Текст книги "Храм любви при дворе короля"

К концу года семья вселилась в новый дом.

Она стала больше, в нее влились отец Томаса, судья сэр Мор, и его жена.

Сэр Джон, несмотря на свое циничное отношение к браку – женился в четвертый раз – с женой ладил. За сына он уже не беспокоился и со смехом вспоминал, как расстраивался, что Томас уделяет больше внимания греческому и латыни, чем изучению законов. И признавал, что был неправ. Тогда он видел в Томасе ничем не выдающегося человека, теперь же, как и все члены семьи, был убежден в обратном.

Ему нравилось на склоне лет спокойно жить в этом большом доме, гулять по саду, наблюдая за работой садовников, обсуждать юридические проблемы с Томасом, сын относился к нему почтительно, как и в студенческие времена. Иногда старик работал в вестминстерских судах, правда, он пользовался большим уважением как отец сэра Томаса Мора, чем как судья.

В этом новом доме в Челси жило очень счастливое семейство.

* * *

Вскоре после переезда Моров сэр Джон Херон, казначей королевских покоев, обратился к Томасу по поводу своего сына Джайлса. Сэр Джон восхищался сэром Томасом Мором и, прослышав, что он выстроил большой дом в деревне Челси, попросил сделать одолжение, взять на время Джайлса к себе, поскольку жить в их семье стало модным.

Алиса, узнав об этом, пришла в возбуждение.

– Хероны! – воскликнула она. – Да ведь это богатейшая семья. Я стану заботиться об этом молодом человеке, как о своем сыне.

– И, несомненно, постараешься превратить его в своего сына, – заметил Томас с кривой улыбкой.

– Я сказала тебе, мастер Мор, что радушно приму этого молодого человека… Он станет по правде моим сыном.

– Не по правде, Алиса… по закону. Ты, в глаза его не видя, решила, что он будет подходящим мужем для одной из девушек.

– Они входят в брачный возраст. Ты не заметил?

– Заметил.

– Вот и нужно поселить у нас еще кого-то вроде мастера Джайлса Херона. Когда-нибудь он унаследует поместья своего отца.

– Это хорошо, поскольку я сомневаюсь, что юный Джайлс сумеет чего-то достичь сам.

– Надо же! Значит, разумно отворачиваться от молодого человека лишь потому, что он станет наследником отцовского богатства? – спросила Алиса.

– Ты, конечно, считаешь, что по этой причине его разумно приветить.

– Мастер Мор, ты постараешься устроить брак между этим молодым человеком и кем-то из своих дочерей?

– Скорее предоставлю возможность устраивать его им самим.

Алиса поцокала языком, побранила тех, кто ничего не смыслит. Но жизнью она была довольна. Ей нравилось жить в большом новом доме, служанок у нее стало больше, чем когда бы то ни было. Дочь удачно вышла замуж, теперь она исполнит свой долг по отношению к падчерицам, позаботится, чтобы они пошли по стопам Айли. И никогда ни на миг не забудет, что она – леди Мор.

Алиса спустилась на кухню, следом за ней ее мартышка. Обезьянка повсюду бегала за хозяйкой. Та ворчала на маленькое существо, но любовно, как и на мужа.

«Хороших мужей всем девушкам, – думала она. – Либо Элизабет, либо Сесили должны выйти за Джайлса Херона, он скоро получит отцовские титул и земли. Скорее всего Элизабет, Сесили с ленцой, любит лежать на солнышке или под деревьями в саду, бродить, собирая дикие цветы, много времени проводит с домашними животными. Да, остроумной Элизабет больше подходит стать леди Херон. К тому же, она постарше, поэтому должна выйти замуж раньше, нехорошо, когда младшие сестры опережают с замужеством старших. А потом, – самодовольно думала Алиса, – нетрудно будет найти жениха для Сесили, дочери человека, пользующегося таким расположением при дворе».

Судьба улыбалась ей.

«Леди Мор».

Алиса шептала эти слова, расхаживая по дому.

* * *

Услышав, что ему придется жить в доме сэра Томаса Мора, Джайлс Херон поначалу отказывался.

