Текст книги "Месть палача"

Разве стоит удивляться тому, что мусульмане сейчас под стенами города святого Константина, а уж точнее – под стенами христианской Европы!

Никогда не простит православная церковь и каждый из византийцев этой кражи. Ни одному из латинян. Ни ныне живущему, ни еще не рожденному.

И все же. Справедливость Божья, его великое милосердие и любовь к ближнему…

Это было в душе Каллиста с первого дня рождения.

Патриарх подслеповато оглядел длинную стену конюшни и множество людей, укрывшихся в ее тени.

– Пойдем, мой добрый Феодосий. Воздадим должное защитнику нашему.

– Воля ваша, светлейший патриарх.

– Воля Божья, – по-стариковски вздохнул патриарх.

Множество народа встало на колени при приближении опального патриарха. На колено опустился и могучий странник, отложив в сторону свою увесистую палицу.

– Рука Господа нашего была твоею рукою, карающую разбойников, сын мой, – ласково сказал Каллист, широко освящая крестным знамением и этого пилигрима и всю свою паству. – Ты, как былинный герой Дигенис Акрит сокрушаешь врагов и спасаешь слабых…

Патриах вздохнул и сдвинул седые брови. Уместно ли он сравнил этого латинянина с популярным в Византии героем песен и легенд? Но тут же улыбка вновь появилась на синих губах старика. В конце концов, богатырь Дигенис Акрит не чистой византийской крови. Он был двоерожденным – сыном дочери византийского военачальника и сирийского правителя-эмира. А этот бедняк и вообще может быть от земли пахотной. Что от такого ждать? Сегодня он защищает православных, а завтра с той же палицей выйдет грабить их.

– Я – патриах Каллист. Для православных такой же папа, как и тот, кто для вас… в Риме.

Каллист еще желал сказать, что папа Римский во многом и даже в названии самого себя многим обязан византийскому влиянию. Ведь слово «папа» берет свое начало от греческого слова «паппас», то есть «отец». Так в ранней греческой церкви называли первых епископов, а позднее всех священнослужителей. Но нужно ли это простому бедняку в выцветшем хитоне, залатанном гиматии[76]76
  Плащ.


[Закрыть] и в селянской шляпе на голове. Ему, конечно же, нужно другое:

– Чего просишь за свою храбрость?

«Хотя бы голову поднял. Полезна в такую жару соломенная шляпа с широкими полями. Но за этими полями, ни глаз не увидеть, ни душу разглядеть», – раздраженно подумал патриарх, и все же в голос ласково добавил:

– Говорят, ты пролил кровь, защищая меня и мою паству. Проси же и воздастся тебе на земле, моей милостью, и на небесах волею Господа нашего.

Но пилигрим хранил молчание. Понимает ли он по-гречески? Или все не сложит в своей огромной голове свои просьбы и желания?

– Ваше святейшество!

От громкого крика патриарх Каллист вздрогнул и быстро повернулся. К нему, в сопровождении нескольких воинов, приближался взволнованный хозяин поместья Мелесий.

– Что-то произошло. Что же? Что? – испуганно за спиной прошептал лекарь.

Патриарх вновь обернулся ко все еще молчащему пилигриму и положил руку на его широкое плечо:

– Ты подумай. Подумай и приходи за наградой. «Всегда, по справедливости мы должны благодарить Бога за вас, братия…», – начал, но не окончил стих из Второго послания к фессалоникийцам, Каллист. – Суета мирская… Ох, суета…

Патриарх перекрестил паству и поспешил на встречу к спешащему Мелисию.

– Говори, мой дорогой друг. Что за беды и напасть исказили твое лицо?

Едва отдышавшись, и вытерев ладонью пот с раскрасневшегося лица, хозяин икоса сказал:

– Только что прибыли мои люди. Они осматривали подходы к дому. Много новостей.

Патриарх оглянулся, и, увидев множество встревоженных взглядов, направленный на него, взял Мелесия под локоть:

– Пойдем. В прохладе твоей гостиной будет лучше слышно. Да и мыслить будет лучше.

