Текст книги "Соломон. Царь тысячи песен"

Глава 8

Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слова пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги.

Ибо, как сновидения бывают при множестве забот, так голос глупого познается при множестве слов.

Когда даешь обет Богу, то не медли исполнить его, потому что Он не благоволит к глупым: что обещал, исполни. Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить. Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред Ангелом Божьим: «это ошибка!»

Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты; но ты бойся Бога.

Экклезиаст. Гл. 5

Незадолго до рассвета, когда предутренний туман влажным и рыхлым пологом вкрадчиво накрыл перевал, дозорным послышался далекий и тревожный гул. Воины переглянулись, рассредоточились, напряженно вглядываясь в черную, разорванную серой пеленой ночь. Порой уносимый ветром в пустыню гул затихал, и тогда казалось, что это просто стонут, ворочаются в тревожном сне старые уставшие горы.

Но уже в первых лучах солнца показалось далекое, рыжее и бесформенное облако пыли. Оно, словно живое существо, опускалось и поднималось, тяжелело и разрасталось, поглощая все видимое пространство от края до края, неся в недрах своих, словно плод, скрип сотен обитых железом колес, топот тысяч, закованных в кожу ног.

Воины поспешно спустились с гор, вскочили в колесницы.

– Фараон идет на Газер! – ни к кому конкретно не обращаясь, выкрикнул десятник. – Быстро – в Иерусалим!

Весть о том, что войско фараона пересекло границу Израиля и направилось к хананейской крепости Газер, вызвала у Соломона противоречивые чувства. Вначале это были радость и торжество: все-таки его сложный и во многом опасный план начал осуществляться! Однако, спустя немного времени, его охватили страх и сомнения: чужое – сильное и многочисленное войско топчет сейчас землю Израиля. Соломон вспомнил, как натолкнулся на стену непонимания, когда объяснял самым верным своим приближенным – пророку Натану и первосвященнику Садоку необходимость женитьбы на дочери фараона. Осторожный Садок не принял, но смирился, а гордый Натан отверг и навсегда покинул Иерусалим…

А что, если Натан был прав? – подумал Соломон. – Он пророк и способен видеть грядущее. Что, если фараон, беспрепятственно – по глупости моей – вторгшийся в пределы Израиля, направит колесницы свои в Иерусалим? Что делать тогда, что?

Соломон, ни на миг не останавливаясь, мерил шагами тронный зал. Он не хотел в эти минуты никого видеть, но и не мог в тревоге своей оставаться в одиночестве. Ему до одури необходимо было сейчас, немедленно, с кем-то поговорить, чтобы между ним и тоской, взявшей в плен его сердце, оказался кто-то способный успокоить и развеять сомнения. Наконец царь прекратил бессмысленное хождение, сел на трон, утер капли пота со лба и, усилием воли, придав лицу величественное выражение, громко выкрикнул:

– Ванею сюда!

Спустя мгновение в зале появился военачальник, словно ждал вызова у дверей.

– Слушаю тебя, мой господин! – поклонился Ванея.

– Это я тебя слушаю, – надменно произнес Соломон.

Ванея бросил быстрый взгляд на царя.

– Неужели случилось нечто, чего я не знаю? – в голосе его послышалась тревога.

– Разве тебя не беспокоит то, что войско фараона подходит к Газеру?

Ванея удивленно посмотрел на царя.

– Беспокоит? Но ведь ты этого хотел, мой господин!

Соломон встал с трона и подошел к нему.

– Хотел, конечно, хотел! Но вражеская армия на нашей земле, разве это может не тревожить?

Ванея понимающе кивнул.

– Могу я попросить моего господина выйти на террасу?

– Видишь этих воинов на колеснице? – Ванея указал в сторону дворцовых ворот.

– Вижу.

– Они только что примчались от Газера. А другие уже отправились туда и вернутся в Иерусалим к ночи. На всем пути, от Иерусалима до хананейской крепости, у меня расставлены люди, и случись что-то непредвиденное, я сразу же буду об этом знать.

