Текст книги "Пригоршни из туесков памяти. Части первая, вторая и третья"

ЧЕРЕМХОВО

В детстве нас с братьями затрагивало то обстоятельство, что ни в Атласе СССР, ни в Атласе мира, ни даже на больших картах, которые имелись в школе, не было обозначено наше село Черемхово.

Некоторым утешением этому было то, что курорт Ямаровка, от которого наше Черемхово находилось всего в десяти километрах, на картах мы находили. Дети работников этой Всесоюзной здравницы учились в нашей школе. Именно сюда за двести пятьдесят километров от железной дороги из города Петровска-Забайкальского курсировал автобус, которым ездили отдыхающие и мы – местные жители.

Постепенно мы свыклись с этим. И даже много позже, разъясняя кому-либо о местоположении Черемхово добавляли, что оно находится недалеко от курорта Ямаровка.

Правда, у отца, директора промхоза, в кабинете висела большая и более подробная карта нашего района, где было обозначено Черемхово, а также куда ещё более мелкие населённые пункты и даже охотничьи заимки. Но эту карту я сам видел всего лишь несколько раз, и она не могла быть предметом, так сказать, широкого пользования.

В энциклопедии, имевшейся в домашней библиотеке, село Черемхово тоже не значилось. Но был город Черемхово в Иркутской области. А когда я сдавал вступительный экзамен по физике в Иркутский политехнический институт, экзаменатор узнав, что я из Черемхово, спросил: «Кто преподавал у Вас в школе физику?» Услышав незнакомую ему фамилию – замолчал. По-видимому, он имел какое-то отношение к этому городу Черемхово.

В этом шахтёрском городе Черемхово позднее я бывал не один раз. Но, нисколько не собираясь обидеть его жителей, скажу, что даже своим названием он не напоминал мне родного села. Его название звучало для меня как-то по-другому.

В Улётовском районе Читинской области есть тоже село Черемхово. Но, к сожалению, у нас не было никакой информации об этом селе. И за эти годы я к этому так ничего и не добавил.

В те времена бытовало обидное слово «де-рев-ня», произносимое свысока и как бы подчеркивающее превосходство всего городского.

Нам всем хотелось быстрее вырваться из села в другую, такую интересную, как нам казалось по кинофильмам и книгам, жизнь.

Теперь с годами осознаёшь, сколь наивными были наши представления и какими иллюзиями мы себя питали.

В то же время, оглядываясь назад, понимаешь, что этот юношеский порыв делал и доброе дело. Он заставлял всех нас учиться, овладевать профессиями и находить своё место в жизни. Об этом часто говорили и моя мама, и наши учителя.

Хотя мы и стеснялись того, что «из села Черемхово», но в спорах со сверстниками яростно доказывали, что не хуже других, в том числе и городских.

…И вот я уже объездил немалую часть нашей страны – бывал на Дальнем Востоке, на Севере, в Средней Азии, на Черноморском побережье, на Каспии, в Прибалтике и Белоруссии, на Украине, в Молдавии и многих других прекрасных уголках и закоулках нашей большой Родины, которую мы все вместе с гордостью раньше называли СССР.

Удалось побывать в более двадцати странах мира и на разных континентах, искупаться во многих морях и океанах, посмотреть ряд «чудес света» и многие другие достопримечательности.

Но вот с годами почему-то это наше село– Черемхово, наша «малая Родина», утопающая по весне в белых зарослях цветущей черёмухи, становится всё роднее и милее, и сюда тянет и тянет, хотя его, по-прежнему, нет ни в одном географическом атласе страны…

ТЁТЯ ПОЛЯ

Мы всегда её звали «тётя Поля». И хотя перед нашей поездкой в Черемхово мама несколько раз напомнила мне, что, наверное, удобнее было бы её звать Полина Фёдоровна, я при встрече и в этот раз обнимал и шептал ей «Тётя Поля!».

Святой человек Васильева Полина Фёдоровна – вдова солдата страшной войны, оставившей её с сыном одну, так и не дав ей времени побыть женой. Именно к ней так подходят слова известной песни: «Шинели не носила, под пулями не шла. Она лишь только мужа – народу отдала…».

