Текст книги "Правду славим"

Снежный десант

Новобранцы.

В начале ноября 1941 года бийский военкомат сформировал из четырёх сотен сельских парней отдельный пехотный батальон 14-й Сибирской стрелковой дивизии и отправил его разномастной колонной, кто, в чём был, на железнодорожную станцию города. Втолкнули необученных новобранцев в товарные вагоны без воинского обмундирования, без тёплых вещей и без продовольственного пайка. Прицепили вагоны к воинскому эшелону и отправили его к Москве.

Ни холод, ни отсутствие постоянного трёхразового питания, ни скотские вагоны, в которых словно на живодёрню везли молодых бойцов, ни грубость и безразличие воинских чинов, не обижали и не унижали сынов Алтая, привыкших к невзгодам. Понимали они, что всю страну, поднявшуюся на справедливую войну, не так-то просто в кратчайший срок обеспечить всем необходимым, кормили раз в день и то ладно. Но были среди всей этой массы молодые ребята, в общем-то, не плохие, а просто «гоношистые», которым страсть как не сиделось на месте. Хотелось им с комфортом ехать – сытно есть и водочку пить, вероятно, плохо осознавали, что на войну, а не на прогулку едут, или хорошо осознавали и думали, что погибнут, но как бы то ни было, покидали они на стоянках эшелона свой вагон и бродили в поисках съестного и спиртного. Забыли, или не хотели помнить, что запрещалось бойцам не только удаляться от своего состава, но и выходить из вагонов, даже если их загоняли в тупик. До Урала ехали, всё благополучно разрешалось – покупали, выпивали, а как в европейскую часть России въехали, как осмелились несколько таких ребят приблизиться на какой-то остановке к вокзалу, как тут же их «повязал» патруль, а потом на виду у всего эшелона, для острастки и по законам военного времени расстрелял.

Голодные, измотанные долгой дорогой в холодных вагонах прибыли алтайские ребята на станцию Подольскую. Построили их, и направили колонной на окраину старинного города Истра.

Снег глубокий, редкость даже в таежных краях, идти тяжело, на ногах изношенные ботинки и редко у кого сапоги. И никому нет дела до одетых по гражданке да с сидорами за спиной сибирских парней. Прибыли, разместили возле барака. Бедолага комбат – капитан Волков, сунулся в одно место, в другое, третье, везде один ответ:

– Одеть, обуть и вооружить ваше подразделение нет никакой возможности. Ждите приказ.

А какой и когда – неизвестно!

Разожгли костры никому не нужные парнишки, отогрелись и в поисках еды разбрелись. Большая часть алтайских парней, будучи верующими в душе и крещенными, узнав, что рядом Новоиерусалимский монастырь, обратилась к командиру с просьбой отпустить их на несколько часов в ту обитель и помолиться Богу.

Комбат выполнил просьбу своих бойцов, но перед этим сказал:

– Два часа не больше и бегом обратно. Не дай Бог, кто из высшего начальства нагрянет, ни вам, ни мне головы не сносить! Время военное, сами понимаете, да… – подумав, – не каждый и поймёт вашу душу, Бога требующую.

И надо же случиться тому, чего опасался комбат. Через час после того как ушла часть его подразделения в монастырь, подъехала к бараку чёрная легковая машина. Парни, оставшиеся в батальоне, своим делом занимающиеся, особого внимания на неё не обратили, мало ли кто из военных чинов подъехал, только когда из неё вышел офицер НКВД, насторожились. И не напрасно. Как выяснилось позднее, он был не просто чекист, а начальник Подольского НКВД в звании майор, что по меркам с другими военнослужащими равнялось званию полковник.

Рядовые солдаты, ещё несколько дней бегавшие по деревенским улицам, к представителям этой организации особых симпатий не питали, но относились с должным уважением. Оно и понятно, фильмы, газеты и наглядная агитация, показывающие как доблестные чекисты обезвреживают шпионов и диверсантов, доказали народу нужность этих людей, и то, что им дозволено было вершить суд над врагами, основной массой советских людей воспринималось как справедливая законность.

Появление чекиста, вышедшего из машины в новой форме, ростом метр с шапкой, но зато на высоких каблуках хромовых сапог, насторожило новобранцев не тем, что уж больно строг был весь его облик, а тем, что очень сильно он отличался от тех чекистов, которых показывали в кино и которые смотрели с плакатов.