Плывя на барке в Челси, он вспоминал отцовские слова:

– У него две дочери. Брачный союз между нашими домами принесет нам серьезные выгоды. Сэр Томас Мор пользуется при дворе большим расположением – кое-кто считает – не меньшим, чем сам кардинал. Ты когда-нибудь станешь владельцем земель и состояния. Я бы хотел, чтобы к ним прибавилось расположение любимого королевского министра.

Все это очень хорошо, но Джайлс не честолюбив. Он радовался бы этому путешествию по реке, если бы мог беспечно плыть по течению, останавливаясь разве что полежать на берегу, попеть песни и поболтать с веселыми друзьями, а потом, устав, повернуть барку обратно. Но он плыл к своему новому дому, а на душе у него кошки скребли.

Кому нужно расположение при дворе? Ему нет. Что оно дает? Постоянную работу, постоянный страх не угодить кому-то из высокопоставленных придворных, а то и самому королю. Насколько приятней часами лежать под лучами солнца.

А потом говорят, что дочери сэра Томаса Мора едва уступают ему ученостью. Чопорные существа, проводящие целые дни за писанием стихов по-латыни. Латинские стихи! Ученые! При этой мысли Джайлс готов был истерически расхохотаться. Он лихорадочно пытался вспомнить хоть одну из фраз, которыми пичкали его учителя, но вся латынь давно уже вылетела у него из головы.

Он видел Айли Эллингтон, это настоящая красавица, похоже, не особо ученая в чем-то, кроме манер и женского обаяния. Но ведь это падчерица – не кровная дочь образованного сэра Томаса Мора. Вряд ли в этом доме найдется еще такая.

И на одной из этих девиц – к счастью, можно делать выбор между двумя – он должен постараться жениться. «Поскольку, – сказал ему отец, – не женишься ты, они достанутся другим. А у них есть нечто большее, чем состояние. Ты богат и сам, но семья Моров способна дать тебе то, чего у тебя нет: внимание самого короля. Женись на одной из этих девушек, и король, я уверен, станет улыбаться тебе. Томас Мор человек честный, выгоды для себя не ищет, но уверен, не откажется замолвить словечко за дочерей, так как, по общему мнению, очень заботится о них».

Можно вообразить себе этих девушек. Явно низкорослые, сиденье над книгами не способствует телесному развитию, бледные и наверняка сутулые, некрасивые и не придающие никакого значения красоте, предпочитающие латынь миловидности и греческий – обаянию.

– О Господи, – взмолился Джайлс Херон, – избавь меня от дочерей сэра Томаса Мора.

Подплыв к частному причалу и предоставив слугам пришвартовать барку и отнести вещи в дом, молодой человек поднялся по ступеням и вошел в калитку.

Джайлс постоял, глядя на живописные отлогие лужайки, клумбы, молодые деревца и на большой дом. Затем медленно пошел к нему. Интересно, где там классная комната. Он слышал об этой комнате, где умнейшие люди Европы учат сына и дочерей сэра Томаса Мора. Молодому человеку представились эти седобородые учителя с постными лицами; к нему они отнесутся с презрением. А девушки? Тоже. Может, так запрезирают, что упросят отца не выдавать их за него. Джайлс по натуре был оптимистом.

До чего красиво было там в тот летний день! Джайлс ощущал запах свежескошенной травы, издали до него доносились голоса. Слышался и смех, его-то молодой человек меньше всего ожидал услышать в этих владениях, но слышался он явно где-то поблизости. Может, смеется кто-то из слуг? Или они такие же серьезные, как члены семьи? Не приходится ли им заниматься помимо домашней работы латынью и греческим?

Джайлс остановился, когда из-за купы деревьев справа появился мальчик. Рубашка его была расстегнута у горла, лицо раскраснелось от бега. Увидя гостя, он застыл на месте. По виду Джайлс дал бы ему лет пятнадцать.

– Добрый день, – сказал молодой человек. – Прав ли я, полагая, что это сад сэра Томаса Мора?

– Добрый день, – ответил мальчик. – Правы. Должно быть, вы Джайлс Херон.

– Да. А можно поинтересоваться, кто ты?

– Джон Мор. Меня все зовут Джеком. Нас беспокоят кролики. Они ведут себя очень странно, сбились в кучку, издают какие-то странные звуки. Я пошел за отцом. Он, наверно, знает, что делать. А вы не… хотите посмотреть на них?

