Текст книги "С мыслью о…"

Два взрыва

Первым погиб Юрий Маленков, Виктор Караваев мог стать вторым.

Из двухсот сорока выпускников общевойскового командного училища распределение в КДВО и ЗабВО получили две сотни молодых лейтенантов.

Кратко.

Что не поделили неразлучные друзья СССР и КНР, и кому в драке досталось больше синяков, не берусь выяснять, пусть этим занимаются историки. Помню лишь то, что советская пропаганда всё свалила на территориальные притязания Китая. Яблоком раздора послужил якобы остров Даманский. Уверен, всё намного глубже! Скажу лишь то, что в драке обе стороны получили не только синяки.

Оголтелые хунвейбины и дзяофани, размахивая цитатниками Мао, тысячными толпами катили на нашу дальневосточную границу. Провокация? Наглый вызов на локальную войну! Чего добивались китайские власти? Огня с нашей стороны! Но отвечать на провокацию огнём наши пограничники не имели права. Тогда хунвейбины, вложив в нагрудные карманы цитатники Мао, взяли в руки оружие и первыми открыли огонь.

Война с КНР была короткой, но как любая война с кровью.

Сейчас они ведут тихую войну, заселяя нашу территорию под видом коммерсантов и рабочих. Даже в маленьких провинциальных городах России их уже тысячи, а если к ним прибавить выходцев из средней Азии и Кавказа, то эти тысячи увеличатся многократно. Лет через пятьдесят русский народ рассосётся в их среде и будет внесён в красную книгу. А президентом будет какой-нибудь бывший хунвейбин или исламист.

После войны обстановка на дальневосточной границе с Китаем оставалась сложной и напряжённой на протяжении нескольких лет. Большую часть выпускников военного училища 1970 года, – молодых лейтенантов, направили в КДВО для усиления границы с Китаем и буквально с первых же дней кого-то из них откомандировали на пограничные заставы для рытья капониров для техники и окопов для пехоты, кого-то на полигоны близ границы, а кто-то сразу приступил к полевым занятиям или принял участие в полковых учениях.

Вспомнился многосерийный фильм «Таёжный роман».

В этом фильме командир роты раскатывает, где и когда ему вздумается на газике командира полка. Мало этого, оказывается он ещё и контрабандист, а его жена любвеобильная стерва. Лейтенанты не просыхают от спиртного и бездельничают. Солдаты предоставлены сами себе. Начальник солдатского клуба в карты проигрывает музыкальные инструменты! Стрельба, взрывы, дуэль. Полнейший беспредел!

Какой олух поставил тот фильм? Что за чушь он нагородил в нём? Только человек с бредовыми мыслями, ни дня не служивший в армии мог такое слепить! Слепить то время, когда на границе была сложнейшая обстановка. Когда солдатам не давались увольнительные, а офицеры не имели права отлучаться из воинской части, не поставив в известность вышестоящего командира.

Так вот. Взводные тех лет практически не имели личного времени. Если часть находилась на постоянном месте расквартирования, то к подъёму роты он должен быть уже во взводе, а из казармы уходить лишь после вечерней поверки личного состава, после отбоя. Учения, стрельбы и боевая подготовка с взводом только в поле, в любое время суток, при любых погодных условиях. Выходные для офицеров? Два дня в месяц, да и то не каждый! А ведь у многих из молодых лейтенантов были жёны, у некоторых дети! В фильме «Таёжный роман» показано, что большая часть офицерских жён была неверна своим мужьям. Бред! Народ посмотрел этот фильм и заговорили об офицерских жёнах как о самых отъявленных сучках. Глупость, вздор! Преданнее нет, не было, и не будет у офицеров подруг, чем их жёны!

В один из осенних дней 1970 года, лейтенант Маленков отрабатывал со своим взводом броски гранатой. Всё шло по расписанию. Первое отделение выполнило упражнение, второе выполнило. В третьем отделении нерасторопный солдат выдернул чеку, испугался и бросил гранату себе под ноги. Секунды и… взрыв. Погибнет не только нерасторопный солдат, часть отделения, но и он – командир взвода. Решение созрело молниеносно. Юра накрыл гранату своим телом. Раздался приглушённый взрыв. Тело вздрогнуло и в нём перестало биться сердце молодого лейтенанта Маленкова. Юра погиб, исполняя свой долг. Лейтенант Караваев мог положить взвод по своей глупости.