– Эта личность не из той породы настоящих чекистов, которые с врагом бьются, не жалея сил и жизни, а выскочка и карьерист, – подумали простые парни, поняли это каким-то внутренним чутьём и были близки к истине.

Подошёл офицер НКВД к молодым парням, брезгливо оглядел их и как рявкнет:

– Это что ещё за табор, откуда, кто командир? Растудыт вашу мать, засранцы вонючие, сброд поганый! – и так далее и тому подобное, с полным осознанием своей важности стал изливать из своего поганого рта этот офицер грязные помои на оторопевших, ничего не понявших ребят, прибывших честно исполнить свой долг перед отечеством. Излив злость и ненависть на необученное, не обмундированное, безоружное воинское подразделение сибиряков, схватил маленького щупленького паренька за лацканы его телогрейки, и стал трясти с таким остервенением, как будто хотел вытрясти из него душу. Удовлетворив свою гнусную сущность, оттолкнул от себя парнишку и, высокомерно посмотрев на притихших, испуганных сибиряков, с чувством исполненного долга приосанился, сплюнул под ноги и, отвернувшись от них, подбоченился и крикнул:

– Комбат, ко мне!

Попытался было комбат защитить своих бойцов, но ничего у него не получилось. Сказал:

– Товарищ майор, батальон только что прибыл из Сибири. В Бийске, не по моей вине был не обмундирован. Куда ни обращался, везде говорили, что по прибытии на место назначения получим обмундирование и оружие.

– Ещё больше разгневался майор и понёс матом уже на комбата, а потом приказал построить подразделение.

Построил комбат батальон, провёл поверку личного состава, и выяснилось, что больше половины бойцов отсутствуют. Все православные в монастыре на молитве, а в строю только алтайские староверы, не приемлющие никонианскую веру.

Комбату новый выговор от НКВДешника, а когда узнал, что в строю только староверы, в бешенство пришёл и с яростной злобой заорал:

– И это защитники?! Да это же недобитки раскольники! Сброд поганый! – и с ехидной улыбочкой на узких губах к парням гневно обратился. – Ну что, не спасли вас скотов кержацкие скиты, тайные жилища среди гор и тайги, всех вас оттуда воевать выковырнули и выкурили. Будь моя воля, я бы всех вас вместе с Богом вашим живыми в землю закопал, твари грязные! Отожрались на своих заимках, ишь ты… бороды поотращивали, суки! Сейчас я их вам быстренько укорочу. Подбежал к левому флангу батальона и упёрся взглядом на Степана Куранова – руководителя общины староверов в селе Карагайка, старшего сына Ивана Семёновича Куранова. Стоит, зацепившись на нём взглядом и, вероятно, о чём-то думает, но, видать, мысль его коротка была, так как секунд через пять разъяренно брызнул слюной:

– А это ещё что за чудище бородатое? Образина поганая? Леший, что ли? – и рукой в кожаной перчатке ухватил авторитет мужчины старой веры – бороду Степана.

Бородища у Стёпки что надо, густая и чёрная, аккуратно ухоженная, – всей личности мужчины придавала статность и уважение. Куранов не робкого десятка оказался и был на голову выше сотрудника суровых органов, хоть тот был обут в сапоги на высоких каблуках. Да и сорок четыре года, для таёжника, уроженца Алтая, что ни на есть зрелый возраст, а главное, хватка у этого деревенского мужика была особая. Срочную службу проходил на границе с Японией, где освоил рукопашный бой какого-то особого направления. Так вот, нарвался чекист на человека не из робкого десятка, парни даже и не заметили, как Степан молниеносно перехватил кисть вояки карательных частей, да так сильно сжал её, что обидчик, возопив от боли, разжал свою клешню и назад отпрянул. Пятясь, запнулся и упал, при этом угодил мягким местом на кучу из мотков ржавой колючей проволоки, неведомо, когда и кем здесь брошенной. Ужалила его спираль своими колючками, дернулся начальник, блестящими тонкими перчатками машинально оперся на острые шипы, да так, что кровь брызнула из-под кожаных изделий. Взвыл от боли, подскочил, колючки штаны ухватили и порвали их на заднем месте, благо из добротной толстой ткани были сделаны, иначе бы и из ягодиц чекиста хлынула кровь, а так, только трусы белые в синий горошек на его толстом заде высветились.