* * *

Странно обряжается Мелесий. Сегодня он встречал, спешащего укрыться в его доме, опального патриарха в привычном для богатого византийца шелковом хитоне, подпоясанном роскошным, шитым золотом, поясом. Но при этом на ногах его были широкие турецкие шальвары, ниспадающие на венецианские мягкие сапожки, отороченные мехом. Сейчас на нем доспехи и оружие воина: греческий колпак[77]77
  Шлем с остроконечной тульей и чешуйчатой бармицей.


[Закрыть], итальянский нагрудник, одетый поверх сирийской кольчуги, разрезная кожаная юбка с металлическими накладками, как у всадников тюрков, и от них же, кривой меч, удобный в конном бою.

С первого взгляда и не определишь кто перед тобой – умный и расчетливый византиец, или удачливый в торговле венецианец, или грозный в бою турок. Кто он – сын изворотливого Пеландрия? Византиец, серб, турок?

Нет. Мелесий, выплавленный в горне постоянных войн и бед человечек проклятого века, металл, смешанный с золой, травинка, гнущаяся в ту сторону, в которую дует ветер. Чего ожидать от того, кто живет на перекрестке, на котором беспрерывно шагают враждующие армии. От того, кто не убирает стол и оружие, в ожидании то ли друзей, то ли врагов. Можно ли на такого положиться? Стоит ли доверять свою, и жизнь многих? Жизнь, которая стоит целого царства и она же, которая не стоит и медной монеты?

– Тащите его сюда.

По велению Мелесия к ногам, удобно расположившегося на софе патриарха рухнул окровавленный бродяга.

– Это разбойник. Один из тех, кто напал на ваше святейшество. Мои разведчики схватили его, убив еще троих. Он из пограничных отрядов. Этим дьяволам болгарский царь Шишман уже давно не платит. Вот они и разбойничают вместе с татарами, которых также нанял Иван-Александр, и которым также задолжал за полгода. С татарами понятно. Но вот вопрос – знали ли православные болгары, что подняли руку на христианского первосвященника? И вот он ответ – знали!

– О, Господи милосердный, за что нам бесконечные испытания? – тяжко вздохнул патриарх. – Осталось что-либо святого в душах человеческих?

Мелесий усмехнулся:

– Этот разбойник клянется, что ни за чтобы не напал на патриарха православного. Но… – хозяин икоса выдержал долгую и мучительную паузу. – Низложенный патриарх объявлен в Константинополе предателем государства и… веры! Более того. Люди из Константинополя дали задаток предводителю этих разбойников за поимку бывшего патриарха Каллиста. Теперь вокруг моего икоса собираются стаи этих диких собак, чтобы получить обещанное золото. Мы окружены.

Тяжелое молчание опустилось на уста всех присутствующих. Молчали растерянные епископы и приближенные низложенного патриарха. Молчали, глядя под ноги, суровые воины Мелесия и люди из его окружения. Затихли за дорогими занавесями дверных проемов готовившиеся подать вино и фрукты слуги. Даже тяжелые мухи умолкли, прилипнув к расписным потолкам.

– Значит, на это богопротивное дело у грешника Иоанна Кантакузина нашлись номисмы[78]78
  Золотые монеты Византии.


[Закрыть], – опустил голову Каллист.

– Нет. У василевса золота по-прежнему нет, – приблизился на два шага хозяин икоса.

– Это верно, – согласился патриарх. – Все оно ушло на вскармливание турецких волков. Все отдал, нанимая турецких всадников в желании продлить свое незаконное правление. Даже золота, присланного московским правителем Симеоном Гордым на восстановление после землетрясения собора святой Софии, не пожалел на этих детей дьявола. Святые деньги на святое дело, и те отдал своему зятю Орхану. Гореть Иоанну Кантакузину в вечном пламени ада!

Беззвучно задвигались старческие губы патриарха. То ли в молитве, то ли в проклятиях. И ведь было от чего каяться, и было кого проклинать. В тех проклятиях не забыл патриарх и самого себя, ибо и его вина в том, что турки разорили его страну, была не меньшей, чем самого проклятого Иоанна Кантакузина постоянно призывающего турецкие отряды под свои знамена. Ведь был и сам Каллист ярым приверженцем афонским молитвенником Григория Паламы, яростно дискутирующего с Калабрийским монахом Варлаамом.