В перерыве занятий по тактической подготовке кто-то из солдат его взвода нашёл на полигоне металлическую банку тёмно-зелёного цвета и принёс её лейтенанту.

– Товарищ лейтенант, что это такое? – спросил его солдат.

– Понятия не имею! – ответил командир взвода. – Похоже на банку с краской.

– Давайте вскроем и посмотрим, что в ней! – предложил кто-то из стоящих рядом солдат.

Лейтенант был не против, его тоже заинтересовала эта банка, и хотелось посмотреть, что внутри. Дал своё согласие на её вскрытие.

– Банку окружили всем взводом, кто-то из солдат рубанул по ней сапёрной лопаткой. В открывшемся разрезе показался порошок цвета серы.

– Давайте подожжём! – поступило новое предложение.

Лейтенант оказался сговорчивым. Нашёлся смельчак, сунул в порошок зажжённую спичку, вторую, третью. Никакого эффекта. С четвёртой или пятой попытки порошок задымился. Взвод, плотным кольцом окруживший банку, с интересом смотрел на вьющийся серый дымок. Через минуту раздался оглушительный взрыв. Дым, плотный, густой дым заволок весь взвод. Никто не мог различить в нём даже своих ног, не говоря о том, чтобы увидеть рядом стоящего человека. Жуткая тишина! В космосе, вероятно, громче, нежели было в тот миг, когда серый дым окутал взвод!

– Всё! Дым рассеется, и кружочком – справа и слева от меня лежат мои солдаты! – первое, что пришло в голову лейтенанта.

Через минуту он увидел контуры отдельных солдат. Ни звука.

– Это ещё ни о чём не говорит! – подумал он. – Возможно, кто-то лежит бездыханный!

Плотный серый дым стелется по земле на уровни пояса и скрывает всё, что ниже, землю и траву, а на траве, может быть, разорванную человеческую плоть и кровь. Гнетущая тишина!

Через некоторое время сквозь дым показалась трава.

– Все живы? – спросил лейтенант.

– В-в-с-се-е! – ответил кто-то, заикаясь.

На сердце отлегло. Так Лейтенант Караваев получил первый урок: – не прикасаться к тому, что лежит на полигоне.

Позднее он узнал, что та банка была имитатором ядерного взрыва. Прошли годы, тот случай лейтенант не забыл, но до сих пор не может понять, кто сохранил взводу жизнь?! Ни на одном из солдат его взвода не было даже царапины, а ведь они плотным кольцом окружали взорвавшийся имитатор! Чудеса!

Л-35/6

Главные персонажи рассказа:

Аркадий Павлович Воронцов – старший оператор установки.

Семён Петрович Лавренёв – старший машинист компрессорной установки.

Вася Ключкин – оператор блока экстракции и ректификации.

Николай Павлович Гудзь – оператор реакторного блока.

Александр Васильевич Перелётов – машинист насосов.

Вася Ключкин.

С Васей Ключкиным я работал на установке каталитического риформинга производственного объединения «Омскнефтеоргсинтез» Л-35/6 полтора года, вплоть до её закрытия. В какой цех он перевёлся после закрытия установки, не помню, вероятно, в цех ароматического углеводорода, собственно, это не важно. Рассказ не о работе, а непосредственно о Васе.

Вася – это уникум, как по своим сто процентов железным зубам, огромнейшему животу, закрывающему колени, когда сидел на стуле, так и по поглощению пищи. В последнем он не знал меры. Перемалывал и поглощал всё, что попадало в его железный рот.

Сидеть с ним за одним столом было не только неприятно, но и жутко. Казалось, что вместе с пищей он может ненароком съесть и рядом сидящего товарища, и даже не заметит этого. Но если в трезвом виде он как-то себя сдерживал, то стоило попасть в его безразмерный желудок рюмке водки, контроль пропадал.

На работу Вася всегда приходил в приподнятом настроении, принимал смену, обходил свой блок экстракции и ректификации, проверял приборы и только после этого садился на стул у операторского стола. Садился, сладостно улыбался и гордо поглядывал на своих товарищей. Смена замирала, мы знали, что сейчас будет рассказ. И Вася говорил:

– Вчера был на дне рождения. Подарил подарок за 10 рублей, а съел на сто.