Мальчик без дальнейших церемоний повернулся и побежал. Джайлс пошел за ним к каменной стене, на которой павлин демонстрировал свой великолепный хвост.

Стена окружала маленький садик, где у кроличьих клеток стояла на коленях девушка.

– Что беспокоит тебя, Диоген? – говорила она. – Скажи, маленький. А ты, Пифагор, испуган. Что ты увидел?

– Не видно, что беспокоит их? – спросил Джек.

– Нет.

– Это Джайлс Херон. Я встретил его, он шел от реки.

– Добрый день, – сказала девушка молодому человеку. – Вы понимаете что-нибудь в кроликах? Они у нас недавно. С тех пор, как мы переехали в Челси. Не представляете, что может их так напугать?

Джайлс поглядел на девушку. Лицо ее разрумянилось, светлые волосы выбивались из-под шапочки; в голубых глазах сквозила тревога. Было ясно, что о кроликах она думает больше, чем о госте. Он нашел ее довольно оригинальной в сравнении с юными леди, которых встречал при королевском дворе.

– Возможно, поблизости горностай или ласка, – ответил Джайлс. – Кролики ведут себя так от страха.

– Но где? Я ничего не вижу… А вы?

– Может, собака? – предположил Джайлс.

– Нет, Сократ и Платон любят кроликов. «Диоген, Пифагор, Сократ и Платон! – подумал Джайлс. – Разве этого не стоило ожидать? Даже животных называют греческими именами». Однако девушка с мальчиком понравились ему. Девушка продолжала:

– У нас все животные дружат. Отец говорит – потому что они живут вместе и знают, что бояться друг друга им не нужно. И что в мире не существовало бы страха, если б все понимали друг друга. Так что думаю, испугались они не собак.

Джайлс оглядел обнесенный стеной садик, и его зоркие глаза разглядели пару блестящих глаз в кустах неподалеку от клетки.

– Вот! – крикнул он. – Смотрите.

Девушка и мальчик обратили взгляды в ту же сторону.

– Ласка, – сказал Джайлс. – Этим все объясняется.

– Надо ее прогнать, – сказала девушка. Джайлс ухватил ее за руку.

– Нет. Это опасно. Побудьте здесь.

Тут в садик вбежала большая собака, за ней обезьянка. В кустах послышалось шевеление; собака замерла на миг, потом бросилась к кустам, громко лая и весело подпрыгивая.

Обезьянка последовала за ней. Джайлс все еще держал девушку за руку. От волнения он забыл о придворных манерах и этикете. Все напряженно ждали, как поведут себя животные.

В атаку пошла обезьянка. Она неожиданно прыгнула в кусты. Девушка затаила дыхание. Джайлс крепко стиснул ее руку. В кустах послышались писк и шорох; оттуда появилась обезьянка, она что-то лопотала, глаза ее блестели.

– Ласка убежала! – взволнованно воскликнул Джайлс. – Обезьянка прогнала ее.

– Мармот! – воскликнула девушка. – Ты смелое существо!

Обезьянка подбежала к ней и взобралась на плечо. Собака прыгала вокруг нее, неистово лая.

– А ты, мастер Платон, только поднимал шум. Ты был герольдом, а Мармот – героиней. Она победительница. Нравится вам Мармот, мастер Херон? Ее привез матери один наш друг из другой страны. Летом она очень счастлива здесь, но зимой о ней приходится очень заботиться.

– Существо действительно смелое, – ответил Джайлс. – Но я пока не знаю, как вас зовут.

– Не знаете? Я Сесили Мор.

– О! – воскликнул Джайлс с радостью. – Вы… это правда?

Лицо девушки приняло удивленное выражение.

– Не понимаю. Он улыбнулся.

– Я думал, вы очень маленькая, бледная и сутулая от сидения за книгами.

Сесили рассмеялась.

– И, – продолжал Джайлс, тоже смеясь от громадного облегчения, – засыплете меня вопросами по-латыни.

– У нас в семье самая умная Маргарет. И Мерси. Возможно, вы слышали о них. Маргарет настоящая ученая, но вместе с тем и веселая. Она очень любит писать по-латыни и по-гречески, а Мерси увлекается математикой и медициной. Элизабет, она постарше меня, тоже умная. Бедняга Джек и я не столь уж умны. Правда, Джек?

