Текст книги "Любаша. Сборник рассказов и миниатюр"

Эта, не очень большая, но просторная комнатка, была сооружена не в самом начале чердака, а после большого, пустого пространства. Да и сам вход был не выделен из общей деревянной обивки. Я без труда открывала дверь, потому что знала, что она тут есть. Что же мой папенька делал? Что изобретал, чем занимался, зачем сделал это укромное, таинственное убежище? Тут у меня, наконец-то, с большим опозданием, я имею в виду возраст, проснулось любопытство. Поднявшись, укутавшись в большую маменькину шаль, вытащив сухую булку, но еще вполне пригодную, чтобы ее жевать, смочив ее немного вином, я принялась ходить по кругу.

– Что, с моими родителями? Куда они, да и прислуга, делись? Отчего бросили меня? – вопросы выстраивались в длинный, безответный ряд.

Луна удалялась в сторону, меня пробивала дрожь. Снова бой часов подсказал мне, что утро уже совсем близко. Решилась. Пока есть возможность, нужно спуститься. Проникнув в сою комнату, привела себя в порядок, обработала рану, побывала в спальне родителей, пытаясь найти хоть какие подсказки – снова ничего. Поглядывая в каждое окно, пробралась на кухню, поела, чтобы не тратить свои запасы, решила, что надо припрятать родовое, столовое серебро. Так в комнатке на крыше оказалось много дорогих вещей, которые я могла бы продать. Да и надежда появилась, когда в городе утихомирится, у нас хоть что-то останется. Книги не брала, а вот картины были легки, чтобы и их упрятать. Начало светать. Пока у меня есть возможность, я должна быть в доме и, теперь уже я этого очень хотела, обыскать кабинет отца. Первым обследовала стол – ничего существенного. Затем я прощупала кресло и диванчик – тайников не нашла. Бегло просматривая книги, чудом увидела пуговку. Даже улыбнулась – это моя пуговка, она была на моем любимом платьице, с которым я, повзрослев, не хотела расстаться и верно хранила в своем шкафу. Потянулась к ней и, она сдвинулась в сторону, но взять ее я не смогла:

– Странно! Что это папенька выдумал. – поцарапала ее пальчиком и отскочила в сторону. Скрежет, полки сдвинулись, открывая мне узкий проход. Я с детства была девочкой тихой, но смелой. Тайник – значит, я должна его исследовать. Зажгла керосиновую лампу, осмотрительно прихваченную мной еще вечером, я легко протиснулась в щель. Небольшое помещение, совершенно пустое, зато тут были и лампы и свечи, и даже факелы. Не найдя окошка, вот же, с улицы меня не заметят, я добавила огонечек и принялась тщательно изучать место. В десяти шагах вправо от входа я обнаружила спуск вниз. – Вот это да! Ладно, чуть позже. Тут должен быть тайник, обязательно! Я рассматривала стены, трогала коробки и нашла! В одном из старых комодов была всякая ветошь и мои разломанные игрушки. Это ли не намек?! Я стучала по стенкам, выстукивала дно. Оно оказалось двойным. Оттуда я и достала несколько свертков. В первом была пачка денег, а так же небольшой кожаный мешочек, на длинном шнурке. Он был достаточно тяжелым, открыв его, я увидела золотые червонцы. Слезы накатились на глаза, я тяжело вздохнула. Вскорости, слезы лились градом, во втором свертке были документы и письмо.

«Капушка! Любимая моя доченька! Время тяжелое, грядут большие перемены. Собственно, если ты читаешь мое письмо, значит, случилось то, чего я боялся. Ты у меня самый умный человечек на этой бранной земле, я в этом не сомневался, таковым и останешься. Ты с детства не задавала лишних вопросов, всегда прислушивалась к нашим, с мамой, советам. Вот и сейчас, я не смогу ответить тебе ни на один из тех, что нахлынули на тебя.

Капа! Мы так тебя любим. Нам так больно, что вот так случилось, но поверь, не в наших силах было что-то изменить. Сейчас же, уезжай из города, покидай родную землю, как можно скорее. Ты очень любишь усадьбу, только поверь, это всего лишь стены и крыша. Я заблаговременно позаботился о новом жилье и в твоих силах сделать его таким же милым, как был наш любимый всеми дом. Документы все оформлены. Ты, пожалуйста, запомни все основательно и уничтожь пояснительные бумаги. Теперь ты Катерина. Живи с миром! Живи долго. Даст бог, мы тебя найдем.