В то лето 1951 года, маме, выпускнице Читинского пединститута, выделили для жилья старый домик напротив такого же старенького домика тёти Поли. Так начались соседские отношения, которые переросли в крепкую дружбу.

Люди после тяжелейшей и кровавой войны, оставившей сиротами более половины села, жили нелегко, бедновато, но с огромным желанием трудиться и надеждой сделать жизнь лучше, «вывести в люди» своих детей и внуков.

Тётя Поля угощала нас с бабушкой и братьями, когда мы иногда в воскресенье приходили к ней в гости, незабываемым лакомством – «парёнками». Она их готовила в русской печке из брюквы, и они были слаще конфет, которых в те годы было ещё очень мало.

А ещё у неё были вкусные наваристые деревенские щи. Мы с братьями и бабушкой располагались рядком в её тесной, но всегда чистой, с добела начищенными голиком с дресвой некрашеными полами избёнке и ели их деревянными ложками из небольших мисок.

Наша бабушка, Серафима Никифоровна, и тётя Поля подружились с первых дней. И хоть немного позже мы перебрались жить в другой дом – на территории школы – «поход» в гости к тёте Поле для нас всегда был уже сам по себе подарком и праздником.

В тёте Поле, как и в нашей бабушке, всегда были безграничная сила духа, народная мудрость, огромное трудолюбие и доброта к людям.

Тётя Поля заскакивала на лошадь и верхом ехала по деревне на покос, на уборку хлеба, за ягодой и грибами.

Всю свою жизнь она проработала в колхозе. Зарабатывала, как она говорила, «палочки» – трудодни. Вела своё домашнее хозяйство, которое выручало, как всех, и её семью. Вырастила и воспитала прекрасного сына.

После службы на подводной лодке он, красавец-моряк, подарил нам с братьями свою самую ценную реликвию – бескозырку, которую мы по очереди иногда, но очень бережно, одевали. И нам слышались и снились всплески морских волн, корабли и мачты, которых мы тогда ещё не видали.

Позднее, когда у Василия Герасимовича появилось своё пополнение, мы с благодарностью вернули эту морскую реликвию – бескозырку в их гостеприимную семью…

Сейчас мы всё больше понимаем, что и тётя Поля, а особенно наша бабушка, воспитывающая и растившая нас в большей степени (из-за загруженности родителей работой), являлись и являются для нас кладезем народной мудрости и бесценного жизненного опыта.

Бабушка не имела никакого образования, не умела читать и писать, но многие её звали шутя «генералом», а все её советы и пожелания оказывались верными и выполнимыми.

И многое, не замечая, мы, конечно, почерпнули для себя именно тогда, в те годы жизни в Черемхово. И эта неразрывная связующая нить поколений, духа народа и его самобытной культуры, к счастью, сопровождает нас всю жизнь.

ВОЙНА, ПОБЕДА И ПОБЕДИТЕЛИ

Вот и отгремел праздничный салют уже 60-летия Великой Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов. Празднование этого юбилея прошло очень хорошо и здорово.

Жаль только, что всё меньше и меньше остаётся тех, кто эту Победу завоевал, выковал, обеспечил.

Цифра «60» очень велика. Нам, ровесникам Победы, она напоминает не только те грозные годы, но и наш возраст. С детства, с каждым Днём Победы, мы как бы взрослели ещё на один год. И вот уже дотянулись, или, как я, дотягиваемся уже до цифры «60»!

Чем дальше отходим от этой даты, тем всё более и более осознаём, какими нечеловеческими усилиями людей, всего народа – на фронте и в тылу – одержана эта Великая Победа!

С детства я помню страдания людей после войны, безруких, безногих и искалеченных войной фронтовиков, так их тогда называли. Ветеранами их стали называть уже немного позже.

