Текст книги "Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции"

Виктория Хислоп
Путешествие за счастьем
Почтовые открытки из Греции

Victoria Hislop

CARTES POSTALES FROM GREECE

Copyright © Victoria Hislop, 2016

All rights reserved

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© Г. Крылов, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство КоЛибри^®

* * *

© Olga Popova/Shutterstock and 19srb81/Shutterstock (почтовые марки)

Они приходили пообтрепавшимися, надорванными, нередко прочесть их было почти невозможно, словно эти открытки таскали по всей Европе в заднем кармане брюк, прежде чем отправить. Пару раз чернильные пятна свидетельствовали о том, что бумага побывала под дождем, иногда попадались строчки, казалось бы политые вином. А может, слезами. Некоторые открытки явно выцвели на солнце – должно быть, их путь длился много недель.

Первая ласточка прилетела в конце декабря, а потом открытки посыпались одна за другой. Элли Томас стала с нетерпением ждать их. Если ничего не приходило в течение недели или дольше, она на всякий случай дважды проверяла почту. В почтовом ящике Элли, одном из двенадцати в большом общем коридоре, копились в основном счета (или напоминания о неоплаченных счетах) да мусорная реклама мусорной еды. Бо́льшая часть корреспонденции предназначалась прежним жильцам, которые давно уже съехали, и Элли справедливо предположила, что адресат этих открыток – некая С. Ибботсон, прежде снимавшая здесь квартиру.

Всю заблудившуюся почту, кроме цветных открыток (неизменно с видами Греции), Элли Томас засовывала в уличный почтовый ящик на углу, предварительно нацарапав наверху: «Вернуть отправителю». В почтовом отделении их, вероятно, швыряли в мусорную корзину.

Вернуть отправителю открытки было невозможно, потому что он не называл своего имени, всегда подписывался «А.». «А» – первая буква слова «аноним». И кем бы ни была (хотя, впрочем, может быть, «был») С. Ибботсон, ничего другого ей (или ему) за те три года, что Элли жила в мрачной квартире в Кенсал-Райз, не пришло. Выкидывать открытки было жалко.

Она пришпиливала их к большому пробковому щиту, который раньше годился только на то, чтобы вешать перед глазами список необходимых покупок или клочок бумаги с номером социального страхования. Шли недели, открытки постепенно складывались в красочную мозаику, по большей части бело-голубую – небеса, море, яхты, домики с белеными стенами и голубыми ставнями. Даже на флаге, который иногда мелькал на греческих видах, сияли те же чистые цвета.

Метони, Мистра, Монемвасия, Навпакт, Нафплион, Олимпия, Спарта…

Эти названия звучали магически, и Элли позволяла очаровывать себя. Ей так хотелось оказаться в тех местах, которые она видела на открытках! Греческие вокабулы преследовали ее, как любые другие иностранные слова, чья музыка бесспорна, а значение туманно. Каламата, Калаврита, Космас… И эта коллекция неуклонно пополнялась.

Она освещала подвальную квартиру, добавляла красок мрачной палитре дома – в общем, делала среду обитания пригодной для жизни.

Отправитель писал изящным почерком, свойственным, пожалуй, натурам артистическим (порой весьма неразборчиво), но почти не давал информации. Правда, энтузиазма в его посланиях было предостаточно.

Из Нафплиона: В нем есть что-то особенное.

Из Каламаты: Здесь такая теплая атмосфера.

Из Олимпии: Эта фотография – лишь взгляд мельком.

Элли начала думать, что она и есть «С.», представлять себе места, куда этот «А.» как будто звал ее.

Отправитель нередко, но кратко сообщал подробности своего образа жизни, который Элли и представить себе не могла.

Похоже, люди здесь и не подозревают, что такое одиночество. Вот пока я писал эту открытку, кто-то вошел и спросил меня, откуда я и что здесь делаю. Объяснять такие вещи непросто.