Любимая, любимая наша доченька.

Обожающие тебя, но так пред тобой виноватые, твои папа и мама.»

Слезы капали из моих глаз, размывая чернильные буквы, а я все не могла отвернуться. Целовала листок, хлюпала носом и снова прижимала его к губам, вдыхая слабый папенькин запах. Что же с ними, где они?

Наконец мне удалось немного успокоиться, я просмотрела остальные бумаги – паспорт, новое имя, даже возраст увеличен. Билеты на пароход, каюта высшего класса, с отсутствующей датой, но приметкой, оплачено, отправить по предъявлению, заверено печатью и штампом. Последним было свидетельство о приобретенной, на мое новое имя, недвижимости. Повздыхав еще немного, поголосив, я поняла, что другого пути у меня нет, как выполнить последнюю волю родителей. Осмотрев еще раз закуток, я вернулась в комнату, где провела последние часы. Села в кресло, задрала голову к окну и протяжно скулила. Мое состояние было таковым, что я не помнила ни о психушке, где провела несколько месяцев, ни о ране на плече, ни о том мужчине, которому я вцепилась в горло. Меня не волновало – жив он или мертв. Лежит все там же или его уже нет, под стенами моего дома. Благо усадьба наша отдалена от основного жилого массива. Но, как не тяни время, а бездействие опасно. Решив, что дом я обязательно обойду, попрощаюсь со всем, что дорого моему сердцу, я принялась собираться в дорогу. Мне бы, в первую очередь, узнать, когда следующий пароход. Но для этого придется выбираться из убежища.

– Надо! – приказала я сама себе. Приготовив все самое необходимое для дальней дороги, отнесла в тайный закуток. Хотя я не проверяла спуск, но была уверена, что смогу им воспользоваться, оставаясь незамеченной, если вдруг, если что…

Далее я вытащила свой ридикюль* и сложила в него все необходимое. Основное количество денег привязала к поясу нижней юбки, червонцы повесила на шею и, взяв ташку*, подаренную мне отцом, с его вензелем, бросила туда немного денег, паспорт и билеты. Надела шляпку и решилась, возможно, в последний раз, простится с домом. Прислушивалась долго, делала осторожные шаги, замирала, слушала и снова осторожно шла дальше. Дом все еще был пуст. Наведавшись в свою комнату, умылась, попрощалась со всем, что было у меня, пошла дальше. На все про все, у меня ушло около часа, об этом свидетельствовали часы в столовой. Хотела выйти через парадную, но тут вспомнила о госте, попятилась и, ушла бы через задний двор, но…. Оставалась у меня одна загадка, и я ее решила разгадать.

Как открывается потайной ход я уже знала, поэтому мне не составило труда в него попасть, взяв лампу, я, с замиранием сердца стала спускаться, все-таки я не была настолько смелой, как мне хотелось, а эта лестница мне была не знакома. Цепляясь за каменную кладку рукой, второй, вытянув вперед, я освещала себе путь. Ступени закончились, впереди темный, узкий тоннель, и я его, практически, касалась головой. Снова страх охлаждал мою спину. Боясь даже оглядываться, я уже неслась вперед, пока не уткнулась носом в стену.

– Уууу! – вырвалось у меня. – Тупик! Но как? Для чего?

Упрямо подавляя панику, поставив лампу на пол, я шарила руками, по, казалось бы, сплошной стене.

– Думай, Капа, думай! Нет, теперь я Катерина! Катерина!

Царапнулась, ойкнула, взяла лампу, увидела, что светильников тут с десяток и они, даже не зажженные, засияли мне надеждой. Уже спокойно я присматривалась к каждой мелочи, дергала попадающиеся скобочки и гвоздики, и снова, мой любимый и заботливый папенька оставил подсказку для меня – мои порвавшиеся бусики висели на неприметной железяке. Чужой бы снял их, или вообще не обратил внимания, но я-то, умная девочка!