А в те годы, как мне помнится, они не очень охотно вспоминали о войне. Слишком свежи, по-видимому, были раны, боли и тяжёлые воспоминания об этом суровом и жестоком деле, каким является война, пусть даже она и являлась справедливой. Но справедливой и «за правое дело» – это в целом для народа и государства. А боль и неисчислимые потери – это для каждого человека в отдельности. И всё это вместе, к сожалению, и составляет одно целое– войну и её последствия.

О своих «геройствах и подвигах» фронтовики тоже не очень-то рассказывали. Помню, что отец в детстве рассказал только два случая. Один – это как он чуть не подорвался на мине, за несколько секунд до взрыва соскочив с подножки автомашины. Второй – как его ранило при артобстреле и он очнулся уже в госпитале. А за что он получал ордена и медали – это он стал рассказывать уже позднее, где-то к 30-летию Победы.

В школу и в наши классы учителя приглашали некоторых фронтовиков и инвалидов войны. И они тоже неохотно говорили о днях войны, как-будто из них вытягивали эти страшные воспоминания. Да, наверное, они и не хотели поведывать нам, детям всю суровость и жестокость войны. А «газетный героизм» им был не по душе, ведь они были «рядовыми» войны, а не журналистами.

Помнится, что многие из них долгие годы ходили в военной форме без погон. И не из бравады или щегольства какого-то. А просто в тяжёлое послевоенное время люди жили бедно, и у многих действительно это была лучшая или даже единственная одежда.

Особых знаков внимания, льгот и почёта они не получали, да они этого и не требовали и даже стеснялись всего подобного. Главной наградой для них, по-видимому, было то, что они пришли с войны живыми!Более точно эти их чувства выразил поэт-фронтовик Александр Трифонович Твардовский, сказав: «…Я знаю, никакой моей вины в том, что другие не пришли с войны, …»11
  Твардовский А.Т. Василий Тёркин. Тёркин на том свете. Стихотворения.– М.: Изд-во ЭКСМО, 2004. – С. 336.


[Закрыть].

И только время постепенно залечивало глубокие раны войны.

…9 мая 1982 года в Центральном Парке имени М.Горького в Москве мы с родителями, приехавшими к первомайским праздникам к нам в гости из г.Борзи, нашли адрес и телефоны однополчан отца. И уже на следующий день у нас дома, в московской квартире, сидели рядом и пели свою фронтовую песню командиры двух сапёрных взводов третьего батальона первой ударной штурмовой комсомольской Резерва Верховного Главнокомандования инженерно-сапёрной бригады – первого – мой отец, Воронов Василий Георгиевич и третьего – Малько Михаил Николаевич.

 
– «Закури, дорогой, закури.
Ты сегодня до самой зари
Не приляжешь, уйдёшь ты опять
В ночь глухую врага штурмовать…».
 

Оказывается, после тяжёлого ранения, отца многие однополчане посчитали погибшим. И когда в 1965 году вышла книга «Боевая комсомольская» об их инженерно-сапёрной бригаде, то, кто из живых участников тех событий что вспомнил, то в ней и написали. А об отце – ни строчки. Потом уже, когда после этой встречи нашли эту толстую книгу и он её «проштудировал», то написал авторам свои дополнения. Однако, второе издание книги осуществить так и не удалось.

Но зато были: замечательные встречи в Москве и на Азовском море, где собирались ветераны бригады, награды и приветствия ЦК ВЛКСМ, проникновенные и тёплые письма. Пусть всё это было с опозданием на целых тридцать восемь лет – но, к счастью, это всё произошло.

