Текст книги "Дети Ишима"

Степь

Лишь те, кому доступно искусство преодоления земного притяжения, чтобы подняться высоко вверх, могут по достоинству оценить величие и безграничность степи. Даже нашей Змеиной сопки здесь будет маловато.

Каждый период времени года преображает степь до неузнаваемости. Зимой это бескрайний простор сверкающего белизной снега, над которым простирается чистейшей голубизны купол небосвода. Когда температура воздуха падает, мельчайшие частицы влаги в атмосфере кристаллизуются, неподвижно висят и сверкают серебристыми блестками в воздухе, создавая праздничное рождественское настроение. Во время оттепели, перед бураном, падающий снег собирается струящимися по поверхности снежного покрова змейками. Перед бураном со всех сторон валит обильный снег, который липнет к одежде, лицу и замуровывает глаза, а когда буран особенно неистовствует, на расстояниях нескольких шагов не видно ни зги. В это время прогулки по степи или даже безобидные пробежки от дома к соседнему дому становились небезопасными. Можно было пройти в двух шагах от жилища и не разглядеть его за плотной снежной завесой. В это время из-под крова лучше не высовываться, а заняться какой-нибудь созидательной работой, мысленно представляя себе, что там творится за стенами дома и в открытой степи.

Остров после ледохода

Особенно хороша степь весной, когда, пробуждаясь от зимней спячки, ее бескрайнюю поверхность покрывают тюльпаны, которые у нас называли «кукушкины слезки», ирисы, маки, простирающиеся до самого горизонта. Вот тут-то и понимаешь, что имели в виду летописцы, которые описывали красоту райских мест. Видя такую красоту, язык немеет, сознавая все свое бессилие.

В это время года я особенно завидовал пасущимся лошадям со своими детенышами, без всякой сбруи резвящимся на зеленой травке, расшитой фантастическими узорами живых цветов. «Вот это свобода! Вот это и есть счастье!» – говорил я про себя. И даже пытался мысленно вжиться в их образ, валясь на траву с цветами, и наподобие лошадок перекатывался по ней на спине. Но, как и все хорошее, этот период длится недолго, горячие суховеи сжигают красивые, но слабые цветы. Только ковыль сопротивляется их огненному дыханию, превращая степи в безбрежное серебристое море.

Степное море

Остров летом

Я никогда и не представлял себе, что даже полупустынная степь может таким замечательным образом воздействовать на человека, пока однажды не оказался в глубинке сибирской тайги. В тех, тоже красивых, местах строились поселки, а для этого вырубали нетронутый веками таежный лес. Очутившись на такой вырубке, я долго не мог понять причину поселившегося внутри меня дискомфорта. Куда ни посмотришь, со всех сторон меня окружала стена голых стволов высоких сосен, застилавших от меня горизонт. «Ну, прямо как в деревянном колодце! Разве здесь смогут долго жить люди?» – думалось мне. Вот тогда до меня дошел сокровенный смысл и ощущение красоты степи в любое время года, которое порождалось беспредельностью, как небосвода, так и видимой линии горизонта. Мне кажется, что подобное восприятие степи сохранили в душе все дети Ишима, и от этого нам уже никуда не деться.

Ледоход

С западной стороны селение спускалось к старому руслу Ишима, которое вплотную прижалось к гряде сопок и поселку. Видимо, после бесполезных тысячелетних попыток Ишима смыть сопки со своего пути, река словно опомнилась и отступила километров на шесть-семь в степь, образовав новое русло. Далее к западу, в направлении озера Тенгиз, простиралась ровная, как стол, степь. Между старым и новым руслом реки образовался огромный остров с бесчисленными озерцами и тупиковыми камышовыми заводями, поросшими желтыми и белыми кувшинками.

Весной, во время таяния снега, уровень реки поднимался на многометровую высоту, при этом старое и новое русло объединялись, а островная часть полностью уходила под воду. Обычно перед ледоходом стояла влажная сумрачная погода или туман, а река приходила в движение ранним утром. Перед этим раздавался сильный треск, лед слегка сдвигался, потом некоторые льдины под натиском заползали на другие, с шумом разламывались на куски, а далее, будто сговорившись, начинали свое движение по течению куда-то на север, как это видно из фотографии.

