Текст книги "Идальго Иосиф"

Глава 2

Кельн встретил Иосифа дождем и порывистым ветром. Он остановился у своего знакомого, генуэзского торговца Бенвенутто, любезно предоставившего ему целое крыло обширного дома. Иосиф не любил беспорядок и суету. Брезгливо и раздраженно расхаживая по огромной комнате, натыкаясь на тюки и сундуки, он обдумывал свои первые действия в этой стране. Иосиф прибыл в Кельн первым, но следом за ним, в течение недели-другой, прибудут еще, как полагал Иосиф, – сто-сто пятьдесят семей. Он знал свой народ и хорошо представлял, какой гвалт поднимется на узких и чинных улочках Кельна.

«Этого нельзя допустить. Надо сразу и четко организовать эту массу темпераментных единоверцев, расселить их, хотя бы временно, но быстро, чтобы не вызвать раздражения у медлительных и чванливых бюргеров», – думал Иосиф.

Он подошел к зеркалу и осторожно посмотрел на себя.

«Господи! И в этом мне придется теперь ходить», – тоскливо подумал он, придирчиво рассматривая купленный только что у генуэзца тесный, сшитый по последней немецкой моде, наряд.

Перед ним стоял совершенно незнакомый мужчина: широкие плечи и тонкую, без всяких признаков возрастного жирка талию, стягивал темно-зеленый бархатный камзол, сверля Иосифа холодным блеском десятка изумрудных пуговиц-глаз. Шею, привыкшую к абсолютной свободе, подпирал жесткий, на твердом костяном корсете, воротник. Бедра обтягивали фиолетового цвета короткие штаны, схваченные чуть выше колен двумя изящными, золотыми пряжками.

«А ты еще ничего», – спустя несколько минут одобрительно подумал Иосиф, надевая на шею массивную золотую цепь с большой, украшенной тончайшим узором фамильного герба Эзра, бляхой.

– Мириам! Мириам! – громко позвал он жену.

Мириам – простоволосая, в одной рубашке, совершенно не скрывающей ее женских прелестей, разгоряченная и раскрасневшаяся, влетела в зал, вопросительно глядя на мужа.

Иосиф иронично улыбнулся, любуясь своей женой, и мягко, но решительно сказал:

– Мириам, не нужно столько суеты. Распакуйте только самое необходимое. Мы не задержимся здесь больше нескольких дней. Я еду к герцогу, к обеду не ждите. А завтра, с утра, поедем присматривать нам дом, – еле слышно, в самое ушко, прошептал он ей последние слова, лаская языком тонкую шею.

– Да! Скажи домочадцам, чтобы так не галдели, – уже другим тоном произнес он. – От них с самого утра болит голова.

Иосиф быстро пересек зал, вышел на улицу и ловко, без усилий, вскочил на своего любимца – чистых арабских кровей, шоколадного цвета скакуна.

Прошло уже больше часа. Иосифу порядочно надоело рассматривать убранство приемной дворца герцога Кельнского Герхарда. Это гигантское помещение по архитектуре и мебели разительно отличалось от того, к чему Иосиф привык в Испании. Между огромными, от пола до потолка, узкими, стрельчатыми окнами, с яркими витражами стекол, стояли чучела медведей, лосей, кабанов, в страшном оскале, с ненавистью глядя на соседствующих с ними рыцарей – в полном турнирном и военном убранстве. Вдоль стен, по периметру всего помещения, были расставлены массивные дубовые скамьи, очень жесткие для восточных ягодиц Иосифа. Посреди зала, под огромным, свисающим с потолка на мощных бронзовых цепях светильником, стоял массивный, из того же темно-коричневого полированного дуба, минимум на сто человек, стол. В углу ярко пылал, не столько согревая, сколько освещая помещение, отделанный темным итальянским мрамором, камин.

«Выдерживает паузу, ставит меня сразу на место», – подумал о герцоге Иосиф.