Уже позже, я вспомнил, что ещё в студенческие годы эта книга «Боевая комсомольская» попадалась мне на глаза на книжных полках и в библиотеке военной кафедры института, где нас учили тоже на командиров сапёрных взводов. Но как-то я не смог и даже не посмел связать её и воспоминания отца вместе. Так мало он тогда рассказывал о войне. Да и некогда им было это делать – надо было трудиться, восстанавливать страну и экономику, ставить на ноги детей, создавать материальную базу для «светлого будущего»…

Просматриваю в очередной раз старые фотографии со встреч отца и его однополчан, читаю его записи и воспоминания, газетные вырезки о нём, дневники его фронтового товарища и письма-треугольники с фронта с отметкой полевой почты, припоминаю вообще всё слышанное о войне от отца, мамы, бабушки, дяди Марка, воевавшего на Карельском фронте, дяди Тимы, прошедшего войну от лейтенанта до капитана-командира стрелкового батальона и недавно приезжавшего в Москву на 60-летие Парада Победы, от многих других людей и воевавших, и работавших в тылу на трудовом фронте, и бывших в плену и в оккупации… – и думаю, думаю, думаю…

Праздник Победы вначале отмечали сами победители. Затем подросли мы – дети победителей – и стали отмечать праздник вместе с ними. Теперь, к сожалению, всё чаще и чаще мы отмечаем этот праздник уже без них – без самих победителей. Но нам надо не забывать эту прекрасную традицию и необходимо беречь и хранить светлую память об этой Великой Победе.

Да, непомерно велика цена Победы! И хочется верить и надеяться, что никаким силам не удастся одолеть наш народ и наших людей, которые вынесли неимоверные муки, тяготы и лишения ради жизни грядущих поколений!..

Май-июнь 2005 г., Москва-Поваровка

ЗАТЯГИВАЕМОЕ РАССТАВАНИЕ

Зимой мы только и ждём, как бы скорее поехать в Пустошку, к ставшими нам своими людям, пчёлам, полям, лесам и лугам.

Получив к Новому году очередное письмо из Пустошки от Лидии Филимоновны и Зинаиды Павловны, наших соседок по деревне, читаю, что «…всё замело по самые окна, а дорогу в деревню теперь никто не расчищает, и автолавка с товарами и продуктами не ездит…». Тоскливо!

Представляю, как они, наши соседки, ходят по очереди в гости друг к другу, протаптывая редкую стежку в глубоком снегу, топят печки, носят из колодца воду, ухаживают за скотом, курицами, собакой, кошками. И так проходит день, затем месяц, ещё и ещё месяц… Но вот уже солнце стало светить по-весеннему, побежали ручьи, пора выносить наших пчёл из холодного сарая на свежий воздух и на солнышко. …А вот и мы снова едем своей «колхозно-городской бригадой», и жизнь в Пустошке становится снова интереснее и веселее…

Всё началось с покупки дома в 1992 году, после «обвала всего и вся». Вообще-то о даче или доме в деревне мы с женой мечтали давно, сразу же после переезда в Москву. Но пока была возможность в отпуск ездить летом в санаторий – решение этой проблемы отодвигалось и отодвигалось.

Настало время решать и её. После долгих поисков нам удалось купить старенький дом в деревне, но так далеко, что было даже неудобно об этом говорить своим знакомым– за триста километров от Москвы, в Тверской области.

Для нас в то время и это было хорошо! И мы, не жалея сил, принялись ремонтировать, обустраивать и строить, разводить огород, сажать картошку и делать другие деревенские дела.

Поскольку всем этим после детства, во время жизни по разным городам, нам заниматься не приходилось, то, соскучившись по деревенской работе, мы с энтузиазмом делали всё. И всё это напоминало детские годы.

Проснувшись под песню соседского петуха и выйдя на крыльцо, я глазами искал горы и сопки. У нас, в забайкальской деревне Черемхово они с одной стороны дома были почти рядом (деревня стояла вдоль склонов этих гор и сопок), а если взглянуть по другую сторону дома, то горы синели вдали, за рекой и её долиной.

Здесь же в Пустошке, на тверской, как говорят, исконно русской земле, гор никогда и не было.

Эту аналогию с Черемхово ловил и ловлю в Пустошке постоянно. Мама даже однажды сказала, что мы и дом-то там, наверное, купили из-за тоски по родной деревне. Может быть и так, поскольку деревенский быт и труд нам всем в радость.