Самое жуткое для греков – одиночество, и потому все постоянно приходят поговорить со мной, задать вопрос или сказать мне что-нибудь.

Они приглашают меня домой на свои празднества, даже на крестины. Нигде не встречал подобного гостеприимства! Я для них абсолютный чужак, но они относятся ко мне как к давно потерявшемуся и теперь вернувшемуся другу.

Иногда меня приглашают за столик в кафе и каждый раз неизменно потчуют какой-нибудь историей. Я слушаю и все записываю. Ты знаешь, какими бывают старики. Память иногда путается. Но на это можно не обращать внимания. Я хочу поделиться с тобой этими историями.

Однако все открытки заканчивались на печальной ноте:

Без тебя это место кажется пустым. Как я хочу, чтобы ты была рядом. А.

Концовка всегда была простой, искренней и печальной. «С.» никогда не узнала, как анонимный отправитель хотел, чтобы они соединились.

Как-то в апреле одновременно прибыли сразу три открытки. Элли нашла свой старый атлас и стала отыскивать названные места. Вырвала из атласа страничку и прикнопила ее рядом с открытками, пометила все места, обозначила маршрут передвижения отправителя. Арта, Превеза, Метеора. Волшебные незнакомые аккорды!

Греция, в которой она никогда не была, становилась частью ее жизни. Как проницательно заметил отправитель, фотографии не могли передать запахи или звуки Греции. Они позволяли лишь мельком взглянуть на нее. И тем не менее Элли начала влюбляться в эту страну.

Неделя за неделей, с каждой полученной открыткой росло желание Элли своими глазами увидеть Грецию. Почтовые карточки обещали яркие краски и блеск солнца, и она жаждала убедиться, что так оно и есть. Всю зиму Элли уходила на работу до рассвета и возвращалась домой в семь, а потому шторы в ее квартире оставались постоянно задернутыми. Даже когда наступила весна, ничего не изменилось. Солнце не могло проникнуть к ней. Не жизнь, а сплошная серость, и, уж конечно, совсем не то, чего она ожидала, отправляясь в Лондон из Кардиффа. Свет, на который она надеялась в Лондоне, казался тусклым. Только открытки и подбадривали ее: Каламбака, Кардица, Катерини – все это сразу же добавлялось к подборке.

Работа по продаже рекламных площадей в экономическом журнале с самого первого дня не приводила Элли в восторг, но рекрутинговое агентство убедило ее, что именно с этого начинается дорога в издательский бизнес. Маршрут этот представлялся ей кривоватым. Клиенты западали на ее звонкий голос и валлийский говорок, и она легко выполняла планы, которые ставил перед ней глава отдела продаж рекламы. Благодаря этому у Элли оставалось в запасе несколько часов, за которые она могла заработать дополнительные комиссионные или, чем она и занималась теперь, убивать время в Интернете в поисках фотографий и сведений о Греции. Среди сослуживиц Элли, тянувших ту же лямку на пороге тридцатилетия, многие спасались здесь от безработицы и горели желанием сменить род деятельности. Подавляющая масса безликого офисного планктона мечтала о сцене. Что же касается Элли, она хотела одного: оказаться как можно дальше от Вест-Энда.

Открытки превратились в наваждение. Идеализированные картинки, которые она собирала, становились для нее все более важными. Летом карточки начали приходить с островов. Фотографии были невероятно красивыми, на них отливали голубизной море и небо. Андрос, Икария… Существуют ли они на самом деле? Или снимки ретушируют? Но вот прошло несколько недель, в течение которых Элли не получила ни одной открытки. Ее захлестнуло разочарование. А любые поиски были заведомо обречены на неудачу.

На выходные, к которым добавились банковские каникулы, она уехала к родителям в Кардифф и субботний вечер провела со школьными друзьями – они бродили по местам, где прошла их юность. Что ж, все успели обзавестись семьями, а кое-кто – даже детьми. Между прочим, одноклассница попросила стать крестной ее ребенка. Элли была у нее подружкой на свадьбе и отказать не могла, но почему-то расстроилась. Должно быть, оттого, что порвалась нить, связывавшая ее с детством.