– Я неуч в семье, – ответил мальчик. – С трудом умею писать по-латыни и понимать их разговоры.

– В сравнении со мной ты покажешься настоящим ученым, – сказал Джайлс.

– Тогда добро пожаловать! – воскликнул мальчик. – Мне будет очень приятно наконец-то ощутить себя образованным.

– Джек, – сказала Сесили, – правда, хорошо принимать в доме человека, не считающего знание латыни и греческого самым важным на свете?

– А что вы, мистресс Сесили, считаете самым важным?

– В настоящую минуту – убедиться, что кролики в безопасности и ласка больше не вернется.

– Не вернется, – заверил Джайлс. – Обезьянка хорошо задала ей жару. Надолго запомнится. У животных иногда бывает долгая память.

– Правда? – сказала Сесили. – Очень рада.

– Значит, вы любите животных? – спросил Джайлс.

– Да. А вы?

– Своих собак и лошадей.

– Я тоже люблю лошадей, собак и маленьких беспомощных существ вроде птиц и кроликов. У нас есть домашняя птица и хорошенькие поросята.

– Так у вас здесь ферма?

– Ну, есть земля и животные. Мы многое выращиваем для себя. Нам очень хотелось этого, пока мы жили в Баклерсбери. Сейчас у нас косят траву. Мне надо бы пойти помочь. И Джеку тоже. Но я увидела, что происходит здесь…

– Не думал, что у вас хватает времени содержать столько животных.

– Семья большая. Животные у всех свои. Отец разрешает заводить каких угодно. Единственное требование – мы должны заботиться о них, кормить и ухаживать. Этот павлин принадлежит Элизабет. Красивый, правда? И очень высокомерный, не берет еды ни у кого, кроме Бесс… разве что очень проголодается. Любит, чтобы им восхищались.

– Тщеславен, как придворный щеголь.

– Придворные щеголи так же тщеславны?

– Некоторые гораздо больше.

– И вы один из них?

– Да, но без своих нарядов. Здесь, среди ученых, я чувствую себя робко. Видели б вы меня при дворе! Там я распускаю свои красивые перья и жду восхищения.

– Хотелось бы видеть вас за этим занятием.

– Как знать, может, и увидите. Однако если я немного поживу здесь, как условились наши отцы, то, вне всякого сомнения, разгляжу себя очень ясно и пойму, что мне нечем хвастаться.

– Я не верю, что вы хвастун, – сказала Сесили, – поскольку суть тщеславия в том, что тщеславные люди его не сознают. Им кажется, их напыщенный вид и есть естественный.

– Вижу, вы очень умны, – сказал Джайлс.

– Чепуха. Смотрите, как Мармот глядит на вас. Вы ей нравитесь.

– Правда? Мне кажется, она смотрит на меня с подозрением.

– С любопытством. Если бы вы ей не нравились, она выражала бы это раздраженными звуками.

– Я рад, что я понравился хоть одному члену семьи.

– Не только ей, – ответила Сесили с обезоруживающей откровенностью. – Но и кое-кому еще.

Она непринужденно сделала легкий реверанс – Джайлс не ожидал такого от маленькой ученой.

– И еще кое-кому, – сказал Джек. – Пойдемте на сенокос. Там надо помочь.

К удивлению Джайлса, сам Томас Мор сидел на лугу у забора, пил из кувшина какой-то напиток, вокруг него расположились дочери.

Неужели это заместитель казначея, друг короля и кардинала?

– Вот и вы! Добро пожаловать! – воскликнул Томас. – Рад, что приехали, когда мы все дома. Сейчас самое время косить, и мне повезло оказаться здесь. Вам, конечно, хочется пить. Подходите к нам. Маргарет, есть у тебя кружка для мастера Херона? И отрежь ему ломоть хлеба.

Джайлса представили членам семьи. Хозяйка дома приняла его очень радушно, и даже мистресс Ропер, старшая дочь, легенды о ее славе ученой дошли до ушей юного Херона, не вызывала у него беспокойства.

Сесили и Джек сели рядом с ним. Рассказали, как обезьянка прогнала ласку.