«Ну что ж, если это единственная демонстрация власти и силы, то не так уж плохо. Бывало гораздо хуже и обходилось», – подбадривал себя Иосиф.

«Посмотрим, насколько ты суров на самом деле», – решил он, удивленно глядя на вошедшего в зал Бенвенутто.

Бенвенутто суетливо улыбался, потирая перед камином озябшие руки.

– Меня позвал герцог, я буду твоим переводчиком, – подмигнул он Иосифу. – Не волнуйся, я с герцогом о тебе уже говорил. Да и рекомендательные письма от да Гаммы и Ганзейского торгового союза что-нибудь да значат. Ты важная птица, Иосиф, – засмеялся Бенвенутто, опускаясь рядом на скамью. – Не волнуйся, – уже другим тоном, серьезно сказал он. – Герцог груб, но не глуп, да и страшен только с виду. Держись твердо и с достоинством. Ты ничего не просишь, ты за все будешь платить – дай ему это сразу понять. Герцог пьяница и мот. Кредиторы обложили его, как кабана на охоте. И твои деньги – это то, что ему сейчас необходимо. Веди речь не о помощи, а о взаимном сотрудничестве и много не обещай, – скороговоркой инструктировал Бенвенутто.

Двери, в противоположном конце, резко распахнулись. Слуга вошел в зал, сделал шаг в сторону и с достоинством поклонился:

– Его высочество герцог Кельнский! – Громко выкрикнул он, трижды гулко ударив о пол металлическим жезлом.

В дверях появился мощного телосложения, средних лет, коренастый мужчина, с брезгливым и надменным выражением на тяжелом, грубо вырубленном и одутловатом лице. Не по возрасту глубокие морщины, симметрично, с двух сторон длинного носа, прорезали лицо – от темных, запойных кругов под глазами, до рыжей и густой, коротко постриженной бороды. Светлые, серо-зеленые, широко разведенные и глубоко посаженные глаза, смотрели тускло и цепко. Герцог плюхнулся в стоящее на небольшом возвышении кресло, жестом предлагая Иосифу и Бенвенутто занять места напротив. Воцарилась тишина. Герцог, нимало не стесняясь, в упор, не мигая, разглядывал Иосифа. Прошло не меньше десяти минут. Герцог зашевелился, сцепил перед собой на солидном животе унизанные перстнями короткие, толстые пальцы и, оторвав взгляд от Иосифа и глядя в никуда, произнес неожиданно высоким для его комплекции голосом:

– Нам уже доложили о твоем приезде. Мы имеем так же рекомендательные письма от Ганзейского союза и другие. Бенвенутто – наш друг и грабитель, – герцог скорее вещал, чем говорил, глядя поверх голов, – тоже просил за тебя и вообще за вас… евреев. Мы не фанатики, как испанцы, и терпимо относимся к другой вере. – Герцог удостоил Иосифа насупленным, из-под мохнатых бровей, взглядом.

– И мы, возможно, очень возможно, разрешим вам поселиться у нас. Но! – Клубок толстых пальцев расцепился, и указательный взлетел вверх. – Но! Какие нам от этого выгоды? Хлопоты налицо, а выгода? Какой нам от всего этого толк? – Герцог кивнул головой, давая понять, что слушает Иосифа.

«Вот оно, главное! Молодец герцог. Сразу берет быка за рога», – уважительно подумал Иосиф, лихорадочно соображая, сколько можно предложить денег. Он, изрядно перенервничавший за этот час ожидания, успокаивался. Это была сделка, а в сделках ему, Иосифу, равных нет.

– Ваше Высочество, – с достоинством склонив голову, начал Иосиф. – Я, от себя лично и от имени тех несчастных скитальцев евреев, которым, я надеюсь, Вы милостиво предоставите убежище, приношу глубокую благодарность и уверения…

– Оставь эти церемонии, Иосиф, – раздраженно перебил герцог. – Оставь эти церемонии, не терплю словоблудия. Говори прямо: чего вы хотите? – Он явно давал понять, что Иосиф не посол другой страны, а загнанный в безысходность проситель, ему, герцогу Кельнскому, прямому потомку и наследнику цезарей Римских, не более чем вероятный слуга.