В Уэльсе стояли холода, но и Лондон показался Элли сумрачнее обычного, когда поезд прибыл в Паддингтон. В подземке по пути к Кенсал-Райз она снова думала про открытки. Может быть, очередная лежит в почтовом ящике? Элли ворвалась в коридор и тут же получила однозначный ответ: ящик был пуст. Вот так, последняя открытка пришла более месяца назад с Икарии…

Элли вошла в квартиру и сразу обратила внимание, что карточки на щите стали скручиваться, хотя краски на них сияли ярко, как прежде. Все это начинало мучить ее. Может быть, наступил момент проверить, в самом ли деле небеса там такие голубые. Увидеть, так ли прозрачен воздух, как кажется на фотографиях. Вполне возможно, что открытки сильно приукрашивают действительность. Или они хотя бы отчасти ее отражают?

Элли заглянула в паспорт (последний раз он был нужен два года назад, когда провела одинокий уик-энд в Испании), затем нашла рейс до Афин, который стоил меньше дешевых туфелек, купленных на днях в Кардиффе. Нет, она не была заядлой путешественницей. За всю жизнь успела четырежды съездить в Испанию, два раза побывать в Португалии и несколько раз – во Франции (чтобы отдохнуть на природе во время школьных каникул). Сезон близился к концу, так что найти отель за разумную цену не составило труда. Она пропустила несколько ссылок, а потом наткнулась на сайт со знакомым названием «Нафплион». Неделя проживания в курортном местечке, поблизости от моря, с полупансионом, обойдется в сто двадцать фунтов. По крайней мере, Элли увидит одно из тех мест, где побывал А. И может, какие-нибудь еще, если хватит времени. Решение родилось внезапно, но, чего уж греха таить, идею поездки Элли вынашивала несколько месяцев.

Пролетела еще одна неделя. Когда Элли сообщила своему лукавому боссу, что хочет взять отпуск на десять дней, он, казалось, отнесся к этому с безразличием.

– Свяжитесь со мной, когда вернетесь, – сказал он.

Ответ был довольно двусмысленным; уж не увольняют ли ее, подумала она.

Принтер распечатывал ее посадочный талон, а Элли думала о том, что ни минуты не будет тосковать по комнате без окон с рядами телефонов.

Она дождаться не могла, когда покинет это несмелое тепло английского лета, которое вскоре незаметно соскользнет в осень. На последней открытке, присланной А., была изображена прекрасная гавань с лодками и очаровательными домами на берегу. Элли почти слышала плеск воды о борт. Место казалось таким мирным, а главное – манящим.

Икария: Она из другого века.

Давно пришло время посмотреть на эту новую страну и увидеть, правду ли писал А. Неужели люди там заговаривают с незнакомцами? Приглашают их к себе? Она три года прожила в Лондоне, и ни разу никто из коллег не пригласил ее домой. И уж конечно – ни один человек из тех, с кем она сталкивалась в кафе. Элли хотела на собственном опыте пережить то, о чем писал А.

Вечером перед отлетом ей никак не удавалось заснуть от возбуждения. Потом она все-таки заснула, да так крепко, что не услышала будильника. Ее разбудил громкий разговор пьяниц на улице. Для них наступил конец долгого вечера, а для Элли начинался новый день. Она выпрыгнула из кровати и влезла во вчерашнюю одежду. Душ принимать было некогда. Проверив в последний раз все замки и выключатели, Элли выскочила из квартиры. Она покатила чемодан к двери, но тут заметила: что-то торчит из почтового ящика. Хотя Элли выходила из дому на час позже, чем собиралась, она не смогла пройти мимо. На пакете размером с книгу в твердой обложке было больше десятка неровно приклеенных марок. Имя за печатью разобрать не удалось, но адрес читался легко. Она сразу же узнала почерк, и ее сердце забилось чуть быстрее.