Открылась створочка, я оказалась в нашем сарае, у противоположного края участка, заброшенного давно и не имеющего ничего ценного, кроме… густо растущего кустарника вокруг. Вот же, из дому меня не увидят, а за забором городской сад, правда, между его стеной и нашей изгородью все-таки есть узенький проход, я протиснусь.

До пристани мы всегда брали извозчика. Сегодня я не могла рассчитывать на такую милость. Держась в тени деревьев и домов, я поспешила в порт.

– Россия стала свободной! Самодержавец рухнул! Орел опустил крылья! – кричали мальчишки, размахивая газетами. Мне было не до газет и известий в них.

Запыхавшись, но все еще не чувствуя большой усталости, я добралась к центру, а отсюда к пристани было рукой подать. Люди все еще прибывали в хаотической истерии. Тут я поняла, что собственно и до меня им дела нет. Ускорила шаг и наконец, была в нужном мне месте. Здесь меня постигло удивление – казалось, весь город собрался, пытаясь попасть на паромы или судно. У касс дрались. Поэтому, мне ничего не оставалось, как пройти к начальству. Снова толпа. Кто-то угрожал, кто-то просто ругался, почти все курили и пили. Дверь начальника была открыта, я успела заметить, что он сидит за столом, схватившись за голову руками. Но соблюдать правила приличия было не время и я, проскользнула к нему.

– Простите! – сказала я тихо.

Он поднял голову, глаза красные, круги вокруг черные, на лицо бессонные ночи.

– А Вам что надо? – устало, спросил он.

– Вот! – протянула я билет. – Понимаете…

– Понимаю! – и он посмотрел на меня как-то странно, но по-доброму. – От родителей отстала.

– Ага! – кивнула я.

– Приходите завтра, к шести утра. Посажу вас. Вот только, одиночество не обещаю. Да, и это, отплытие вечером, так что…

– Спасибо, я все понимаю! Я буду, как скажите и тихо-тихо! – он попробовал усмехнуться. – До…, ой, что я Вам должна?

– Беги уже, дочка. Приходи утром. Жив буду – проведу. И еще, не ночуй в городе. Да и на вокзале тоже, опасно.

– До завтра! – бросила я и скрылась.

Суматоха не стихала, я же, медленно и понуро плелась назад. Спешить мне было некуда, да и тревожилась я, пуст ли еще мой дом. Сказать, что у меня все болело – ничего не сказать. Я напоминала себе один сплошной клубок нервов и боли. Но мне нужно было забрать тот узелок необходимых, на первое время, вещей. Правда я все самое главное уже таскала на себе, спасибо моде, объемные, длинные юбки, закрытые, все в рюшах блузоны скрывали много.

– Капа! – крикнул кто-то, я вздрогнула, но не оглянулась, повторяя себе, что я Катерина. – Капиталина! – прокричали еще раз и тут же я услышала цокот конских копыт и поскрипывание колеса. – Пру! – проговорил тот же голос, в лучшее время я бы посмеялась: «так меня еще не останавливали!», но не сегодня. – Капушка, да стой же ты!

Я повернулась и сердце замерло, на глазах слезы вмиг собрались:

– Степан!

– Я, милая барышня, я! – извозчик спрыгнул и, похлопав лошадь по морде, стал возле меня. – Отец твой приказал поглядывать, а я, старый дуралей, потерял тебя! Прости, старика, сделай милость!

– Да что ты, я… Ой, Степан! – вот тут девушка и проснулась во мне, я заревела. Он быстро усадил меня в свою легкую карету, поднял складывающийся верх, как бы пряча меня. Сам же запрыгнул на козлы и, тронув лошадь, говорил:

– Ехать надо, заметють вдруг! Ты, барышня, плачь и слушай. Батюшка твой очень просили тебя забрать, да припозднился я. Прибыл в больничку-то, а там, дела, пуще чем в городе, неразбериха. Поискал тебя, да к дому поехал. Темно у вас, пусто. Проехал по околице раз, ну сама понимаешь, тут такое, всяк цепляет, везти велит. Токо я справно ворочАлся. Вечор наступал, я опять, значит, к дому. Глядь, а кто-то доски то сорвал. Думаю, а вдруг ты, прошел к крыльцу, а там это, ну окочурившийся лежит. Я смекнул, если ты явишься, то непременно напужаешься, и де мне тебя тоды шукать? Увез я его, значит. Цельную ночь, да утро проезжал мимо, как навертывалась минута. А ты все не объявлялась. Тут я и смекнул, что тебя на вокзалах шукать надобно. Вот, сподобился!