Нравилось тогда Каллисту мысль афонского монаха о том, что смысл христианской жизни именно в опытном познании Бога и в соединении с ним. Эта идея победила непознаваемость Бога выдвинутое Варлаамом на церковном соборе два года назад[79]79
  Собор состоялся 1351 году.


[Закрыть], и узаконила целое течение среди церковников, правителей и народа Византии. Паламизм призывал к глубокому смирению и полному отрешению от действительности. Это должно было успокоить не только взбунтовавшиеся от государственного хауса и междоусобицы народные массы, но и примирить внешних врагов. Победившие в идеологической войне паламиты, вместе с Кантакузиным, не видели страшной турецкой угрозы. Они сеяли иллюзии, утверждая о том, что пройдет малое время и турки обратятся в христианство и станут новыми подданными империи.

В этом был уверен и сам Каллист.

Теперь он знает – паламизм сыграл злую шутку, поставив империю на грань жизни и смерти. К этой грани подталкивал государство еще совсем недавно и сам Каллист. Но Господь открыл глаза рабу своему и повелел то же сделать с заблудшими. А значит нужно низвергнуть Иоанна Кантакузина с его паламитами и возвести на трон Иоанна Палеолога и тем самым спасти государство и свою жизнь.

Свою жизнь… Свою жизнь…

Каллист трясущейся рукой пригладил седую длинную бороду и тревожно взглянул на своего хозяина:

– Ты уверенно говоришь, что это не золото узурпатора. Тогда… Что тебе известно? Скажи, если ты добрый христианин православной веры и душа твоя чиста.

И тут произошло неожиданное.

Крепкая рука Мелесия выдернула из рядов стоящих за ним человека в скромном убранстве и с силой обрушила его на мозаичный пол. Наступив тяжелой ногой на поверженного, хозяин икоса громко воскликнул:

– Пусть Бог покарает меня всей тяжестью своего гнева, если я не свершу справедливую месть.

– И против кого направлена эта месть? – растерянно спросил патриарх.

Вместо ответа Мелесий поднял с пола низвергнутого им человека и схватил его за горло:

– Вот так, собственными руками, я задавлю проклятого змея Никифора.

* * *

Патриарх Каллист в немом изумлении смотрел на перекошенное лицо только что задавленного руками Мелесия человека. Давно, ох, как давно на его глазах не убивали людей. Всегда Каллист противился насильственной смерти. Противился, как мог. Когда был слаб, в силу молодости и должности, убегал от мест убиения и долго молился. А когда стал силен, на вершине церковной иерархии, то мог и епископским посохом остановить богопротивное действие.

Было короткое время, которое особо порадовало патриарха. Ниспослал Господь всеобщую любовь каждого к каждому. Случилось это сразу после того, как Всевышний отозвал свой гнев «черную чуму», истребившую треть населения Европы. Создатель уже достаточно показал всю хрупкость человеческой жизни, и желал пробудить в каждом человечке бережное отношение к ней. И стало: обострились в душах людских человеческие, религиозные и мистические чувства. Очень многие – и те, кто работал в библиотеках или бежал в пустыни монашествовать, и те, кто пахал землю, или защищал ее, и те, кто правил или просто жил; каждый на своем месте пытался что-то сделать для мира и человечества. Гуманизм на короткое время заполнил головы и души выживших.

Но лишь на короткое время. Закружил, завертел сатана едва набравших сил людишек. И опять войны, разбой, кровь, убийства…

Давно, ох как давно, на глазах Каллиста не убивали людей.

Нужно было встать во весь свой немалый рост, разразиться молниями и громом, огреть убийцу патриаршим посохом и проклясть дерзкого, посмевшего перед очами самого предстоятеля[80]80
  Именование первого по чести епископа поместной православной церкви.


[Закрыть] православной церкви совершить самый страшный из грехов.

Но страх обхватил коленки некогда самого сильного и неугомонного из живших патриархов. Обхватил и даже не дал шелохнуться. И даже слово сказать!