Ледоход на Ишиме

Конечно, никакие фотографии не могут передать того величественного представления, которое ежегодно демонстрировал нам Ишим. В это время мне представлялось, что это не река с льдинами катит на север, а наш поселок вместе с жителями и сопками дрейфует на юг в теплые моря, изредка наталкиваясь на огромные льдины. Это впечатление не рассеивалось, а даже крепло, если бы взобраться на верхушку «Нашей сопки». В западном направлении, насколько хватало зрения, ничего кроме воды и льдин видно не было. Лишь соседние поселки, которые выросли позднее на левом берегу нового русла, казались небольшими островками, с которыми ошалевшая река вот-вот окончательно разберется и поставит точку в их существовании.

Для наших «высокогорных» жителей ледоход был величественным явлением природы и не представлял особой опасности, если не испытывать судьбу в попытках прокатиться на льдинах. Но для соседних поселков, расположенных на равнине, в годы высокого паводка это красивое зрелище превращалось в бедствие. Глядя с верхушки «Нашей сопки» можно было предположить, что ее жителям приходилось не сладко, и нами высказывались «шутливые» предположения, что наши друзья из Первомайки уже пустились в плавание. А там было не до шуток. Под конец ледохода на берегу оставались огромные льдины, которые еще долго таяли, а затем рассыпались на продолговатые, напоминающие прозрачный хрусталь, осколки.

Река возле нашего поселка делала резкий поворот на запад, и во время ледохода пробовала на зубок берег на месте разворота, где со временем образовала высокий крутой обрыв, который практически отвесно спускался к воде. Часть реки в этом месте имела свое название – «Глубокое». Летом «Глубокое» было излюбленным местом для нашего купания. Во время ледохода льдины обязательно причаливали к этой части берега. Эта особенность поведения льдин постоянно провоцировала меня рискнуть и прокатиться на какой-нибудь льдинке, причалившей к берегу возле свинарника, метров на пятьсот от поселка выше течения. Риск был весьма серьезным, и я так и не смог набраться духу попробовать.

Как-то с другом Толькой мы пошли прогуляться и взглянуть, как там дела на реке, и скоро ли можно приступать к рыбалке. Лед с реки уже ушел, вода немного спала, но была еще мутной. Какой-то дальновидный и нетерпеливый рыболов, по-видимому, работник свинофермы, перед нашим приходом привез на реку деревянную лодку, спустил ее на воду, «посадил на цепь», и как раз в том месте, откуда мне хотелось прокатиться на льдине. Все-таки лодка не льдина, а другого такого случая проверить траекторию их движения, могло и не представиться. Как я теперь понимаю, лодка за зиму отлично высохла, и ей нужно было хорошо набухнуть перед началом навигации. На дне лодки было немного воды, и, конечно, отсутствовали весла, что нас нисколько не смутило.

Освободить лодку от привязи было минутным делом. Мы попрыгали в лодку, и ее стремительно начало относить от берега. Как только мы уверено отчалили от берега, со всех щелей между рассохшимися досками лодки струями хлынула вода. «Тонем!» – заорал Толька. Я и сам видел, как мы быстро погружаемся. И мы, вдвоем, горстями принялись вычерпывать воду из лодки. Трудились мы не за страх, а за совесть, а между тем лодку все дальше относило от берега, и она, хоть и медленно, продолжала идти ко дну. В этот момент служитель свинарника заметил свою уплывающую лодку и, истошно крича, кинулся к берегу, при этом он, размахивая руками, поминая всю нашу родню, не забывая время от времени и создателя.

Но все было напрасно. Весел у нас не было, а ледяной воды за короткое время успело набраться почти по щиколотку. Течение было приличное, лодка набирала скорость и, как кит, выбрасывала вверх фонтаны воды. Потихоньку хозяин лодки начал отставать. Лодка уже двигалась почти параллельно берегу. Тут было самое время полюбоваться открывающимся пейзажем проплывающего мимо селения и приветливо помахать рукой его аборигенам, но нам было не до того.

До момента, когда вода в лодку хлынет через верх, оставалось немного, и нам пришлось до предела увеличить свои «обороты». По-видимому, скорость натекания воды и откачки уравнялась, и начали сбываться пророчества – лодку начало медленно относить по направлению к берегу. От неминуемой встречи с хозяином судна нас спас глубокий овраг, наполненный водой, который почти перпендикулярно врезался в речку и год от года все дальше уходил в сторону поселка. Как вы уже поняли, лодка причалила к берегу, к месту, куда обычно подплывали льдины. Чтобы сильное течение не унесло лодку, полную воды, нам пришлось изрядно повозиться, вытаскивая ее на берег. Теперь уже струи воды фонтанчиками хлынули изо всех ее щелей. Однако времени на то, чтобы посмотреть на это красивое зрелище у нас не было. И мы дали ходу! Удивительно, что никто не раскрыл виновников похищения лодки, а может, поразмыслив немного, служитель свинарника счел более разумным не связывать свою судьбу с нашей, и, на мой взгляд, правильно сделал.