– Это сколько же можно съесть? – думал я, прикидывая в уме. – Килограмм мяса на базаре два девяноста. Значит, около тридцати пяти килограммов. За одну трапезу крокодил может съесть около 23% от собственного веса. А Вася? В нём килограмм 150, значит, 150 разделить на сто и умножить на 23, получается… 34 с половиной. Точно в крокодилью норму входит. Это, значит, Вася из породы динозавров. – Окончив подсчёт, я представил, как Вася, держа в руках огромный кусок сырого мяса, рвёт его своими металлическими зубами.

А Вася, умиленно жмурясь, продолжал рассказ.

– Выпил я тоже хорошо. Точно не помню, но полведра пива это как пить дать, ну, и водки, само собой, бутылки две. Там ещё было вино, только не помню, пил его или не пил, – некоторое молчание, – пил, конечно! Гусь вообще обалденный! Мне сразу положили спинку с картошечкой в маслице, к ней мы, естественно, ещё по бокалу и всё… как домой шёл не помню. Проснулся, посмотрел на себя в зеркало, лицо чистое, значит дошёл нормально, не падал. Да и где падать-то? если был у соседа по площадке. Моя ничё… молчит, не ругает, значит, точно, подумал, всё чин-чинарём.

Вася замолк, через пару секунд тяжело вздохнул и сказал:

– Хороший стол был, почаще бы таких.

– А соседка? – Проговорил Николай Павлович Гудзь.

– Соседка?! – заморгал глазами Вася. – Что соседка?

– Как что! Ты же у нас парень весёлый. Отплясывал, верно, с ней! – ухмыльнулся Николай Павлович, окинув взглядом необъятный Васин живот.

– Я чё… на танцы пришёл что ли? Моё дело исть и пить, вот что! Понял!

– Понять-то я понял. Только вот соседка опять же… Обиделась она на тебя, Вася, больше не пригласит на день рождения, – не унимался Гудзь.

– Хе-хе-хе! – ухмыльнулся Вася и победно посмотрел на товарища. – Не впервой уже. Пять раз у ней праздновал, этот шестой был.

– Ну-у-у, Вася, ты, верно, соседке шибко люб, коли шесть раз только на тебя одного сто рублей потратила, и даже гуся не пожалела. Он, верно, рублей на 25 вытянул.

– Поболе! Гусь-то он что, он пять рублей кг, а в том было кг семь, а то и боле.

Блок экстракции и ректификации подал звуковой сигнал. Вася подошёл к технологическому щиту, покрутил какой-то прибор и пошёл на выход из операторской. На ходу бросил:

– После работы ко мне, мужики. Моя уехала в деревню. Гульнём!

– Что это он такой щедрый? – посмотрев на товарищей по смене, проговорил Александр Перелётов, устроившийся на работу в объединение полгода назад.

– Не раскатывай губу, Санёк, – ответил Николай Павлович. – Ключкин не расщедрится. Самим придётся покупать и водку и закусь.

– Это поня-я-я-тно, – протянул Перелётов. – Я не об этом. Он что… всегда так праздник свободы от жены отмечает?

Николай Павлович хмыкнул:

– В отпуске он с завтрашнего дня, вот и решил на халяву гульнуть. Сам-то булку хлеба выставит… ну, и рубля полтора в общий котёл даст. Сам-то пойдёшь, Санёк?

– Мне нельзя, – ответил Александр.

– Что так? – удивился старший оператор Аркадий Павлович Воронцов.

– Меру не знаю!

– В еде что ли? Как Вася?

– Нет, я ем мало, в водке меры не знаю.

– Эка удивил, – ухмыльнулся Воронцов. – Мы её знаем! – с восклицательной иронией. – Хотя… вольному – воля! Дело хозяйское, а я пойду. Если Васю хорошенько подпоить, он добрый и щедрый становится. Как-то хвастал, что у него двадцать литров клюквенной настойки в кладовке стоит. Не пробовал, говорят вкусная.

– Я тоже пойду, – проговорил Николай Гудзь. – Один хрен дома делать нечего.

– Почему так? – спросил его Александр.

– Один я, Санёк. Моя померла уж как три года. Скукотище… одному-то. Да мы с Васей-то в одном доме живём, и даже в одном подъезде, только я этажом ниже, так что далеко идти не придётся. А ты-то как, Витёк, пойдёшь? – обратился ко мне Николай Павлович.