Очень приятно было лежать в тени забора, подкрепляться, разговаривать и смеяться вместе со всеми.

Потом Джек показал Джайлсу поля, конюшни, плодовый сад, сараи, службы и наконец молочную.

Ужин за длинным столом на возвышении в зале прошел весело. Еда была простой, вместе со всеми сидел новый человек, которого, судя по всему, никто не знал, он появился, когда стали подавать еду, и его усадили за стол.

Разговор велся, пожалуй, слишком умный, звучали фразы по-латыни, классические ссылки, которых Джайлс не понимал, но в таких случаях ему не было необходимости высказываться, а леди Мор всегда была готова подколоть своих ученых и улыбнуться ему, словно говоря: «Самые умные здесь мы».

После ужина сидели на лужайке, потому что жара еще не спала, кое-кто принес лютни, и все пели.

В тот вечер Джайлс Херон был счастлив. Он чувствовал, что оказался не в чуждой или даже враждебной обстановке, а в своей среде.

Джайлс сидел рядом с Сесили, слушая ее приятное пение. Он уже понимал, что, влюбясь в нее и женившись на ней, угодит не только своему отцу, но и себе.

* * *

Когда сэр Джон Херон, казначей королевских покоев, сказал своему другу, сэру Джону Донси, что его сын Джайлс женится на одной из дочерей сэра Томаса Мора, сэр Джон Донси задумался.

Он подумал о своем сыне Уильяме и немедля отыскал его.

С Уильямом можно было говорить откровенно, этот очень честолюбивый юноша хватался за любую благоприятную возможность.

– Я слышал, Джайлс Херон женится на одной из дочерей Мора, – сказал сэр Донси сыну. – Быстро сориентировался. Однако есть еще одна незанятая мистресс Мор.

Уильям кивнул. К чему это сказано, объяснять ему не было нужды. Как не было нужды указывать на выгоды брака с дочерью столь близкого к королю человека.

– Мне надо отправляться в Челси, – сказал он. Отец его одобрительно улыбнулся. Не было нужды говорить: «Не раскрывай слишком своих намерений. Мор странный человек, и дочери его, несомненно, такие же. Тут нужна деликатность».

Уильям сам сообразит. Он достаточно честолюбив, чтобы в любой благоприятной ситуации проявить высшую степень такта и деликатности.

* * *

Лето кончалось. Дороти Колли, служанка Маргарет, играла в плодовом саду с ее сынишкой Уиллом. Неожиданно в траву упало изъеденное осами яблоко, и ребенок пополз к нему.

– Не надо, малыш, – сказала Дороти. – Не трогай его, милый. Фу… бяка!

Малыш загугукал. Дороти подняла его и прижала к груди. Он очень походил на свою мать, а Дороти любила ее. Маргарет обращалась с ней почти как с подругой, научила читать и писать, выказывала уважение и привязанность.

– Счастливый ты, Уилли, – сказала она ребенку. – Здесь, в Челси, мы все счастливые.

И задумалась о доме, без которого не представляла себе жизни.

Когда Дороти входила в дом, ее всякий раз охватывало чувство покоя. Она понимала, что это благодаря влиянию хозяина, рядом с ним все стремились жить по его высоким меркам.

Сейчас до нее доносилась вымученная игра леди Мор на клавесине. Однако даже такие звуки, раздаваясь здесь, казались мелодичными. Они напоминали, что ее милость, не особенно любящая музыку, упражняется в игре на клавесине и лютне, дабы показать мужу, когда он вернется, каких успехов добилась. Даже леди Мор смягчилась под его влиянием.

Правда, кончив играть, она заявит, что хватит зря терять время, для порядка разбранит кого-нибудь на кухне, однако завтра вновь примется осваивать лютню или клавесин.

Сердце Дороти забилось учащенно, потому что в ее сторону шел секретарь сэра Томаса – Джон Харрис.

Этот серьезный молодой человек в полной мере сознавал важность своей работы. Он стремился подражать своему начальнику во всем, даже перенял у него привычку небрежно набрасывать мантию на плечи и поднимать левое плечо чуть выше правого. Дороти обратила на это внимание, и улыбка ее стала приветливее.

Харрис пребывал в глубокой задумчивости и не сразу заметил Дороти.

Она заговорила первой:

– Добрый день, мастер Харрис.