Царь благодарно посмотрел на Ванею.

– И много людей у тебя там? – Соломон указал рукой в сторону гор.

– Много! Больше, чем достаточно для того, чтобы дать бой и задержать фараона, если он повернет на Иерусалим. Но если это и случится, далеко он не пройдет.

– Почему?

– На половине пути в Иерусалим мы перекрыли дорогу огромными камнями, а немного дальше вырыли глубокий ров. С осадными орудиями фараону эти препятствия быстро не преодолеть. К тому же войска у него от пяти до шести тысяч пеших и половина тысячи колесниц. Мы разобьем их!

Соломон успокоился, и мгновенное облегчение сменилось стыдом за свое малодушие, быстро уступившим место досаде.

Он сурово посмотрел на Ванею.

– Почему я об этом узнаю только сейчас? Почему ты не доложил мне о принятых мерах раньше?

Ванея нахмурился, под мощными скулами заходили желваки.

– Великий царь не доверяет мне? Если военачальник будет докладывать своему господину о каждом шаге, спрашивать позволения на каждую мелочь, тогда его может заменить любой землепашец. Твой отец, Давид, был великим полководцем. Но даже он не требовал от меня отчета в каждой мелочи. Он говорил, что нужно сделать. Как – решал я сам!

Соломон примирительно дотронулся до руки Ваней.

– Именно потому, что Давид был великим полководцем, он понимал, как ты все сделаешь. Я не воин, тем более не полководец, поэтому мне нужно все объяснять. И это не неверие в тебя, это просто тревога царя, не искушенного в воинском искусстве…

* * *

Тутмос, старший сын фараона Сиамона и наследник египетского престола, бесстрашно осадил коней прямо перед рвом, с трех сторон окружившим Газер. Он заслонил ладонью глаза от яркого солнца и внимательно осмотрел город.

– Да, тут мы можем застрять надолго, если не выманим хананеев из крепости, – обернулся он к своему спутнику.

Тот пожал плечами.

– Имея такие мощные стены, они не выползут даже за все золото мира.

Царевич презрительно поджал губы.

– Пусть эти жабы порадуются пока за свою неприступную крепость. Скоро я вырежу их всех и отправлю на пиршественный стол к Анубису! – он развернул колесницу и яростно хлестнул коней. – Два часа отдыха войскам, затем построить всех! – выкрикнул он.

Ванея не ошибся, докладывая утром Соломону о численности египетского войска, но он тогда не мог знать, что к полудню на помощь Тутмосу подошли еще три тысячи ливийской пехоты. Это означало, что египетский полководец осознавал, сколь трудная задача была перед ним поставлена. Черных, выносливых и могучих ливийцев в египетской армии использовали тогда, когда предстоял штурм со многими жертвами: ливийцы в армии фараона были смертниками, прикрывающими живым щитом своих тел наступающие войска.

Вечером, когда немного спала жара, Тутмос собрал командиров на совет.

– Что скажет нам храбрый Сенмут? – обратился он к начальнику главного корпуса.

Сенмут вскочил, низко поклонился и, поправив на перевязи меч, произнес:

– Великий и непобедимый Тутмос, по правую руку которого всегда стоит сам Амон, видел сегодня своими глазами, сколь мощны стены крепости и сколь широк ров, ее окружающий…

– Не говори мне о том, что я видел собственными глазами, – раздраженно перебил его царевич. – Ты предлагаешь отступить в Египет и покрыть мою голову позором?

– Нет, солнцеликий! – в страхе произнес Сенмут. – Нет такой крепости, которая не пала бы только от звука имени твоего!

– Хватит пустых слов! – остановил его Тутмос. – Что-то я не увидел сегодня рушащихся стен, когда мы с тобой осматривали крепость. Льстецов у меня хватает и без тебя, полководцев мало! Говори, что ты конкретно выяснил о Газере?

