Текст книги "Храм любви при дворе короля"

Однако Нед знал дорогу. Мерси слепо шла за ним. Вскоре пальцы ее окоченели, ноги промерзли. Путь – обычно десятиминутный – занял более получаса.

«Значит, я не увижу его, – думала она, – я давно уже его не видела. Он так занят, что приезжает очень редко. А когда это происходит, я не могу находиться там!»

Они пришли к коттеджу. От камышовых матов несло вонью. В помещении было душно и вместе с тем очень холодно. Сидящую на стуле женщину била дрожь. Услышав голос Мерси снаружи, она повеселела.

– Спасибо, что пришли! – воскликнула она, когда Мерси вошла.

Глянув ей в глаза, девушка подумала: «Ее взгляд будет мне воздаянием».

Опустясь на колени возле мужчины, лежащего на грязной соломе, она положила ладонь на его горячий лоб. Мужчина закашлялся.

– Кашляет вот уже несколько часов, – сказала женщина. – Боюсь, кашель его задушит.

– Когда погода улучшится, – сказала Мерси, – его надо доставить ко мне в больницу. Лежать здесь ему нельзя.

Мужчина с мольбой поглядел ей в глаза. Казалось, он просил дать ему здоровье.

Достав из сумки одну из взятых бутылочек, Мерси заставила его выпить содержимое. Душный, холодный воздух комнаты вызывал у нее дрожь, от вони половиков подташнивало.

Она подумала: «Если бы только я могла забрать его отсюда… в одну из моих теплых комнат, уложить на койку под одеяла. Дать ему горячего супа, свежего воздуха, то, может, вылечила бы».

– Что с ним, мистресс Мерси? – спросила женщина.

– Очень болен.

– Он умрет?

Мерси глянула в ее испуганные глаза. Как сказать: «Здесь я ничем не могу ему помочь»? Как сказать: «Выбросьте свои грязные половики»? Беспокоить их сейчас – значит, удвоить опасность. Болезнь зашла не так далеко, чтобы его нельзя было спасти. Будь погода получше, она нашла бы крепких мужчин, носилки, и больного унесли бы из этого вонючего жилья. Но как сделать это в метель?

Мерси, закрыв глаза, стала молиться, чтобы Бог вразумил ее, и тут словно каким-то чудом дверь отворилась, появился сильный, всемогущий доктор Джон Клемент.

– Джон! – радостно воскликнула она. – Ты здесь?

– Как видишь, Мерси. Девушки сказали мне, где ты, и я приехал узнать, могу ли оказать помощь.

– Слава Богу! Моя молитва услышана.

– Как пациент?

Клемент опустился на колени, посмотрел в лицо больному.

– Этот дом… – сказала Мерси, и Джон кивнул. – Если бы только я могла переправить его в больницу, – продолжала она, – ухаживать за ним там, то, думаю, смогла бы поставить на ноги.

Помолчав, Джон сказал:

– Я приехал верхом. Лошадь привязана возле коттеджа. Можно усадить его в седло и отвезти в больницу.

– По снегу?

Джон в ответ поглядел на грязные половики, на сырые, вонючие глинобитные стены.

– Здесь он не выживет.

– А если мы выведем его на холод?

– Случай такой, что нужно рискнуть.

– Ты пойдешь на этот риск, Джон?

– Пойду. А ты?

– Тоже, – ответила Мерси. – Как ты, так и я.

Счастье приходит в самых неожиданных местах, в самое неожиданное время. Ветер со снегом дул Мерси в лицо; она вся промокла и окоченела, однако радость согревала ее.

Редко она бывала так счастлива в жизни, как идя по снегу с Джоном Клементом, между ними находилась лошадь с больным, ее вел под уздцы мальчик.

* * *

Летом состоялись две свадьбы.

Элизабет с Уильямом Донси и Сесили с Джайлсом Хероном венчались в часовне одного из особняков, принадлежащих семейству Эллингтонов.

Айли, теперь леди Эллингтон, была рада встретиться с семьей по такому случаю.

Жила Айли счастливо. Муж обожал ее, у нее рос ребенок, однако она по-прежнему оставалась очаровательной озорницей.

