Текст книги "Изумруды к свадьбе"

Тот утвердительно кивнул.

– Все эти годы мы постепенно, с большим трудом, восстанавливаем былое благополучие и надеемся, что со временем сделаем все, как было раньше. Кстати, Гайяр пострадал в тот год гораздо меньше, чем другие местности.

Когда я наконец поднялась, чтобы уходить, Жан-Пьер сказал, что проводит меня до замка. И хотя мне не стоило опасаться, что я не найду дороги домой, я была рада побыть в его обществе, ибо все Бастиды пришлись мне по сердцу своей мягкостью и добротой – качествами, которые я так высоко ценила. Я вдруг с удивлением обнаружила, что когда я находилась в их обществе, то ощущала себя совершенно иным человеком, не похожим на ту холодную и чопорную даму, которой я представлялась всем в замке.

Я была похожа на хамелеона, который меняет свою окраску в зависимости от окружавшей его среды. И это получалось совершенно непреднамеренно и естественно. Я никогда раньше не осознавала всей степени того автоматизма, с которым пряталась в свою защитную скорлупу, и как мне было приятно быть в обществе людей, с которыми я чувствовала себя непринужденно и не было необходимости изображать совсем другого человека.

Когда мы вышли из ворот и ступили на дорожку, ведущую к замку, я спросила:

– А что граф… он действительно внушает всем такой ужас?

– Он аристократ… один из самой старой аристократической фамилии. Его слово – закон.

– Он пережил в жизни трагедию.

– Мне кажется, вы сочувствуете ему. Но, когда с ним встретитесь, вы убедитесь в том, что он меньше всего нуждается в чьем-либо сочувствии и жалости.

– Вы сказали, что они назвали смерть его жены самоубийством… – начала было я. Он мягко оборвал меня, заметив:

– Мы никогда не говорим на эту тему.

– Но…

– Но, – добавил он, – всегда об этом думаем.

В этот момент нашим взорам открылся замок.

Он выглядел таким огромным, внушительным и неприступным. Мне сразу подумалось обо всех тайнах и секретах, которые могут хранить его древние стены, и я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок страха.

– Прошу вас не беспокоиться, вы можете не идти дальше, – сказала я. – Мне не хотелось бы отрывать вас от работы.

Он остановился в нескольких шагах от меня и поклонился. Я улыбнулась и направилась к замку.

В тот вечер я рано легла спать, потому что давала себя знать предыдущая бессонная ночь. Я вскоре задремала и видела какие-то непонятные сны. Это было очень странно, ибо дома мне никогда ничего не снилось. А сейчас на меня навалились какие-то смутные и беспорядочные сновидения, в которых мелькали Бастиды, подвалы, где хранились бутылки с вином, и над всем этим реяло какое-то безликое существо, которое, как я поняла, должно было быть умершей графиней. Иногда я ощущала ее присутствие, даже не видя в своем сновидении. Складывалось впечатление, что она находится где-то здесь, рядом, и постоянно нашептывает мне слова предостережения: «Уезжайте поскорее. Не дайте затянуть себя в сети этого странного дома».

Но в моих снах присутствовала еще одна фигура, которая наводила на меня ужас. Господин граф. Откуда-то издалека мне слышались его слова, которые со временем стали звучать так громко, что мне порой казалось, что кто-то кричит мне в самое ухо.

Я в ужасе проснулась. Кто-то действительно кричал. Везде слышались голоса, громкие и торопливые шаги по лестницам и коридорам. Замок быстро пробуждался, хотя была еще глубокая ночь. Я поспешно зажгла свечу и посмотрела на лежавшие на соседнем столице часы. Оказалось, что было всего лишь начало двенадцатого, еще даже не наступила полночь. Я поняла, что происходит. Случилось то, чего все ожидали и боялись: господин граф вернулся домой!

Я долго лежала без сна, пытаясь представить себе, что принесет мне грядущее утро.

