургаде не появлялось: все-таки даже от Москвы это место отделяет дальний перелет. А вот местных египтят на пляже было сколько хочешь даже в колясках. И когда детям что-то требовалось, – например, когда спящая арабская малышка заливалась горьким плачем оттого, что ветер завернул и обрушил на нее сверху невесомый пляжный матрас – в этом, как и в многих других случаях на помощь бежал отец.

А мать, как правило, продолжала трандычать с какой-нибудь невидимой подругой по сотовому.

Вот такой в Египте шариат.

Разноцветные египтята

Я уже подчеркивал, что за две недели в Африке не встретил ни одного настоящего негра.

Но сами арабы были очень разных цветов. Некоторые из них казались совершенно негритянски черными, хотя и имели азиатский тип лиц.

То же самое было и с детьми. Многие из них, при совершенно не черных родителях кажутся истинными негритятами.

Однажды мы возвращались с пляжа. Жена шла замотанная, как в юбку, в то самое ярко-желтое замечательное полотенце из хургадского хлопкового магазина. И вдруг мы увидели курчавого негритенка, точно так же обмотанного полотенцем, только розовым. Нам захотелось сняться вместе. Мальчик оказался совсем маленьким, и ни понимал ни слова по-английски, но рядом нашлись родители, и отец-египтянин (который, кстати, был белее меня) пришел в восторг от того, что белая женщина хочется запечатлеть себя рядом с его чудесным черным сынишкой. Он объяснил мальчику, что ничего плохого ему не грозит, постоял рядом и даже помахал его черной ручкой, пока я их снимал.

Мальчишка был черен, как африканская ночь при полном звездном затмении. Тем не менее был он не негром, а арабом и звали его Ахмед.

На прощанье я всунул в его боязливую черную ручку яркий календарик-сувенир.

Это семейство отдыхало в нашем отеле еще дня три. Проходя к пляжу через мостик над пресноводным бассейном, вокруг которого под сенью ажурных построек в мавританском стиле любили отдыхать на лежаках египтяне, мы несколько раз их видели. Отец приветственно кричал нам «хэллоу!» и даже маленький Ахмед, чувствуя себя в безопасности за голубой водой бассейна, улыбался и махал рукой…

Аллах Акбар

Однажды мне требовалось срочно оплатить услугу в 20 фунтов.

Как назло, египетские деньги у меня кончились. Я мог бы отдать просто 5 долларов, однако это оказалось бы чуть больше 20 фунтов, а просить сдачу мне не хотелось. Поэтому самым разумным было просто поменять валюту, тем более, что при отеле имелся официальный обменный пункт от Каирского банка.

Пункт работал до обеда и после шести часов – вероятно, это диктовалось проблемой наличия денежных знаков. В данный момент было уже полседьмого, за перегородкой горел свет, однако кассира отсутствовал.

Оглядевшись, по сторонам, я быстро понял причину.

Дело в том, что была пятница – святой и праздничный для мусульман день. Как я уже отмечал, египтяне исламского вероисповедания особенно-то в отеле не мусульманствовали, однако среди них было четверо или пятеро действительно серьезных исламистов. В небольшом пространстве, образованном выгородкой обменного пункта и стеной биллиардного зала, они устроили помещение для молитв. В принципе никакого помещения-то и не требовалось, кроме свободного участка пола. Где они выложили свои молитвенные коврики и, разувшись и встав на колени лицом к Мекке, к черному камню Каабы, вершили намаз, то есть мусульманскую молитву. (Правда, представляя примерно географию Аравии, я отметил, что Мекка вроде бы находится в направлении, прямо противоположном тому, куда они обратились – но вмешиваться в египетские порядки я не стал).

Среди молившихся был и кассир из обменного пункта.

В принципе ничего против вечернего намаза я не имел. Я вообще уважаю чувства верующих: человек может верить и не верить, это его право. И терпимо отношусь к любым обрядам, кроме тех, которые имеют целью меня убить. Поэтому я скромно отошел в сторонку и стал ждать окончания молитвы.