Времени вскрывать пакет не было, поэтому она дернула молнию на сумке и засунула его внутрь. Следующие два часа Элли думала лишь о том, как бы не опоздать на самолет. До ночного автобуса – двадцать минут ходу (десять, если трусцой), он должен отвезти ее до остановки, где нужно пересесть на другой – до аэропорта Стэнстед. Час пик еще не начался. Большинство попутчиков тоже направлялись в аэропорт – только на работу.

Женщина за стойкой не церемонилась с Элли.

– Еще немного – и никуда бы не улетели, – отрезала она. – Посадка на рейс вот-вот закончится.

Элли схватила посадочный талон и припустила со всех ног. Она вбежала в салон последней и упала в кресло, потная, испереживавшаяся, измотанная и уже жалеющая о том, что взяла зимнее пальто. Оно лежало у нее дома на стуле, и в четыре утра, плохо соображая, что делает и что ей понадобится в Греции, она схватила его, но теперь уже поздно было думать об этом. Она стащила с себя этот ярко-красный дафлкот, скатала его и сунула под сиденье. Стюардесса уже проверяла, все ли пристегнулись, а самолет выкатывался на взлетную полосу.

Элли провалилась в сон еще до взлета. Проснулась три часа спустя от боли в шее и мучительной жажды. У нее не хватило времени даже на то, чтобы бутылочку воды купить, и она надеялась, что скоро появится стюардесса с тележкой. Но, выглянув в иллюминатор, Элли тут же поняла, что это маловероятно: самолет уже шел на посадку. Она мельком увидела море и горы, прямоугольные поля, ряды деревьев, жилые домики и сооружения покрупнее и даже знакомый логотип «ИКЕА». В Афинах? Она все еще удивлялась, когда колеса коснулись посадочной полосы. Несколько человек зааплодировали. Странно, подумала Элли, ведь работа пилота и состоит в том, чтобы без проблем доставить пассажиров к месту назначения.

Как только двери открылись, в салон проник теплый воздух и принес новый запах, который она не могла узнать. Может быть, смесь какой-то гнильцы и тимьяна. Однако она поймала себя на том, что вдыхает его с удовольствием.

Она полезла за паспортом, и ее рука тут же наткнулась на пакет. Очередь на паспортный контроль двигалась медленно, и у Элли нашлась минутка, чтобы надорвать угол оберточной бумаги и заглянуть внутрь. Там оказался блокнот в кожаном голубом переплете с желтоватым обрезом. Она снова засунула пакет в сумку.

Автобус из аэропорта довез пассажиров до центральной автобусной станции КТЕЛ[1]1
  КТЕЛ – основная система междугороднего автобусного транспорта в Греции. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]. Там была толчея, и Элли долго не могла сообразить, куда ей нужно идти. Ревели двигатели; общий шум перекрывали крики водителей, объявляющих об отправлении рейса; люди тысячами сновали туда-сюда, тащили сумки и чемоданы. Элли чуть не задохнулась от едкого дизельного выхлопа.

В конечном счете она нашла нужную кассу, протянула пятнадцать евро и за минуту до отправления успела купить бутылку холодной воды и несколько бисквитов.

Элли села на место у окна, посмотрела на столпотворение вокруг. Она уже знала, что по крайней мере в одном А. был прав: люди здесь не любили тишины. Женщина рядом с ней не знала ни слова по-английски, но, несмотря на это, они проговорили не меньше часа. Потом старушка заснула. За это время Элли успела узнать о ее детях, о том, чем все они занимаются и где живут, съела два фаршированных рулетика из виноградных листьев и кусочек свежего апельсинового пирожного (еще один ломтик лежал в ее сумке, завернутый в салфетку). Из-под свернутого свитера на дне сумки торчал уголок пакета. Элли собиралась рассмотреть его содержимое во время поездки, но солнечные лучи, греющие сквозь стекло, и неустанное ворчание двигателя убаюкали ее.