– Мои лазутчики недавно побывали в крепости. Стены ее, сложенные из огромных каменных глыб, высотой достигают сорока локтей и шириной – десяти локтей. Ров, опоясывающий Газер с трех сторон, не очень глубок, но ширина его – двадцать локтей. Четвертой стороной крепость примыкает к горам, и здесь пройти невозможно. В городе только одни ворота – двойные, очень мощные, построенные из мореного в соли дерева и оббитые железом. Количество войска установить не удалось, но, судя по тому, что жителей в Газере не меньше тридцати тысяч, можно сделать вывод, что четыре-пять тысяч из них смогут держать оборону.

Тутмос потер подбородок и задумчиво произнес:

– Да, хороший подарок готовит мой солнцеликий отец царю Израиля…

Командир ливийцев с шумом поднялся и, отряхнув с себя песок, кашлянул.

– Позволит мне солнцеликий сказать?

Тутмос нетерпеливо махнул рукой.

– Повелеваю высказаться каждому, кто хочет говорить! И без церемоний – мы на войне, а не на парадном приеме во дворце.

– У нас всего девять тысяч солдат, и они пришли сюда не просто умереть, но и вкусить радость победы. Штурмовать Газер в лоб – положить у его стен все войско. Пять тысяч защитников крепости смогут успешно сдерживать двадцатитысячное войско в течение многих месяцев, а у нас нет и половины от этого. Но никто не знает, сколько есть в крепости пищи и воды. Думаю, что они не ожидали нападения, а значит, запасов имеют немного…

– И ты предлагаешь отборному войску непобедимого Египта трусливо зарыться в песок, позорно ожидая месяцами, коща у хананеев закончится пища?

– Пусть у меня отсохнет язык, и пятна проказы покроют мое тело, если я осмелюсь даже подумать о таком позоре! Мы не будем месяцами ждать, пока все в крепости перемрут. Мы должны обыскать все вокруг, чтобы найти источник поступления воды в город и перекрыть или разрушить его. Для штурма крепости нужно наполнить мешки песком и камнями. На это уйдет всего несколько дней. А потом, засыпав ров, мы возьмем эту крепость, и слава твоя затмит сияние солнца! – поклонился ливиец. – Я первыми брошу своих солдат на стены и принесу тебе на золотом блюде победу! – добавил он.

Спустя несколько дней жители Газера, уже привыкшие к присутствию египетского войска, раскинувшего свои шатры вокруг города, увидели, что лагерь пришел в движение. Шатры и навесы с молниеносной скоростью, словно подхваченные жарким Тифоном[12]12
  Тифон – в древнегреческой мифологии могущественное олицетворение огненных сил земли. Порождает ветры-пустовеи.


[Закрыть], пришедшим из самого сердца пустыни, в один момент были свернуты, и началось лихорадочное движение людей, едва различимое в облаке поднявшейся пыли. Однако вскоре пыль осела, и в прозрачном утреннем воздухе хананеи увидели стройные колонны египетского войска. Резко и призывно завыли трубы, мелкой и гулкой дробью застучали барабаны и колонны, одна за другой, с небольшими интервалами двинулись вперед. Подойдя на расстояние полета стрелы, войско рассредоточилось, образовав плотное живое кольцо вокруг городских стен. Пехота расступилась, и в широкий проход ураганом ворвались колесницы. Они хаотично проносились мимо крепостных стен, приближаясь к самой кромке рва и отдаляясь, слепя защитников Газера отблесками высокого солнца, причудливо отраженного в металле щитов и доспехов.