С большим удовольствием она показала матери кухни. Они были более старыми, чем в Челси, и гораздо более роскошными.

Алиса неодобрительно фыркала на то, на другое, изо всех сил старалась найти какие-то недостатки – и поздравляла себя с тем, что удачнее всех вышла замуж ее дочь.

– Мама, видишь, какие потолки? Джайлс очень ими гордится. Посмотри, как искусно расписаны. В современных домах не найдешь ничего подобного. Взгляни на эти картины. Везде представлены сцены каких-то сражений. Только не спрашивай каких, я не знаю. В большой зале у нас висит фламандский гобелен, ничуть не хуже тех, что у милорда кардинала в Титтенхенгере или Хэмптон-корте.

– Надо же! – сказала Алиса. – Что готовится на кухне, поверь мне, гораздо важней картин и гобеленов. А стряпню еще надо попробовать.

Айли поцеловала мать. Ей нравилось дразнить всех: сводных сестер, отчима, мать, мужа. И очень приятно было видеть их всех снова.

Маргарет заговорила с ней об Уильяме Донси.

– Элизабет любит его, но любит ли он ее? Или думает лишь о том, что может сделать для него наш отец?

– Так вот, – сказала Айли, уверенная в собственной очаровательности, – если он ее не любит, она должна заставить его. А если не полюбит…

Она пожала плечами, но, глянув на Маргарет, решила не заканчивать фразы. И заговорила по-другому:

– Да, они будут вполне счастливы, я не сомневаюсь. Мастер Донси еще молодой человек, он далеко пойдет, и поверь, дорогая Мег, быть супругой восходящей звезды очень приятно.

– Вот как? – сказала Маргарет. – Я знаю, каково быть дочерью восходящей звезды и предпочла бы, чтоб на отца менее любезно смотрели при дворе, тогда семья смогла бы смотреть на него почаще.

– Отец! Так он не обычный человек. Он святой!

Тут Айли оставила сестру; она была хлопотливой хозяйкой, и ей предстояло о многом позаботиться, потому что ее особняк в Уиллесдене заполняли весьма знатные гости.

На глаза ей попался милорд Норфолк, недавно граф Суррей, унаследовавший титул после смерти отца около года назад.

Айли сделала перед ним реверанс и сказала, что весьма польщена видеть его в своем доме. Странный человек! Он почти не замечал ее очарования. Смотрел мрачно, словно никогда не думал ни о чем, кроме государственных дел. Трудно было поверить, что жена устраивает ему скандалы из-за своей прачки, Бесс Холленд, к которой этот мрачный человек испытывал неудержимую страсть.

* * *

Норфолк держался отчужденно, полагая, что оказал Эллингтонам большую честь, посетив их дом, сознавая, что он высокородный аристократ, глава одного из знатнейших семейств в стране, и – хотя не смел никому об этом сказать – что Норфолки имеют не меньше прав на трон, чем Тюдоры. Недавняя смерть тестя, Бэкингема, явилась ему грозным предупреждением, напоминанием, что свои мысли следует держать при себе, но это не мешало ему втайне тешиться ими.

Нет, он не приехал бы сюда, если бы не его дружба с сэром Томасом Мором. В июле произошел инцидент, напугавший всех, кто стоит близко к трону, и заставивший их задуматься.

Король спросил кардинала, когда они находились во дворе экстравагантного, роскошного загородного дома – Хэмптон-корта: «Может ли подданный быть столь богатым, чтобы иметь подобный замок?» И кардинал, этот умнейший, проницательнейший из государственных деятелей, вознесшийся благодаря живому уму из безвестности к месту под солнцем, отказался от богатств Хэмптон-корта ответом: «Подданный может оправдать смысл такого роскошного замка, сир, лишь подарив его королю».

Люди больше не могли распевать «Что не бываешь при дворе?». Хэмптон-корт стал королевским. Между королем и кардиналом произошло нечто, зажегшее воинственный огонек в глазах короля, испуганный – в глазах кардинала.