Произошло всё это настолько быстро, что всем, кто стоял в строю, показалось, что сотрудник госбезопасности всего-то руку протянул к лицу воина, как тотчас же неведомая сила отбросила его на груду колючего металла. Строй замер, многие подумали, погибель их пришла, а Степан стоит и спокойно крестится, судя по губам, молитву какую-то читает.

От стыда, или от неожиданности майор НКВД растерялся, утратил запал злости и ненависти, скукожился, плечики узкие сжал и вроде даже ещё ниже ростом стал. Испугался и, вероятно, подумал: «А что если взбунтуются староверы, народ он дружный, раздавят, в лепёшку сожмут и мокрого места не останется на свежевыпавшем снегу». Изменил тон разговора и уже спокойным голосом приказал комбату, чтобы тот через три часа построил весь батальон. А если хоть одного бойца не досчитается, то капитана Волкова разжалует до рядового, а весь его батальон под трибунал.

Вот так влипли алтайские новобранцы в большую неприятность и не по своей вине, а по причине разгильдяйства начальства свыше. И всё же этот случай раскрутил маховик дальнейших действий. Через полчаса нашли для новых бойцов ботинки без обмоток и шинели, правда старые и не по размеру, но всё военного образца. Вместо обмоток, что утепляют ноги солдата выше ботинок, выдали медицинские бинты.

Сняв тёплые домашние телогрейки и тулупы, облачились бойцы в тонкие гимнастёрки и шаровары, сунули руки в рукава шинелей, вероятно, пошитые ещё при царе Николае II, натянули на ноги ботинки и сразу сковал их мороз, да так, что по телу рябь побежала. Какую же защиту от холода могла дать старая побитая молью шинель и ботинки на босые ноги?! Никакую! А снег по колено, ветер морозный его вьюжит и всё холоднее с каждой минутой становится. Надеть бы солдатикам под бумажную гимнастёрку тёплую домашнюю одежду, да только всю её забрали, погрузили в кузов машины и увезли неведомо куда. Что делать? Кто-то из старообрядцев вспомнил, что за год до войны приезжал в эти места к брату, тот служил в отряде по охране монастырских складов. Сказал единоверцам: «В монастыре монашеской одежды со времен царя Петра хранится огромное множество. Все одежды добротные, плотные и тёплые. Не замерзать же нам, братья! Да и неизвестно, сколько ещё здесь пробудем».

Недолго совещались староверы, отправили на разведку пару человек, и точно, нашли своего земляка охранника. От него узнали, что склады уже с неделю как не охраняются, и чёрной шерстяной одежды с подкладом на зимнюю пору, не только на батальон, на дивизию хватит. Среди этих одеяний оказался фасон, что шился по образцу старой веры. Рукава узкие, а не расклешенные, как у нынешних представителей православной церкви, так что через час все бойцы староверы оделись в эти черные одежды и уже не тряслись от холода.

Командир батальона понимал, что злопамятный чекист наверняка найдёт причину отомстить ни в чём не виновным людям. Так оно и произошло. Поступил приказ из ставки Верховного, суть такова, что в нескольких километрах от Истры передовые немецкие части уничтожили полк московских ополченцев и остатки стрелковой дивизии. В общем, фронт оголился почти на пять – шесть километров. Двинули бы фашисты и дальше, только глубокий снег для пехоты и техники стал временной преградой. Снегопад в начале ноября 1941 года в Московской области, а в месте прорыва особенно, навалил под три с лишним метра. Еще несколько часов и немецкое командование наверняка найдет нужную технику и, используя полное отсутствие наших войск, двинет всю армаду на окраину Москвы.

Вот тут-то обиженный начальник Подольского НКВД доложил наверх, что из Сибири прибыл не просто батальон, а батальон десантников, готовый к бою. Сказал, имея в виду подразделение капитана Волкова: «Перебросить эту часть ничего не стоит на аэропланах, которых в достатке на Подольском аэродроме». Штабисты быстро всё это оформили нужным приказом: «Используя авиатехнику, батальон десантников немедленно загрузить в самолеты и десантировать в район прорыва немецких войск».

Довели штабисты до капитана Волкова приказ Ставки, сказали: «Прыгать будешь без парашютов на противотанковые рвы под небольшой высоткой, снега там намело несколько метров, это смягчит падение».