Иосиф побледнел, проглотил комок в горле и, подняв на герцога не столько напуганные, сколько удивленные глаза, произнес:

– Да, Ваше Высочество, Вы правы. Простите, что отнимаю у Вас время пустословием. Сюда, в Кельн, в течение нескольких дней прибудет, думаю, сто пятьдесят – сто семьдесят семей еврейских беженцев из Испании. Это, наверное, около двух тысяч человек. Чтобы не вызывать недовольства и кривотолков, просим выделить часть города для компактного поселения людей. Мы просим разрешения покупать землю и дома, разрешение на самоуправление. Наша будущая община будет самостоятельно вести судебные дела. Мы также просим разрешения беспрепятственно совершать религиозные обряды, заниматься ремеслами и торговлей. Это, в основном, все, о чем мы смиренно просим Ваше Высочество. Все остальное, менее значительное, написано здесь, – Иосиф передал слуге свиток, выдержал паузу, и с расстановкой произнес:

– И за все, что мы просим, разумеется, готовы платить.

Герцог сидел, не меняя позы, и внимательно рассматривал огромный рубиновый перстень на безымянном пальце. Не дождавшись реакции, Иосиф продолжил:

– За каждую приехавшую семью, думаю, что сможем уплатить казне триста золотых гульденов.

Герцог прикрыл глаза, никак не отреагировав на слова Иосифа.

– Это тридцать тысяч только за право обосноваться у вас! За все остальное, разумеется, будем платить отдельно, – закончил Иосиф.

Поведение герцога сбивало Иосифа с толку, выбивало из-под ног почву. Он ожидал чего угодно: споров, торговли, недовольства… но только не безразличия. Прошла вечность. Герцог, наконец, подал признаки жизни.

Со вздохом сожаления оторвав взгляд от перстня, он медленно произнес:

– Ты немало просишь, еврей, но это не лишено смысла. Мы обдумаем твои просьбы и через неделю сообщим о нашем решении. – Герцог взмахнул рукой, давая понять, что аудиенция окончена. Иосиф встал, поклонился, но не ушел.

– Ваше высочество, простите, но люди могут прибывать уже сегодня. Что делать им до того, как вы сообщите о своем решении?

Герцог удивленно посмотрел на Иосифа:

– Что делать? Ждать! За городом. Каждый въехавший в город без разрешения будет строго наказан. Лично тебя это, разумеется, не касается.

– Но… – Иосиф, не обращая внимания на Бенвенутто, делавшего ему страшные глаза, оставался на месте. – Но…

– Никаких «но»! – Зарычал Герцог, на глазах багровея. – Вы ждали тысячи лет, подождете еще неделю. Это все!

Иосиф низко поклонился уже в спину герцогу и, легонько подталкиваемый Бенвенутто, покинул дворец.

– Ну ты даешь, брат! – Бенвенутто, несмотря на холодную погоду, вытирал платком капли пота со лба. – Ну, ты даешь! Я думал, он тебя убьет!

Иосиф неожиданно громко рассмеялся, и, глядя на перетрусившего итальянца, произнес:

– Не убьет. – Он резко оборвал смех. – Нас больше никто не убьет. А столько денег этот кабан в жизни своей не видел. Испания научила нас многому: мы теперь будем платить только за то, что нам действительно нужно и важно, за то, за что действительно стоит платить, – закончил Иосиф, уже сидя в седле.

– И ты, тоже не бесплатно, поможешь во всем этом разобраться.