Норфолк, честолюбивый человек, холодный, жестокий интриган – мягкий только с Бесси Холленд, – решил, что расположение, которым так долго пользовался кардинал, пошло на убыль. И это его очень радовало, потому что он ненавидел Вулси. Эту ненависть привил ему отец; вызвала ее не только зависть к расположению короля, которым Вулси пользовался; не только возмущение аристократа выскочкой из низших слоев общества; ее вызвала главным образом та роль, какую отцу герцога пришлось играть на процессе его друга, Бэкингема. Бэкингем, аристократ и родственник Норфолков, был осужден на смерть, поскольку не высказал достаточно почтения к тому, кого отец Норфолка именовал «мясницкой дворняжкой». А одним из судей Бэкингема был старый герцог Норфолк, он со слезами на глазах приговорил подсудимого к смерти, так как знал, что в противном случае лишится головы сам.

Простить этого нельзя. Сколько ни пришлось бы ждать, Вулси должен поплатиться не только за казнь Бэкингема, но и за то, что вынудил Норфолка вынести смертный приговор своему другу и родственнику.

Однако герцог Норфолк был не только мстителен, но и честолюбив. Он понимал, что когда Вулси лишится королевской милости, лишь один человек окажется достаточно умным, чтобы занять его место. С этим человеком имело смысл жить в дружбе. И кривить душой для этого не требовалось. Если кто, помимо Бесс Холленд, и мог смягчить сердце этого сурового человека, то лишь Томас Мор. «Он мне нравится, – думал Норфолк, удивляясь собственным чувствам. – Он мне поистине нравится сам по себе, а не просто потому, что вполне может стать великим».

Таким образом, Норфолк искренне тянулся к Мору. Это было странное чувство – столь же странное, как любовь этого гордого человека к обыкновенной прачке.

Поэтому герцог присутствовал на двойной свадьбе дочерей простого рыцаря[11]11
  Ненаследуемое дворянское звание с титулом «сэр».


[Закрыть] и сыновей двух простых рыцарей.

К нему приближался Томас. Глядя на этого человека, никто не подумал бы, что это блестящий ученый с мировой славой, близкий к тому, чтобы стать одним из значительнейших людей Англии. Одет он был проще всех присутствующих и, судя по всему, придавал одежде мало значения. При ходьбе приподнимал одно плечо выше другого – нелепая привычка, подумал Норфолк, делает его похожим на урода.

Томас подошел, и Норфолк ощутил странную смесь приязни и раздражения.

– Сэр Томас, я никогда не видел вас таким веселым.

– Я счастлив, милорд. Сегодня две мои дочери выходят замуж, и я не теряю их, а приобретаю двух сыновей. Они, эти новые сыновья, станут жить со мной, когда не будут находиться при дворе. Теперь все мои дочери замужем, и я не лишился ни одной. Разве, милорд, это не причина для радости?

– Многое зависит от того, сможете ли вы жить в ладу с такой большой семьей.

Глаза Норфолка сузились; он вспомнил свою бурную семейную жизнь с ссорами и взаимными упреками.

– Мы живем в ладу. Как-нибудь, когда ваша барка будет плыть в сторону Челси, вы должны заглянуть к нам, милорд.

– Непременно… Непременно. Я слышал о вашем семействе. Есть выражение: «Vis nunquam tristisesse? Recte viva!» Вы так и достигаете счастья, мастер Мор?

– Мы стремимся жить, как должно. Может, потому у нас счастливая семья.

В глазах у Норфолка появилась задумчивость. Он резко переменил тему разговора.

– При дворе кое-что назревает.

– Милорд?

– Король сделал своего ублюдка Фицроя герцогом Ричмондским и Сомерсетским.

– Он любит мальчика.

– Но такие благородные титулы… ублюдку! Может, Его Величество отчаялся иметь законного сына?

– Королева пережила много разочарований. Бедняжка, она очень страдает.

Приблизясь к Томасу, Норфолк прошептал:

– И, не сомневаюсь, будет страдать еще больше.

Они пошли бок о бок к большому столу, ломящемуся от блюд, способных украсить стол короля или кардинала.

Там стояли говядина, баранина, свинина, жареный кабан, рыба разных пород, дичь и всевозможные пироги. Стояла даже индейка – новейший деликатес, впервые завезенный в Англию в том году.

