Текст книги "Однажды ночью в августе"

В этот момент в столовую вошла София и тут же побежала к отцу, ожидая, что он поднимет ее и посадит к себе на колени, как делал почти всегда. В такую жару девочка долго не могла заснуть, и ей было разрешено спускаться к родителям, пока те ужинали.

– Возвращайся в кровать! – внезапно отрезал Андреас, отталкивая ребенка. – Сейчас же!

София не удержалась на ногах и упала на пол.

– Баба-а-а! – тут же завопила она и принялась плакать. – Папа-а-а!

– Андреас! – воскликнула Анна. – Что, черт возьми, с тобой происходит?!

Она взяла Софию на руки и прижала к себе, но малышка продолжала истошно реветь, и вскоре звук рыданий заполнил весь дом.

Андреас резко поднялся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Софию удалось успокоить лишь пару часов спустя. В эту ночь девочка легла спать вместе с матерью, а Андреас ушел ночевать в другую комнату в дальнем конце дома.

Всю следующую неделю Андреас старался как можно меньше времени проводить дома, срывая свою злость на работниках в поместье. Досталось и Манолису: Андреас упрекнул его в том, что часть намеченных работ осталась невыполненной и оливковые рощи недостаточно ухожены. Манолиса больно ранили слова кузена. Было ясно, что не следует спорить с Андреасом и какое-то время лучше избегать его. Но причина столь резкой перемены в поведении брата ускользала от Манолиса.

Грубость Андреаса, беспокойство по поводу возвращения Марии – все это заставило Манолиса замкнуться в себе. Работники не могли не заметить, как переменился управляющий, и частенько подшучивали над ним по этому поводу. Несмотря на его высокий статус, они считали, что Манолис – свой, что он один из них.

– Может, пойдем выпьем, Манолис? – спросил как-то Антонис ближе к вечеру.

– Он явно утоляет жажду в другом месте! – пошутил один из работников.

– Тут, как ни крути, замешана женщина, – подмигнув первому, тихо сказал второй.

– Любовь… Она, видно, вскружила ему голову, – прошептал третий.

Молчание Манолиса лишь подтверждало догадки работников. Конечно, он был влюблен, но даже Антонис, самый близкий друг Манолиса, не знал, в кого именно. Много лет назад ходили слухи об их с Анной романе. Но если когда-то это и было правдой, разумно полагал Антонис, то сейчас эти отношения наверняка остались в прошлом.

Всем казалось, что они хорошо знают Манолиса. Бо́льшую часть субботних вечеров он проводил вместе с друзьями в тавернах и барах Элунды. Она славилась десятками заведений, где можно было отлично повеселиться, и Манолис не упускал случая пофлиртовать с местными девушками. Впрочем, как и все прочие мужчины.

Сегодня же он был сам не свой. Это был не тот Манолис, которого все знали и любили, – неугомонный весельчак, душа любой компании. И всем стало ясно, что следует оставить этого нового Манолиса в покое.

Работники начали потихоньку расходиться, а Манолис продолжил вбивать новый столб для забора, прикладывая для этого больше сил, чем было нужно.

* * *

В последнее время в городах и деревнях Лассити только и говорили что о новом лекарстве от проказы. «Прокаженные», «лечение», «Спиналонга» – эти слова, повторяемые вновь и вновь, кружили в летнем воздухе, словно медоносные пчелы. Поговаривали также о том, что весь остров Спиналонга будет в скором времени эвакуирован.

Как-то раз за семейным ужином в своем просторном доме в Неаполи Элефтерия и Александрос Вандулакис наконец подняли эту тему.

– Мы не уверены, что нам стоит присутствовать на этом… гм… событии, – неуверенно начал Александрос. – Однако вы с Анной обязаны там быть, чтобы, так сказать, представлять семью.

В Плаке намечался грандиозный праздник в связи с закрытием колонии для прокаженных.

– Учитывая нашу связь с островом, – многозначительно посмотрев на невестку, добавила Элефтерия.