– Жене обещал с детьми к реке съездить. Середина лета уже, а только два раза и были.

– Дети это хорошо. У меня машины нет и никогда не было, я своим детям, когда маленькие были книжки читал, сказки там разные, стишки… А сейчас и глаз не кажут. Вот такие дела, Витёк!

Утро следующего дня.

В шесть тридцать зазвонил будильник, Вася открыл опухшие за ночь глаза, уставился в одну точку в потолке, вспоминая, что было вчера, скинул с себя одеяло и тихо проговорил:

– Хорошо погулял… у Веры на дне рожденья!

Умылся и, как был в трусах и в майке, пошёл на кухню.

– Надюха! Надюха, это… – прокричал Вася и осёкся.

На столе, покрытом клеёнкой в синюю клеточку, стояли три грязных стакана, суповая тарелка с полосками зелёного лука, сиротливо свернувшимися на её пустом дне, засохшая корочка серого хлеба, пустая банка из-под рыбных консервов, яичная скорлупа, солонка и пять порожних бутылок из-под водки, – две с этикеткой «Пшеничная», три с упавшими буквами О и К в слове ВОДКА. По всему этому безбоязненно ползали жирные тараканы.

В животе у Васи заурчало и он вспомнил всё. Вспомнил, что жена уехала в деревню к своим родственникам, а он…

– В отпуске! Ну, конечно, в отпуске! Я в отпуске, а не на дне рожденья у Веры Брониславовны… – туманным взглядом осматривая стол, Вася почесал за ухом. – Позавчера. Позавчера! Конечно, позавчера! А вчера после работы с Николаем Павловичем и с Аркадием я отмечал отпуск. Мы зашли в магазин, вскладчину купили две бутылки водки, банку камбалы в томате, булку хлеба. На базарчике Аркадий купил пучок лука, Николай Палыч связку с десятком редисок. Это я по-о-омню… а потом…

Вася посмотрел в ведро для мусора, кроме тараканов, ползающих по нему, в нём ничего не было.

– Я точно помню, что была редиска. Где же ботва?

Вася вновь перевёл взгляд на стол.

– Хм! – Хмыкнул. – А почему пять бутылок? Я давал трёшку на две бутылки «Пшеничной» по 5 рублей 13 копеек.

Неожиданно у Васи помутилось в голове, он даже ухватился за столешницу, чтобы не упасть, потом бегом, насколько позволял ему огромный живот, устремился в спальню. Из кучи одежды, сваленной возле кровати, вытащил брюки, осмотрел их карманы, замер, о чём-то думая, отбросил их в сторону. Вновь нагнулся над кучей одежды, поднял пиджак. Внутренние карманы и левый накладной были пусты, из правого накладного Вася вынул три монеты, – 5 копеек, 3 копейки и 1 копейку.

Вася со стоном повалился на кровать. Кровать жалобно пискнула, чем вырвала из губ Васи поток брани и негодования в собственный адрес:

– Дурак! Олух! Балбес! Коз… – Вася призадумался. Вероятно, он что-то посчитывал в уме, об этом говорил указательный палец его правой руки, ритмично покачивающийся из стороны в сторону. Потом новый вскрик негодования взорвал комнату. – Четырнадцать рублей! – И слёзно. – У меня было четырнадцать рублей. – И снова подсчёт в голове. – Трёшку на «Пшеничную», осталось одиннадцать. Дурак, вот козёл. Попёрся за водкой. Все деньги промотал. Три «Коленвала!» Ни фига себе, три «Коленвала!» Вот козёл! Три шестьдесят два на три, десять восемьдесят шесть, плюс три, тринадцать восемьдесят шесть. Четырнадцать копеек…

Вася разжал левую ладонь с монетами.

– Пять копеек! Где ещё пять копеек?