Когда я проснулась утром в свое обычное время, в замке стояла полная тишина. Я быстро встала и позвонила горничной. Служанка, как я отметила про себя, выглядела и вела себя совсем иначе. В ней ощущалось напряжение и скованность. Так, значит, господин граф оказывал свое воздействие даже на бессловесных слуг?

– Вам подать ваш первый завтрак, как обычно, мадемуазель?

Я удивленно взглянула на нее и ответила:

– Да, конечно, прошу вас.

Я представила себе, как все они обсуждают теперь вопрос обо мне и о том, как со мной поступят. Я оглядела комнату. Не исключено, что мне уже больше не придется здесь ночевать, подумала я. И поймала себя на мысли, что буду чувствовать себя несчастной, если мне не придется остаться в замке, никогда не узнать всех этих людей, которые так занимали мое воображение. Мне бы так хотелось сблизиться с Женевьевой, попытаться понять ее. Посмотреть, какое воздействие оказало возвращение графа де ла Таля на его кузена Филиппа. Определить, в какой степени Нуну виновата в своенравности и капризности своей подопечной. И, в конце концов, узнать, как жила мадемуазель Дюбуа до того, как приехала в замок. И конечно же Бастиды. Мне так хотелось сидеть в их маленькой уютной гостиной и разговаривать о виноградниках и о замке.

Но больше всего на свете мне не терпелось увидеть графа – не только один раз, чтобы услышать короткий и решительный отказ. А чтобы как можно больше узнать о человеке, который, по мнению большинства живущих в округе людей, был повинен в смерти своей жены, даже если он на самом деле и не давал ей той смертельной дозы.

Мне принесли завтрак, но я была так взволнована ожиданием встречи, что утратила аппетит. Однако мне не хотелось, чтобы все в замке говорили, что я от страха не могла даже съесть свой завтрак, поэтому заставила себя выпить, как обычно, две чашки кофе и съесть горячую булочку. Потом я отправилась в галерею.

Заставить себя работать было очень нелегко. Я уже подготовила все расчеты, которые, как сказал Филипп, надо было вручить графу по его возвращении. Когда я отдала Филиппу бумаги, он улыбнулся и, взглянув на них, заметил, что они сделаны очень умело и компетентно. Похоже, он очень надеялся на то, что они удовлетворят графа, хотя бы в том плане, чтобы оправдать данное мне Филиппом разрешение остаться в замке.

Я была уверена в том, что он желает, чтобы работа была поручена именно мне, потому что своим поведением я все-таки выдала страстное стремление получить этот заказ. Филипп представлялся мне человеком, не лишенным доброты к людям, если только проявление этой доброты не обходилось ему слишком дорого.

Я представила себе, как граф знакомится с моими выкладками, выслушивает сообщение о том, что вместо мужчины приехала женщина. Но я никак не могла себе его ясно представить. Единственное, что рисовало мое воображение, так это надменный человек в белом парике и короне. Это была картина, которую я видела, – либо портрет Луи XIV, либо Луи XV. Король… Король Замка.

Если он позволит мне остаться, говорила я себе, я настолько уйду в работу, что пусть он убьет хоть двадцать жен, мне не будет до этого никакого дела.

Среди картин галереи была одна, которая особенно привлекла мое внимание. Портрет женщины. Судя по платью, портрет относился к середине восемнадцатого века или был выполнен чуть позднее. Он меня пленил великолепным исполнением. И хотя здесь были куда более ценные и более ранние по времени написания произведения, это из-за своего плохого состояния в первую очередь нуждалось в реставрации. Портрет сильно потемнел, и вся его поверхность была какая-то шершавая и испещренная трещинами, как бывает у людей с кожными болезнями. Складывалось впечатление, что картина долгое время находилась на открытом воздухе.

Я как раз рассматривала ее, когда уловила позади себя какое-то легкое движение. Я быстро обернулась и увидела мужчину, который вошел в галерею и остановился, внимательно глядя на меня. Я почувствовала, как ёкнуло сердце и начали дрожать колени. Наконец-то я стояла лицом к лицу с графом де ла Тал ем.