Стояли всевозможные напитки – вино, красное и белое, мальвазия, мускатель и романея, стояли различные меды.

И пока гости пировали, музыканты на галерее играли веселые мелодии.

После обеда начался бал. Мерси держалась в сторонке и наблюдала за танцующими. К ней подошел доктор Клемент и встал рядом.

– Да, Мерси, – сказал он, – день сегодня, право же, веселый. И ты, должно быть, рада, что твои сестры выходят замуж, они, как и Маргарет, не покинут отцовского крова.

– Это поистине благо. Если бы кто-то из них захотел покинуть дом, отцу это разбило бы сердце. Он очень расстраивался, когда уезжала Айли.

– Мерси, а как бы он воспринял твой отъезд?

– Мой? – Мерси покраснела. – Ну… наверно, так же, как и ее. Она падчерица, я приемная дочь. Он такой добрый, он внушал нам, что любит нас, как родных.

– Я думаю, Мерси, если ты уедешь, он расстроится. Но зачем тебе уезжать? Останешься дома, со своей больницей, а мне придется бывать при дворе. Как и твой отец, я буду хвататься за каждую возможность побыть с тобой.

Мерси не смела взглянуть на него. Не могла поверить своим ушам. В мире не может быть такого счастья. Не может быть у нее любимого отца, семьи, больницы и Джона Клемента одновременно!

Клемент придвинулся к ней и взял за руку.

– Что ты скажешь, Мерси? А?

– Джон…

– Ты как будто удивлена. Неужели не знала, что я люблю тебя? Неужели я слишком самонадеянно возомнил, что ты тоже меня любишь?

– Джон, – сказала она, – неужто… неужто правда… что ты любишь меня?

– Обо мне ты говоришь так, будто я король, а о себе, как о самой незаметной служанке. Мерси, ты же умная, ты добрая, и я люблю тебя. Отбрось, пожалуйста, свою застенчивость и скажи, что выйдешь за меня замуж.

– Я так счастлива, что у меня нет слов.

– Значит, в этой семье скоро будет еще одна свадьба. Какой это был счастливый день! Томас улыбался всем членам семьи поочередно. Жалел ли он, что празднество совершается не в его доме? При виде гордых улыбок Алисы и ее дочери – нет. А Элизабет и Сесили были бы в равной мере счастливы, где бы оно ни совершалось.

Главным были не обед с индейками, не богатые комнаты с разрисованными обоями, не выдающиеся гости, главным было блаженное счастье всех членов семьи. Мерси была счастлива не меньше остальных, рядом с ней стоял Джон Клемент; это могло означать лишь одно.

Веселье продолжалось. Танцоры с колокольчиками на ногах исполняли в маскарадных костюмах шуточные народные танцы; устраивались скачки на пони; величаво танцевали гости. Айли старалась показать, что ее присутствие при дворе не прошло даром, и прием, который она оказывает друзьям – пусть и не столь роскошный, как в королевском дворце, мог бы доставить удовольствие самому королю.

Потом Айли у себя в комнате показывала сестрам, пришедшим туда отдохнуть, свое платье из голубого бархата, сшитое по последней моде. Сквозь разрез виднелась нижняя юбка из светло-розового атласа; лиф был обшит золотистыми лентами.

Айли вертелась и кружилась перед зрительницами.

– Значит, вам нравится? Уверяю, это самая последняя мода. Оно скроено на французский манер. А мои туфли? – Она выставила изящную ступню. – Обратите внимание на серебряную звезду. Это очень модно. А на шее носят бархатные или парчовые ленты. Самая последняя мода. И посмотрите на рукава. Спускаются ниже пальцев. Красиво, правда?

– Красиво. – Сказала Элизабет. – А удобно ли? Мне кажется, они будут мешаться.

– Мистресс Донси, – воскликнула Айли, сурово глядя на сводную сестру, – разве мы одеваемся для удобства? И что из того, если рукава, как ты говоришь, мешаются? Они красивы и должны свисать именно так.

– Мне все равно, – сказала Элизабет, – что это последняя французская мода. Платье, на мой взгляд, в высшей степени неудобное.