С парашютами произошла некоторая, мягко говоря, несуразица. Ушлые интенданты, предполагая поражение наших войск, продали их спекулянтам. Как ни как самый, что ни на есть, чистый шелк, любая баба на бельё или платье с руками оторвёт. Документы в неразберихе первых дней войны, естественно, уничтожили.

Одно утешение необстрелянным, необученным новобранцам – оружием и боеприпасами их обеспечили сверх нормы. Кроме того, каждому выдали по семь банок настоящей тушенки, изготовленной в родном городе Бийске, а в придачу по две банки сгущёнки. Обеспечили всем, потому как боялись, что бойцы могут устроить бунт или иное массовое неповиновение, как показано в фильме «Броненосец Потемкин». Правда, в фильме из-за гнилого мяса кишащего опарышами, а здесь совсем иное. Такое, которого ещё ни в одной армии не было, и которое ни в одном воинском уставе не прописано – прыгать в логово врага с самолета без парашюта.

Для поднятия духа дали всем по двести граммов чистого спирта, кроме того для поднятия настроения какой-то капитан сказал:

– Выкатим для вас, бойцы, несколько бочек спирта и сбросим их в точку вашего десантирования.

Действительно, через десять минут подъехал грузовик, и выкатили из него три бочки.

Среди новобранцев народ разный, как по вере, так и по безверию, как по возрасту, так и образованию. Мужички, что к спиртному неравнодушные, быстро сообразили, что нужно сделать, чтобы не утерять столь ценный груз в глубоком снегу. Невзирая на замечания политрука, сняли несколько кумачовых транспарантов с большевистскими призывами, от которых на каждом строении в глазах пестрило, и обмотали этими яркими полосами емкости со спиртом. Сообразили, что красный шлейф в несколько метров будет прекрасно виден на белом снегу, и он укажет на место падения бочек.

Идут солдатики по полю, впереди самолёты, мандраж у каждого, даже те, кто спирт выпил, вмиг протрезвели. Понимают, не прыгнешь – расстреляют, прыгнешь, авось поживешь ещё.

Подошёл батальон к самолётам, замер. Команду ждёт, а мысль у всех бойцов одна на всех: «Возможно, последние минуты белый свет вижу».

Всеобщее волнение, боязнь смерти и жажда жизни, того и гляди проломят силу приказа и побежит один, затем другой, третий. Побегут, – расстреляют, сзади заслон из таких же, как они солдат, и у них тоже приказ. Спасло то, что неожиданно из рядов солдат, обреченных на смерть, спокойной твердой походкой вышел Степан Иванович Куранов, повернулся к молчаливому, отягощенному страхом строю и четким голосом проговорил:

– Други мои, соотичи, единоверцы! Господь через свои страдания дал в наш мир Крест. Крест, против которого любая дьявольская вражья сила теряет свою мощь! Наши первые прославленные апостолы свершили великое движение вперед и вверх к осознанию Создателя Мира! Примером своим повели за собой вначале малую, а затем большую лавину людскую к восприятию и пониманию Бога. Так неужели мы, освященные через крещение этим великим апостольским подвигом, не свершим, за дарованную нам вечную жизнь, как в этом мире, так и небесном, главное дело нашей жизни, – уничтожить врага, посягнувшего на нашу русскую землю! Нельзя завоевать страну, над которой никогда не исчезает светило Божье. Сегодня на закате солнца многие из нас уже полягут на поле брани, но сияние небес в это время утренней зарей окрасит наши родные сибирские просторы, и лучи восхода принесут весть, что мы, сыны этой малой Родины, достойно почили за землю русскую!

Прикомандированный к батальону политработник, который потом так и остался на аэродроме, вдруг ни с того ни с сего громко прокричал:

– Ура, товарищи, сибирякам – спасителям Отчизны!

Командир батальона сказал:

– Бойцы, земляки! В предстоящей сече врагов больше, чем нас, но мы по-русски скроены, а это уже рать.

Далее Степан Иванович Куранов попросил разрешение свершить молебен перед схваткой с врагом. Подошло вначале человек тридцать – сорок. Остальные, поняв причину, что старообрядец собрал своих земляков для свершения нужного Богослужения, потоптавшись три – четыре минуты, примкнули к этой небольшой группе людей, уже творивших молитву. Одиноко стоявший в стороне командир батальона капитан Волков, невзирая на попытку со стороны какого-то партийного начальника остановить происходящее, встал в один ряд с православными. На громкий осуждающий выкрик какого-то военного чина в адрес Волкова: «Куда ж ты смотришь, командир!?» – Волков, не оборачиваясь, ответил: «Смотрю туда, куда и все православные, наверх, где Всевышний восседает».