– Это, конечно, мадемуазель Лоусон, – сказал он. Даже голос у него был не совсем обычный – низкий и холодный.

– А вы граф де ла Таль?

Он поклонился. Но не сделал ко мне ни шага. Стоя вдалеке, он внимательно рассматривал меня, и весь его вид был столь же холодный, как и его голос. Я отметила, что он довольно высокий и очень худой. Он немного напоминал Филиппа, только в этом человеке не чувствовалось ни крупицы той мягкости и доброжелательности, которые были свойственны Филиппу. Он был более темноволосым, чем его кузен; высокие скулы придавали лицу какое-то сосредоточенное выражение, которое можно было назвать даже дьявольским. У него были очень темные глаза. Сейчас они казались просто черными, и, как я позднее определила, цвет их менялся в зависимости от его настроения. Они были очень глубоко посажены и прикрыты тяжелыми веками. Орлиный нос придавал лицу еще более надменное выражение. Подвижный рот полностью соответствовал тому человеку, которому принадлежал, и менялся вместе со своим хозяином. Но в данный момент я знала лишь одного человека – упрямого и надменного Короля Замка, от которого полностью зависела моя судьба.

На нем был черный костюм для верховой езды с бархатным воротником, – на фоне белого галстука лицо его выглядело бледным, даже жестоким.

– Мой кузен рассказал мне о вашем приезде. – И он стал подходить ко мне. Он шел так, как короли, очевидно, проходят через тронный зал.

Я быстро взяла себя в руки. Его надменность и высокомерие заставили меня немедленно ощетиниться – в таком состоянии я чувствовала себя более уверенно и защищенно.

– Рада, что вы наконец-то здесь, господин граф, – сказала я. – Ибо вот уже несколько дней я жду вашего возвращения, чтобы узнать, решите ли вы оставить меня и поручить мне выполнить эти работы.

– Вы, должно быть, устали от неопределенности, не зная наверняка, теряете ли вы тут время или нет?

– Смею заверить, что ваша галерея очень интересная, поэтому терять время именно таким способом было вполне приятным занятием.

– Очень жаль, – продолжал он, – что вы не сообщили нам о смерти вашего отца. Это избавило бы всех нас от стольких сложностей.

Итак, мне предстояло уехать. Я сердилась на себя за то, что почувствовала себя подавленной и несчастной. Придется ехать обратно в Лондон и искать себе квартиру. На что я буду жить, пока не найду работу? Я мысленно забежала на несколько лет вперед и представила себе, как постепенно превращаюсь в мадемуазель Дюбуа. Боже, какая бессмыслица! Но я могла бы поехать к кузине отца Джейн… Никогда, никогда!

В этот момент я просто ненавидела графа, потому что была уверена в том, что он читает мои мысли и знает, о чем я сейчас думаю. Он, должно быть, предполагает, что такая независимая женщина, как я, очевидно, оказалась в совершенно отчаянном положении, раз приехала сюда под таким сомнительным предлогом, поэтому наслаждался, причиняя мне боль и мучая меня. Как должна была ненавидеть его собственная жена! Может быть, она и лишила себя жизни, чтобы избавиться от него. Я не удивилась бы, если бы мое предположение оказалось правдой.

– Я никогда не могла предположить, что все вы во Франции столь старомодные, – сказала я весьма язвительно. – У нас в Англии я выполняла такие работы вместе с отцом. И никто не возражал против того, что работу делает женщина. Но поскольку здесь царят совсем иные убеждения, то нам больше не о чем говорить.

– О, я не согласен с вами. Нам как раз есть о чем поговорить.

– Тогда, – сказала я, глядя ему прямо в лицо, – может быть, вы и начнете?

– Мадемуазель Лоусон, вы хотели бы заняться реставрацией этих картин или нет?

– Моя профессия – реставрировать картины, и чем больше они нуждаются в помощи, тем более интересной становится задача их восстановления.