Анна ничего не ответила.

– Да. Конечно, мы приедем, – холодно сказал Андреас. – Не так ли, Анна?

Молодая женщина продолжала молча смотреть в свою тарелку. Она едва заметно кивнула, по-прежнему не поднимая глаз. Окружающим сложно было понять, о чем думала Анна в тот момент, но ее напрягшиеся плечи выдавали полное смятение чувств.

Глава 4

В течение пятидесяти лет жители Плаки наблюдали за невзгодами больных на Спиналонге, и вот наконец сегодня, 25 августа, колония для прокаженных должна была прекратить свое существование. Это был поистине исторический момент, отпраздновать который хотели все от мала до велика. В течение столь долгих лет деревенских жителей с их ближайшими соседями связывали сочувствие и страх. Весь ном[7]7
  Номы (или префектуры) – упраздненные с 1 января 2011 года административные единицы второго уровня Греции.


[Закрыть] Лассити, значительная часть Восточного Крита, как выиграл, так и пострадал от близости острова. С одной стороны, Спиналонга была отличным рынком сбыта товаров, производимых в близлежащих деревнях. С другой – жители Плаки находились в постоянном страхе перед болезнью, которая, как кто-то верил, может передаваться по воздуху.

Гиоргос был не единственным местным жителем, у которого Спиналонга забрала дорогих и близких ему людей. Жизнь многих обитателей Плаки и соседних деревень и городов навсегда изменили страшный диагноз и пугающие слова: «С сожалением вынуждены сообщить…»

В Плаке также жили братья Димитриса Лимониаса, который отправился на Спиналонгу вместе с женой Гиоргоса Элени. С момента его отъезда прошло почти двадцать лет, и за это время братья успели обзавестись женами, детьми, а также открыли небольшой местный магазин, приносивший им приличный доход. Теперь же родственники Димитриса переживали о том, насколько сильно изменится их жизнь с возвращением брата.

В деревне жили родители девочки, у которой диагностировали проказу пятнадцать лет назад. Ей тогда исполнилось всего девять, и она была единственным ребенком в семье. Сегодня родители с нетерпением ждали встречи со взрослой дочерью. Что, если болезнь обезобразила лицо их девочки? Вдруг они не смогут ее узнать?..

Одни, как семья Апостолакиса, жили в Элунде, другие – в Неаполи, основном, самом большом и важном городе региона. Тех же, кто был родом из более отдаленных городов, таких как Ираклион, Ханья и даже Афины, никто не ждал. Некоторые семьи отреклись от своих родных в тот день, когда узнали об их страшном диагнозе. Были среди пациентов и те, кто пережил всех своих родственников.

Приближающееся событие никого не оставляло равнодушным – кто-то радовался возвращению близких, а кто-то страшился грядущих перемен. Этот панегири[8]8
  Панегири – всеобщее народное собрание.


[Закрыть] должен был стать грандиозным праздником, ведь он знаменовал момент, который никогда больше не повторится. Жителей Спиналонги встречали, как вернувшихся с поля боя на родину солдат.

По мере подготовки праздника беспокойство Манолиса все возрастало. А вдруг Мария надеется, что теперь они вновь будут вместе?

Он знал, что сестра Антониса не раз навещала Марию на острове, что со стороны Фотини было очень смело. Манолису хотелось выведать, не упоминала ли о нем Мария в разговорах с Фотини. И однажды решился спросить об этом, когда они вместе с Антонисом осматривали виноградники. Манолис надеялся, что его голос при этом не дрогнул.

– Похоже, она рада наконец покинуть этот остров, – просто сказал Антонис.

– Да уж, наверное, – осторожно заметил Манолис.

– Фотини говорит, что Мария почти не изменилась. Судя по всему, у нее была самая легкая форма проказы.

– Здорово, – бесцветным голосом ответил Вандулакис.