О товарищах

Этот рассказ был бы неполным, если бы я не поведал вам о своих товарищах, а также о наших увлечениях. Кроме того, с этого момента я решил изменить свой анонимный стиль написания и называть вещи и людей своими именами. Конечно, от этого стиль изложения будет безнадежно испорчен, мои друзья же найдут такие перемены к лучшему. Ведь теперь без всяких сомнений они увидят, что это они и есть, а не кто-то другой, как две капли воды на них похожий. Говорят, чтобы заиметь недоброжелателя или врага, ему нужно чаще говорить правду.

Единственное, что меня смущает, так это то, что по причине слабости моей памяти на имена и фамилии я что-нибудь перепутаю или приклею не те имена к моим героям. Этот грех они должны мне простить, поскольку он происходит не от дурных намерений, а как я уже неоднократно говорил об этом, а от времени. Что же касается нарушения стилевой гармонии повести, то думаю, этот недостаток сразу же выплыл на поверхность, если бы данное произведение попало на глаза и под перекрестный огонь критиков. Но, как я вам уже говорил, автор не входит в число титулованных современных писателей, поэтому от критики, если даже она последует, ему не станет ни холодно, ни жарко.

Моими товарищами и приятелями были сверстники самых разных народов и национальностей. Говорю я о национальности именно потому, что для нас, юных жителей этой республики, ее и не существовало вовсе.

Жилище одной из казахских семей находилось неподалеку от моего дома, и я был у них довольно частым гостем. Работа отца моего приятеля (назову его Ишимбай) была связана с лошадьми, и к вечеру он поручал нам их отводить на конюшню. Рядом с конюшней стоял дом, где жила симпатичная девчонка Нина. Мой друг из семьи поляков, с которым подружился позже и я, был тоже к ней неравнодушен. По-моему, была она из немецкой семьи, хотя носила почему-то украинскую фамилию – Бондаренко. Эта девчонка неизменно оказывала нам предпочтение перед остальной «мужской» частью населения, что до известной степени вносило смуту в наши отношения с ними. Мы трое служили неизменным предметом шуток со стороны двух старших сестер моего друга. Довольно часто они интересовались днем и часом дуэли и видом оружия, которым мы собираемся разрешить возникшие сложности и противоречия.

Однако во время описываемых событий друга у меня еще не было, а был Ишимбай – мой сосед и товарищ, с которым я разделял любовь к лошадям и прогулкам на них. Но вернемся к ненадолго оставленным нами лошадям. Сбросив с них тяжелую рабочую сбрую и надев легкие уздечки, мы покидали двор. Выбравшись на свободу, мы пришпоривали наших лошадок, и они, сразу сообразив, что от них ожидают, мчались к дальним северным сопкам. Для тех, кто галопом во весь опор, прилипнув к лошади, мчался по степному ковылю знакомо это чувство – казахской байги, передать же его словами, я не в состоянии. Тех же, кто не испытал этого, нам остается только пожалеть и посочувствовать им.

Поутюжив степь, и изрядно утомив наших лошадей, мы с приятелем направлялись к Ишиму на водопой, где не могли отказать себе в удовольствии поплавать вместе с ними и на них. Удивительное ощущение возникает, когда, погружаясь все глубже и глубже в реку, ты чувствуешь, что вдруг лошадь потеряла под собой твердую опору берега и пустилась вплавь. Сделав круг по воде, мы выбирались на берег и предоставляли нашим любимым лошадкам свободу выбора дальнейшей программы, и они, долго не раздумывая, устремлялись к конюшне, где в стойле им уже был приготовлен ужин – ароматное сено и овес. Мчались они туда, закусив удила, выбирая наиболее короткий путь, не обращая внимания ни на узду, ни на всадников, пытавшихся изо всех сил их удержать. Но куда там!