В Пустошке мы усиленно занялись «сельскохозяйственными работами». Будто какой-то долг чувствовали перед нашей деревней. Конечно, деревня была у каждого из нас своя. Та, которую мы в своё время оставили и переехали в город. Несомненно, что в городе жить комфортнее, да и перспективнее в любом смысле слова, чем в деревне. Но где-то в глубине души всё равно стыдно и жалко, что как бы предали деревню, совершили своего рода бегство от тяжёлого деревенского труда и деревенских условий жизни. Погнались за получением образования и за цивилизацией. А цивилизация отплачивает теперь нам другим «товаром» – ухудшением здоровья, нервным истощением, утратой духовных и нравственных ценностей и многими, многими другими нехорошими «штуковинами».

Работая на своём приусадебном участке, ощущаешь себя как бы хозяином земли, землепашцем, от усилий которого зависит не только благополучие твоей семьи, деревни, но и страны в целом.

Поначалу соседи по деревне присматривались к нам, как, мол, городские себя покажут в труде на земле, не лодыри ли? Но вскоре все убедились, что большинство деревенских дел для нас было ранее знакомо. А чего не знали, то не стыдились спрашивать и осваивать.

С первого лета в Пустошке мы развернулись почти как колхозная бригада. И земля, будучи несколько лет заброшенная и в то же время отдохнувшая, да ещё хорошо удобренная навозом, дала прекрасный урожай.

Посадили немало картошки и собрали её осенью почти восемьдесят мешков. Не знали, куда девать – раздавали всем вплоть до следующего лета. Вырастили огурцы, помидоры и много других овощей и ягод. Собирали в лесу чернику, малину и насолили грибов.

Кроме этого, сделали ремонт дома и сарая, обустроили усадьбу, построили баню и теплицу. Большую помощь в этом нам оказывали многие наши новые односельчане.

В первые «дачные» сезоны в Пустошке, вокруг дома вовсю гудели трактора и кипела работа: пахали поля, сеяли и убирали овёс, рожь и лён, скатывали в валки сено, заготавливали силос, паслось стадо телят. Ранним утром в ярких лучах солнца мы часто любовались голубым полем льна. И весь ритм совхозных сельскохозяйственных работ неожиданно передавался и нам.

Совхозные руководители– Артемьев Александр Николаевич и Дёмин Владимир Владимирович всячески подталкивали нас на выращивание поросят и телят. Были ещё предложения по выращиванию кур, уток и разведению рыбы в пруду.

В Пустошке мы приобрели свой сепаратор и «гнали» на нём сливки. Молоко покупали у соседей – первые годы коров в деревне было ещё достаточно. Попросили у соседей даже маслобойку – ёмкость для сбивания масла. И получили настоящее, пахнущее коровой, а не всякими там добавками и консервантами деревенское сливочное масло.

Так что особенно отдыхать было некогда. Да и деревенский труд после стольких лет «городского отдыха» шёл както «в охотку».

Но год за годом стали понимать, что замахнулись на слишком уж большие, да и ненужные по численности нашей семьи объёмы работ.

Стали понемногу убавлять темпы. При этом оглядывались на деревенских – как бы не застыдили и не назвали лентяями, которых много сейчас стало праздно прохлаждаться в деревнях и на дачах. А соседи по деревне сами глядели на наш труд и думали: «Неужто они себе в городе не заработают на эту же самую картошку и другие, с таким трудом выращиваемые, да ещё на такое большое расстояние перевозимые, овощи?»

Особенно долго тянулось с уменьшением «посевных площадей» под картошку. В первый год посадили её больше десяти соток. На другой год трактористы припахали ещё от луга несколько соток. Копали картофель картофелекопалкой, предварительно скосив и собрав прижухлую, а иногда, в некоторые годы, ещё и зелёную ботву. Соседи по деревне тоже помогали собирать в «гурт» картофель после того, как картофелекопалка высыпала по всему полю сверкающую и крупную картошку. Затем шла подсушка её на солнце, отбор на семена, на «еду», «соседским поросятам» и т.п. Ссыпали в мешки, укрывали часть на зиму в подполье, увозили на тележке-прицепе в Москву, спускали в подвал гаража. Как-то подсчитали, что каждая картофелина, чтобы попасть к нам на стол, проходила через наши руки, наверное, более десяти раз. А съедали мы за зиму всего пять-шесть мешков. Остальное раздавали, и так вот весь урожай и наши труды «расходились».