– А вы считаете, что мои картины нуждаются в такой помощи?

– Ведь вы же знаете, что некоторые полотна в очень плохом состоянии. Я как раз изучала одно из них, когда вы вошли в галерею. Что же с ним делали, если оно в таком плачевном состоянии?

– Прошу вас, мадемуазель Лоусон, не смотрите на меня столь сурово. Не я виноват в том, что картина в плохой сохранности.

– Да? Я полагала, что она уже давно принадлежит вам. Вот посмотрите, как поврежден красочный слой. Он весь белесый! А это значит, что с картиной очень дурно обращались!

Он чуть улыбнулся. На лице появились проблески какого-то внутреннего удовольствия и веселья.

– Сколько в вас неистовства! Вам бы бороться за права человека, а не за сохранность картин.

– Когда вы желаете, чтобы я уехала?

– Во всяком случае, не ранее того, как мы все обсудим.

– Поскольку вы считаете, что не можете нанять женщину для выполнения реставрационных работ, то я думаю, что нам нечего обсуждать.

– Вы очень импульсивны, мадемуазель Лоусон. Мне кажется, что реставратор старых картин мог бы обойтись и без этого. Я не говорил вам, что не смогу пригласить женщину для реставрации картин. Это лишь ваше собственное предположение.

– Но я вижу, что вы не одобряете моего пребывания в замке. Этого вполне достаточно.

– А вы ожидали, что я одобрю ваш… обман?

– Господин граф, – сказала я, – я работала вместе с отцом и взяла на себя все его заказы. Вы уже давно условились с ним о его приезде в замок, и я полагала, что договоренность и приглашение все еще остаются в силе. Поэтому не вижу в этом никакого обмана.

– Тогда вы, должно быть, были очень удивлены, увидев всеобщее изумление, вызванное вашим приездом.

– Мне было бы очень трудно выполнять эту сложную и тонкую работу в атмосфере неодобрительного ко мне отношения.

– О, понимаю!

– Поэтому…

– Поэтому? – повторил он.

– Я могла бы уехать уже сегодня, если бы меня довезли до станции основной железнодорожной магистрали. Как я поняла, есть только один утренний поезд из Гайяра.

– Как предусмотрительно с вашей стороны, мадемуазель, что вы все продумали, но я еще раз повторяю, что вы слишком импульсивны. Вы должны понять мое затруднительное положение и извинить меня за мои слова, но вы не выглядите достаточно солидной по возрасту, который мог бы предполагать наличие большого опыта.

– Я много лет работала с отцом. Есть такие люди, которые достигают солидного возраста, но никогда не приобретают мастерства. У человека должно быть врожденное чутье, понимание, любовь к живописи.

– Вы, оказывается, не только художник, но и поэт. Но в возрасте… э-э-э… тридцати лет или около этого… человек еще не может иметь достаточного опыта.

– Мне двадцать восемь! – горячо возразила я и тут же поняла, что попалась в ловушку.

Граф решил сбросить меня с пьедестала, на котором я пыталась утвердиться, и показать мне, что я прежде всего обыкновенная женщина, которая не может позволить, чтобы ее считали старше, чем она есть на самом деле.

Он удивленно поднял брови – этот разговор начинал ему нравиться. Я поняла, что дала ему понять, что нахожусь в отчаянно затруднительном положении, и теперь его жестокий характер вынуждал продлевать мои мучения.

Впервые с тех пор, как пустилась в это авантюрное предприятие, я потеряла над собой контроль.

В течение нескольких минут он разглядывал меня с деланным удивлением. Но как только я направилась к двери, мгновенно оказался рядом со мной.

– Мадемуазель, вы меня не поняли. Возможно, ваше знание французского не столь совершенно, как познания в живописи.

Я взбеленилась:

– Моя мать была француженка. И я прекрасно поняла каждое произнесенное вами слово.