А что если сильные руки Мелесия потянутся к самому патриарху? Но зачем ему убивать старика? Ах, да! Старика можно выгодно продать. Но зачем убивать посредника от покупателя? А что если… Ох, голова трещит. От жары, от беспокойств постоянных. Надеяться на милосердие? Божье? Людское? От кого – от византийца и дитя византийца. Ведь всему миру известна жестокость, лукавство и изворотливость византийца.

«Плащ каждого византийца одновременно подбит волчьим, лисьим и куньим мехом», – так говорят всюду, где побывала нога византийца.

Что он еще говорил? Ах, да. Никифор. Змей Никифор. Эпарх Константинополя. Некогда маленький чиновник явивший чудо. А теперь проклятый временщик. Такой же, как и те, чьи гнусные фигуры так часто затмевали василевсов и даже славу империи.

Эти доверенные лица божьих помазанников заново, на свой лад и присмотр, устраивали должности при дворе, меняли сановников, распоряжались казной, владениями короны, решали судьбы армии, войны и мира. А бывало и самой жизнью василевса.

Многим известна печальная участь Иоанна I Цимисхия, проведшего почти все свое недолгое царствование в походах. Однажды, проезжая мимо роскошных поместий на недавно отвоеванных у арабов землях, василевс посетовал, что он лично и его армия терпят множество лишений, а все попадает в липкие руки его паракимомена[81]81
  Спальничий.


[Закрыть] Василия Нофу. Временщику донесли об этих словах. Потом поговаривали, что именно за эти неосторожные слова Цимисхий дорого заплатил. Ведь вскоре он загадочно умер.

Когда свергли, по милости Господа, другого временщика евнуха Константина, то перед изумленным василевсем Михаилом V Калафатом заговорщики выложили полмиллиона золотых монет, что были обнаружены в тайниках всесильного советчика. А если вспомнить, что в присутствии временщика Феодора Кастамонита придворные не осмеливались садиться, будто в присутствии самого василевса Исаака II Ангела, то и вовсе задаешься мыслью, а не посланники ли самого сатаны эти временщики? Посланы они противником Божьим, чтобы опозорить и унизить власть василевсов. А так как властители помазанники Господа, то, следовательно, призваны воздать хулу[82]82
  Порочащие слова.


[Закрыть] на Всевышнего.

К тому же Каллист несколько раз сталкивался с этим Никифором еще до воздания ему почестей Иоанном Кантакузином. И каждый раз патриарх находил в душе этого человечка сатанинские огоньки. От того и не жаловал и отказывал от руки и от просьб. А теперь жизнь опального патриарха в маленькой руке этого Никифора. И… в огромных руках Мелесия.

– Не гоже… – едва смог выдавить патриарх Каллист, все еще не находя в себе сил, чтобы оторвать взгляд от посиневшего лица мертвеца.

– Знаю, светлейший, – звонко и не учтиво перебил пресветлого старца Мелесий. – Поспешил… Но такой гнев в душе моей… Наверное, ты сам желал его спросить. Но поверь, я достаточно с этим посланником побеседовал, чтобы все прояснить. Такой же посланник Никифора был в этом доме три недели назад. Он подолгу и в тайне беседовал с моим отцом. Так говорят слуги. А еще говорят, что отец умирал в тяжких мучениях. Крепкий телом и умом отец, после отъезда посланника Никифора стал как малое и слабое дитя. Он испражнялся кровью и корчился от болей в животе. И за что? За то, что смел перечить Никифору в присутствии василевса и не пожелал подчиниться воле этого безродного проходимца… А теперь… Теперь он еще смеет предлагать мне золото за того, кто желает низвергнуть в ад этого демона. Ведь мы желаем одного?

«Одного… – патриарх едва не усмехнулся. – Этот Никифор вскоре и сам сломит себе шею, падая с высоты. Цель для моих стрел выше. Но сейчас лучше показать лисью часть подкладки моего плаща».

– Его вина в моих страданиях и скитаниях. Пройдет малое время и с Божьей помощью мы низвергнем в гиену огненную и Никифора и ему подобных.