Под ежегодной критикой жены, постепенно уменьшали «картофельный клин» и довели его до нескольких рядков около дома.

Всё это время как и у многих деревенских, надо мной подспудно висело утверждение: «И на одной картошке в трудную зиму как-нибудь да проживём…». И вообще картошка действительно сидит в наших головах с детства, как свидетельство благополучия деревенского дома и основной, как и хлеб, продукт питания.

Поэтому каждый год на каком-то подсознательном чувстве мы с упорством всё выращивали и выращивали такое большое количество картофеля.

Позднее, во время очередной поездки в Японию, я узнал, что у японских императоров тоже имеется подобная традиция. Когда-то Японию постиг страшный голод. И после этого все, в том числе и императорская семья, стали в обязательном порядке выращивать определённое количество риса. И даже сегодня в такой богатой Японии император ежегодно выращивает несколько «чеков» риса, следуя этой доброй традиции и помня, что рис является основным продуктом питания японцев…

Так и мы всё никак не могли расстаться с картошкой в Пустошке.

Но Пустошка для нас – не только добровольный «каторжный» труд. Это и прекрасные дни отдыха, походы за грибами, орехами и ягодами, поездки на рыбалку, купания в речке и многое, многое другое.

Незабываемы встречи у нас за столом с нашими соседями и друзьями. Эти разговоры и пение народных песен мы часто включаем на видеокассете тихими зимними вечерами в Москве.

А какими письмами и поздравлениями мы обмениваемся! Не каждый родственник сегодня так пишет другому, как это получается у нас. Потому что всё это идёт из глубины души и сердца, всё это является частью нашей повседневной жизни.

…Вместе с домом, как бы «в наследство», нам достались несколько ульев пчёл. Поначалу, вынеся их из помещения, мы думали, что они «погибшие», то есть не выдержавшие зимовку.

Однако несколько позже, пробегая мимо них в горячие для нас «денёчки» по ремонту дома и освоению участка, заметили активность пчёл возле ульев. С помощью соседей собрали из оставшихся рамок две пчелиные семьи и к концу августа накачали аж восемь литров мёда. Радости не было предела – свой мёд! И хотя пять литров оставили на подкормку пчёл весной, но зато оставшимися тремя литрами мёда угощали себя, гостей, и даже родителям в Иркутск переправили маленькую баночку «своего мёда».

Вообще-то никогда в жизни я и не думал, что стану пчеловодом.

В детстве, когда с родителями и бабушкой мы с братьями жили в далёком забайкальском селе, про пчеловодство я только слышал, как говорят, краем уха.

Мама во время поездки в районный центр покупала раз в год у дочери одного пчеловода трёхлитровую банку мёда. Этот мёд берегли как «зеницу ока» и использовали только для лечения при простуде и гриппе. С этих пор в моё сознание запало уважение к мёду. Несколько позже в магазинах стали появляться небольшие баночки мёда «таёжного» или «лесного». Он всегда в отличие от мёда из трёхлитровой банки был жидким и казался, а может и на самом деле был, не очень натуральным.

Помню также, что у нас в школе, на чердаке, откуда-то взялись сотовые рамки с остатками воска на них. А кто-то из ребят постарше сказал, что его полезно жевать. И мы соскабливали кусочки этого старого воска с рамок и жевали. Нам это не очень нравилось, но раз говорили, что это полезно, значит надо было жевать!

Когда от своих пчёл и не сразу, а только через несколько лет, стал жевать сотовый мёд – вспомнил вкус того забайкальского воска. И понял, что, конечно, тот воск был, по-видимому, очень старый, без мёда, и оттого не такой вкусный.