– Тогда мне следует винить самого себя за неумение ясно и четко выражать свои мысли. Я вовсе не желаю, чтобы вы уезжали… пока…

– Ваша манера выражаться предполагает, что вы готовы доверить мне работу.

– Это ваше собственное предположение, мадемуазель, смею вас уверить.

– Так вы имеете в виду, что хотели бы, чтобы я осталась?

Он немного задумался.

– Если вас это не обидит, я хотел бы предложить вам небольшое… испытание. Только, пожалуйста, мадемуазель, не обвиняйте меня в предрассудках по поводу вашего пола. Я готов предположить, что в мире могут существовать замечательные женщины. Я все еще нахожусь под впечатлением ваших слов, когда вы рассказывали о том, как видите и любите живопись. Меня также очень заинтересовало ваше мнение и оценки состояния картин и стоимости их реставрации. Все это было изложено ясно и обоснованно.

Я очень боялась того, что мои глаза выдадут мое волнение. Если, думала я, он понял, насколько важно для меня получить этот заказ, то, наверное, будет и дальше продолжать терзать меня. А он, несомненно, понял.

– Я собирался предложить… Но вы, кажется, приняли решение все же уехать сегодня или завтра…

– Я проделала длинный путь, господин граф. И конечно, я бы предпочла остаться и выполнить работу, – если бы для этого были благоприятные условия. Так что вы собираетесь мне предложить?

– Чтобы вы отреставрировали одну из картин. И, если результат меня удовлетворит, вы сможете продолжать работу над остальными полотнами.

В этот момент я была просто счастлива, потому что ни на минуту не сомневалась в своих способностях. Итак, мое ближайшее будущее было определено. Мне не придется возвращаться в Лондон! Никакой кузины Джейн! Меня охватило чувство радости, нетерпения, волнения. Я была уверена, что выдержу испытание, а это значит, что надолго останусь в этом замке – он станет моим домом на многие месяцы. Я смогу бродить по нему, изучать и созерцать все его богатства и сокровища и удовлетворить свое любопытство в отношении обитателей замка.

Мое любопытство было совершенно ненасытным. Я знала об этом уже давно. Мой отец обратил внимание на это мое качество и очень осуждал его, но я никак не могла удержаться от того, чтобы не стараться узнать то, что скрывают люди за своими словами и поступками. Узнавать и открывать – это означало для меня то же самое, что и снимать налет разрушения со старинной картины. А попытаться узнать, что представляет собой граф, – означало увидеть живую картину.

– Кажется, предложение пришлось вам по вкусу?

– Оно очень привлекательно, – ответила я.

– Тогда мы договорились. – И он протянул мне руку. – Это старая английская привычка, не так ли? Мадемуазель, было очень любезно с вашей стороны, что вы вели наши переговоры по-французски. Так давайте же скрепим нашу договоренность по-английски, рукопожатием.

Пока он держал мою руку, взгляд его темных глаз словно проникал в мою душу, и я почувствовала себя очень неуютно. Я почувствовала себя какой-то безвольной, бессловесной, и, как мне показалось… точнее, я была совершенно уверена, что именно этого он и добивался.

Я отняла свою руку с некоторой заносчивостью, которая, как мне казалось, могла бы скрыть мое смущение.

– Какую же картину вы выбрали… для испытания? – спросила я.

– Что вы скажете о той, которую вы как раз изучали, когда я вошел.

– Замечательно. Она более чем все другие нуждается в реставрации.

Мы подошли к картине и, стоя бок о бок, внимательно стали ее рассматривать.

– С ней обращались очень плохо, – жестко сказала я. Теперь уж я прочно сидела на своем коньке. – Картина не очень старая, ей всего лет сто пятьдесят самое большее – и тем не менее…

– Моя прародительница.

– Очень жаль, что она подверглась такому обращению.

– Да, действительно очень жаль. Но во Франции были такие времена…

– Я предполагаю, что картина долгое время находилась на открытом воздухе. Посмотрите, как потускнел и потемнел даже цвет платья, а ведь ализарин очень устойчив. Я не могу при этом свете как следует рассмотреть цвет камней в ожерелье, так сильно они потемнели! То же самое можно сказать и о браслете и серьгах.