Секретарь улыбнулся, на лице его отразилось удовольствие.

– Добрый день и вам, – сказал он, сел рядом с ней и улыбнулся ребенку. – Как вырос!

– Сестричка почти догнала его. Значит, вы сегодня не при дворе, мастер Харрис?

– Нет. Работаю дома.

– Скажите, правда о хозяине там высокого мнения?

– Да, очень высокого.

Дороти сорвала горсть травы и хмуро посмотрела на нее.

– Вы недовольны этим? – спросил Харрис.

– Я подумала – хотелось бы видеть всех девушек такими же счастливыми в супружеской жизни, как мистресс Ропер. Она вышла замуж, когда хозяин еще не стал столь значительным лицом. Мастер Ропер был рядом… они хорошо узнали друг друга… и в конце концов поженились. По-моему, это наилучший способ.

– Вы думаете об Уильяме Донси?

Дороти кивнула.

– Мистресс Элизабет, кажется, ничего не понимает. Конечно, он очень красив… и очень любезен с ней… но огонек в его глазах говорит, на мой взгляд, о любви к успехам, которые может обеспечить ему сэр Томас Мор, а не к дочери сэра Томаса.

– Дороти, вы проницательная женщина.

– Я их сильно люблю. Служу у них давно. Мистресс Элизабет очень образованна, но не знает жизни. Хорошо бы какой-нибудь тихий молодой джентльмен вроде мастера Ропера стал бы учиться здесь, мистресс Элизабет постепенно бы его узнала. И вышла за него, а не за мастера Донси.

– Дороти, вы служите мистресс Ропер уже давно. Она обучила вас грамоте, сформировала ваши взгляды, и вы считаете, что у нее все образцово. Этот малыш прекрасный ребенок. Мастер Ропер прекрасный муж. А кое-кто счел бы, что мастер Уильям Донси неплохой жених. Его отец занимает при дворе высокую должность. Чего еще можно желать?

– Любви, – ответила она. – Бескорыстной любви. Ой, я сказала лишнее.

– Бояться не надо, Дороти. Но позвольте сказать вот что: когда мистресс Ропер вышла замуж, ее мужа уличили в ереси. Ереси, Дороти! Неужели она предпочтительнее честолюбия?

Женщина задумалась.

– Его ересь, – сказала она, – развилась из поиска истины, решимости избрать тот путь, какой он сочтет лучшим. Честолюбие – такое, как у Донси – проистекает из тщеславия. В этом и есть разница.

– Мистресс Дороти, вы удивительно образованны.

– Моя госпожа научила меня читать, давала мне книги. Приучила составлять собственное мнение – вот и все.

Она подняла ребенка и прижала к себе.

– Иногда мне жаль, что хозяин принят при дворе так хорошо. Я предпочла бы видеть его почаще дома… в окружении хороших людей… вроде вас, Джон Харрис, а не придворных щеголей.

Оставив его, Дороти пошла к дому. «Как здесь спокойно, тихо», – подумала она. Послышались звуки лютни, играла явно не леди Мор. Затем голоса Элизабет и Сесили, поющих балладу.

– Господи, пусть они всегда будут счастливы, – взмолилась Дороти. – Пусть у нас все так и продолжается, покуда мы не отправимся на вечный покой.

К голосам девушек присоединились мужские – Джайлса Херона и Уильяма Донси.

Дороти содрогнулась. Голоса молодых людей напомнили женщине, что жизнь постоянно меняется.

Хозяину досталось слишком много почестей, а почести всегда вызывают зависть, появляются льстецы, ложные друзья, они, как осы, питаются излюбленным плодом, пока он не придет в негодность и не упадет с ветки.

* * *

Зима в том году стояла морозная.

Сохранять в доме тепло не удавалось. Холодные ветры выстуживали все комнаты, река покрылась льдом. По всей стране гуляли вьюги.

Мерси почти не бывала дома, в больнице у нее лежало много пациентов. Маргарет и Элизабет часто помогали ей.