Главным советчиком, консультантом и помощником по «пчелиным делам» была Дарья Афанасьевна Иванова, соседка – «старейшина» деревни, тоже державшая пчёл. Долго и много раз она твердила мне: «Васильич, займись пчёлами – это дело мужское». Но таких мужских дел у нас тогда было, как говорят, «хоть пруд пруди», а времени на всё не хватало.

Поскольку же пчёлы уже стояли во дворе, то пришлось нам с женой Ларисой заняться и ими. Бегло прочитал и пролистал любезно предложенные Дарьей Афанасьевной книги о пчёлах. А больше старался слушать и запоминать всё, что она говорила и рассказывала о них. Оказалось, что это целый мир, незнакомый до этого мне!

Главную заповедь пчеловода усвоил быстро – терпеть укусы пчёл и привыкать к этому. Так что с укусами пчёл ходили не только я, но и все мои члены семьи. Несмотря на это, они активно помогали – сшили сетки, натягивали проволоку в рамки и вощину, готовили гнилушки для дымаря, крутили медогонку, и тому подобное. Соседи помогли в первый год с пчеловодческим инвентарём.

В конце сентября укрыли пчёл в сарае различными тёплыми дорожками и мешками. Но, к сожалению, когда в конце марта специально ради пчёл приехали, то обнаружили, что они не смогли перезимовать… Что с ними случилось, мы так и не определили – опыта было ещё маловато.

Решили всё же это дело продолжить. И жена в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ приобрела несколько пакетов пчёл, привезённых с юга. Доставили их в Пустошку и, как написано в книгах, разместили в ульях. Но лето было очень дождливое, да к тому же позднее обнаружили, что в ульях отсутствуют матки или они погибли по каким-либо причинам.

Жена договорилась и приобрела, там же на ВДНХ, коробочки с матками. Опять же строго по советам из книг подсадили маток к пчёлам. Но в дождливое лето пчёлы так и не смогли достаточно развиться. О мёде для себя мы и не мечтали. Подкормили их сахарным сиропом, а они снова не смогли перезимовать…

На следующую весну решили купить целый улей с пчёлами в соседней деревне Рогалёво. Привезли его поздно, к ночи. Выставили из машины, закрыли летки, «всё как учили» и как написано в книгах. А к обеду открыли летки и дали им возможность начать жить у нас около дома.

За лето Валентина Ивановна Корнилова и Иннокентий Михайлович Крылов, мои тёща и тесть, которые каждую весну переселялись из г. Железнодорожного в Пустошку, сумели поймать вылетевший из улья рой. Стало уже две пчелиных семьи. Они нам дали немного мёда, успешно прозимовали, а весной стали снова развиваться.

К ним прикупили ещё один улей с пчёлами там же, в деревне Рогалёво. А к концу следующего лета у нас уже было пять пчелиных семей – рои продолжали вылетать, а тесть и тёща их ловили. Так что работы хватало всем.

С этого времени пчёлами стали заниматься все, в том числе и сын Владислав, всё более и более основательно осваивая новые тонкости этого сложного дела. Приобретали и читали книги о пчёлах, выискивали статьи о пчеловодстве в разных журналах и газетах, сделали «фирменную» этикетку для наклеивания на банки с мёдом – «презенты». Даже вручали родственникам, друзьям и коллегам банки с этикетками забруса, т.е. восковых крышечек с запечатанных сот, которые очень помогают при заболеваниях горла.

Возникли свои традиции. Так мёд старались откачивать только зрелый – запечатанный. Делали это два раза: в июле и в конце августа – после медового спаса. Обычно это совпадало с днём рождения мамы. Так что, заочно поздравляя её, радовались очередному, уже нового сезона, успешному «медогону» и «благодарили пчёлок и всех, кто им помогал в их тяжёлом труде».

Появилась определённая гордость от причастности к профессии пчеловода. Ведь ещё с древности и мёд, и воск, и пасека были в почёте на Руси. И как приятно ощущать свою причастность к этому благородному делу и угощать мёдом со своей, пусть хоть и всего в несколько ульев, пасеки. С радостью помогая людям при лечении каких-либо болезней, неустанно повторяем, что мёд – сам по себе уже достаточно эффективное лекарственное средство. Своих родственников в Иркутске, Шелехове и Краснокаменске (Читинской области) мы тоже «снабжали» нашим мёдом.