– Зеленый, – сказал он. – Я это знаю точно. Потому что камни – изумруды.

– После реставрации портрет станет украшением коллекции. А это замечательное платье, в котором женщина позировала, а эти изумруды…

– Будет очень интересно посмотреть на картину, когда вы приведете ее в порядок.

– Я начну немедленно.

– У вас есть все необходимое?

– Для начала – да.

– Вы просто само нетерпение, и я не хочу вас задерживать.

Я чувствовала, что моя первая встреча с графом закончилась для меня вполне удовлетворительно.

Боже, какое счастливое утро я провела, работая в галерее над картиной! Никто меня не беспокоил. Я быстро возвратилась из комнаты со всеми необходимыми мне кисточками и другими инструментами и застала в галерее двух слуг, которые снимали картину со стены. Они спросили, не нужно ли мне еще чего-нибудь. Я сказала, что позвоню в колокольчик, если мне что-либо понадобится. Они с большим уважением посмотрели на меня и с поклоном удалились. Я знала, что сейчас они вернутся в помещение для слуг и тут же растрезвонят повсюду о том, что граф разрешил мне остаться в замке.

Я надела поверх платья коричневую блузу и сразу стала чувствовать себя очень деловой и занятой женщиной. Странно, но так происходило всегда, стоило мне надеть ее. Я пожалела, что на мне не было блузы во время разговора с графом. Затем принялась внимательно изучать состояние красочного слоя. Прежде чем удалять внешний налет, необходимо определить, насколько прочно этот слой прилегает к холсту. Было совершенно ясно, что изменение цвета в картине произошло не только от обычного налета пыли и глубоко въевшейся грязи.

Мой опыт подсказывал мне, что очень часто перед тем, как начать работать по внешнему слою канифолью, надо попробовать применить простое мыло и воду. Я очень долго раздумывала, но в конечном итоге все-таки прибегла к этому способу.

Я была очень удивлена, когда служанка постучала в дверь и напомнила мне, что пора завтракать. Я позавтракала в своей комнате и, поскольку у меня выработалась привычка никогда не работать после ланча, выскользнула из замка и отправилась повидаться с Бастидами. Я собиралась просто рассказать им, что произошло с тех пор, пока они проявили ко мне такой живой интерес и беспокойство по поводу того, оставят ли меня в замке или нет.

Старая женщина сидела в своем кресле и была очень рада моему приходу. Она сказала, что дети ушли на урок к господину кюре, что Жан-Пьер, Арман и Габриэль работают и ей доставляет огромное удовольствие встреча со мной.

Я устроилась рядом с ней и сообщила:

– Я видела графа.

– Да, я слышала, что он возвратился в замок.

– И я буду реставрировать картину, и, если у меня все получится удачно, мне поручат завершить всю работу. Я уже начала работать – это портрет одной дамы. Она изображена в красном платье и в украшениях из камней, которые в настоящее время имеют цвет грязи. Но граф сказал, что это изумруды.

– Изумруды, – кивнула она. – Это, наверное, изумруды Гайяра.

– Фамильные драгоценности?

– Да, когда-то они были фамильными драгоценностями.

– А теперь уже нет?

– Они потерялись. Думаю, что во время Революции.

– Значит, замок не всегда находился в руках де ла Талей?

– Не совсем так. Ведь от нас далеко до Парижа, здесь было спокойнее. Однако замок был захвачен.

– Но, судя по всему, он все же устоял!

– Да. Эту историю рассказывают так: восставшие пытались завладеть замком. Вы, наверное, видели часовню? Это самая старая часть замка. С внешней части стены, прямо над самым входом, можно и сейчас увидеть разрушенную кладку. Там, высоко над входом, когда-то находилась статуя святой Женевьевы. Они задумали осквернить часовню. К счастью для замка Гайяр, они решили сначала сбросить статую. Они были пьяны. Обмотав статую веревками, стали тащить ее вниз. Тяжелая статуя свалилась прямо на них и убила троих. Бунтари приняли это за дурное предзнаменование и бросились бежать. С тех пор говорят, что святая Женевьева спасла Гайяр.