Глава 3

Прошло уже больше месяца, но от герцога не было никаких известий. В получасе ходьбы от города, на большой лесной поляне, образовался лагерь. Здесь собралось около двух тысяч человек, ждущих разрешения на поселение. Среди пестрых, беспорядочно раскиданных шатров и навесов, бегали дети и, привлеченные запахом готовящейся пищи, неизвестно откуда взявшиеся собаки. На многие километры, слегка приглушенный деревьями, разносился гул многоголосой, шумной людской массы, собирая, как пчел на запах цветочной пыльцы, окрестных жителей. Те, стоя на почтительном расстоянии, с интересом смотрели на суету этого неведомого, странно одетого, шумного и веселого, даже в печали, диковинного библейского народа. По лагерю сновали герцогские писари, пытаясь, навести порядок и переписать людей по именам и по семьям. Для немцев, тяжело произносимые и еще тяжелее записываемые еврейские имена были настоящей мукой. Да и лица – смуглые, заросшие густыми, черными бородами, казались совершенно одинаковыми. Писари, одуревшие от звуков чужой, гортанной речи, все же не забывали о своем интересе: они продавали за полновесные испанские монеты воду, соль, сахар. Важно, ни слова не понимая, выслушивали просьбы, упреки и требования.

– Запиши, запиши меня и еще восемь человек моей семьи. Я – Давид из Кордобы, – пожилой еврей дергал писаря за руку, суя в нее мешочек с деньгами. – Запиши меня в Кельн.

Чиновник многозначительно кивал головой и быстро прятал деньги в раздувшиеся карманы, – уже раздираемый на части другими просителями.

– И меня, меня тоже в Кельн! Я – Иуда из Сарагосы, обязательно запиши! Давид мой брат, и я хочу жить с ним рядом.

И деньги опять делали свой извечный оборот – из рук в руки, из кармана в карман, от тела к телу.

Лагерь жил своей жизнью, ожидая от власть предержащих решения своей судьбы.

Иосиф – измученный, осунувшийся и похудевший за этот бесконечный месяц, был в ярости. Он знал упрямство и неуступчивость своих собратьев, но это переходило все границы.

– Рабби! – Устало сказал он. – Вы что-то путаете, рабби! Я такой же, как и вы, и я один из вас. Я в том же положении, что и все остальные. И меня тоже, заметьте, никто сюда не звал. То, что я делаю, я делаю по доброй воле и это все, что я могу! Герцог молчит, он набивает цену, он ждет, когда нам всем станет невмоготу и мы развяжем свои кошельки. Надо терпеть, он все равно пустит нас в город. Ему нужны наши деньги.

– Терпеть!? – Рабби визжал, брызжа слюной. – Мы терпели всю жизнь! Наши отцы и деды терпели! – Он глотал слова и захлебывался ими от возмущения. – Мы терпели в Египте и Вавилоне, мы терпели в Ассирии и Персии, – он загибал пальцы, – а теперь мы терпим в этом вонючем, сыром лесу! Тебе легко говорить, Иосиф. Ты всегда жил, как король, а теперь живешь, как бог! Мы заживо гнием под дождем, а ты утешаешься в объятиях своей жены в собственном доме! И ты призываешь нас терпеть? Где твой страх перед богом, Иосиф? Людям негде помолиться. У нас нет даже нормальных отхожих мест! Лучше было умереть там, дома, в Испании, чем жить здесь, в лесу, на глазах у этих грубых гоев, рассматривающих нас, как диковинных зверей. Иди к герцогу, Иосиф, иди и обещай все, что хочешь, – только пусть скорей закончится этот лагерь. У нас уже умерло двенадцать человек, и мы не смогли даже похоронить их по обряду! – Раввин, наконец, выдохся, сел прямо на землю, зло и одновременно просительно глядя на Иосифа.