Вскоре в непрекращающемся вое боевых труб и трескотне барабанов послышались новые, шипящие, зловещие звуки, и несколько защитников города, пораженные метко выпущенными из пращи камнями, упали в крепостной ров. Шипение, постепенно нарастая, превратилось в непереносимый, на самой высокой ноте вой, и среди белого и яркого дня, в палящих лучах раскаленного солнца на Газер опустилась туча, несущая в недрах своих смерть. Тысячи стрел, выпущенных из луков, и тысячи камней, выпущенных из пращей, отразили солнечный свет, отбросили его в бездонное небо, и на поле битвы наступили сумерки. Колесницы, ни на мгновение не останавливаясь, проносились у крепостных стен в сумасшедшей круговерти, жаля защитников города стрелами и камнями, – неотвратимо, с натренированной периодичностью – пять вестников смерти в минуту. В ответ стены Газера, словно разбуженный вулкан, изрыгали из недр своих камни, смолу, огонь…

Яростная атака египтян длилась несколько бесконечных часов, затем смолкли барабаны, и изменившийся звук боевых труб остановил карусель смерти. Колесницы, поредевшие на добрую треть, отступили, покинули поле боя, скрывшись за спинами пехоты.

Но ликование хананеев было недолгим: среди исковерканного железа и растерзанных тел защитники Газера увидели множество черных, ползущих, словно змеи, людей. Их спины были прикрыты щитами, и с высоты крепостных стен казалось, что в атаку идет армия сказочных жуков-скарабеев. Египетская пехота рассредоточилась полукругом вокруг них, методично обстреливая стены крепости, мешая защитникам Газера поражать слившихся с песком ливийцев. Каждый из них тащил за собой мешок, наполненный песком или камнями, и те, кому удалось избежать жалящего укуса хананейских стрел, сбрасывали свою ношу в крепостной ров и уползали, чтобы через некоторое время вернуться обратно.

К ночи египетские войска отступили, но назавтра все повторилось вновь…

Через восемь дней, когда ров заполнился адской смесью камней, песка и трупов, начался штурм. Египтяне, облепив стены бамбуковыми лестницами, словно муравьи, упорно карабкались вверх. Тутмос бросил в атаку все свое пешее войско, от которого к моменту решающего штурма осталось чуть больше половины. Одновременно с этим два мощных тарана, каждый из которых несли под прикрытием стенобитной машины на своих плечах пятьдесят ливийцев, методично разбивали городские ворота.

К вечеру ворота были разрушены, и одновременно с первыми храбрецами, взобравшимися на крепостные стены, в город ворвались три сотни боевых колесниц. Ночь так и не наступила. Факелы, пропитанные горючей жидкостью и привязанные на длинных веревках к колесницам, тремя сотнями маленьких солнц осветили город, и в их чадящем свете началась страшная резня.

Три дня горел Газер, и три дня не отпускал Тутмос свое поредевшее, бесконечно уставшее войско домой, в Египет. Не отпускал до тех пор, пока оставался жить последний язычок пламени, пока тлела последняя головешка, пока дышал еще последний житель тридцатитысячного города.

– Что ж, теперь приданое моей сестры имеет законченный вид! – удовлетворенно пробормотал Тутмос, обращаясь к Сенмуту. – Царь Соломон возжелал получить могучую крепость – он получит воспоминания о ней!

– У нас тоже будет немало воспоминаний, – вздохнул Сенмут. – Столько людей положили мы здесь…

Тутмос зло посмотрел на него.

– Ты думаешь, мне не жаль их? Ты думаешь, мне не жаль лучших солдат нашего войска, сложивших головы свои в угоду прихоти царя Израиля? Ты глубоко ошибаешься! И я никогда не буду славить эту битву, как свою великую победу. Я должен был сравнять с землей эту крепость, должен был закопать в песок саму память о ней!

– Мудрость твоя не уступает мудрости богов, – поклонился Сенмут, – и простым смертным не понять величие замыслов царевича; вот и я не могу понять, как же можно дать в приданое за царицей воспоминания? Разве это не обидит царя Соломона?

– Обидит? – ухмыльнулся Тутмос. – Это должно привести его в ярость! Или я напрасно положил здесь столько людей.