И только когда автобус доехал до Нафплиона три часа спустя, она поняла, что забыла пальто. Вероятно, оно осталось в самолете. Но пока Элли ждала на солнышке, когда из брюха автобуса выгрузят ее чемодан, досада улетучилась. Ощущая спиной жар, Элли поняла, что тяжелая одежда будет здесь только помехой. Она чувствовала себя как змея, сбросившая кожу.

В путеводителе было сказано, что до отеля в Толоне ее довезет такси. На автобусной станции выстроилась целая очередь машин, но прежде Элли хотелось хоть немного посмотреть Нафплион. Она двинулась в Старый город, катя за собой маленький чемодан и следуя указателям, любезно продублированным на английском.

Вскоре она оказалась на центральной площади, которую тут же узнала по фотографии на открытке. Дежавю! Элли не могла сдержать улыбки. Привычка к одиночеству избавляла ее от ощущения неловкости в незнакомых местах, поэтому она зашла в первое попавшееся кафе и села за столик. Обслужили ее быстро – тут же принесли капучино, стакан холодной воды и две теплые булочки с орехами. Во второй раз за несколько часов она стала свидетельницей греческого радушия, о котором столько раз упоминал А.

Прихлебывая кофе, она осмотрелась. Пятница, день едва клонится к вечеру. На площади яблоку негде упасть: кто-то толкает тележку, кто-то крутит педали велосипеда, кто-то летит на роликах. Люди, и стар и млад, прогуливаются в одиночку и парами под ручку, пожилые ковыляют, опираясь на палочку. Вокруг площади – больше десятка кафе, и все битком набиты. А как тепло – и это под вечер в середине сентября!

На столе перед Элли лежал пакет. Она подцепила пальцем надорванную упаковку, разорвала ее по всей длине и вытащила блокнот. Засунув оберточную бумагу в боковой карман сумки, Элли покрутила блокнот в руках. Открытки на то и открытки, что их может посмотреть тот, кому они попались на глаза, но как быть с посылкой? Заглядывать в блокнот – не то же самое, что читать чей-то дневник. Не будет ли это вторжением в чужую жизнь? И когда Элли нервно открыла его, то явственно почувствовала себя нарушителем границы. Перелистывая страницы, она видела, что все они исписаны знакомыми черными чернилами, изящным, хотя и не всегда разборчивым почерком А.

Указательным пальцем она рассеянно нарисовала букву «С» в булочных крошках на тарелке, посмотрела на площадь. Адресат так или иначе не имел ни малейшего шанса прочесть записи, и Элли, сгорая от любопытства и почти не чувствуя вины, вперилась в первую страницу.

Прочитав первую фразу, она остановилась. Конечно, лучше сначала добраться до отеля. Прижимая блокнот к груди, Элли встала и пошла к стоянке такси.

– Толон, – неуверенно произнесла она. – Отель «Марина».

Тем же вечером, сидя на маленьком балконе номера, она снова раскрыла блокнот.

Я в тот день отправился встречать тебя в аэропорт Каламаты, но ты не появилась, я прождал двадцать четыре часа – думал, может, ты ошиблась и прилетишь следующим рейсом. Или опоздала на самолет и не смогла мне сообщить. Я выдумывал десятки объяснений. Ту ночь я спал в кресле за тележками для багажа. Уборщик протер пол вокруг моих ног, а потом принес мне пирог со шпинатом, который собиралась выбросить его жена. Она была владелицей киоска, а их сын сидел на паспортном контроле, и, конечно, за сохранность багажа отвечал племянник, а у турникета посадочные талоны проверял двоюродный брат. «Маленькие аэропорты в Греции – дело семейное», – светясь от гордости, сказал уборщик.

Рано утром мне пришлось оставить зал прибытия. Даже само название казалось мне издевательским. Стояла середина сентября, и чартерных рейсов из Англии больше не ожидалось, так что надежды (какую я до этого питал) на твое неожиданное появление не осталось. Ты не отвечала на мои звонки, но я знал: если бы с тобой произошло что-нибудь ужасное, один из твоих друзей известил бы меня.