Этот разговор не помог развеять его страхи. Если болезнь пощадила Марию, у девушки были все основания полагать, что они с Манолисом могли бы возобновить помолвку.

Проезжая через деревню утром в день празднования, Манолис видел, как люди развешивают на деревьях фонари и яркие флаги. Дети приносили на площадь стулья из местной школы, а женщины тем временем накрывали длинные столы и связывали цветы в букеты. Он также заметил Фотини и ее супруга Стефаноса, тащивших по улице огромные блюда с едой из своей таверны. Кто-то спускался со склона холма с охапками только что собранной травы для салата хорта. Булочник выгружал из фургона подносы со свежими хрустящими хлебцами.

Закончив все дела в поместье, Манолис вновь заехал в Плаку выпить холодного пива. Он не видел, как Гиоргос и полдюжины деревенских рыбаков отправились на остров, чтобы помочь перевезти со Спиналонги людей со всеми их пожитками. Молодой человек только сейчас заметил эту маленькую флотилию, пришвартованную у берега Плаки. Тут были суденышки всевозможных форм и размеров, в разной степени потрепанные морем. Сейчас все они ютились в маленькой гавани, и казалось, что лодок в несколько раз больше, чем было на самом деле.

Съездив домой, чтобы помыться и привести себя в порядок, Манолис через несколько часов снова вернулся в деревню. Ему пришлось оставить свой грузовик довольно далеко от места праздника, поскольку все места на парковке к тому времени уже были заняты другими автомобилями. Впрочем, Манолис никуда не спешил. И вообще, им двигало скорее любопытство, нежели воодушевление.

Он никогда не видел в Плаке столько народу. Взгляды всех присутствующих были устремлены на импровизированный танцпол. Над огромной толпой поплыла громкая и радостная музыка, и даже те, кто не танцевал, не могли удержаться и весело хлопали в такт. Манолиса никто не замечал. Обычно молодой человек стремился быть в центре внимания, однако сегодня он предпочитал оставаться в тени.

Манолис огляделся по сторонам. Вот его знакомого, Апостолакиса, взяла за культю какая-то женщина и решительно повела в круг танцующих. Но многих он не узнавал. Некоторые были парализованы или обезображены, хотя большинство ничем не отличалось от обычных людей. Между танцорами то и дело сновали дети. Они старались не мешать движению круга танцующих, который сначала шел в одну, а затем в другую сторону. В воздухе были разлиты радость и безмятежность.

Манолис захватил с собой фляжку с раки и потихоньку отхлебывал из нее, наблюдая за царившим вокруг весельем. Трудно было отличить здоровых от недавно выздоровевших, в толпе все перемешались. Во время любого другого панегири он бы тут же снял свою лиру со стены за стойкой бара и принялся на ней играть. Но сегодня, хотя при звуках музыки кровь его бурлила, как всегда, у него не возникало желания присоединиться к общему ликованию.

Все это время он высматривал в толпе лишь одного человека. И вскоре Манолис заметил ту, кого так жадно искал взглядом. Сначала он увидел Антониса, потом – Фотини и понял, что Мария должна быть где-то неподалеку. Наконец среди сотен чужих лиц мелькнуло ее лицо. Ошибиться было невозможно. Мария совершенно не изменилась с их последней встречи, и все же в ней появилось что-то, доселе ему незнакомое. Через равные промежутки времени, когда завершался очередной круг танца, лицо девушки освещалось яркими вспышками света и Манолис различал на нем улыбку. Он не помнил, чтобы Мария когда-нибудь так улыбалась. Она буквально светилась от счастья.

Спустя некоторое время в танцах наступил перерыв. Манолис продолжал наблюдать за своей бывшей невестой. Мария отошла в дальний конец площади и села между отцом и каким-то мужчиной в элегантном костюме и с аккуратно подстриженными седыми волосами. Манолис вспомнил, как несколько раз замечал незнакомца в лодке Гиоргоса. Кажется, старик упоминал, что это врач. Седовласый человек и Мария о чем-то говорили, склонив друг к другу головы. А затем неожиданно поднялись и направились в сторону церкви.