Мерси была очень счастлива. Больница стала главным в ее жизни. Она не сожалела, как остальные, о возвышении сэра Томаса при дворе. Однако получая на королевской службе большие деньги, он не мог выделять ей на больницу сколько требовалось. Но Мерси вела расходы в высшей степени бережливо. Ограничивала себя во всем. Работала много, и труды доставляли ей радость. Она помнила, как Эразм критиковал английские дома, и не клала на пол в больнице камышовых подстилок, окна распахивались, и успешное лечение больных радовало ее.

Мерси нравилось, когда приемный отец приходил поинтересоваться се работой. Томас расхаживал от пациента к пациенту, постоянно шутил с ними. «Смех – одно из лучших лекарств», – говорил он ей, и она бывала довольна его присутствием, хвалил ли он ее труды или критиковал.

Мерси не хотела признаваться себе, что счастье ее неполно. Откровенная во всем остальном, тут она была уклончивой, и сама это сознавала.

Мерси не хотела признаваться себе, что любит доктора Клемента. «Просто все, – твердила она себе, – слишком много говорят о замужестве, и это наводит меня на мысль, стану ли я когда-нибудь невестой. Айли с Маргарет вышли замуж; теперь Сесили готовится выйти за Джайлса Херона, а Элизабет за своего Уильяма Донси; вот я поэтому и думаю о любви».

Разве не всегда было так? Маленькой сестричке-приемышу постоянно казалось, что она не совсем член семьи, хотя все уверяли ее в обратном. Теперь появились два придворных щеголя, стремящихся жениться на дочерях сэра Томаса Мора, но никто не ищет руки его приемной дочери.

Мерси этого и не ждала. Ее смешила мысль, что за какой-то Мерси Джиггс станет ухаживать такой блестящий джентльмен, как Уильям Донси.

Да и нужен ей не придворный щеголь, а доктор Клемент.

Ну а он? С какой стати думать ему о Мерси Джиггс?

Хотя он думает о ней – просто как о знакомой, о девушке, которая интересуется медициной, проводит все время в своей больнице и часто спрашивает его советов.

Не нужно заблуждаться. Она никто. Сиротка, над которой сжалились Моры; этого, несмотря на все их старания, забывать нельзя. А Джон Клемент? Молодой человек из хорошей семьи, занимает высокую должность на службе у великого кардинала, к нему благосклонно относится врач короля доктор Линакр. И думать о Мерси Джиггс Джон может лишь как о знакомой.

«Да, – говорила она себе, слыша все эти разговоры о браке, – я тоже хочу того, что есть у других. Хочу любви мужа, как в детстве хотела любви приемного отца».

К ней в больницу пришли Элизабет и Сесили, правда, все, на что их хватило, – это протащиться по сугробам.

Обе выглядели очень хорошенькими, окруженными каким-то сиянием. Видно, от любви. Мерси подумала, что Сесили, пожалуй, более счастлива, более уверена в своем женихе. Интересно, Элизабет – более сдержанная, чем младшая, – беспокоится ли хоть немного из-за Уильяма Донси? Сознает ли – как остальные, – что он честолюбив и рассчитывает продвинуться с помощью тестя? Бедная Элизабет! Хочет выйти замуж, как и ее сестра-приемыш. Может, она любит сам институт брака больше, чем мужчину, который его осуществит? Мерси безмолвно помолилась за нее. А Сесили будет счастлива с Джайлсом. Джайлс ленив, добродушен и откровенен, не скрывает, что отец хотел женить его на ком-нибудь из двух мистресс Мор, и очень рад, что Сесили пришлась ему по сердцу. У него нет тайного честолюбия Уильяма Донси. «А может и правда, – подумала Мерси, – Донси, как ей кажется, изменился с тех пор, как поселился в этом доме? Не стал ли теперь его смех за общим весельем менее принужденным, чем прежде?»

Обе девушки, смеясь, стряхнули с одежды снег.

– Мерси, ну и денек! Если метель начнется снова, нас занесет до крыши, мы не сможем выйти и… нас некому будет вызволить, – сказала Элизабет.

– И непременно приходи к обеду, – сказала Сесили. – Кое-кто приезжает и будет разочарован, если тебя не окажется.

Мерси покраснела; по быстрому взгляду Сесили на сестру она догадалась, кто должен приехать.

– Если погода такая скверная, ваш гость может не появиться.

– Вряд ли он поплывет на барке. Лед на реке довольно толстый. Ой, Мерси, какой у тебя огонь!