Рёв потряс комнату, и Вася резво, ровно на столько, на сколько позволил ему его живот, сполз с кровати, встал на колени, перетряс кучу с одеждой, пяти копеек в ней не было. После этой операции Вася просунул голову под кровать и увидел пять копеек, монетка лежала около стены. Вася попытался дотянуться до монеты, не получилось. Лёг на живот, не смог просунуть голову под кровать, не видел монету. Перевалился на правый бок, не смог дотянуться до монеты рукой. Тогда Вася перекатился на спину, потом на левый бок, поджал ноги и с большим трудом встал на колени. Замер, постоял в таком положении с полминуты, подполз к кровати, навалился на неё, собрался с силами и, опираясь руками в ватный слежалый матрац, приподнялся на ногах, образовав букву «ЗЮ» из всего своего телесного облика, с руками и ногами, естественно, и установил свой объёмный зад на поверхность кровати. Сидя на кровати, Вася ладонью правой руки утёр лоб, тоскливым взглядом обвёл спальню, приподнялся и, тяжело дыша, направился к комоду. Подошёл к нему, положил на его крышку монетки – девять копеек, возвратился к кровати, ухватил её за спинку, отодвинул от стены. Зашёл в образовавшийся между стеной и кроватью проём, поднял монету – пять копеек, установил на место кровать, подошёл к комоду, положил поднятую с пола монету рядом с девятью копейками и только после этого облегчённо вздохнул.

В животе у Васи урчало. Подняв с пола брюки и рубашку, Вася облачился в них и пошёл на кухню.

Открыл холодильник. Он был пуст

– Курица! – воскликнул Вася. – Где курица? Она была здесь!

Засунул голову внутрь холодильника, открыл дверку морозильной камеры, выдвинул ящик для овощей. Пусто. Курицы не было. Вася медленно поворачивал голову к газовой плите. Протянул к ней руку, открыл крышку кастрюли, заглянул в неё, зачем-то понюхал и даже перевернул верх дном, посмотрел на закопчённый сажей алюминий этой кухонной посудины и, поставив её на плиту, слёзно проговорил:

– Гады! Гады! Паразиты! Всю уху слопали! – И вдруг резко вскрикнул. – Стерлядь! Где стерлядь?

Вася пытался вспомнить, что было накануне, понять, что произошло, куда бесследно исчезла курица, уха и стерлядь, но ничто не шло на ум.

– Яйца! – вдруг громко воскликнул Вася, вспомнив, что не увидел в холодильнике куриные яйца. – Гады! Вы сожрали мои яйца! Выхлебали уху и слопали стерлядь! Украли мою курицу! – негодовал Василий Ключкин. – Ну, я это так не оставлю. Вы у меня за всё заплатите. – С этими словами Василий устремился в прихожую, распахнул входную дверь и, выйдя на лестничную площадку, стал быстро спускать на нижний этаж.

Василий настойчиво долбил кнопку звонка даже когда дверь распахнулась, и в проёме её показался Николай Павлович Гудзь.

– Отдавай мою курицу! – взревел Вася.

Николай Павлович в испуге отшатнулся от разъярённого соседа и, часто моргая оплывшими от крепкой попойки глазами, воззрился на него.

– К-к-какую к-к-курицу, Вася? – заикаясь, проговорил Николай Павлович.

– Которую ты у меня украл!

Надвигаясь на соседа, Вася придавил его своим необъятным животом к стене, затем отодвинул в сторону, чтобы не мешал проникнуть в квартиру, и быстро прошёл на кухню. Николай Павлович последовал за ним.

Вася открыл дверку холодильника, осмотрел его содержимое, заглянул в кастрюли, исследовал духовой шкаф газовой плиты, вытряс содержимое мусорного ведра на пол. То, что он искал, а искал он курицу или хотя бы кости от неё, этого на кухне Николая Павловича не было.

– Сожрал, гад! И когда только успел кости выбросить? Мало того, что мою водку на халяву пил, ещё и курицу с моими яйцами слопал. Уху паразиты выхлебали.

– Уху-у-у? – поняв, с какой целью Ключкин валился в его квартиру, протяжно проговорил Николай Павлович. – Никакую уху ты нам не давал. Мы редиской закусывали, луком и консервами. Да ты же сам её всю съел. Перед собой тарелку поставил и хлебал из неё, а потом, прям, из кастрюли стал хлебать.

– А стерлядь где?

– Ты её, Вася, прям с панцирем съел. Тебе что… у тебя зубы железные, – держась за сердце, ответил Николай Павлович. – Ты бы, Вася, шёл домой. Что-то худо мне, растревожил ты меня шибко.

Тебя растревожишь. Знаю, как водочку-то хлещешь! Ладно… пусть я съел уху. А где курица? У меня ведро пустое… костей нету.