Некоторое время я сидел на скамье перед зданием аэропорта, не зная, что делать, куда ехать. Несколько минут спустя затрезвонил мой телефон. Пришло сообщение. Я полез в карман, и у меня так тряслись руки, что мобильный упал на асфальт. Сквозь паутину разбитого экрана я с трудом разобрал: «Она не может. Извините». Ты, вероятно, продиктовала это какому-то другу. Я несколько минут в болезненном недоумении смотрел на экран, потом набрал номер, с которого пришло сообщение. Никто не ответил. Я сделал несколько попыток. Конечно, с тем же результатом. Злость, ярость, гнев… Эти слова даже приблизительно не передают того, что я чувствовал. Просто слова. Колебание воздуха. Ничто.

Больше никаких посланий не поступало. Только «Bon voyage» от брата – позднее в тот же день. Я мог бы сразу уехать обратно в Афины, но мне невыносима была мысль о возвращении – по той же дороге, по которой я летел с таким предвкушением встречи, с такой радостью… Меня охватило оцепенение, и я никак не мог попасть ключом в замок зажигания. А потом понятия не имел, куда еду. Мне было все равно. Неизвестно, сколько времени я провел за рулем, но, увидев море, нажал на тормоза. На берегу, где кончалась дорога, мне бросилось в глаза объявление: «Комнаты». Вот где можно остановиться, решил я.

Следующие несколько дней я почти ничего не делал – сидел да смотрел на Ионическое море. Волны совсем взбесились, они бесконечной чередой накатывались и обрушивались на песок. Стихия отражала смятение моей души. А она, казалось, не могла успокоиться. Мне не хотелось есть, не хотелось ни с кем разговаривать. Мужчины считаются сильным полом, но я никогда не чувствовал такого бессилия. Я думаю, море утащило бы меня, если бы я подошел слишком близко. Случались дни, когда у меня возникало желание исчезнуть в этой пене.

Я видеть не мог свой мобильный – это было мучительно, – но снова и снова глядел на разбитый экран. В конечном счете я вытащил телефон из кармана и забросил в волны как можно дальше. И сразу же почувствовал облегчение. В тот момент, когда он коснулся воды, я смирился с тем, что больше не смогу услышать твой голос – и никогда не услышу. Теперь я был отрезан от тебя и от всего мира.

Один Господь знает, что думала обо мне та милая пара, которая сдавала комнаты в Метони, однако каждый вечер для меня оставляли тарелку с холодной едой, а утром забирали ее. Жена как-то утром поставила в мою комнату свежие цветы, а когда они завяли, поменяла букет. Я чувствовал, что эти люди добры ко мне, но и только. Не испытывал ни голода, ни жажды. Не ощущал ни тепла, ни холода. Как-то раз я встал под душ, и пошла ледяная вода. А кожа не реагировала. Мои часы указывали, что прошел час. Вот так отчаяние лишило меня всех ощущений. Да, для меня наступили мрачные дни. Не знаю, как я пережил это время, но каким-то образом, час за часом, оно истекло. А сколько дней или недель минуло со дня моего ожидания в аэропорту, я не представлял. Однажды владелец пансиона попался мне навстречу, когда я шел к берегу. «Кало мина, – весело сказал он, – октомврис! Хорошего вам месяца, октябрь наступил!»[2]2
  У греков принято поздравлять друг друга с началом нового месяца.


[Закрыть] Оказалось, я пробыл там почти две недели.

Программа, которую я подготовил для нас, теперь казалась смешной: поездка по Пелопоннесу, на пароме до Китиры, а оттуда опять морем до Крита, самолетом до Афин, а потом в Лондон. Ты говорила, у тебя ровно две недели отпуска, которые ты можешь потратить на путешествие, и мое дотошное планирование гарантировало тебе возвращение вовремя. В афинском магазине, который называется «Золотас», я купил колечко с бриллиантом. Вот как далеко зашел мой самообман. Я собирался сделать тебе предложение на фоне кроваво-красного заката на Крите. Даже теперь я представляю себе сцену, которой не суждено произойти. Надеюсь, придет день – и все это навсегда выветрится из моей головы.