– Я помогу тебе светлейший в этом. А сейчас… Мои люди уже готовы к бою. Еще я послал за подмогой к сербам. К полудню ни единый враг не сможет преградить твой угодный Господу путь.

– Сообщи всем – я благословлю воинство на ратный труд.

* * *

Весть о том, что патриарх Каллист выйдет на великое благословление воинства мигом облетело всех собравшихся за стенами икоса. Герои многих битв, воины Мелесия тут же выстроились в стройные ряды, как когда-то в дни великих битв за веру христову и земли империи. Здесь же, на своих местах в строю, бесстрашные ветераны тагмы воткнули в землю острые, железные окончания копий, а на перекладины у острия самого грозного из оружий прикрепили по две восковые свечи. Справа от воинов разместились домочадцы, слуги и те из зависимых поселян Мелесия, что укрылись в надежном доме хозяина при появлении разбойников. Многие из этого крыла, ставшего на молитву, были вооружены. Те, кто находился на другую сторону от стройных воинских рядов, в основном держали в руках увесистые палицы и епископские посохи.

Едва на колоннадную галерею из дверей дома ступила нога православного предстоятеля по головам взволнованного народа пошли волны. Тут же на перекладинах копий вспыхнули свечи, отразившиеся на полированных шлемах и доспехах многочисленными звездочками. Столь многочисленными, как и те, на небесах, что набирали свет, прогоняя сумерки.

Едва удержавшись от широкого шага на краю ступени, патриарх Каллист не спешно перекрестил собравшихся, и громок выкрикнул:

– Не в добрый час собрал нас Господь на эту вечернюю молитву. Укрытые телами в доспехи, вы открыты душою пред нашим Создателем, и со словами веры и благодарности к нему, предстаем пред ним на коленях.

Мягко опустились на колени правое и левое крыло собравшихся. Дружно лязгнув оружием, на железо стал воинский центр. В нескольких шагах, позади их спин, опустились на одно колено чужеземцы христиане. За ними, едва не распростершись на земле, поклонились единому богу несколько мусульман.

Пред молитвой воинской замерло все живое. Даже ветер лег на выжженную траву, чтобы трепетом листьев и скрипом вековых стволов не нарушить торжественное молчание. Даже бессмысленные и бездушные цикады прекратили свое бесконечное пение. Даже сторожевые псы отвернулись от полной, ослепительно прекрасной луны, уткнувшись носами в сложенные передние лапы.

– Заступник мой и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него, – громогласно с долгим припевом привычно забасил патриарх Каллист. – Только он избавит от сети ловчей, от слова мятежного, под крылом его укрывшись, оружие отведет от тебя истина Его. Не убоишься от страха ночного, от стрелы, летящей во дни, от вещи во тьме приходящей, от страха и беса полуденного…

Чуть замер голос предстоятеля православного. Почудилось ему от леса шум печальный, да как будто вспыхнул пожаром длинный язык. Вспыхнул, погас, да опять вспыхнул. От того, еще трубнее зазвучал голос опального патриарха:

– …Не придет к тебе зло, и рана не коснется телес твоих, яко Ангелам Своим заступит Всевышний и сохранит во всех путях твоих ратных. На руках возьмут тебя, да не приткнешь о камень ногу твою, на аспида и василиска наступивши и попирая льва и змею…

А шум все нарастал. Теперь уже отчетливее были слышны приближающиеся звуки. То лязгало оружие, кричали сражавшиеся, молили о пощаде поверженные и страшно вопили раненые. Теперь уже никто из слушавших воинскую молебен не мог удержать в теле волнение. Только громкий и торжественный голос первосвященника приковывал колени к каменным плитам двора.

– …На тебя уповаю, на силу твою, что даст мне, прикроет и укроет. Воззовет ко мне, и услышу его: с ним буду в скорби моей и во славе его, долготою дней волю Его и явлю Ему спасение Его… Скажу Господу: заступи меня и убежище мое, и восславится имя его, и ныне, и присно[83]83
  Церков-слав. «всегда», или «непрерывно».


[Закрыть], и во веке веков. Аминь!