– Ты что, Вася!? Думаешь, что я её съел. Ты посмотри, – Николай Павлович ощерился, показывая гнилые зубы. – Моими зубами только манную кашу исть… а ты курица, курица. Сам её всю с костями съел, а сейчас ходишь и выпытываешь что, к чему. Не ел я твоей курицы… ни кусочка… она у тебя и недоваренная была. Ты её при нас на газ поставил, а как вода закипела, через десять минут вынул и стал есть. Меня, прям, чуть не выворотило.

Вася сел на табурет, он скрипнул, но не развалился.

У Николая Павловича вся кухонная мебель, как впрочем, и гостиная – раздвижной квадратный стол, облезлые стулья, диван, тумбочка под телевизор, этажерка с десятком книг, – в основном стихи, трёхногий журнальный столик и шкаф для посуды, были куплены в годы его молодости, и несли печать усталости.

– А яйца? Кто яйца слопал? – не унимался Ключкин. – У меня в холодильнике было тридцать два яйца… ни одного не осталось.

– Ты, что и вправду думаешь, что мы съели все твои яйца? Ни я, ни Воронцов сырые яйца не едим. Мы это тебе говорили! И что в них там тыщи всяких са-ло-майи-незов, – по слогам выговаривал трудное, малопонятное слово Николай Павлович, – тоже говорили. Нафиг они мне сдались! Я и жареные не ем. Чё, я дурак чё-ли чтобы разные сало-маниё-зы подхватывать. От них, говорят, в век не избавишься, они как живчики там разные по организму разбегаются и грызут его. Не-е-ет, Вася, ты меня этим не упрекнёшь. Ты хоть кол на своей голове тещи, а только всё одно будет бесполезно. Так-то!

– А тогда ж где они? Скорлупа есть, а яиц нету!

– Ты сначала дырочку в них проколупывал и выпивал, от тех первых яиц скорлупа и осталась, а потом стал по-одному доставать из холодильника, ты же рядом с ним сидел, и со скорлупой в рот пихать. Так все со скорлупой и поглотил.

Вася почесал правую бровь, встал и, не сказав ни слова, вышел из кухни. Через пять секунд до Николая Павловича донеслись шлёпающие шаги Ключкина, поднимавшегося по подъездной лестнице к своей квартире.

– У-у-уф! – Облегчённо выдохнул тугую струю воздуха Гудзь, и пошёл к входной двери, чтобы закрыть её за нежданным гостем, но прикрыл её всего лишь наполовину.

Дверь толкнула Николая Павловича в обратную сторону. На пороге стоял Ключкин.

– Дай топор! – безумно вращая глазами, прокричал он.

– Ты эт… Вася… ты чего это?..– отстраняясь в сторону, перепугался Николай Павлович.

– Дай, говорю, топор! Дверь захлопнулась, домой не могу зайти.

– А… я эт… щас… усмиряя глухо забившееся сердце глубокими вздохами, отрывисто проговорил Гудзь и пошатывающейся походкой пошёл в гостиную комнату. Открыв нижние створки шкафа, вынул из него топор.

В голове Николая Павловича за миг пронеслась жуткая мысль:

– Я ему топор, а он меня им по голове. Нет, не дам. Ежели и вправду дверь захлопнулась, сам открою. Нет, нельзя, потом скажет, что я вломился в квартиру, чтобы убить его. У него с перепоя чёрт-те знает, что сейчас в голове. И не дать, тоже не хорошо, сосед как-никак. А, нафиг, брошу топор, а когда он его поднимать станет, дверь захлопну.

Свершить задуманное Николаю Павловичу не удалось. Вася вырвал у него топор прежде, чем тот выбросил его за порог своей квартиры.

Дело было так. Гудзь шёл по прихожей, держа топор опущенным вниз. Приблизившись к открытой двери, за порогом которой, на лестничной площадке стоял Вася в ожидании топора, взмахнул им с целью выбросить его за дверь. Но Ключкин, подумав, что Гудзь хочет его зарубить, в один прыжок, откуда только у него взялась такая прыть, подскочил к нему, вырвал из рук опешившего Николая Павловича топор и, толкнув его в грудь, грозно прокричал:

– Я тебе, падла, зарублю! Ишь, что надумал!? На человека топор поднимать!

Николай Павлович провожал соседа часто моргающими глазами. Шаркающие шаги ног по бетону лестницы вплетались в тяжёлое Васино сопение, потом минутная тишина и неожиданно быстрые шлёпающие шаги сверху вниз.