– Не понимаю, – растерянно произнес Сенмут, – не понимаю…

– Все просто, – махнул рукой Тутмос. – Соломон мечтал получить мощную крепость, еще больше укрепить ее и поселить там своих людей. Израиль был и остается нашим врагом, и женитьба его царя на моей сестре ничего не меняет. Скоро придет время, когда мы двинем все наше войско на Иерусалим, и я не хочу снова брать приступом еще более сильный Газер. Соломон никогда не сможет восстановить эту крепость, потому что нечего будет восстанавливать. И это оправдывает гибель лучшей половины моего войска!

Глава 9

Сказал я в сердце моем: «дай, испытаю я тебя весельем, и насладись добром»; но и это – суета!

О смехе сказал я: «глупость!», а о веселье: «что оно дает?» Вздумал я в сердце моем услаждать вином тело мое и, между тем, как сердце мое руководилось мудростью, а телом прибывал я в глупости.

Предпринял я большие дела: построил себе дома, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произрастающих деревья; приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе золота и серебра, и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц для услаждения сынов человеческих и разные музыкальные орудия.

И обратился я, чтобы взглянуть на мудрость и безумие, и глупость: ибо, что может сделать человек после царя сверх того, что уже сделано? И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое как преимущество света перед тьмою: у мудрого глаза его – в голове его, а глупый ходит во тьме; но узнал я, что одна участь постигает их всех. И это все – суета и томление духа!

Экклезиаст. Гл. 2

Вскоре после падения Газера Иерусалим облетела удивительная весть – египетское посольство приближается к городу! Уже с раннего утра южные ворота были широко распахнуты, мусор прибран, и весь Иерусалим высыпал на улицы посмотреть на египетскую принцессу и ее свиту. Интерес к египтянам подогревали слухи, что в окружении невесты Соломона собраны маги и демоны со всего мира и что демоны эти имеют облик чудных зверей и посланы коварным фараоном на погибель Израиля. Любой другой город встретил бы эти страхи пустыми улицами и плотно закрытыми дверями – любой другой, но только не Иерусалим! «Разве наш Бог не сильнее египетских, всех вместе взятых? – успокаивали люди друг друга. – Разве наш царь не мудрее какого-то языческого фараона?» – спрашивали они соседей, изгоняя чужой смелостью собственные страхи. Их не сумела разогнать даже страшная духота, вот уже несколько дней сжимавшая город в липких объятиях.

Люди стояли долго и терпеливо, изредка лениво переругивались с юркими продавцами воды, снующими среди потных и горячих тел. Однако не все в городе изнывали от жары и суеверного страха. Поближе к дворцу, на мягких подушках и низких скамейках, под спасительной зеленью пальмовых деревьев, окруженные слугами и домочадцами расположились царские чиновники средней руки, богатые торговцы и левиты. Они лениво поглядывали в бесцветное, иссушенное беспощадным солнцем небо, жевали тягучие конфеты, запивая их терпким вином и кислым лимонадом. На изящных складных столиках перед ними горками лежали финики, виноград, инжир – вожделенный соблазн для наглых и назойливых иерусалимских мух. Здесь разговоры были более оживленные, а голоса вежливые и значимые; обсуждались не рога и копыта египетских демонов и даже не немощь египетских богов в сравнении с могуществом Единого и Всесильного, а невеста мудрого Соломона и приданое, которое дал за ней фараон. Каждый из них пытался понять, что знает о сокровищах, которые должны прибыть вместе с принцессой, его собеседник; откуда знает, и не придумал ли уже, как поживиться от этого еще неизвестного пока, но уже волнующего кровь сказочного богатства.

Ближе к полудню Ванея выстроил вдоль дороги, ведущей от городских ворот до царского дворца, по обе ее стороны, отборных воинов лучшего своего корпуса в полном боевом вооружении. Их копья были украшены разноцветными вымпелами, а щиты покрыты серебряным орнаментом. Воины стояли неподвижно, широко расставив ноги и наклонив пики, похожие на изваяния, вылепленные великим мастером из серебра и человеческой плоти.