Молящиеся троекратно наложили на себя крестное знамение, и с видимым трудом, поднялись с колен. Не смея нарушить священнодействия, но явно заинтересованные, а многие и напуганные, они не тронулись со своих мест. Не теперь их головы не могли быть строго повернуты к первому из священников. Да и сам патриарх уже смотрел на то, как к уху, одетого в воинские доспехи Мелесия, припал один из его лазутчиков. Сам хозяин икоса, увидев направленный на него взгляд светлейшего гостя, коротко кивнул, приглашая в дом.

Оставшись с патриархом, и с немногими верными в огромном, богато убранном зале, Мелисий тут же в волнении заговорил:

– Даже не знаю, как определить те два известия, что принесли мои люди. Как оба весьма печальных, или… Может быть все же… что-то в этом и в облегчении вашего положения, пресветлейший… А может…

Хозяин икоса растерянно развел руками, потом в хлопке соединил кисти.

– Говори, – как можно спокойнее велел патриарх, но на всякий случай опустился на мягкую софу.

– В одно мгновение лагерь разбойников шишманов опустел. Они бежали вместе с татарами. Много убитых. Есть и плененные.

– Благодарю тебя Господи… – воздел руки к расписному потолку Каллист и тут же осекся.

«Нужно выслушать… Выслушать. Оба известия весьма печальных… Ахи и охи», – подумал патриарх и крепче сжал свой посох украшенный драгоценными камнями и с золотым верхом.

– Говори.

На этот раз Каллисту не удалось удержать спокойствие в голосе.

– Волки разогнали бродячих собак. Теперь у нас враг пострашнее, и, безусловно, сильнее. Одна надежда… Только она мелькнула в моей голове… Ведь у вашего святейшества остались добросердечные отношения с… османами?

– Турки – проклятые дети сатаны, – тихо застонал опальный патриарх.

В волнение Мелесий кажется не расслышал слов своего высокого гостя, и продолжил:

– Может быть, они согласятся, помятую добрые отношения, пропустить вас и ваших людей. Ну а я… Я и мои люди… Так уж, наверное, нам суждено. Примем бой, и будем сражаться, сколько сможем. Я точно знаю – теперь на помощь ко мне никто не придет.

В отчаянии Мелесий схватил с инкрустированного столика кувшин с вином и тут же надолго припал к его серебряному, выгнутой в виде лебединой шеи, горлышку.

– Я давно порвал с этими врагами государства нашего, – печально вздохнул Каллист. – К тому же… Ты сам сказал, что турки взяли пленных. Очень скоро им станет известно за кем и за какие деньги они охотились. Будь уверен; такой добычи османы не упустят. Так что уже через день-два я буду в цепях перед этим жалким выскочкой Никифором и его безбожным покровителем Иоанном Кантакузиным.

– И меня, и моих людей они не пощадят. Они и пришли мстить мне за то, что я потопил две их галеры. Это было месяц назад. Отец благословил меня и оружием и деньгами и людьми. Вне себя от радости, я смотрел на тонущие османские галеры, на идущих ко дну врагов и кричал им: «Вас отправляет в ад Мелесий, сын Пеландрия! Из воды и в гиену огненную! От мокрых будет много пара!». В том бою флотилия деспота Мануила[84]84
  Второй сын василевса Иоанна Кантакузина. Удачный политик и воин. О нем автор писал в книге «Проклятие палача».


[Закрыть] потопила четыре пиратские корабли. Я думал, что сражаюсь за христианскую веру, за своего василевса, за его сына, за свою землю. А все это еще приложилось обвинением против отца, и окончилось его смертью. Оказывается нельзя самостоятельно выступать против врагов Христа. А нужно всех воинов и золото передавать в руки проклятого Никифора на его усмотрение. Вот причина смерти моего отца. За это же завтра умру и я и мои люди. Эх, если бы я только мог на очень короткое время встретиться с этим змеем Никифором. Он бы непременно сознался бы во всех своих злодеяниях. В том числе и в том, что это его рука направила в этот дом смерть отца. Да и мою…

– Воинская молитва прозвучала, – отрешенно промолвил патриарх Каллист. – Все в руке Господа. Все в его воле. Ступайте. Думайте, решайте…

Каллист, как уставший от жизни старый пес, свернулся на кушетке и закрыл глаза.