Как и в первый раз, Николай Павлович не успел закрыть входную дверь в свою квартиру.

Вася безумно вращал глазами и, задыхаясь, пытался что-то произнести:

– Т-т-т-там! – тыча указательным пальцем правой руки поверх своего левого плеча. – Т-т-т-там! Т-т-т-там!

Николай Павлович почувствовал, как на его голове зашевелились волосы. Отшатнувшись от Васи, протянул в его сторону руку и, тыча ею, выдавил из себя два отрывистых слова:

– Ч-ч-что т-т-там?

– К-к-кто-т-т-то есть! – заикаясь, высказался Ключкин.

– Где?

– В-в-в моей к-к-квартире! – всё ещё находясь в состоянии испуга, ответил Вася. – Пойдём п-посмотрим, а, Коль! Вдруг там воры.

Николай Павлович не мог позволить себе выказать страх и показать трусость.

– Если струшу, Вася разнесёт по всему заводу, тогда хоть беги, сломя голову, оттуда, а мне до пенсии ещё два года, – пронеслась мысль в голове Гудзя. – Надо идти! Закрыл свою квартиру на ключ.

Вася мелкими шашками поднимался на свой этаж, следом, опираясь на перила подъездной лестницы, шёл Николай Павлович.

Остановились у двери Васиной квартиры. Прислушались, тихо.

– Открывай, – проговорил Гудзь.

– Так ключей у меня нет. Забыл. Может быть, твои подойдут?

Не подошли. Вася стал взламывать дверь. Через пять минут усиленной работы, деревянная дверь, жалобно пискнув, распахнулась в полную ширь.

Медленно перешагнули порог квартиры. Первым с топором в руке шёл Вася Ключкин, за ним, осторожно ступая на половицы, шёл Гудзь.

Посреди гостиной комнаты стоял Аркадий Павлович Воронцов, в его руках была швабра.

– Ты к-к-как здесь… того… оказался? – увидев Аркадия Павловича в странной позе, проговорил Ключкин.

– Так это… ночевал у тебя.

– Ночевал? – ещё больше удивился Вася. – А воры?

– Какие воры? – скривив от удивления губы и вжав в шею плечи, проговорил Воронцов.

– Здесь… которые… – выискивая воров на потолке и под ногами, справа и слева от себя, отрывисто проговорил Вася.

– Никого здесь не было. Один я здесь, – посмотрев направо и налево, ответил Аркадий Павлович.

– Никого? А сам-то ты как здесь оказался? – ворочая какую-то мысль в голове, спросил Воронцова Вася. – Как проник в мою квартиру? Может быть, ты и есть вор?!

– Ну, ты и падла, Ключка долбанная! – возмутился Воронцов. Что я у тебя украл? Ну! Что? Говори, давай!

– А вот! Курица и яйца, где? – распалялся Вася.

– Ах ты падла ты жирная! Нафиг мне твоя курица! Я чё больной сырую курицу есть?

– А мои яйца? – не унимался Ключкин.

– Нафиг мне твои яйца сдались, я и свои-то никогда не ем. Сам их смолотил, прям, со скорлупой, теперь виновных ищешь.

– А тогда чё пришёл. Я когда выходил, квартиру открытой оставил, возвертался – закрытая уже.

– Сам сказал, оставайся, ежели что. Вот я и остался, когда проснулся, посмотрел, а тебя нету. Ну, я это… воды попил, а потом слышу, кто-то стал дверь взламывать, ну, я это… туда, сюда, да, где там, спрятаться негде. Всё, подумал, щас меня грохнут, вот, – кивнув на швабру, – отбиваться взял, а тут и ты с Николаем Палычем. У меня, прям это, с души, как камень свалился. А ты… падла… сразу же вор на меня! Сам-то где был?

– Где был, там уже нету! Ты вот лучше скажи, зачем стерлядку мою стырил?

– Ну, ты, Ключкин, того. Совсем уже рехнулся. Я тебя чё, мозга за мозгу заехала? Ты своей молотилкой железной всю жратву смолотил, яйца, прям, с говном на скорлупе жрал и стерлядь с панцирем слопал. Зубищами своими, как жерновами работал, только хруст стоял, у меня аж волосы дыбом стояли, когда на тебя смотрел. У тебя взгляд был, как будто на голову мою нацелился, проглотить, значит, её после стерлядки.