Для нас же наиболее сложным испытанием был участок въезда в конюшню, высота проема которого никак не была рассчитана на лошадь с сидящим на ней всадником. Первый раз, въезжая в этот проем, я наивно полагал, что хоть перед въездом смогу притормозить лошадь. Но манеры хорошего поведения ей, видимо, были не знакомы, и она на полном скаку врывалась в дверной проем конюшни. Первый такой въезд для меня едва не стал последним. Когда до двери оставалось несколько шагов, я, уцепившись за шею лошади, соскользнул на ее бок, что меня и спасло от неминуемого удара о проем. К слову сказать, конюшня эта находилась едва ли не под одной крышей дома, где обитала хорошенькая девочка Нина, на которую я хоть издалека уже начал поглядывать. А еще мне очень хотелось, чтобы и она в свою очередь заинтересовалась незнакомцем и лихим наездником. Позже я хорошо освоил прием въезда в дверь конюшни и ни разу не допустил промаха. Помнится, выходя из конюшни, я бросал взгляд в сторону окна, где могла бы находиться эта девчонка, осматривал место въезда, где по всем законам должен был бы недвижимо валяться автор этого творения. Но, как говорится, кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

После возвращения в дом приятеля, мы докладывали старшим по званию о проделанной работе, и нас усаживали за низенький столик, возле которого уже разместилась вся семья. Теперь уже и нас ожидал ужин с деликатесами в виде казахского бешбармака и ароматного бульона. Не прошло и полгода, как я уже на слух ориентировался в казахском языке. Дома у Ишимбая говорили исключительно на родном языке. Как-то отец моего школьного товарища попросил его перевести мне, о чем они там с семьей увлеченно беседуют. На что мой товарищ ответил ему, что, мол, он и так всё понимает без перевода. И это была правда. Где ты, мой бесконечно далекий друг Ишимбай? Прости! Время выветрило из памяти твое имя, но наши прогулки по степи и купание лошадей в Ишиме свежи в памяти, словно всё это было только вчера.

Был у меня еще один отличный и надежный товарищ – Витя Георге, из семьи немцев, сосланных в нашу «Ишимскую» республику. Он был года на полтора старше и сильнее меня, как и большинства моих сверстников, поэтому считался нашим признанным лидером. Хотя к завоеванию авторитета он не прикладывал ни малейших усилий, чем мне и нравился. Витя был в хорошем смысле «помешан» на спорте. Благодаря ему, жизнь нашей ребятни стала похожа на жизнь римских спартанцев. Из тракторных катков и трубы он смастерил штангу, и мы все в свободное время, а его у нас было более чем достаточно, осваивали всякие там жимы, толчки и рывки. Через год или два, каждый из нас сравнительно легко мог поднять свой вес, а кто и больше.

Позже он где-то раздобыл учебник с описанием футбольных правил и тактики этой игры, заставил нас выучить их назубок, после чего мы, все его верноподданные, перековались в футболистов. Обзавелись мячом и формой, сами сделали футбольное поле с настоящими воротами, а постоянные игры подготовили из нас, если не профессионалов, то вполне сносных игроков, которым было доверено отстаивать честь не только своего селения, но и школы соседнего поселка.

Купание и ловля рыбы в Ишиме, набеги на бахчу, штанга, футбол летом, а лыжи зимой, сделали свое дело – мы были выносливы, как мулы. На удивление, и откуда у нас на всё хватало времени и силы, кроме всех перечисленных выше занятий, мы участвовали в распашке степи, посевах и сборе урожая, покосах сена. Сначала вместе с взрослыми, а потом и сами. В последующие непростые годы учебы и работы все это позволяло собирать волю в кулак и выдерживать нагрузки, которые сейчас представляются нереальными. Во многом это заслуга моего товарища и нашего домашнего тренера – Вити Георге, а также школы трудового воспитания, принятой нашими педагогами на вооружение. Витя впоследствии стал учителем математики. Сейчас наш тренер и учитель уравнений обосновался где-то под Берлином. Я очень люблю читать в интернете поздравления и отзывы его учеников, из которых следует, что он и все последующее время оставался образцом хорошего учителя-товарища для своих воспитанников. И я горжусь тем, что был близким товарищем этого замечательного человека. Впоследствии из нас получились педагоги, врачи, юристы, ученные и просто хорошие люди, а ведь это, пожалуй, и есть самое главное. Конечно, во многом всему этому мы были обязаны нашим учителям.

Между тем я далек от идеализации взаимоотношений между педагогами и нами. Были между ними персонажи, фанатично преданные каким-то своим представлениям об идеальных школярах. Вот эти «непримиримые», не жалея сил и времени, пытались вылепить из нас, по их разумению, единственно правильный образ человека. К этому типу учителей относился завуч нашей школы. У него была молоденькая, только что окончившая институт жена, в которую я и, как потом оказалось, не только я, был тайно влюблен.