– Спасибо тебе, Степан! – хлюпая носом, воскликнула я. – Ты отвезешь меня к папеньке.

– Эхехе, барышня! Да когда бы я знал, где они. Мне велено тебя на проход доставить. Думаю, они тебя сами встречать выйдут.

Он еще что-то говорил, а я уже схватилась за надежду, что так оно и будет.

– Во оно, что творится… – продолжал извозчик: – революция! И что оно такое, с чем едять? Коды воно как усе мечутся? Да и ты, дочка, совсем лицом сошла, небось и маковой крупицы во рту не было. Ты это, вот что, держи и ешь, старуха моя напекла. – он протянул мне сверток, из холщовой тряпицы, затем подал банку молока. – Пей! Мы коровку свою спрятали, а то развелось тут охочих, на чужое добро. Пей, у меня еще есть. Вот сейчас отвезу тебя домой, ты вещички соберешь и… – он задумался. – куда бы тебя пристроить то?

– Спасибо, родной ты мой человек. Домой свези, если есть еще дом мой. Только не к парадному входу, а к затворкам. Оттуда и заберешь меня утром. Мне велено к шести утра, к пароходу прибыть.

– Как пожелаете, барышня. Заберу. Чего не забрать-то. К энтому времени в городе тихо становится. Ненадолго, правда, как солнце засветит, знову все бегать починают…

****

«Расстаемся я не стану злиться…«***

Мы мило беседуем, о разных пустяках. Он не красуется, раньше тоже не возносил себя. Не посыпает лестью. Просто ведет в нужном направлении, приручает, дает привязаться, чтобы разохотить, пойти с ним, как только поманит пальчиком. А я, мило улыбаясь, больше отмалчиваюсь и слушаю, всю ту чепуху, что он рассказывает, поражаясь, как же он вписался в современную среду.

****

Несколько томительных часов, я провела в каюте. Она была маленькой, всего на двоих, но мне сразу дали понять, что вряд ли я буду одна. Сначала, закрывшись и получив от матроса, какому меня поручили, провизию, мне даже удалось заснуть. Но после полудня у причала начал нарастать гам. Он превращался в гомон, а затем стал просто гулом орущей толпы. Я заглядывала в маленькое окошечко, слегка приподнимая шторку. Среди тех, кто прибывал, я заприметила женщину с детишками, собралась попросить подселить ее ко мне, как вдруг в дверь постучали. Испугавшись, я подала голос.

– Минуту, открою!

– Не спешите, барышня! Я пришел сказать, что мы скоро отходим. Приятного плавания, на нашем судне, Катерина!

Я все же приоткрыла дверь, капитан стоял по стойке смирно и улыбался мне.

– Спасибо! Благослови вас бог! Но, вы говорили…

– Судно переполнено. Мы же, поместимся с первым помощником. Я дал слово вашему батюшке, высадить Вас на большую землю в целости и сохранности.

Что это – везение или божья милость? Как бы то ни было, гудок дали, заработали машины, мы, покачиваясь, выходили в открытое море. Несколько часов я боялась высунуть нос из каюты, но как только потемнело, мне захотелось подышать воздухом, и я прошла на палубу. Пассажиры спали повсюду, скрутившись калачиком, прижимая свои пожитки. Осторожно ступая, я поднялась на верхнюю палубу, нашла свободную скамеечку и присела.

«Куда плыву? Зачем? Что меня ждет там, в малознакомой стране?» – думал я и, как завелось у меня последнее время, не находила ответов. Мороз пробежал у меня по спине, я передернулась и еще больше закуталась. Тогда я еще не ведала, что озноб бывает разный.