Запели рожки, взвыли трубы, гулкой дробью растрескались барабаны, и египетское посольство вступило в город. Впереди процессии катились мощные, закованные в железо боевые колесницы, в каждой из которых находилось по трое солдат. В колесницы были впряжены цугом рослые, роскошно украшенные дорогой сбруей кони. Их головы прикрывали серебряные пластины, а гривы развевались на ветру искрами золотых нитей. Следом за колесницами в воротах показалась колонна чернокожих ливийцев. В отличие от богато одетых колесничих их мускулистые, лоснящиеся от пота тела прикрывали только узкие набедренные повязки. Ливийцы шли четверками, держа на плечах широкие, тяжело нагруженные носилки, содержимое которых было прикрыто от любопытных глаз тканью. За носильщиками, переливаясь золотом передников и шлемов, чеканили шаг египетские воины – личная гвардия принцессы. Двадцать последних из них держали на высоко поднятых руках крытые, усыпанные драгоценными камнями носилки. Процессию замыкали бритоголовые, в белых одеждах, мрачные и высокомерные жрецы, ведущие на коротких цепях яростно рычащих диких зверей – пантер, леопардов, львов.

Процессия, растянувшаяся на добрую тысячу локтей, проследовала через город и остановилась у царского дворца, заняв все прилегающее пространство – площадь, дворцовый парк, близлежащую улицу Прошло около получаса, и в распахнутых настежь дверях появился Соломон со своей свитой. Царь сел на трон и величественно взмахнул рукой. С новой силой взвыли трубы, из-за застывших в боевом каре колесниц выступили воины, ведомые главным жрецом. Солдаты подходили по одному, низко, до земли, кланялись, оставляя у ступеней дворца подарки фараона. Жрец каждый раз громко выкрикивал:

– Золотые украшения из храма Изиды!., жемчуг из сокровищницы Ашторет!.. слоновая кость из хранилища Амона!..

Гора из драгоценных даров разбухла, разрослась до подножия трона, грозя заживо похоронить царя в сверкающем саркофаге, и израильские воины стали поспешно уносить сокровища во дворец. Когда площадь очистилась, жрец, набрав в легкие воздух, что было сил выкрикнул:

– Главный подарок царю Соломону!

И, перекрывая удивленный возглас, вырвавшийся одновременно из сотен глоток, раздался грохот высыпанных из носилок камней.

– Хананейская крепость Газер! – поклонился жрец.

Наступила мертвая тишина. Египтяне и израильтяне, словно по команде, не зная, как реагировать на это, посмотрели на Соломона. Ни один мускул не дрогнул на его бесстрастном лице; взгляд, устремленный поверх голов, не опустился вниз; только сильнее сжали ладони подлокотники трона, и запульсировала часто на виске тонкая голубая жилка. Соломон медленно встал, подошел совсем близко. Он повернул голову в сторону своей свиты, и к нему немедленно подбежал Ванея; нагнулся и, поклонившись, протянул царю на вытянутых руках большой закопченный обломок. Царь внимательно посмотрел и стал медленно двигаться вдоль груды обгоревших камней; иногда задерживался на мгновение, и тогда Ванея протягивал ему очередной обломок.

Соломон вернулся к трону, остановился рядом с ним, на самой последней ступени лестницы, и, обращаясь к жрецу, произнес:

– Я думал всегда, что драгоценности привлекают нас, прежде всего, своим блеском. Теперь я понимаю: не все золото, что блестит, и не все алмаз, что сверкает. Теперь я понимаю, что самые драгоценные камни могут быть серыми и обгоревшими. Такими их делают пролитые кровь и пот. И я доволен главным подарком. Передай моему брату фараону, что царь Израиля Соломон вставит эти драгоценные камни в оправу новых, еще более мощных стен крепости Газер! Передай моему брату фараону, что царь Израиля Соломон обязательно пригласит его порадоваться вместе новым стенам и новой жизни крепости, за которую пролили столько крови и пота лучшие воины Египта. Передай моему брату фараону, что это будет скоро, очень скоро!