В селение изредка прибывала передвижная киноустановка, которая перед началом демонстрации фильмов посредством киножурналов знакомила наших односельчан с последними достижениями страны. Обычно начало показа выбиралось ближе к полуночи, когда труженики возвращались с полей по домам и, наскоро перекусив, отправлялись в клуб. Понятия о детских сеансах в те времена не существовало вовсе. Поселковый клуб представлял собой глиняный параллелепипед достаточно внушительных размеров с несколькими высокорасположенными окнами и, конечно, входом. Внутри находилась просторная деревянная сцена и скамейки для зрителей.

Понятное дело, что и нам хотелось познакомиться с новостями страны и посмотреть доставленный к нам фильм. Ассортимент фильмов в прокате был не велик. Мне кажется, что их по кругу возили по соседним поселкам, и бобины с пленками со строгой периодичностью возвращались к нам снова и снова. Таких фильмов было всего два или три. Я запомнил известный всем фильм «Чапаев» и особо любимые мной – «По ту сторону» и «Человек амфибия». Знали эти фильмы мы наизусть, и поэтому сопереживали нашим героям даже с большим энтузиазмом.

Было много способов просочиться в зал, а когда наш школьный завуч отлавливал и выдворял оттуда, мы придумывали новые. Что вызывает мое полное недоумение и поныне, так это поведение нашего завуча. Вместо того, чтобы вечером, взявши под руку свою красавицу жену, пройтись с ней по единственной центральной улице и, обнявши за талию, просмотреть в зале нашего клуба увлекательный фильм; или, в атмосфере любви и взаимопонимания провести несравненный вечер в ее обществе дома – он отправлялся на борьбу с вверенными ему чумазыми воспитанниками.

Какое-то время мы пользовались приемом, который из-за яркости впечатлений крепко врезался в мою память, и об этом мне хочется вам рассказать. Задолго до начала фильма мы с помощью подручных средств добирались до высокорасположенного окна, вытаскивали из него стекло и влезали в помещение клуба. В то время мы обнаружили, что под обширной деревянной сценой легко мог расположиться солидный по численности отряд, а не только кучка сорванцов. Пространство под сценой было завалено разным хламом: вышедшими из обихода предметами, сломанными стульями, книгами – и все это было покрыто вековой пылью. Особенно много там находилось керосиновых ламп, как пустых, так и частично наполненных горючим, оставшихся еще с тех времен, когда наша республика не знала электричества.

Разбившись на маленькие группы, мы, каждый в своем углу, зажигали лампы, и первым делом, по всем правилам военного искусства, окапывались на случай внезапного нападения противника. Попытки выкурить нас из-под сцены предпринимались неоднократно. Однако всякого, кто пытался проникнуть под сцену, встречал шквал огня из предметов, в изобилии валявшихся у нас под руками. Когда наступало затишье, мы принимались за раскопки. Помимо хлама, о котором я уже сказал, под сценой были реальные сокровища! В то время мы все увлекались коллекционированием этикеток от спичечных коробков, а этого добра там за многие годы собралось выше крыши. Я уверен, нашим коллекциям этикеток не было равных в сопредельных поселках.

Раскопки под сценой продолжались до тех пор, пока не заканчивался последний киножурнал. К этому моменту запоздалые любители кино собирались в глиняной коробке, шум голосов стихал, и мы, по одному, тайно покидали свое убежище. Свободных мест в зале обычно не было, поэтому мы располагались прямо на сцене, лежа на полу, подложив руки под голову, в непосредственной близости от экрана. До известной степени это неудобство компенсировалось тем, что мы как бы всегда находились в эпицентре разворачивающихся на экране событий. Со стороны зала эта картина очень сильно напоминала лежбище котиков, которую позже, при путешествии на Камчатку и Чукотку, а также в век телевидения, я видел в передачах о дикой природе островов северных морей.

Если не случалось ничего непредвиденного, нас оставляли в покое. Если же нас выдворяли, мы снаружи устраивали небольшой фейерверк, набросив кусок проводника на подходящие к клубу электропровода. В вынужденном перерыве зрители в кромешной темноте на ощупь выходили из зала глотнуть свежего воздуха и возвращались обратно, с ними также и мы пробирались в зал, а после восстановления электричества досматривали прерванный фильм.