Надо сказать, ждал я недолго. Не прошло и нескольких минут, как верующие закончили, поднялись с ковриков, обулись и разошлись по своим рабочим местам.

Кассир зашел в обменный пункт, открыл окошечко и недоброжелательно уставился на меня. С точки зрения должностных обязанностей он, конечно, чувствовал свою вину. В нарушение распорядка, обмена не было лишних полчаса, и это явно могло привести к скандалу.

Как ни странно, я отлично понимал состояние этого араба. Верующий человек, только что общавшийся богом, сейчас был вынужден вступать в контакт с тупым европейцем – белым и равнодушным, нетерпеливо помахивающим пятидолларовой бумажкой.

Чтоб разрядить обстановку и расположить к себе этого сурового на вид – как любой истинный мусульманин – человека, я вежливо поклонился и сказал:

– Бесмилля ир Рахман Рахим!

Признаться честно, я не помню абсолютно точного перевода этой арабской фразы. Знаю только, что это один из основных постулатов ислама, подчеркивающий, что нет иного бога, кроме Аллаха – своего рода визитная карточка любого мусульманина.

Надо было видеть перемену, произошедшую в лице кассира. Из суровой маски оно в один миг сделалось милым, дружеским и понимающим. Он был приятно удивлен, словно получил подарок за свою молитву: в абсолютно чуждом европейце нашел понимающего человека.

– Вы исламист?! – радостно воскликнул он.

– Нет, но немного знаю законы ислама, – ответил я.

Он, кажется, не поверил, что человек, не исповедующий ислам, может так точно и к месту применить его главную формулу. Расположившись ко мне, он стал выяснять, из какой исламской республики я приехал. Перечислял «Туркменистон», «Узбекистон», и так далее – все, что заканчивалось для него на «тон». Слова «Башкортостан» он не знал – и я обогатил его новым знанием.

Поговорив немного о значении ислама для всего мира, мы совершили обмен. Причем – явно ради меня – он вытащил из какого-то потайного места пачку совершенно новеньких банкнот по 10 пиастров и отсчитал предельно возможно точную сумму.

Расстались мы истинными и задушевными друзьями. Я понял, что кассир неплохой человек, а он остался в полной уверенности, что я все-таки – тайный мусульманин, по какой-то сложной причине вынужденный скрывать свою исламскую суть.

Но этим дело не кончилось.

Весть о том, что среди европейцев один оказался скрытым мусульманином, облетела с быстротой молнии всю отельную обслугу.

И когда через полчаса, уплатив деньги, уладив все дела и пребывая в самом приятном расположении духа, я вошел в ресторан на ужин, ко мне приблизились два главных менеджера, одетые по случаю пятницы в длинные платья, сердечно поздравили с праздником джомы, то есть мусульманской пятницы, пожали руки и – что, не покривлю, сразило меня до глубины души – благоговейно поцеловали меня в плечо. Я видел прежде, что так приветствуют друг друга самые близкие и доверяющие друг другу мусульмане.

Я был искренне растроган. Я не ожидал такого теплого отношения к своей персоне только лишь из-за того, что в нужный момент нашел возможным не оскорбить, но поддержать религиозные чувства верующего человека.

Но с того дня и до самого конца нашего отдыха вся обслуга одаривала меня истинно братским уважением.

Особенно проявлялось это в отношении одного из поваров – толстого, важного, с вечно застывшим непроницаемым выражением на круглом усатом лице. Он нехотя оделял на ужине горячим толпящихся в очереди русских и немцев. Причем притворялся, будто не слышит или не понимает, и всегда клал в тарелку совсем не то, о чем его просили. Стоило же мне дождаться своей очереди, обратить на себя его взгляд, поклониться и сказать «хэллоу», как он радостно отвечал «welcome!!!”. Тут же расплывался в чудесной, неожиданной для такого сурового человека улыбке, и сам выбирал мне лучшие куски из возможных.

А ведь получилось все совершенно случайно. Я просто не хотел обижать кассира.

Который не был виноват в том, что он верующий. Как и я в том, что атеист.