Сколько он так пролежал патриарх и сам не мог бы сказать. Время от времени над его ухом склонялся его преданный монах-служка. Что-то просил, что-то передавал, о чем-то спрашивал. На все откликнулся старый священнослужитель. Даже на неуместную в таких обстоятельствах просьбу о вознаграждении. Ведь обещал патриарх наградить пилигрима католика за его умение и желание трощить разбойничьи головы своей увесистой палицей.

Слово патриарха священно. Даже гонимого и лишенного сана…

* * *

– Владыка! Проснитесь, Ваше Преосвященство! Началось. О, Господи, сохрани и убереги нас… Владыка!.. Владыка!..

Патриарх Каллист с преогромными трудами приоткрыл опухшие веки. Ведь всю ночь не спал. Думал о тяжком. Ворочался. Трижды пытался встать и выйти к людям. С огромным чувством облегчения в оконном проеме увидал, как стало светлеть небо, и даже углядел тоненькую розовую полоску – предвестницу солнечного дня. И надо же такому случиться. Только на мгновение прикрыл глаза и тут же провалился в бездну сна.

Снилось ли что? Скорее да. Но не помнится вовсе. Ну, и хорошо. И без того веки опухшие. А они такие от не добрых сновидений. И лицо отяжелело. И борода вовсе в склоках. Умыться, да причесаться, да натереть лицо мазью «Зои-василисы».

Каллиста даже передернуло, как и всякий раз, когда служка золотой ложечкой накладывал пахучую мазь на гладкое лицо предстоятеля православной церкви. При таком случае Каллисту всегда вспоминалось, что чудотворная мазь сотворена в душных покоях великой василисы Зои двести лет назад. Она же великая отравительница собственными руками изготавливавшая яды, погубившие поочередно четырех ее мужей – властителей могучей тогда Византии: Романа III, Михаила Пафлагона, Михаила Калафата и Константина Мономаха.

Даже в глубокой старости Зоя поражала своей красотой. На ее прекрасном лице не было морщин, гладкая кожа сияла белизной, а припухшие губы манили сочностью граната. День и ночь в ее покоях варились снадобья, стирались мази и выдавливались яды. От духоты и испарений замертво падали слуги. А василиса Зоя ставала все краше и краше.

Наизусть знает Каллист рецепт мази «Зои-василисы»: «Берутся финики давленые, слива сочная, мягкий изюм, мягкий инжир или сушеные смоквы. Луковицы лилии, сварив с медом, искроши, а затем соедини со всем, упомянутым ранее. Все это одинаково измельчив, добавь мирру и после этого пользуйся приготовленной мазью». Знает и каждый раз содрогается при нанесении волшебного средства.

Истинно волшебного, ибо нет на лице владыки глубоких морщин и всякой пакости, что уродует едва ли не каждое второе человеческое лицо даже в такой чистой и просвещенной державе, как Византия, в которой бани доступны даже нищим и чужеземцам.

Но… Не придется, наверное, уделить время нужному и важному. Еще никогда монах-служка не позволял себе притронуться к владыке. А сейчас… Сейчас он в великом волнении просто тащит за широкий рукав шелкового облачения своего патриарха.

– Что?.. Что? – вяло спросил уставший после сна (или не сна?) патриарх.

– Турки идут на приступ! – испуганно прокричал служка и неистово стал креститься.

– Турки… Ах, да… А где наш добрый хозяин Мелесий?

– Да уже с полуночи на воротной башне. Вас просит… Люди всю ночь молились…

Патриарх Каллист прислушался и удивленно пожал плечами:

– Что не так? Что так тихо? Ни людей не слышно. Ни петух не загорланит. Ни свинья не завизжит? Что? Что?

Еще молодой служка сморщился как печеное яблоко:

– Мелесий приказал всю живность вырезать. Сам, собственными руками оторвал головы своим охотничьим соколам. Воины, все люди едят вдоволь. От того молчат и… И… Что же будет? Что будет?..