– Так вот почему девочку зовут Женевьевой?

– В семье всегда были Женевьевы. И хотя граф де ла Таль тех времен отправился на гильотину, его сын, который в то время был младенцем, попал в заботливые руки, вырос, а со временем вернулся в замок. Вот как любим рассказывать эту историю мы, Бастиды. Мы всегда выступали за народ, за свободу, братство и равенство против аристократов. Однако именно в этом доме рос маленький граф, мы ухаживали за ним, пока не закончились все эти ужасы. Отец моего мужа всегда рассказывал мне об этом. Он был всего на год-два старше графа.

– Так, значит, история вашей семьи тесно переплетается с историей семьи де ла Талей.

– Да, конечно.

– И нынешний граф… он ваш друг?

– Де ла Тали никогда не были друзьями Бастидов, – гордо заявила старая женщина. – Только нашими хозяевами. И они никогда не изменятся… И мы тоже!

Она сменила тему разговора, а через некоторое время я поднялась, чтобы уйти, – пора было возвращаться в замок. Мне не терпелось снова приняться за работу.

После полудня в галерею заглянула одна из служанок и сказала, что господин граф был бы очень рад, если бы я сегодня вечером присоединилась за обедом к семье. Они обедают в восемь часов, и, поскольку народу будет немного, стол накроют в одной из маленьких столовых.

После этого приглашения я едва могла работать. Служанка говорила со мной с превеликим уважением, и это могло означать лишь одно – меня не только посчитали достойной заняться реставрационными работами, но достойной более высокой чести – отобедать в их обществе.

Я стала думать, что бы надеть. У меня было всего три подходящих для вечера платья, но, увы, далеко не новых. Одно было из коричневого шелка, отделанное кружевом кофейного цвета, второе – из строгого черного бархата с белым кружевом вокруг ворота и третье – серое из хлопчатой ткани в пурпуровую шелковую полоску. Выбор пал на платье из черного бархата.

Я никогда не могла работать при искусственном освещении. Поэтому, как только стало смеркаться, отправилась в свою комнату, где вынула платье и осмотрела его. К счастью, бархат не подвержен ни возрасту, ни моде, но вот фасон явно устарел. Я приложила его к себе и посмотрелась в зеркало. Щеки немного разрумянились, глаза, в которых отражался черный бархат, выглядели совсем темными, прядь волос выбилась из высокого пучка на макушке. Презирая себя за столь глупое поведение, я отложила платье, поправила волосы, и в этот момент раздался стук в дверь.

Вошла мадемуазель Дюбуа. Она бросила на меня взгляд, полный отчаяния и недоверия, и едва выдавила и себя:

– Мадемуазель Лоусон, это правда, что вы будете обедать со всей семьей?

– Да. Это вас удивляет?

– Конечно, ведь меня никогда не приглашали к столу!

– Смею вас уверить, – постаралась я утешить мадемуазель Дюбуа, – что со мной просто намерены обсудить ряд деловых вопросов относительно картин, а это гораздо легче сделать за обеденным столом.

– Вы имеете в виду графа и его кузена?

– Да, полагаю…

– Считаю необходимым предупредить вас, что граф имеет дурную репутацию в отношении женщин.

– Но он не видит во мне женщину, – возразила я. – Я приехала сюда, чтобы реставрировать его картины.

– Про него говорят, что он очень черствый, но, несмотря на это, некоторые находят его неотразимым.

– Дорогая мадемуазель Дюбуа, мне еще ни разу не попадался ни один неотразимый мужчина.

– Но вы еще не очень старая!