После совершения молитвы к батальону подошёл командир звена, посмотрел на пацанов, вздохнул тяжело и сказал комбату:

– Самолеты над этим местом снизятся до 30 – 40 метров, а потому падение будет скользящим. Больше ничего не могу для вас сделать, прости, браток!

После чего капитан Волков скомандовал: «За мной!», – а не как некоторые равнодушные к своим подчинённым командиры «Вперед!».

Обращение Куранова к землякам, и общая молитва настроили бойцов на бой и придали им храбрости, все дружно погрузились в самолеты.

«Чёрные ангелы».

Природа для себя, очевидно, этот день выходным выбрала. Раскалённое солнце, отражаясь от искрящегося снега, слепило всех, кто был в этом необъятном снежном просторе. Любой, кто пытался открытым взглядом посмотреть на сверкающую ширь русского поля, терял ориентацию в пространстве, кроме того, всё, что виделось ему секунду назад, застилалось плотной яркой пеленой. Безоблачное небо чистейшей голубизны, белейшие снежные сверкающие кристаллики на земле и тишина необычная.

Немцы в своих окопах пригрелись у малых печек, разомлели, расслабились, знали, что в полосе их наступления русские войска находятся на удалении тридцати – сорока километров и не обладают какой-либо серьёзной наступательной силой, но главное, что успокаивало немецких головорезов, – это глубокий снег. Они даже эходозоры, специальные радиоприборы, улавливающие звуки самолета, не выставили, а только два – три часовых порой выглядывали из-за бруствера в сторону города Истры. Сидели немчики, в своих окопчиках и посмеивались над русскими воинами.

Только откуда-то вдруг появилась стая воронят. Молодое пополнение вороньей стаи ещё с осени готовилось к перелету в теплые края, но громы войны нарушили порядок, установленный природой. Сбились птицы в стаю, и как бы предчувствуя пиршество, прилетели к месту предстоящего боя.

И началось. Сначала лёгкое жужжание, затем непонятный, далекий гул. Высунули немцы головы из окопов, вертят ими из стороны в сторону, а яркие лучи солнца и ослепительный снег мешают им увидеть и понять причину непонятных звуков. Страшно им стало от непонятного гула, а тут ещё из тёмных блиндажей выскочили другие Гансы, Курты и Иоганны, задрали головы вверх и ослепли от солнца. Паника, неразбериха, толкотня и ужас наполнили безбожные души фашистов. А над ними уже низколетящие краснозвёздные самолёты появились, и из чрева их прямо на головы фрицев стало сыпаться нечто похожее на огромных черных птиц. И кричат те чёрные птицы диким человеческим голосом «У-у-а-а-а!.. У-у-а-а-а!.. У-у-а-а-а!..»

– Ангелы! Черные небесные ангелы! – взвыли фашисты и побросали оружие.

А русские воины, обряженные в чёрные монашеские одеяния, падают и падают, кто на передовую, кто в окопы, кто дальше, и вдруг красное кровавое полотнище, привязанное к бочкам со спиртным, со страшным гулом падает в снег, потом другая и третья. Всё это живое и неживое разноцветие с громким шелестом, хлопаньем, уханьем плюхается в пышный снег и выбивает из него густые снежные фонтаны струй и брызг. И протяжный гул звуков и голосов.

Фашисты, онемев от увиденного, разинув в испуге перекосившиеся рты, забыли, где они и кто они. Стоят, глазами моргают и не знают, что ожидать дальше, некоторые от испуга даже оружие из рук выпустили.

И вдруг из снежных глубин, из мест, где минуту назад взрывался снег, стало выныривать нечто чёрное с наполненными кровью человеческими глазами и жутко кричать страшное «А-а-а!.. Ё-ё-ё… твою!.. У-а-а-а!..» В руках одних Нечто длинное, сияющее серебром острого наконечника – винтовка, в руках других Нечто ужасное истинно русское оружие – сапёрная лопатка. Через миг дикое «А-а-а!.. Ё-ё-ё… твою!.. У-у-а-а-а!» слилось в единое мощное, громогласное «Ура-а-а!» и понеслось на онемевших от ужаса фашистов.