– Ну, уж, прям, проглотить. Я чё тебе, людоед что ли, да и не вкусная она. Она у тебя воняет.

– Чё это вдруг завоняла? – Воронцов провёл ладонью по волосам, поднёс руку к носу, понюхал и сказал. – Вовсе и не воняет. И вообще, я не по настоящему сказал, так… к слову… фигу… фигу-орально, вот.

– Сам пошёл нафиг! – впервые услышав непонятное слово, возмутился Вася.

– Ну, ты даёшь, засранец. Я тебе фи-гу-ораль-но, – с расстановкой выговаривая слово, – а ты мне сразу дулю.

– Я чё ты мне фигу орально вот, значит…

– Так это слово такое фигу-ораль-ное.

– Вот и я тебе такое слово – фигу, значит, в глотку твою оральную.

– Ну, ты, падла, того, эт, значит! Я же тебе объясняю, что это слово такое, и называется оно фи-гу-о-раль-но, эт, значит, как бы спонарошку.

– А я тебе не спонарожку, а натурально фигу в твою харю оральную сейчас суну. На-ка вот, выкуси. – С этими словами Вася сунул под нос Воронцова дулю – комбинацию из трёх толстенных пальцев, – большого, всунутого меж указательным и длинным пальцами правой руки.

– С отпуска придёшь, на установку не возвращайся. Я как старший оператор заяву на тебя напишу, нафиг ты мне нужен такой… в бригаде моей. Вали, нафиг, в крекинг, там с тебя жир махом сплавится.

С Васи вмиг слетела спесь.

– Ну, ты, это… Аркадий Павлович, я же не со злобы, так… по глупости, значит, по недоразумению моему. А давай мировую, а?! У меня клюквенная настойка есть, – заискивающе проговорил Ключкин.

– Пошёл ты со своей настойкой… знаешь куда!.. – злобно взглянул на Васю Воронцов.

Гудзь, до сей поры стоящий за спиной Ключкина, услышавший слово настойка, оживился и подал голос из-за плеча Васи:

– Аркадий Павлович, Вася действительно без злобы. Он и у меня спрашивал про свои яйца и курицу. Ну, забыл человек, что поглотил всё, со всяким бывает. Я вот тоже иногда забываю, что куда положил. Или поклал? Как правильно-то?

– Говори выклал, так точно правильно, – ответил Вася, повернувшись лицом к соседу.

– Вчера выкладил, как пришёл домой от вас, три рубля с мелочью, сегодня найти не мог. Всё перерыл, как сквозь землю провалились.

– В холодильнике искал? – на полном серьёзе проговорил Вася.

– Не, не искал, – ответил Гудзь.

– Поищи, я тоже как-то деньги искал, а они в морозилке оказались. Монетки то ничего, выковырял, а бумажки рваться стали, пришлось размораживать… холодильник-то.

Атмосфера в комнате стала понемногу остывать.

– Ладно, тащи, давай свою настойку. Сегодня и завтра ещё выходной, после ночной-то. Можно по стаканчику.

После первого выпитого литра клюквенной настойки, Вася выложил на стол изюм, после трёх литров, закусывая очередной стакан настойки ранетками, купленными женой для повидла, спросил:

– А куда делась редиска?

– З-з-закусили в-в-водкой, – изрядно захмелев, ответил Гудзь.

– А ботва где, ежели съели? Ботва-то должна остаться.

– Остаться-то она, конечно, должна, только вот пшик, – развёл руками Воронцов. – Не осталась. Ты, Вася, её съел. В соль макал и всю съел.

Утром нового дня Вася проснулся в скверном настроении. Он снова бегал к Николаю Павловичу, требовал с него изюм и яблоки, грозился разнести весь его дом, если он не отдаст ему десять рублей за «украденные» семь литров клюквенной настойки.

Николай Павлович.

Слева за приборным щитом операторской скрипнула дверь, и тотчас послышались тяжёлые шаги.

– Воронцов, только он так тяжело ступает по земле, – подумал я, повернул голову в сторону ступеней, ведущих в технологический двор установки, и через пять секунд увидел виновника тех шагов, – старшего оператора установки каталитического риформинга Л-35/6 Аркадия Павловича. Грузно ступая, он вошёл в операторскую.

– Всем привет, – весело проговорил он, твёрдой походкой подошёл к операторскому столу и тяжело плюхнулся на свой бригадирский стул.