– О Господи! – Иосиф воздел руки к небу. – Научитесь слушать, рабби! Я не имею, как и вы, никаких прав. Я не Моисей и я не отвечаю за свой народ; я и так сделал больше, чем мог! Разве не я предупредил всех, там, в Испании, о готовящейся резне? Разве не я уговорил скотину герцога пустить в Кельн двести семей? Разве кто-то другой ежедневно обивает пороги Магистрата, раздавая направо и налево взятки? Надо терпеть и ждать, рабби! – Устало, но твердо закончил он. – Надо ждать! Я думаю, что сегодня-завтра герцог сообщит нам о своем положительном решении. Он жаден, и он не дурак. Он испытывает наше терпение, но никогда не откажется от той суммы, которую мы предложили. Он понимает, что мы можем в любую минуту свернуть свои шатры и переехать в другое место. – Иосиф развел руками. – Германия велика, и за деньги нас примут везде. Надо терпеть, и делать вид, что все нормально. Я знаю, что писари и соглядатаи ежедневно докладывают герцогу обстановку в лагере. Герцог ждет, что мы сломаемся и пришлем к нему депутацию. И тогда будет не тридцать тысяч, а три раза по тридцать тысяч! Вы готовы уплатить такие деньги? – Иосиф не заметил, как опять перешел на крик.

– Хорошо, хорошо, Иосиф, – ребе обмяк, мгновенно став тем, кем он был на самом деле, – уставшим и больным стариком. – Мы еще подождем. Только помни, Иосиф, – ты действительно не Моисей. Но тебе многое дано, и с тебя за многое и спросится. Делай то, что можешь, не жалей ни времени, ни денег. Заклинаю тебя и благословляю именем бога нашего.

Иосиф мчался по лесу на своем иноходце, не разбирая дороги и не обращая внимание на больно хлеставшие по лицу ветки. Он был взбешен, и эта скачка должна была успокоить его. Иосиф был зол на себя и на ребе, на народ, к которому принадлежал. Он был зол на тупоголовых и медлительных немцев… он был зол на весь мир. Иосиф никогда не кривил душей перед самим собой и, в общем-то, всегда был в ладу со своей совестью, даже тогда, когда она была не совсем чиста. Он не был фанатиком веры, хотя строго соблюдал все ее каноны и жертвовал всегда приличные, соответствующие его положению, суммы на синагогу. Он никогда не просил бога помочь, справедливо полагая, что у того достаточно и своих дел. Он получил в юности блестящее религиозное и светское образование, и досконально изучив Талмуд и Мишну[4]4
  Мишна – (второучение) – сборник устных законов, мнений, преданий – дополнение к Торе, Моисееву первоучению.


[Закрыть], обладая светлым умом, находил в них достаточно несоответствий и противоречий, чтобы не стать слепым и фанатичным ревнителем веры. Он был рожден для другого. Его стихия – финансы и политика. И вера должна была помогать, а не мешать ему в этом.

«Старая лиса, – он неприязненно вспоминал свой разговор с ребе. – Что он от меня хочет? Я не могу надоедать герцогу и принимать на себя его недовольство и гнев. Все, хватит! Они сами по себе, а я сам по себе», – решил он, уже подъехав к крыльцу своего нового, красивого и просторного дома. На пороге, тревожно переминаясь с ноги на ногу, поджидал его управитель.

– Господин! Господин! – Стал кричать тот, не дождавшись, пока Иосиф спешится.

– Господин! Вас вызывают к герцогу!

– Когда? – Иосиф напрягся всем своим существом.

– Уже, сейчас! – Закатив глаза, лепетал управитель.

Иосиф круто развернул коня и помчался во весь дух, уже не слыша продолжающего что-то кричать ему вслед слугу.

В приемном зале собрались все члены городского Совета. Иосиф влетел в помещение, на ходу бормоча извинения.

– Ты заставляешь себя ждать! – Герцог был в особенно дурном настроении: после вчерашнего гуся, залитого десятком кружек ядреного пива, внутри горело, как в аду. И в этом были виноваты все, в том числе и Иосиф.

– Ты заставляешь себя ждать, – еще раз сказал герцог и кивнул головой члену Магистрата – главе гильдии писарей. Тот быстро встал, с шумом отодвинув массивный стул и медленно, с выражением, стал читать развернутый свиток.