Манолис последовал за ними. У входа в церковь мужчина повернулся к Марии и что-то произнес. Манолису не удалось расслышать, что именно, хотя он и подобрался к паре как можно ближе, спрятавшись за грузовиком, припаркованным метрах в пятидесяти от церкви. Но в этот момент снова заиграла музыка, и даже на таком расстоянии она заглушила голос седого мужчины.

Мария что-то ответила своему собеседнику, и лицо его сначала слегка вытянулось от изумления, а затем расплылось в улыбке. Мария просияла в ответ. После этого мужчина приобнял девушку за плечи, притянул к себе и поцеловал. Сначала неуверенно, а потом с нарастающей страстью.

Манолис почувствовал, как дрожь пробежала по его спине. Только вчера Мария была пациенткой на Спиналонге. А сегодня этот мужчина – врач! – касался ее губ своими собственными.

Поцелуй был недолгим, однако успел вызвать у Манолиса одновременно шок и отвращение. Вскоре пациентка и ее врач вернулись на площадь.

Манолис же еще некоторое время оставался в своем укрытии. Его захлестнуло чувство огромного облегчения, поскольку теперь он был уверен: Мария не ждет от него возобновления отношений. Опираясь на ступицу колеса, Манолис скрутил себе сигарету и закурил. Он действовал осторожно, чтобы никто не заметил пламени от спички или тлеющего кончика сигареты.

Мысль о том, что Мария, возможно, нашла свою любовь, придала Манолису смелости. Он решил, что, как только докурит сигарету, непременно вернется на праздник и разыщет Марию, чтобы с ней поздороваться. А потом он, может быть, даже принесет свою лиру и будет играть на ней всю ночь напролет.

Докурив, Манолис достал из кармана фляжку с раки и сделал глоток. Затем поднялся. Теперь пора возвращаться на праздник. Наконец он сможет убедить Анну в том, что их связи ничто не угрожает.

Внезапно небо озарилось светом фейерверков, и все взгляды присутствующих устремились вверх. Это был идеальный момент, чтобы незаметно раствориться в толпе.

Выйдя из своего укрытия, Манолис заметил, что к парковке подъезжает черный автомобиль. До боли знакомый.

Манолис застыл на месте от изумления. Он никогда бы не подумал, что Анна с Андреасом могут посетить подобное торжество. Зная Анну, легко можно было предположить, что она ни за что не станет танцевать с незнакомцем. А уж с незнакомцем, чье лицо или конечности обезображены проказой, – тем более. Молодая женщина была для этого слишком надменной и брезгливой. Манолис скорее ожидал, что Анна появится в деревне через день или два после праздника, чтобы проведать сестру. Это было бы больше похоже на нее.

Когда блестящий лимузин поравнялся с ним, Манолис успел разглядеть на пассажирском сиденье Анну – ее темные волосы, бледную кожу и алые губы. Анна как будто бы истерически смеялась, запрокинув голову. Широко открытый рот, сверкающие белые зубы… Такой свою любовницу Манолис еще не видел, и этот ее оскал показался ему омерзительным. Анна была похожа на второсортную актрису, изображающую, как она счастлива. Манолис почувствовал укол беспокойства. Хорошо еще, что ни Анна, ни Андреас его не заметили.

Машина поехала дальше, мимо площади – видимо, Андреас искал место, чтобы припарковаться, – а Манолис тем временем медленно побрел к толпе. Все лица гостей по-прежнему были обращены к небу. Миллионы искр, ярко озарявших его, освещали не только участников панегири, но и оставленную людьми Спиналонгу.

Манолис остался стоять в тени. Ему хотелось стать свидетелем воссоединения Анны с ее сестрой. С того места, где он находился, ему была отлично видна не только толпа гостей, но и машина двоюродного брата. Манолис терпеливо ждал, когда откроется пассажирская дверца.