– А знаешь ли ты, – произнесла Айли заговорщицким тоном, – кто ввел этот фасон? Хотя откуда тебе! Одна фрейлина. Похоже, она решает, что нам носить, а что нет.

– Тем более глупо, – сказала Сесили. – Позволяете решать это одной женщине.

– Позволяем! Нам больше ничего не остается. Она носит такой рукав, потому что у нее один палец деформирован. Значит, считается, что все другие рукава безобразны. У нее на шее бородавка… некоторые говорят – родинка; вот она и прикрывает ее лентой; вслед за ней ленты надевают все. Она недавно вернулась из Франции. Это Анна, дочь сэра Томаса Болейна. Сестра Мери. Все мужчины восхищаются ею, все женщины ей завидуют, потому что при ней, несмотря на уродливый палец и бородавку на шее, все остальные кажутся некрасивыми и ничтожными.

Маргарет со смехом перебила ее:

– Будет тебе, Айли. Оставь своих легкомысленных фрейлин. Оставь свою офранцуженную Анну Болейн. Давайте поговорим о чем-нибудь интересном.

Глава пятая

В доме было уже несколько малышей. Дочурка Маргарет, младенцы Элизабет и Сесили. Если Элизабет не обрела полного счастья в браке, то вполне могла обрести его в детях.

На улицах люди распевали:

 
Карпы, индейки, пиво и мед
Прибыли в Англию все в один год.
 

То был год сильных морозов, год замужества Элизабет и Сесили.

И тот, и следующий Маргарет считала счастливыми. В семейном кругу происходило столько событий, что никто не замечал происходящего вокруг. Никто, кроме Томаса.

Маргарет иногда замечала, что, находясь в окружении семьи, он задумчиво смотрит вдаль. Это случалось и за сбором фруктов в саду, и за столом среди общего веселья.

Однажды она взяла его за руку и шепотом спросила:

– Отец, о чем ты думаешь?

– Обо всем этом, Мег, – ответил он, – о своей семье, о полном довольстве. Умирая – какой бы ни была смерть, – я вспомню этот миг и скажу, что жизнь принесла мне много радостей.

Глаза их встретились, и между ними возникло взаимопонимание, какого Томас не достигал ни с кем.

– Отец, – в страхе воскликнула Маргарет. – Не надо говорить о смерти. Ты меня пугаешь.

– Не бойся, Мег, – ответил он. – Никто не знает, когда придет смерть. Радуйся этому неведению. Ты плакала бы, если б знала, что жить мне осталось месяц. Минуту назад ты смеялась, хотя, может, я не проживу и дня.

– Отец, я жду не дождусь, когда ты покинешь королевский двор.

Тогда Томас сказал с мягкой улыбкой:

– Мег, давай будем счастливы этой минутой. Разве сейчас можно желать чего-то большего?

В течение этих двух лет им было о чем подумать, о чем поговорить. У одного ребенка трудно прорезались зубки, другой много плакал, третий часто простуживался. Конечно, надо было думать о том, что происходит при европейских дворах. Французского короля схватили в Павии и отправили в Мадрид; иностранная политика Вулси стала менее успешной, чем раньше. В придворных кругах много шептались о «тайном королевском деле».

Однако семье в красивом доме на берегу Темзы жилось хорошо. Дети были источником веселья и радости; чтение вслух латинских стихов, сочиненных их матерями, служило прекрасным времяпровождением. Приятно было прогуляться летним вечером по саду, понаблюдать за звездами с мастером Кретцером; язвительные реплики Алисы, когда ее пытались заинтересовать астрономией, забавляли всех.

Весело было кормить животных, наблюдать, как они растут, и учить их разным проделкам; приходилось ухаживать за цветами на клумбах; между Элизабет с ее левкоями и Сесили с ее нарциссами развернулось шутливое соперничество; доставляло удовольствие пробовать новые блюда. Айли привозила новейшие кулинарные рецепты, показывала, как подают павлинов при дворе, как готовят сладкие булочки и марципаны по-королевски. В часы досуга работали над большим гобеленом, собирали на окрестных полях травы. Мерси готовила из них лекарства, Айли приправляла ими блюда.