Еще не очень старая! Уж не думает ли она, что мне уже тридцать? Увидев, что я раздражена, гувернантка поспешила добавить:

– И еще эта несчастная женщина – его жена. Здесь об этом говорят такое… просто ужас. Согласитесь, малоприятно жить под одной крышей с человеком, которого подозревают в преступлении…

– Думаю, что нам обеим ничего не грозит, – сказала я совершенно искренне.

Она подошла совсем близко ко мне.

– Я запираю на ночь дверь, когда граф находится в замке. Вам следует делать то же самое. Вдруг ему придет на ум поразвлечься с кем-нибудь из тех, кто есть в доме. Вы никогда не можете быть уверены…

– Спасибо, приму это к сведению, – заметила я, лишь бы успокоить ее и попытаться выставить из комнаты.

Неужели, сидя в тиши своей спальни, она предается эротическим мечтам о попытках графа совратить ее? – с удивлением подумала я. Я была уверена, что с этой стороны ей грозит такая же «опасность», как и мне.

Я умылась и надела бархатное платье. Затем высоко зачесала волосы, вколов массу шпилек, чтобы не выбилась ни одна прядь. На платье я приколола брошь, принадлежавшую моей матери, – очень простую, – но очаровательную вещицу, украшенную мелкой бирюзой и жемчужинами. Я была готова за десять минут до того, как за мной пришла служанка, чтобы проводить в столовую.

Мы прошли в крыло замка, относившееся к семнадцатому веку, – самую позднюю пристройку, – в большой зал со сводчатым потолком. Было бы странно, если бы небольшая семья обедала за таким огромным столом. Поэтому я совсем не удивилась, когда меня повели в небольшую комнату, выглядевшую очень уютно. Окна, на которых висели темно-синие бархатные шторы, были довольно широкие и отличались от тех узких амбразур в толстых стенах, которые хотя и служили хорошей защитой от врагов, зато пропускали совсем мало света. На мраморной каминной доске стояли канделябры с зажженными свечами. Такой же канделябр возвышался в центре стола, который был уже накрыт.

Филипп и Женевьева уже находились в комнате. Оба выглядели немного подавленными. На девочке было серое шелковое платье с кружевным воротником; волосы собраны сзади и скреплены шелковым бантом. Она вела себя очень сдержанно и совсем не походила на ту девочку, которую я видела раньше. Филипп в вечернем костюме выглядел еще более элегантным, чем при нашей первой встрече. Казалось, он искренне обрадовался, увидев меня за столом.

– Добрый вечер, мадемуазель Лоусон, – с улыбкой обратился он ко мне.

Я ответила на его приветствие, и это вышло так, будто мы связаны какой-то тайной.

Женевьева пробормотала какую-то любезность.

– Позволю себе высказать предположение, что вы провели довольно интенсивный рабочий день в галерее, – продолжил Филипп.

Я утвердительно кивнула и сказала, что он прав: я действительно хорошо потрудилась и сделала большую часть подготовительной работы.

– Это, должно быть, захватывающее дело, – предположил он. – И я уверен, что вы добьетесь успеха.

Судя по всему, Филипп говорил вполне искренне, но, пока мы беседовали, он постоянно прислушивался, не идет ли граф.

Тот появился точно в восемь часов, и мы заняли свои места. Граф – во главе стола, я – справа от него, Женевьева – слева. Филипп – напротив. Подали суп, граф стал расспрашивать меня, как идут дела в галерее.

Я повторила все то, что уже сказала Филиппу. Он проявил к этому вопросу гораздо больший интерес то ли потому, что его заботила судьба картин, то ли потому, что хотел показаться вежливым и внимательным, – во всяком случае, я не могла утверждать это с уверенностью.

Я сообщила ему, что решила сначала отмыть картину водой с мылом, чтобы удалить с поверхности слой грязи.

Он дружелюбно посмотрел на меня и сказал:

– Я слышал об этом. Вода должна постоять в особом кувшине, а мыло следует приготовить в новолуние.

– Нет, мы уже не придерживаемся таких предрассудков, – ответила я.