Ракеты взлетали в небо одна за другой. Когда первый залп фейерверка закончился, настала какая-то сверхъестественная тишина. Теперь должен был вновь заиграть оркестр. Послышались первые звуки лауто. Все собрались в круг, чтобы начать танцевать.

Но прежде чем танцоры успели сделать хоть одно па, воздух прорезали еще два коротких, но громких хлопка. Люди вновь посмотрели вверх, ожидая увидеть очередной взрыв сверкающих искр, падающих с неба, но оно оставалось чистым. В самом начале праздника, по обычаю свадеб или крестин, было произведено несколько выстрелов в воздух, однако их звук был другим – более глухим. А раздавшиеся только что хлопки определенно означали, что кто-то стрелял из пистолета, и несколько гостей принялись оглядываться в поисках источника шума.

Музыканты могли слышать только себя, а потому еще какое-то время продолжали играть. Но постепенно все инструменты смолкли, за исключением одинокой лауто, на которой бренчал глухой старик. В конце концов кто-то просто выхватил лауто из его рук.

Манолис тоже слышал выстрелы. Он поспешил к парковке, потому что звук шел оттуда, и, когда был метрах в двадцати от нее, увидел, как Андреас выскочил из своей машины и бросился прочь. Менее чем через секунду он скрылся из виду.

Манолис замер.

К машине Вандулакисов начали подбегать люди. Кто-то открыл пассажирскую дверцу, и Манолис на секунду представил, как сейчас из машины выйдет Анна – как всегда, сияя своей прелестной высокомерной улыбкой и разглаживая на себе платье. Но вместо этого кто-то что-то прокричал, кто-то обеими руками закрыл рот, раскрывшийся от изумления, какая-то женщина взвизгнула. Затем плотная масса зевак расступилась, пропуская кого-то вперед. То был седовласый врач, которого Манолис видел у церкви вместе с Марией. Толпа по его просьбе отошла на уважительное расстояние, и несколько мужчин осторожно достали тело женщины из машины. Кто-то из гостей не выдержал и отвернулся.

Манолис был выше большинства жителей деревни, поэтому мог видеть, как шестеро мужчин, в том числе Антонис, отделились от толпы и побежали вниз по улице. Должно быть, один из них заметил, в каком направлении скрылся Андреас. В такой маленькой деревне, как Плака, беглеца найдут без труда – это был просто вопрос времени.

Многие женщины не могли сдержать слез. Они начали расходиться парочками, чтобы поплакать друг у друга на плече в попытках утешиться. И только дети, испытывая непреодолимое любопытство и вытягивая шею, не спускали глаз с мертвого тела, распростертого на одеяле.

Там лежала Анна.

Манолис видел, как сначала Мария пробилась вперед, а затем и Гиоргос опустился на колени рядом с телом своей дочери.

Манолис различил бледно-голубое платье, залитое кровью, и растрепанные темные волосы. Мария тоже опустилась на колени и теперь держала руку сестры, тихонько поглаживая ее и что-то бормоча себе под нос. Гиоргоса, чтобы он не упал, поддерживали двое мужчин.

– Те му… Те му… Боже мой… – все повторял сквозь слезы несчастный старик, осеняя себя крестным знамением.

Седовласый мужчина закрыл Анне глаза. Это простое движение привело Манолиса в ярость. Кто он такой, чтобы прикасаться к ней?

Манолис отчаянно заработал локтями, желая протолкнуться поближе к телу Анны. Каждой клеточкой своего тела он жаждал схватить ее и унести в горы, подальше от этого места, от этих людей. Анна была его женщиной. Сколько раз она повторяла, что принадлежит ему, и только ему? Анна, его прекрасная Анна… Собственническое чувство еще никогда не проявлялось в нем с такой силой.

На миг Манолис представил, как, прорвавшись вперед, подхватывает Анну на руки и поцелуем возвращает к жизни. То, что здесь случилось, не могло быть правдой. Просто не могло. Всего мгновение назад она была жива. Он видел ее. Неподвижное тело, лежащее на земле, – не Анна. Это невозможно.