Бывало, конечно, всякое: болезненные укусы пчёл, недовольство соседей, которых беспокоили наши пчёлы, простая человеческая зависть, что у нас, городских это получилось, а у кого-то – нет… Появлялось порою даже желание отказаться от пчёл и отдать их кому-нибудь…

Правда, никто брать пчёл не хотел. Возникающие напряжённые отношения как-то постепенно урегулировались, и наши занятия пчеловодством снова продолжались. А Дарья Афанасьевна всячески поддерживала наши, ею самой инспирированные, пчеловодческие заботы и постоянно говорила всем, что укусы пчёл только на пользу человеку и его здоровью.

…Переломным моментом явилась постройка нашей дачи в Подмосковье. Тесть и тёща не стали каждое лето ездить в Пустошку, а поселились в Поваровке. Пришлось решать, что делать с пчёлами.

Неожиданно Лыкашевы– Лидия Филимоновна и Зинаида Павловна (жёны двух братьев), наши оставшиеся немногочисленные соседи по деревне, согласились помогать в наше отсутствие ловить выходившие рои. Хотя и своей работы у этих неутомимых тружениц хватало.

Так что расставаться с пчёлами не пришлось. Мы с женой, по-прежнему, периодически, начиная с весны и до осени, приезжали и «обрабатывали» ульи пчёл, то есть делали, как и прежде, всю необходимую для них и для нас работу. А наши работящие соседки, которым исполнилось уже по семьдесят лет, стерегли и ловили рои в мае-июне. И как мы не старались с женой каждый свой приезд вырывать в ульях маточники, роёв было немало.

Ловить их нашим добрым соседкам где только не приходилось: и на рябине, и на высокой осине, которую позднее спилили, и на заборах, и на черёмухе, и с помощью лестницы, и с помощью шеста, и подтащив целиком улей, и в бачок, и в роевню– как уж получалось.

Всё это в подробностях выслушивалось нами при очередном приезде, а в закоулках ума появлялись даже мысли: может пчёлы сами как-то изроятся, всё «рассосётся», и как будет – так и будет.

Каждую весну, слушая по телефону рассказ Владимира Владимировича о выносе пчёл из сарая, спрашивал: «Сколько живых пчелиных семей?». Однажды он сказал, что из шести семей пчёл осталось только две. Было очень досадно. Но с другой стороны думалось, что будет облегчение труда наших соседок, да и нашего тоже. Ведь за двумя ульями гораздо легче ухаживать, чем за шестью или восьмью!

Однако не тут-то было! В ближайшие же месяцы с помощью пойманных соседками роёв количество ульев на нашей пасеке было снова восстановлено до шести. Пчёлы никак не хотели нас отпускать. Да и соседки наши понимали, что мы теперь уж ездим в Пустошку – на такое дальнее расстояние, исключительно из-за пчёл. А им, наверное, тоже хотелось, чтобы мы не расставались с Пустошкой!

Как я их не успокаивал и не говорил, что сколько роёв поймаете, столько и хватит, что если и улетел рой, то и пусть летит – нам хватит тех пчёл, которые останутся на нашей теперь уже совместной с соседями пасеке.

При этом следует заметить, что несколько ульев за эти годы мы ещё перевезли на дачу в Поваровку, где тоже образовали небольшую пасеку. И всё равно пчёлы развивались и развивались, полей и лугов им хватало, соседки наши продолжали и продолжали ловить рои, я их за это благодарил и благодарил, и наше расставание с Пустошкой всё затягивалось и затягивалось.

Пчёлы словно чуяли все эти наши настроения. Они не отпускали нас, удерживали тем, что было необходимо приезжать их «обрабатывать». Они, спасая себя, свои пчелиные семьи, спасали и нашу пусть небольшую, но пасеку. Они являлись как бы одной из главных связующих нас с Пустошкой нитей.