Сесили протянула руки к пламени.

– К счастью, я собрала много утесника и папоротника. Мне помогали выздоравливающие пациенты. Мы считаем, что движение полезно, как и свежий воздух.

– Мы? – с легкой насмешкой произнесла Сесили.

– Очевидно, ты и доктор Клемент, – сказала Элизабет.

– Он сведущ в этих вопросах.

– Отец говорит, – сказала Сесили, – что когда-нибудь король может взять его на службу лично к себе. Доктор Линакр считает его лучшим из молодых знакомых ему врачей. Стало быть, король скоро узнает об этом.

«Да, – подумала Мерси, – все так. Он идет в гору, и со временем какой-нибудь знатный аристократ сочтет его подходящим женихом для своей дочери».

А сам Джон? Он честолюбив на свой манер, как Донси на свой. Хочет открыть новые способы побеждать болезни. Расположение короля может помочь ему в этом.

Элизабет и Сесили не догадывались, что, говоря об уме Джона Клемента и его возможностях при дворе показывают Мерси с небывалой ясностью, как наивны ее мечты.

– Так что, – настоятельно сказала Сесили, – ты должна прийти к обеду, притом пораньше. Тогда сможешь поговорить с ним о новейших лекарствах от сифилиса. Не сомневаюсь, что это будет очень интересная застольная беседа.

– Мы пришли только сообщить тебе эту новость, – сказала Элизабет. – Мать сегодня расходилась вовсю. Бедная Мег! На этой неделе ее очередь вести домашнее хозяйство. Мать носится по кухне, грозит всем, что если мясо будет недостаточно сочным, кое-кому достанется на орехи. Слуги сбиваются с ног… и все потому, что доктор Джон Клемент стал важной персоной. Как-то даже не верится, что впервые он появился у нас чуть ли не мальчишкой, сопровождающим отца во Фландрию. Незаметный секретарь стал знаменитым врачом.

«Да, – подумала Мерси, – слишком знаменитым для меня».

Едва девушки собрались уходить, вошел мальчик. Лицо его побелело, снег набился в волосы, и он походил на изможденного седого старика.

– Что случилось, Нед? – спросила Мерси, узнав в нем одного из жителей деревушки Бленделс Бридж.

– Отец заболел, мистресс Мерси. Лежит на соломе, будто мертвец. Но он живой. Смотрит широко раскрытыми глазами и не может ничего сказать. Мать послала меня к вам попросить, чтобы вы осмотрели его.

– По такой погоде нельзя идти в Бленделс Бридж, – сказала Сесили.

– Он, может быть, очень болен. Я должна.

– Снег глубокий. Тебе не дойти.

– Туда меньше полумили, дошел же Нед сюда. Мерси глянула на его ноги. Мальчик был обут в старые башмаки Джека. Маргарет заботилась о бедняках и раздавала им одежду членов семьи.

– Значит, с нами не идешь?

Мерси покачала головой. Надо преодолеть слабость. Прежде всего она врач. Это ее больница; она должна стать главной любовью ее жизни, потому что доктор Клемент – хотя, может, и очень добрый ее знакомый – не может жениться на ней.

– Тогда пропустишь обед.

– Боюсь, что да. Не знаю, сколько времени придется пробыть там.

– Мерси, – предложила Сесили, – пошли, пообедаешь, а потом отправляйся. Может, Джон Клемент пойдет с тобой.

Это было искушением. Ей представился обед в любимом доме, представилось, как она произносит молитву перед едой, словно в прежние дни, представились интересный разговор, а потом поездка на одной лошади с Джоном Клементом в Бленделс Бридж, представилось, как она выслушивает его диагноз, а потом предлагает собственный.

Но болезнь не ждет. В борьбе с болезнью главное быстрота. Потеря пяти минут, тем более нескольких часов может стоить человеческой жизни.

– Нет, – сказала Мерси. – Надо отправляться сейчас же. Нед, подожди меня. Я только возьму несколько целебных отваров.

Элизабет и Сесили вернулись в дом, а Мерси поплелась по снегу в Бленделс Бридж.

Бушевала метель. Знакомые места казались незнакомыми, все было затянуто толстым белым покрывалом, скрадывающим очертания живых изгородей и коттеджей.