– Выжила значит. – прямо над ухом у меня заговорил мужчина и, придавив мое плечо рукой в перчатке, не дал возможности оглянуться. От него исходил леденящий холод и, несмотря на мягкий тембр голоса, слова вонзались иголками: – Живучая! – он еще нечто сказал, но шум поднявшийся у меня в ушах, колотившееся сердце и пульсирующие виски скрыли от меня смысл мне поведанного. – Ну-ну! – добавил он, а я, в ожидании, что вот сейчас меня выбросят за борт, вцепилась руками в поручни и смотрела, как белеют мои пальцы. Он же, отпустив мое плечо, провел по щеке, повторил изгиб моей шеи и… растворился. Я, в своем ужасе, потеряла минуту, но когда оглянулась, то никого не увидела. Зато новая волна воспоминаний нахлынула на меня. И я бросилась к себе в каюту. Закрылась, забралась в самый угол койки, поджала ноги и, стуча зубами, дрожала. Сердце бешено колотилось, а я в его темпе, повторяла и повторяла:

– Раз, два, три, четы. Раз, два, три, четыре… – сама не заметила, как перешла к считалочке и твердила: – Раз, два, три, четыре – никого нет в целом мира. Пять, шесть, семь, восемь – а найдем, так сразу бросим…

И вдруг я вспомнила все, почти все – дачу, подруг, последнюю прогулку, тот скромный деревенский бал, что устраивали соседи. И мужчину. Припомнив его – умирала душой, сопоставляя красоту его лика и холод прозрачных, рыбьих глаз. Я содрогалась, слыша в своей памяти мягкий, бархатный, всегда тихий голос. Но как его речь приковывала, будто бы гвоздями, не давая сдвинуться с места. Даже не разумея, что он сделал плохого, знала точно, что ничего хорошего от нашего с ним знакомства не произошло. У меня заныла рука, о которой я совсем забыла и, почувствовав влагу, задрала рукав, обнаружила, что маленькая точечка, еле заметного прокола, снова сочится. Всхлипывая, я вылезла с койки, прошла к висевшему на стене ящичку, с красным крестом, достала бинт и наложила, как смогла, повязку. Умыв лицо, я посмотрела на себя в зеркало – от былой красоты, о которой мне все твердили, не осталось и следа. Неожиданно пароход наклонился, я посунулась в сторону крена. Началась сильная качка, море штормило. Я забралась на свое ложе, скрутилась калачиком, тут-то лица подруг поплыли у меня перед глазами…

****

«Виноваты в этом, ты и я…»

«Кики, Капа, Тата, Тося, Муся, Дуся… Милые мои подружки, – думала я, кивая на очередной его рассказ: – какими же мы были наивными, как, не задумываясь, сами придумывали себе прозвища, отбрасывая настоящие, полные имена, дарованные нам как обереги…»

– Вы самый лучший слушатель, которого я встречал, за всю свою жизнь! – произносит он, обрывая нить моих воспоминаний, прерывая вздохи по давно ушедшим подругам. А он продолжает: – Как бы мне хотелось пригласить Вас на танец. Я почему-то уверен, что в движении вы многословней. Но, увы, здесь не танцуют. – он протягивает ко мне руку, не отводя «чарующего» взгляда, две родинки-шрамчика так пульсируют, что я серьезно опасаюсь – фонтан крови брызнет на стол, от этого убираю помеченную им руку, оставляя вторую, он берет ее в свои ладони, предлагая: – А не пройтись ли нам немного? Дождь закончился. Туман. Но там так хорошо!

Я киваю, он встает, не выпуская моей руки из своих, обходит стол, склоняет голову, снова пряча лицо в тень и прикоснувшись губами к запястью, помогает мне подняться. Я слышу, как раздвигаются его ноздри, как он, прикрыв глаза, вдыхает мой запах, как проглатывает слюну….

****

Спустившись с трапа, бросая опасливые взгляды по сторонам, я спешу найти, чем добраться до своего нового жилища. Я не сразу соображаю, что шум вокруг меня и спешка не от страха и неразберихи. Что вокруг меня спокойные, веселые и быть может, вполне счастливые люди. Быстрые шаги сменяю на размеренную поступь, подхожу к ожидающим своего пассажира авто. Я уже бывала в Варне, дважды. Папенька, разъезжая по делам, брал меня с собой. Я прекрасно владею болгарским, как и французским, да и в Варне много русских. Они приезжают на курорт, как принято говорить в нашем кругу, «на воды». Оглянувшись на море, словно попрощавшись с родным городом, а быть может и Родиной, я показала адрес.