– Так много турок?

– Что песку на берегу.

Каждый шаг Каллиста давался ему с превеликим трудом. Но не склонил он головы. Не оставил паству свою без крестного знамения. Ласково улыбался он коленопреклоненным христианам. Приветливо кивнул присоединившемуся к нему епископу Павлентию с боевым топором в руках. Ободрительно кивнул и другим священником, кто вооружился, чем мог. Только раз отвернулся, увидев под стеной конюшни удавленных мусульман. Желал сказать об этом, но заметив почерневшее лицо Мелесия, промолчал.

Едва поднялся владыка на воротную башню, Мелесий указал рукой на черную полосу поверх выжженной травы.

– Сейчас двинутся.

По его слову поднялись над траурной каймой многочисленные знамена, протяжно и дико завыли боевые трубы и раздались приглушенные расстоянием командные голоса. Знамена качнулись и поплыли над расширяющейся полосой.

– Все на стены! Лучники готовься! – громко закричал Мелесий и через мгновение растерянно: – Что за дьявольщина? Кто позволил? Закрыть!.. Закрыть!..

Тут же хозяин икоса бросился по деревянным ступеням вниз к почему-то открывающимся воротам. Подчиняясь грозному голосу, чуть открывшиеся ворота начали обратное движение, но это не спасло провинившихся стражников. Каллисий услышал крик, ругань и удары, которые со щедростью и продолжительностью отвесил Мелесий своим воинам.

Когда он вернулся на боевую площадку башни, взоры всех находящихся там были направлены на быстро удаляющиеся от ворот две человеческие фигуры. Заметив, как быстро они уменьшаются с каждым мгновением, Мелесий крикнул:

– Убейте их! Тот из лучников, кто поразит предателей, получит по золотому!

– Постой, мой добрый Мелесий, – поднял посох патриарх. – Я узнал этого человека. Хотя он и очень странно одет…

Тут же из-под руки владыки отозвался его верный служка:

– Это тот, кто просил вознаграждения. Он просил дать ему ткани, на которую он укажет, а также ножницы, иглы и нитки. Все это было у того купца, что пристал к нам в лесах Македонии. Вы дали согласие, и я уплатил купцу от вашей щедрости четыре перпера.

На удивленный взгляд Каллиста служка опустил глаза и виновато вздохнул:

– Вы же сами сказали: «Что ни попросит, дай». А этот человек долго осматривал ткани и выбрал шелк. Тот шелк синего цвета, что сейчас на нем. Другой ткани синего цвета не оказалось. А тот человек желал только синего. Ангелы… Демоны. Не знаю, кто ему помог, но он за ночь сшил себе эту странную одежду.

– Я видел такую синюю одежду, и этот бесовский цвет… – начал было епископ Павлентий, но хозяин икоса грубо прервал его.

– И я видел. В таком одеянии ходят жители северных земель. В такой же одежде был сожжен на ипподроме Константинополя османский маг и колдун, своим проклятием разрушивший город Галлиполь. Я собственными глазами видел, как в огне рассыпалась его плоть. Десятки тысяч людей видели, как свершилось справедливое возмездие. И что же? Это сам сатана нам его вернул? Или это сумасшедший, зло над нами насмехающийся? Я думаю все же, что это дьявол. Он взглядом и малыми словами велел стражникам отворить ворота. И те послушали его, погруженные в магию. На что он еще способен? Лучники…

Мелесий и сам схватил лук. Но прицелиться патриарх ему не дал.

– Опустите луки! – строго велел владыка. – Одному Богу известно, что в голове у этого человека. Он уже один раз спас нас от разбойников. А синий цвет… Я многократно видел картину, на которой изображен василевс Андроник I Комнин в одежде поселянина и с косой в руках. Так вот – на василевсе длинный хитон синего цвета. А еще, как одаривает милостынями этот василевс, сидя на троне в синем плаще. Так что синий – это угодный Богу цвет. К тому же… Если это дьявол, то вы напрасно истратите то множество стрел, что нам очень скоро понадобятся. Все по воле Господа. Все во власти его!