* * *

Ванея нагнал Иосафата у ступеней царского дворца.

– Куда так торопится уважаемый писатель? – спросил он.

– Наверное, туда же, куда и уважаемый командующий, – поклонился Иосафат. – К царю.

Ванея усмехнулся.

– Да, к царю стоит поторопиться. А зачем вызывает тебя Соломон?

Иосафат развел руками.

– Ума не приложу. Ранним утром прибежал ко мне гонец и передал приглашение. Я, на всякий случай, захватил с собой записи о пребывании посольства в Египте. Не знаю, что еще может понадобиться царю от меня.

Ванея взял Иосафата под руку, и они вместе стали подниматься по ступеням.

– Могу дать тебе всего один, но очень важный совет! – Ванея посмотрел по сторонам и тихим голосом продолжил: – Как бы хорошо ты ни написал, Соломон все равно поправит, внесет свои изменения. Но если ему не понравится то, что ты написал, он это запомнит, а из памяти царя ничего стереть нельзя. Поэтому перед тем, как что-то ему показывать, следует посоветоваться с кем-нибудь сведущим.

– И с кем же? – осторожно спросил Иосафат.

– Ну, людей опытных и искушенных в политических тонкостях в царском доме много, – вздохнул Ванея – Доброжелателей твоих мало. Я бы сказал, совсем нет, разве что только я отношусь к тебе с пониманием. Вот ты описал, наверное, красочно, какое впечатление на фараона произвело наше посольство, какие дары отправил Соломон в Египет, что на словах передал он фараону…

– Да, конечно, написал об этом, и о том, что просил передать фараон нашему великому царю, – тоже, – пожал плечами писатель. – А что, не надо было?

– Ну почему не надо было? Конечно, надо, только история вещь тонкая, – философски заметил Ванея. – А о том, кто готовил это посольство, ты написал? Кто подбирал подарки для фараона, кто обеспечивал вашу безопасность в пути?

Иосафат замялся.

– Напишу еще, конечно… еще ничего не готово… только наброски…

– Ну-ну, – многозначительно произнес Ванея. – Покажешь потом.

И придвинувшись вплотную к Иосафату, продолжил:

– В наше нелегкое время хорошее быстро забывается, а вот плохое надолго остается в памяти.

– Уважаемого Ванею интересует, что о нем подумают потомки? – удивился Иосафат.

Ванея холодно посмотрел на писателя.

– Меня больше интересует, что будет через месяц или год, но я не хочу, чтобы после смерти имя мое проклинали в веках. Знаешь, что болтают в Иерусалиме про Давида? А про Саула?

Иосафат тяжело вздохнул.

– Слышал, конечно, всякое.

Ванея кивнул.

– Вот видишь, всякое болтают, потому что всякое и было. Только людишки хорошее помнить не хотят, потому как натура человеческая мелкая и подлая. И унизить в мыслях своих и словах человека великого для них означает возвысить себя самого. Поспрашивай в городе про Ванею, и тебе расскажут уже сейчас, если не побоятся, какой он жестокий убийца! А то, что Ванея не пролил ни одной капли чужой крови ради удовольствия своего, только во имя единого Израиля и его царей Давида и Соломона, скажут? У тебя великая задача – не только написать о том, как все было, но и во имя чего так было! И ты о своих заслугах тоже позаботься написать, понял?

И уже у самих дверей тронного зала скороговоркой закончил:

– Ладно, завтра жду тебя у себя, вместе подумаем, что да как!

* * *

Соломон принял Ванею и Иосафата не в тронном зале, как обычно, а на террасе. Царь сидел, подперев голову рукой, и внимательно изучал свиток папируса. Услышав шаги, он оторвался от чтения и жестом предложил им присесть. Ванея внимательно огляделся по сторонам и удивленно отметил, что кроме их троих на террасе больше никого не было – ни братьев писцов, ни Садока, ни других царедворцев. Соломон хлопнул в ладони, и немедленно слуги принесли фрукты и напитки. В это же время на лестнице раздались торопливые шаги, и на террасе, один за другим, появились Адонирам, Завуф и Азария.