Манолис отошел на несколько метров от места происшествия и очутился в каком-то темном дверном проеме. Молодой человек почувствовал, что задыхается. А затем его тело сотрясли рыдания. Шум толпы заглушал их, однако, если бы даже они раздавались в полной тишине, никто бы не поверил, что эти звуки издает человек, а не зверь.

Присев на корточки, Манолис закрыл лицо руками и уткнулся головой в колени. Когда он наконец поднял глаза, то увидел, как тело Анны осторожно заворачивают в одеяло и уносят. Манолис впал в оцепенение. Его с головой захлестнули горе, шок и боль от потери любимого человека. Не привыкший к подобным эмоциям, Манолис ощущал лишь ледяной холод, сковавший его тело с головы до ног.

Глоток раки помог ему немного согреться, но его все еще трясло, как будто на улице был декабрь, а не август. Манолис потерял счет времени в этом глухом темном углу, терпеливо ожидая, пока не опустеют улицы.

Убедившись, что его никто не видит, Манолис покинул свое укрытие. Вопреки здравому смыслу он остановился около «кадиллака» Андреаса, чтобы осмотреть место, где лежало тело Анны. Сейчас здесь не было ничего – ни капли крови, ни следа в пыли. Яркие флаги, развешанные между деревьями, казалось, насмехались над ним. Как и праздничные столы, вместо угощения теперь уставленные пустыми тарелками и грязными стаканами.

Убирать со столов сразу после столь ужасного происшествия было бы знаком неуважения. Однако рано или поздно это придется сделать, и Манолис был уверен, что жители деревни найдут в себе силы заняться уборкой.

Неожиданно в слабом свете восходящего солнца что-то блеснуло. Манолис немного отступил назад, а затем оглянулся, чтобы убедиться, что рядом никого нет. Наклонившись, он различил на камнях мостовой женскую сережку – одну из пары, которую Манолис подарил Анне на ее именины несколько лет назад. Эти подвески с аквамарином стоили намного меньше, чем любые украшения, которые Анне когда-либо дарил Андреас, однако их цена совсем не смущала молодую женщину – она была от серег в полном восторге и надевала их только по особому случаю.

Манолис подобрал сережку и быстро сунул в карман брюк, а затем поднялся и пошел к своему грузовику, припаркованному где-то неподалеку. В голове у него созрел план.

Подъезжая к своему дому, Манолис не переставал думать о последних минутах жизни Анны. Только Бог и Андреас знали, что именно она сказала перед смертью. Однако Манолис почему-то не сомневался, что именно о нем говорили супруги в последний раз. Следовательно, именно он, Манолис, был повинен в смерти Анны. Теперь ему придется научиться жить без нее. Думать об этом было невыносимо.

Да, не он спустил курок, и не его будут судить за это преступление. Но Манолис знал, что слухи разносятся со скоростью пожара на холмах во время засухи. Внезапно он почувствовал симпатию к тем, кто накануне навсегда покинул Спиналонгу. Подобно этим людям, отныне он будет носить клеймо позора.

Жизнь, которой он наслаждался в Элунде, закончилась.

Вернувшись домой, Манолис тут же бросился наверх собирать вещи. Он кинул в сумку несколько рубашек, а затем вспомнил, что в верхнем ящике комода у него были спрятаны деньги. Манолис их тоже положил в сумку. Затем, бросив последний взгляд на свою спальню, он заметил на полке две фотографии. Манолис коснулся печати на обратной стороне одной из них, вынул выцветшее изображение своих родителей из рамки и быстро сунул фото в сумку. Второй была фотография, сделанная во время крестин маленькой Софии: Андреас, Анна с малышкой на руках и он сам. Манолис выдернул фото из рамки и убрал в карман рубашки.

* * *

Через несколько минут после того, как Манолис покинул свой дом, к нему подъехала машина. Это был Антонис.