Сошёлся батальон русских ангелов в рукопашной с немчурой, окопавшейся на русской земле, и полилась человеческая кровь на белый снег, окрашивая его рубином. Мат, крик, выстрелы и предсмертные стоны, как подношение последнему мигу жизни зависли над полем битвы. Только не вписывались в эту битву пять отщепенцев из числа русских недисциплинированных солдат, которым более люба была кружка спирта, нежели бой с врагом. По красному полотнищу узрев в глубине передовых вражеских позиций место падения емкостей с горячительным, забыв про все опасности, надеясь на русское авось, словно быки на красное, ринулись спасать сие добро. Немцы, не понимая причины порыва этой кучки «черных ангелов», напуганные их необычным нашествием, ожидая, вероятно, небесного грома и молний, бросили позиции второго эшелона и в страхе разбежались по всему полю, часть фашистов спряталась в блиндажах. Тех, кто был на поле, бойцы батальона перестреляли, кто спрятался в блиндажах, закидали гранатами. Дурость любителей выпить привела к неожиданной победе над врагом.

Скоротечен был бой, за тридцать – сорок минут немецкие позиции были заняты русскими воинами. Из четырехсот пятнадцати бойцов батальона погибло девяносто человек, раненых оказалось тридцать семь. В штабе дивизии каким-то образом узнали о победе батальона над фашистами, выслали для установления связи связиста. Доложил капитан Волков о положении дел в батальоне, о его потерях и численном составе, думал, воспользуются вышестоящие командиры его победой и разовьют наступление, только на этом всё и кончилось. Не знал капитан, что у советских войск нет сил для наступления. Остановил фашистов, задержал на час наступление фашистских войск и за это спасибо ему и его бойцам.

Раненые были отправлены в тыл, среди них оказался и Степан Куранов.

В медсанбате, чуток оклемавшись, Степан приподнялся на кровати и случайно встретился взглядом со своим соседом по палате. Лицо бойца искаженно от боли и безысходности, вместо рук обрубки в красных от крови бинтах, манит ими к себе, шепчет что-то, а голоса не слышно. Пригляделся к нему Степан и понял, что рядом с ним лежит майор НКВД, который теребил его бороду, который на лютую смерть бросил.

Удивился солдат такой встрече, а позднее узнал, что майор от незначительных уколов ржавых колючек, получил заражение крови. Руки ампутировали по самые локти. И так жалко стало Степану этого искалеченного человека, что пропало у него зло на него – несчастного. Смотрит на майора, на губы его что-то жалобно шепчущие, на слезы, что щеки омывают. Видит взгляд умоляющий, будто бы он – Степан его последняя надежда во всем мире. Пересилил свою немощь Степан, встал с постели, подошёл к майору и наклонился над ним. Слышит сквозь рыдание: «Найди священника, исповедаться хочу».

– Вот те на, Савл новоявленный, гонитель нашего Господа из легиона железного Феликса, тоже обрел веру в Бога! – удивился Степан. – Хотя… может, в чем-то и была его правда, потому как надо было кем-то заткнуть тот участок от неприятельского прорыва. Да скажи он нам по-человечески, по-доброму, не пугая трибуналом, желанием выдрать бороды у верующих людей и не проклиная Господа, неужто мы усомнились бы в надобности требуемой жертвы? Нет!»

Припомнил Степан разговор оскорбленных староверов, что кара небесная настигнет богохульника. Сказал мысленно:

– Эта колючка, не что иное, как шипы венца тернового на голове Исуса Христа. Не я тебя на твой путь направил, сам его избрал, но ненависти и злобы у меня к тебе нет. – Сказал, прямо смотря в глаза майора. – Как же вы, товарищ майор, помощи творца испрашиваете, а сами, поди, и не крещены?

На ладан дышащий человек, еле слышно ему ответил:

– Расстегни рубашку мою, солдат, увидишь, что там.

Выполнил просьбу Степан, и увидел на груди человека крестик нательный. Тяжело было ступать ногами израненному Степану, но всё же вышел из медсанбата на улицу и, надо же, навстречу батюшка с наперстным крестом поверх одеяния священнослужителя.

Пришёл священник к умирающему майору. Исповедался человек, а как отошел в иной мир, истинно покаявшимся в грехах своих, лицо просветлело и обрело благодатный и спокойный вид. С тех пор Степан ещё более уверовал в силу и справедливость суда божьего.