Прошел месяц, быть может даже больше, жизнь моя постепенно налаживалась. Я все еще ждала родителей, бегала на пристань к каждому пароходу, да и часами могла сидеть у окна, разглядывая прохожих, выискивая их. Начался сезон дождей. Выходить на улицу не хотелось, но, подсчитав свои сбережения, я понимала, что рано или поздно придется искать работу. И лучше раньше. Работу! Родители шли в ногу со временем и мне повезло стать одной из лучших «Смолянок»**. Закончив институт, освоив полный курс литературы, изобразительного искусства, игру на рояле, французский и немецкий языки, я могла рассчитывать только на частные уроки. Платят мало, однако, если я не растрачу все свои деньги, то смогу жить безбедно. В один из ясных дней я занялась поиском места. Купив прессу, сходила на биржу, оставила заявку, зашла в редакцию, дала объявление. Принялась ждать ответа. И он пришел.

Семья эмигрантов из России, двое детей, погодки. Договорившись о дне, я отправилась домой. Накрапывал мелкий дождик, вечерело. До моего переулка было два квартала, тратить гроши на транспорт было непозволительно. Укутавшись в шаль, я заспешила. Пробежав торговый квартал, свернула и…. Он взял меня за локоть, не грубо, но требовательно развернул к себе и прижал к боковой стене жилого дома, куда не выходило ни одно окно. Наши взгляды встретились, я перестала дышать, а он, улыбаясь, наклонялся ко мне все ближе и ближе. Снова эти глаза – прозрачней воды, опять этот мягкий, завораживающий тон. Таким голосом, для меня, мог владеть только удав, заглатывающий добычу живьем:

– Как приятно встретить знакомых, в таком холодном, чужом городе. Продолжим знакомство.

Он наклонился к моему лицу, его дыхание обдало мой висок, охладило ухо, за ним щеку. Задержался на шее и еще медленней перемещался к груди. Я онемела. Страх парализовал мои связки, превратил язык в резину. Его руки, прижимающие мои плечи к стене, стали спускаться. Но вот одна замерла на талии, замораживая внутренности. В мозгу, предательски сигналило: «умру под анестезией». Его вторая рука, покинув мое предплечье, художественно повторила изгиб моего локтя, добежала к запястью. Возможно я уже соображать стала лучше, или прошел эффект неожиданности, только я чувствовала! Чувствовала, как его ногти обследуют кожу. Может быть, я бы уже и голос смогла подать, только мной завладело собственное упрямство, и мне не хотелось играть под его дудочку, показывая то, чего он, скорее всего, ждет – Страх и Бессилие. Я глубоко задышала, собирая последнее самообладание, собираясь дать ему отпор и не отдать честь. Последнее, что у меня осталось в память о фамилии. Он пах свежестью, какая бывает после грозы и его запах кружил мне голову. Голова его, вернулась к шее, как вдруг он выпрямился, заглянул мне в лицо. И…, я поразилась, цвет его глаз изменился. Теперь они были не бесцветные. В его глазах поселилась осень. Та ржавая, смешавшая краски гнилых листьев, на мокрой мостовой. Он взял меня за подбородок, опуская свои глаза к губам. Принюхался. Все еще не отпуская ту руку, где ныл и пульсировал старый прокол. Согнул ее, поднимая к себе. Я сморщилась, он усмехнулся. Нечто вонзилось рядом со старой раной. Он облизнулся, приподнял мою руку еще выше. Настолько, что я смогла заметить, как брызнула кровь. Снова ухмыльнулся и, слизнув капли, исчез. В голове моей помутнело, ноги стали ватными, я медленно сползала на землю. Но не упала в обморок, а просто перестала дышать, сидя на корточках. В моем мозгу, словно открывался замок сейфа, огромной лавиной выпуская заблокированную память.