Накануне вечером именно он возглавил поисковую группу, чтобы найти Андреаса. Во время войны Антонис помогал партизанским отрядам и за это до сих пор пользовался огромным уважением среди земляков. Благодаря своему опыту он отлично знал все места, где можно было спрятаться от погони. Антонис разделил свою группу из шести человек на три пары и отправил в разных направлениях. Все мужчины из его команды были молоды и скоры на ногу, и через десять минут беглец был пойман.

Андреаса обнаружили сидящим на пороге церкви. В руках он все еще сжимал пистолет, но не пытался обороняться. Мужчина съежился в комок, был явно напуган и дрожал. Поэтому, когда Антонис приказал ему бросить оружие, он сразу повиновался. Андреас также позволил двоим мужчинам отвести его обратно к деревенской площади.

Когда преступника увели, Антонис поднял с земли пистолет. На секунду ему показалось, что он готов выстрелить в спину убийце. Но смерть не будет достаточным наказанием для человека, так хладнокровно убившего свою жену. Антонис ненавидел своего хозяина. Все последние десять лет он испытывал отвращение к человеку, на которого работал, ни на один день не забывая, что именно Андреас Вандулакис украл у него возлюбленную.

Анна присутствовала в жизни Антониса всегда – сколько он себя помнил. Их семьи дружили, и они с Анной виделись почти каждый день, пока были детьми. Во время оккупации, сражаясь в рядах Сопротивления, Антонис однажды поймал себя на том, что постоянно думает о девушке. Ему казалось, что на войне им движет не только любовь к родной стране, но и любовь к Анне. Юноша надеялся, что по его возвращении она станет восхищаться им и его подвигами. Каждую ночь, положив голову на каменистую землю, он представлял себе момент, когда Анна узнает о его самоотверженной храбрости… Он вернулся после долгого отсутствия, с израненным телом и душой, и на гленди в честь пришедших с войны солдат наконец встретил Анну. Они почти тут же закружились в танце, а чуть позже, скрывшись от любопытных глаз в переулке за церковью, впервые поцеловались.

В ту же ночь в деревне появился Андреас Вандулакис. Если он искал самую красивую женщину в Элунде, то оказался в нужном месте в нужное время. Ведь там была Анна, раскрасневшаяся от танцев и поцелуев.

На следующий день Андреас попросил Антониса передать Анне письмо. Антонис не мог отказаться, хотя знал, что тем самым лишает себя последнего шанса быть с любимой. За исключением Фотини, которая поклялась хранить тайну, ни одна живая душа не знала, как в одночасье рухнули все надежды Антониса. Если бы об этом стало известно, молодой человек не вынес бы унижения.

И тогда, и десять лет спустя Андреас оставался хозяином Антониса. Работы в Элунде было немного. Вандулакисы хорошо платили, и Антонис нисколько не смущался брать деньги у человека, которого он так ненавидел. Антонису нравился физический труд, он любил работать на открытом воздухе в компании мужчин, знакомых ему с детства. Большую симпатию он испытывал к Манолису – и со временем они с ним стали лучшими друзьями, – к человеку, который принес столько жизни и веселья в их маленькую деревушку. Однако двоюродный брат друга неизменно вызывал у Антониса отвращение, и ему казалось, что Анна знает об этом. На праздниках в честь окончания сбора винограда или изготовления раки, что устраивались иногда для работников поместья, бывала и Анна, и Антонис получал какое-то странное удовольствие, наблюдая, как неловко она чувствует себя в его присутствии.

Анна знала, что Антонис никогда не был женат. В течение многих лет Фотини подыскивала ему невесту среди своих друзей и их родственников. Антонис был очень красив: его точеные скулы и длинные ресницы, обрамляющие непостижимо темные глаза, заставляли трепетать не одно женское сердце. Девушек также впечатлял и небольшой шрам от немецкой пули на шее молодого человека. Многие девушки находили этого героя войны внешне очень привлекательным, однако что-то в Антонисе их все же отталкивало: может быть, грубость его манер, а может быть, излишняя прямота. Он не скрывал отсутствия интереса к семейной жизни и ясно давал понять: брак – это последнее, о чем он думает. Никто из девушек не хотел впустую тратить на него время, а потому его быстро вычеркивали из списка потенциальных женихов.