Тем вечером в Метони (я закрыл ставни, чтобы не видеть заката) мне нужно было принять решение: то ли возвращаться в Лондон, то ли путешествовать в одиночестве. Те изыскания, что я провел за время двухнедельного пребывания в Афинах, дали неплохой результат. Куратор Музея кикладского искусства оказался замечательным парнем, он открыл мне многие отделы архива, у меня теперь хватало материала, чтобы начать книгу. Я мог делать это в номере отеля с таким же успехом, как у себя дома. При мысли о Лондоне кровь начинала стыть у меня в жилах: я знал, что там буду постоянно отыскивать взглядом в толпе твое лицо. А другая основательная причина задержаться в Греции – промозглая британская осень.

И вот я собрал сумку, расплатился и уехал. Теперь я не спешил. Позвонил брату по деревенскому таксофону, попросил раз в неделю забирать мою почту, пока я не вернусь. Аванса, полученного по контракту за книгу, должно было хватить на год, если не шиковать. Чтобы купить шоколада, жевательной резинки, воды и всяких мелочей, которые понадобятся в дороге, я направился в магазин и остановился у ржавого вращающегося стеллажа с открытками. Хозяин магазина, видимо, не ждал больше туристов в этом году, а потому не дал себе труда обновить коллекцию. Я взял у него открытку с изображением одной из венецианских крепостей (которую за все время пребывания в Греции так и не удосужился посетить). Почему я это сделал? У меня и в мыслях не было, что тебе небезразлично, где я нахожусь, просто вдруг возникло желание пообщаться с тобой. Возможно, для того, чтобы сломать молчание, разделявшее нас теперь. Или для того, чтобы бежать от одиночества? Я не мог притворяться, играя с мобильным телефоном и делая вид, что у меня масса друзей и назначенных встреч. Другое дело – подписывать открытки и отыскивать почтовые марки; меня это вполне устраивало.

Я нашел способ беседовать с тобой, не ожидая ответа, – говорю только я. Эта мысль понравилась мне. Может быть, ты даже пожалеешь, что не приехала.

Человек в магазине приклеил на открытку несколько марок, потом упаковал мои покупки.

– Кало таксиди.

– Спасибо, – ответил я, услышав одну из фраз, которые уже успел выучить.

Грек желал мне счастливого пути.

Положив карточку на крышу машины, я черкнул несколько строк и бросил открытку в ближайший почтовый ящик.

Я был абсолютно свободен в выборе, мог ехать куда хочу, но странно, насколько может выбить из колеи такая свобода. Я чуть ли не целый час просидел в машине, разглядывая карту, и мне пришлось собрать волю в кулак, чтобы включить наконец передачу и тронуться с места. Я понимал, что еду на восток, поскольку море осталось у меня за спиной. Но не знал пункта назначения и не имел представления, куда меня заведет интуиция или судьба. Так начались мои скитания. Можно сказать, с чистого листа.

В следующие недели и месяцы, где бы я ни остановился, люди заговаривали со мной. Большинство из них были добры и любезны, а если нет, то мои попытки объясняться по-гречески разбивали лед отчуждения. Многие рассказывали мне всякие истории. Я слушал и записывал их, каждый день узнавал что-нибудь удивительное о стране и что-нибудь новое о себе. Голоса незнакомцев заполняли пустоту, образовавшуюся с твоим исчезновением. Некоторые места из рассказов ты узнаешь по открыткам. Неизвестно, правду говорили люди или фантазировали на ходу. Подозреваю, что в ряде случаев не обошлось без чистой игры воображения или приукрашивания действительности, но кое-кто из рассказчиков, вероятно, все же был честен. Впрочем, судить тебе.