Соломон кивнул, давая понять, что больше никого не ждет, и, глядя в прозрачное как слеза утреннее небо, с улыбкой произнес:

– Хороший день принес добрые вести. Я получил письмо от царя Финикии. Хираму стало известно о падении крепости Газер, и он поздравляет меня с тем, что отныне Израиль единое, целостное государство! Еще он пишет, – Соломон развернул свиток, – что надеется на то, что отныне торговый путь из Финикии в Египет через Израиль будет безопасным. Что мне ответить царю Хираму, как вы думаете?

– Угодно будет великому царю услышать мое мнение? – поднялся Ванея.

Соломон жестом усадил его на место.

– Говори без церемоний.

– Ну, царю Хираму стало известно о Газере, потому что я послал к нему гонца с этой вестью. Я взял на себя смелость подумать, что лучше будет самим сообщить нашему другу, царю Финикии, чем до него дойдут искаженные слухи. А что до торгового пути, он теперь будет беспрепятственным. Пусть шлет свои караваны.

Едва уловимая тень пробежала по лицу Соломона.

– Кто еще хочет сказать? – глядя поверх голов, спросил он.

Желающих больше не нашлось, только Ванея бросил:

– А что тут говорить, и так все ясно.

– Не все! – хорошее настроение царя начало улетучиваться. – То, что Хирам узнал о падении Газера из первых уст, это хорошо. Плохо, что я совершенно случайно узнаю о письме, отправленном Ванеей. С каких это пор у нас повелось, что военачальники подменяют царя?

– Нет, мой господин, и в мыслях у меня такого не было! – вскочил Ванея. – Просто я отправил гонца в пограничный с Финикией гарнизон с указаниями, и заодно отправил с ним и письмо Хираму. Теперь понимаю, что это была моя ошибка. Больше никогда не повторится, – поклонился царю Ванея.

– Надеюсь, – кивнул головой Соломон. – Но продолжим! Не все так просто, как говорит Ванея. Не все хананеи полегли при штурме крепости; многие разбежались и занимаются грабежами. Это меня беспокоит.

Ванея попытался возразить, но Соломон остановил его жестом.

– Хватит, мы внимательно выслушали тебя! Так вот, торговый путь из Финикии в Египет – это то золото для нас, которое крайне необходимо для строительства Иерусалима и Храма, да и многого другого… А почему уважаемый Иосафат не записывает мои слова? – неожиданно прервался он. – Разве то, что я сейчас говорю, недостойно внимания?

Иосафат от неожиданности выронил корзину с записями.

– Я… я… мне… сейчас все запишу… – промямлил он.

Соломон посмотрел на писателя своим особенным взглядом, по которому никогда нельзя было определить, что думает царь: гневается ли он или настроен благожелательно.

– Я не позвал сюда писцов не случайно. Мне надоело постоянно поправлять их. Это отнимает много времени. Отныне на важных собраниях всегда будет присутствовать уважаемый Иосафат. Мы начинаем великие дела, и я хочу ясности и понимания во всем! А теперь о главном: я решил в самое ближайшее время строить крепость Газер на том же самом месте, только размеры ее будут большими, а стены более прочными! В ней мы разместим, кроме обычных жителей, большой гарнизон колесничих и пеших воинов. Газер будет самым укрепленным городом во всем Израиле, чтобы у моего брата фараона не возникло желание еще раз брать эту крепость! – саркастически улыбнулся царь – В Газере мы построим также постоялые дворы для торговых караванов, где они смогут получить все необходимое и уплатить пошлины. Доставку строителей до места, организацию работ, обеспечение их безопасности – поручаю Ванее; Азарии – продумать все, что связано с поставками продовольствия и питанием, подготовить список начальствующих над строителями. Через два дня, в это же время, я выслушаю ваши предложения…