«Ну же, Антонис, – не сдавалась Фотини, – вокруг так много женщин, которые хотят замуж!»

«Ну а я лично жениться не хочу», – возражал он. Напрасные усилия сестры забавляли Антониса, ведь оба они знали: ни в Плаке, ни в других окрестных деревнях нет никого, кто мог бы сравниться с Анной.

«Нельзя быть таким привередой!» – восклицала Фотини. На этом обычно их разговор и заканчивался.

В то утро Антонис проснулся с одной мыслью: накануне вечером он вообще не видел Манолиса. А ведь тот обещал, что приедет на праздник! И было очень странно, что он нарушил слово. Совсем не в духе Манолиса было пропускать такое событие.

Как только Андреаса передали властям, Антонис позвонил Александросу Вандулакису и сообщил, что его сын арестован. После этого Антонис и шестеро его людей пошли в бар и просидели там до раннего утра, обсуждая события этой ночи. И вот сейчас, после нескольких часов сна, он внезапно вспомнил слова одного из приятелей: «Надеюсь, он не убил заодно и своего кузена». Тогда они показались Антонису абсурдными, но теперь он видел в них все больше смысла. В конце концов Антонис решил съездить к Манолису.

Грузовика Манолиса у дома он не заметил. Антонис подергал дверь и, обнаружив, что та не заперта, решился войти внутрь.

Хотя он никогда раньше не был в доме своего друга, его ничуть не удивил беспорядок, царивший повсюду. На кухонном столе Антонис заметил полупустую бутылку вина и кучу крошек. Спальня также говорила о том, что живший здесь человек не отличался аккуратностью. Но Антонис увидел также и следы поспешного бегства: ящики комода были выдвинуты и выпотрошены, одежда из шкафа разбросана по полу и кровати.

В глаза ему бросились опрокинутые фото на комоде. Он подошел ближе и поднял рамку, лежавшую лицевой стороной вниз. Снимка не было. И еще одна рамка оказалась без фотографии. Две пустые рамки напоминали окна, в которых погас свет. Стало ясно, что Манолис сбежал.

Антонис присел на край разворошенной постели. Что ж, опасения насчет того, что Андреас мог убить и своего кузена, не оправдались. Однако теперь не приходилось сомневаться в том, что дневные отлучки Манолиса были связаны с Анной. Антонис всегда надеялся, что слухи об их романе не имеют никакого отношения к действительности. Хотя, зная Анну, стоило признать, что она вполне была способна на измену.

Вскоре Антонис покинул дом своего друга и поехал в Плаку. Он не до конца понимал, какие именно чувства обуревают его, но точно знал, что это не боль утраты. Скорее, он испытывал облегчение. Больше некому будет над ним издеваться. Возможно, теперь он вновь обретет утраченную было гордость.

* * *

Манолис вел грузовик по главной дороге в Ираклион. Взглянув на пожитки, брошенные на соседнее сиденье, он внезапно вспомнил о своей драгоценной лире. Она все еще висела на стене за стойкой бара. Лира, его самая большая ценность, была его постоянной спутницей на протяжении стольких лет!

Манолис выехал на перекресток, где был поворот налево, на Плаку. Минуту мужчина колебался. Может быть, все же стоило вернуться за лирой?

Идея была абсурдной, с какой стороны ни посмотри, и поэтому Манолис с неохотой отверг ее. Теперь ему надо было думать не о лире, а о том, как успеть на паром.

Обычно паром из Ираклиона в Афины уходил около полудня, а сейчас было почти десять. Манолис вдавил педаль газа в пол, как человек, которому больше нечего терять.