– Решением Малого Совета города Кельн, утвержденным его высочеством господином герцогом Герхардом, – писарь поклонился в сторону герцога, – в соответствии с принципами терпимости и человеколюбия, завещанными нам Господом Иисусом Христом – евреям, беженцам из Испании предоставляется убежище в городе Кельне на следующих условиях:

– за право вечного поселения и предоставление имущественных привилегий должно быть уплачено казне – сто гульденов за каждого взрослого и пятьдесят гульденов за ребенка, не достигшего тринадцати лет;

– для проживания, строительства домов, школ, синагог и прочего выделяется место на южной окраине города Кельна, ранее служившее площадью для рыцарских турниров;

– строительство домов и других сооружений должно осуществляться в соответствии с нормами и правилами, принятыми в городе Кельне;

– территория закрепляется за еврейской общиной в вечное пользование и должна быть отделена от остальной части города и содержаться в чистоте и порядке;

– поселение евреев вне обозначенной территории строго запрещается, кроме лиц, имеющих на то специальное разрешение;

– евреи, изъявившие желание заниматься ремеслами и торговлей, должны получить на это специальное разрешение, за которое подлежит уплате налог, устанавливаемый соответствующей гильдией;

– евреям разрешается свободно отправлять религиозные обряды, соблюдать праздники и традиции, за что ежегодно уплачивать казне налог в сумме две тысячи гульденов;

– евреям строго запрещается находиться за территорией поселения позднее десяти часов вечера и ранее шести часов утра;

– евреям строго запрещается покидать территорию поселения во время христианских праздников и религиозных шествий;

– евреям запрещается нанимать на работу и в услужение жителей города Кельна, равно как и других правоверных христиан…

Иосиф уже не слушал старательно, с пафосом говорившего писаря.

«Слава Богу! – внутренне ликовал он, оставаясь внешне беспристрастным. – Слава Богу! Разрешили! Свершилось! Иосифу были безразличны условия, выдвигаемые к евреям; ему было все равно, сколько надо платить и за что».

«Это уже не моя проблема», – думал Иосиф. Даже ограничения в правах не смущали его. Иосиф знал из тысячелетнего опыта, что евреи здесь, в Германии, как и их далекие предки в Египте и в Вавилоне, спустя короткое время добьются всего того, что необходимо, чтобы сделать свою жизнь достойной…

Писарь закончил и, аккуратно свернув свиток, передал его бургомистру.

Иосиф очнулся от своих мыслей под пристальным взглядом Герхарда и медленно склонился в низком поклоне перед членами Магистрата.

На несколько минут воцарилась абсолютная тишина.

– Иосиф бен Эзра! – Голос герцога гулко разнесся над притихшим залом, отразился в высоких стенах и вернулся к Иосифу, впечатываясь ему в мозг.

– Мы так решили, и это закон! Доведи все до сведения евреев. Порядок въезда и прочее ты узнаешь в нашей канцелярии.

– Я? – переспросил Иосиф.

– Да, ты. – Герцог недовольно опустил уголки мясистых губ.

– Мы назначаем тебя главой еврейской общины и будем иметь дело только с тобой. Это все, – можешь идти. Деньги должны быть внесены в казну незамедлительно!

Члены Совета встали со своих мест, одновременно поклонившись герцогу.

– Постой, – уже в дверях услышал Иосиф тихий, вкрадчивый, но не менее властный, чем у герцога голос.

Иосиф обернулся. Архиепископ Кельнский – старик с колючим и цепким взглядом водянистых глаз, обращался к нему:

– В своих синагогах и между собой можете говорить что хотите, но любая попытка религиозных разговоров или споров с жителями Кельна будет незамедлительно караться смертью, – архиепископ прикрыл глаза, давая понять, что он сказал все, что считал нужным сказать.

Иосиф еще раз поклонился, бережно прижимая к груди свиток.

В этом свитке, который он торопился привезти в лагерь беженцев, были законы Магистрата города Кельна, сегодня не менее важные для евреев, чем священные законы Моисея.