Потеряв минут десять, я отправилась по его следу, стараясь не упустить запах, принадлежащий только ему – прохлады, морозца, первых минут окончания грозы в знойный день. Иду за ним и с каждым шагом чувствую в себе прилив сил.

Тогда мне хотелось три вещи: догнать его, потребовать ответ и…, есть!

Год я следовала за ним тенью, перенимая навыки. Знал ли он о моем присутствии? Скорее всего – знал.

Второй – заметала следы, избегая нашей встречи.

Еще десять лет я уходила от того, чему научилась у него, совершенствуясь, подбирая себе пищу.

Следующий десяток я выращивала в себе человека, учась заново не выделяться из толпы, ни в чем и ни как.

Какие же тяжелые были эти годы! Я молилась всем богам и тут же теряла надежду на их помощь. Я, получив возможность быть «невидимкой», скиталась по странам, познавая новую веру, в надежде обрести покровительство высших сил и вернуться к прежней жизни – стать простой смертной, болеть, любить и не испытывать жажды. Но Боги были глухи к моим молитвам, а быть может я не искренне просила. Теперь я говорю только с Создателем, не поминая имени, ибо для меня людские идолы потеряли лицо, став подобием человека, которого сами же создали и потеряли над ним власть, простив алчность, зависть и бессердечие. Создатель! Лишь он виден в тех убогих, которые не хотят большего, чем у них есть. Я обращаюсь к нему, но не прошу подаяния. Ни какого! Я приняла свою жизнь таковой, какой она мне дана и нахожу в ней прелести. Но тогда, в те трудные годы падения моей души, я страдала от приобретенных возможностей, ибо они мне нравились, и я к ним быстро привыкла. Меня удовлетворяли умения, какие я получала с первой каплей крови своей новой жертвы. Я питалась и ругала себя, удовлетворяла свою жажду и тут же испытывала отвращение, к себе, что не могу сдерживаться. Что уже не могу существовать без этого. Капля крови – заложенный ген возможностей человеческой особи. Вкушая его, я прочитываю всю его жизнь, перенимаю дарованное Высшими. И чем больше я ее пью, тем длиннее мое существование, к которому я тяготила. Да, я хотела жить, ибо менялись нравы, сменялась сама жизнь, мир становился интересней. А люди, увы – хуже. Так почему, думала я тогда, не сократить их недовольство и не продлить свою пытливость?

Вот так и жила, колеся по свету. Доходя до скуки, или же, когда мне становилось не в силу терпеть собственную жажду, я возвращалась в родные пенаты. В надежде, что рано или поздно, увижу родителей. А затем, когда уже стало ясно, что их нет, мной руководила привычка. Квартира в Варне всегда была пуста и ждала меня с тем же унынием, каким я ее покидала. А вот наше имение жило, меняя хозяев. Приезжая в него, я испытывала огромную гордость за батюшку, за его прозорливость. Шли года, а тайная комната оставалась нераскрытой. И я, пробираясь в нее, возвращалась в прошлое, чувствовала себя той юной девушкой, какой покинула дом, смахивала пыль с фото, которые старели вместо меня. Любовалась родителями, плакала над их изображением, каялась, давала обещания исправить свою жизнь, заранее зная, что ничего не смогу поменять. Затем приходила ночь. Я гуляла по дому, не замеченная людьми, всматривалась в их лица, училась новизне. Иногда не сдерживалась – воровала платье, чтобы не отстать от моды. К жильцам, ибо для меня они были именно постояльцами, а не хозяевами, я не испытывала жажды. И это стало стартом к тому, что я смогу измениться. Было много непонятного, но одно я знала четко – я по-прежнему, как и до нашей с НИМ встречи, не любила дожди. Я тянулась к солнцу, оно обжигало меня, а я, залечивая раны, малыми дозами, принимала его словно прививку, вновь перерождалась.

Прошло еще несколько лет или десятилетий, не знаю, потеряла счет времени. Я вполне освоилась в новой жизни. Я даже влилась в нее, закончила новый вуз и, хотя мне это не надо, устроилась на работу. Мне нравилось находиться среди людей, видеть их лень, подпитывать себя. Всего пару капель и новые возможности открывались предо мной. Это редко были женщины, я еще в «юности» поняла, что роста они мне не дадут, это были мужчины. И не только потому, что Создатель даровал им больше физических способностей, а большей частью от того, что я чувствовала к ним неприязнь. Да, они были не повинны, в моей встречи с ним, с Ю в кубе, так уж получилось, но они были мужчинами как и он.

Не встречаться с теми, кто приглашает тебя на прогулку, значит посеять подозрение, еще больше привлекая к себе внимание, а этого я допустить, никак не могла. Встречи же для меня были совершенно безопасные, я могла получить свежее питание и, подкорректировать память так, как мне это хотелось.

Однажды я столкнулась с мужчиной. Он привлек мое внимание внешне и я, не осторожно, его разглядывала. Помню, тогда тоже шел дождь, мы оказались в одном кафе, столики напротив. Приветственные улыбки, пожелание приятного аппетита, приподнятой чашкой. Я думала на этом все и закончится. Оказалось, нет. Едва я закрыла за собой дверь, еще не успев открыть зонт, чтобы пробежаться под невыносимой мной моросью, как он возник за спиной и, не церемонясь, прижал меня к себе. Запах, которого не было, вскружил мою голову и заставил ощетиниться. Если бы я была простой смертной, я бы уже лежала, холодея на мостовой. Теперь же, научившись распознавать в запахах улицы слабый оттенок «смерти», какой выделяет забранная у жертвы кровь, я не была легкой добычей. И так, я намекнула о готовности сопротивления, а он, то ли по неопытности, а возможно и от наглости, наклонил голову и…, я почувствовала, как его зубы коснулись моей шеи.

Тогда я еще не знала, что существуют иные. Ни Юрий, ни его «дети», как и я сама, никогда не пачкали рот. Для этого нам было достаточно сделать небольшой прокол ногтем на запястье, вкусить несколько капель, вычеркнуть себя из памяти «донора» и находиться рядом ровно до тех пор, пока не приестся. А этот был диким, голодным и наглым. Мой инстинкт самосохранения проснулся окончательно, я вонзила ноготь в его кисть, но он, хоть и отодвинул голову от моей шеи, не изменил настроения, он лишь собрался поиграть с добычей, по-видимому, даже не поняв, с кем столкнулся. Обменявшись взглядами, уже полностью собравшись, я дала ему отпор. Он, облизнув свою кисть, расхохотался, схватив меня за руку, увлек в темный проулок. Все происходило с невероятной скоростью. Мы, в буквальном смысле, дрались. Я за то, чтобы выжить, а он…. Да кто же его знает, какая цель им двигала! И вот я снова прижата к стене, глаза его опущены, капает слюна. Он издает победный хохот, моя кисть ложится на его горло и ногти вонзаются в глотку. Это злит его. Я слышу, как трещат мои ребра, и еще больше сжимаю пальцы. Удар ногой, он отступает на шаг. Тут я вспоминаю, что в моей руке все еще зажат зонт. Мне ничего не остается, как воспользоваться им. Наконечник входит в его плоть, я, зажмуриваю глаза, пытаясь пронзить его зонтом как можно сильнее. Неожиданно все стихает, даже дождь. Я с опаской открываю глаза, сначала один, затем второй и…. наблюдаю, как поток воды уносит мужские вещи, оставляя промокшие насквозь ботинки.

С той поры зонт всегда со мной.

****

…«Утомленное солнце нежно с морем прощалось

В этот час ты призналась, что нет любви»***…

Он, не изменяя своим галантным манерам, подает мне плащ, помогая надеть его, идет к двери первым, приоткрывает ее, выпуская меня. Минута молчания. Я в ожидании. Он все еще позади, делает глубокий вздох, подходит к краю навеса, предлагает мне руку для спуска, чуть согнув локоть. Я морщусь на сырость, но не спешу открывать зонт, я редко им пользуюсь и не для укрытия от дождя. Тропинка до ворот узка, мы движемся медленно. Мое сердце бешено колотится, а он смотрит вперед, приподняв подбородок и, кажется, радуется. Мне ли, дождю ль. Пройдя территорию «Дачи», Юрий замедлят шаг еще больше. Снова глубоко вдыхает, но теперь мне кажется, что в этом вздохе присутствует горечь.