Мерси вышла замуж за доктора Клемента, но продолжала жить в Челси, деля время между домом и больницей. Томас отдал им в виде свадебного подарка старый дом в Баклерсбери, и женщины трудились над гобеленом для нового дома Мерси; но она жила эти два счастливых года вместе со всеми. Когда она переедет, Маргарет станет проводить больше времени в больнице.

Каждый вечер семья собиралась в часовне на молитву. Библию перед едой читала всегда Мерси. Все обсуждали прочитанное, возникали оживленные споры.

Семейство за эти годы еще увеличилось.

В него влился Генри Патенсон, бедняк, нуждавшийся в помощи. Он был не лишен остроумия и, не зная, какие обязанности возложат на него в доме, вызвался быть шутом сэра Томаса Мора, поскольку всем великим людям, трудящимся в обществе умных, для развлечения в часы досуга нужны дураки.

Таким образом Генри Патенсон стал домочадцем.

В доме появилась Анна Кресейкр, невеста Джека. Бедняжка очень боялась. Жизнь среди образованных людей пугала ее; но, с радостью узнав, что Джек в семье неуч, она стала видеть в нем защитника. Джек сам зачастую неуютно чувствовал себя среди ученых, понимал свою невесту и был способен подбодрить. В результате Анна Кресейкр обнаружила, что хотя семья жениха и путает ее, самого его она не боится.

Более того, леди Мор приняла ее тепло – поскольку она была очень богатой девушкой, но, несмотря на богатство, ей приходилось учиться вести хозяйство и распоряжаться домашними делами по очереди с будущими золовками.

Третьим был художник из Базеля – молодой человек, полный энтузиазма и замыслов, приехавший в Англию на поиски счастья.

Эразм (Томас навещал его, бывая в Европе, и постоянно с ним переписывался) обнаружил этого человека и написал Томасу с просьбой принять его в своем доме. «Зовут его, – писал он, – Ганс Гольбейн, на мой взгляд, он весьма искусен в своем деле. Хочет поехать в Англию, чтобы заработать там денег. Прошу тебя, помоги ему всем, что в твоих силах». На такую просьбу Томас не мог не откликнуться.

Он поселил молодого человека у себя, таким образом, счастливый семейный круг еще увеличился. Сидя за столом, Ганс набрасывал портреты членов семьи, когда позволяло освещение, слушал их разговоры, учился говорить по-английски, радовался тому, что может уловить выражения их лиц и передать в рисунке с любовной тщательностью.

– Этот человек – гений, – сказал Томас Алисе. Та рассмеялась.

– Гений! Вчера уселся на холодном ветру и рисует, рисует. Так можно простудиться до смерти. А потом мне ходить за ним, тратить время, которого и так не хватает, готовить ему поссет. А ты называешь его гением!

Так шла у них жизнь в те счастливые годы.

* * *

Однажды Айли приехала со свежими новостями о происходящем при дворе.

– Какой скандал! Опять мистресс Анна Болейн. Можете себе представить? Обручилась с Генри, лордом Перси. Это старший сын графа Нортумберленда, подумать только! Мистресс Анна Болейн выбрала одного из благороднейших пэров.

– В таком случае, у нее есть голова на плечах, – сказала Алиса. – Почему бы ей не потянуться за лучшей сливой на дереве?

– И он готов свалиться ей в руки, – вскричала Айли, – как перезрелая слива. Незнатная Анна Болейн сочетается с Перси! Поэтому в Лондон приезжает милорд Нортумберленд, и беднягу Перси ругают на все корки. Милорд кардинал сам устроил ему нагоняй. Перси у него на службе. Да еще какой нагоняй! Говорят, бедняга до сих пор плачет. А мистресс Анна? Совсем другое дело. Расхаживала по дворцу, сверкая глазами, клялась, что никому не позволит решать, за кого ей выходить замуж. Но сейчас она уехала в замок Хивер, говорят, пока будет жить там.

– А как у вас теперь с модами? – ехидно спросила Маргарет.

– Анна оставила несколько фасонов. Думаю, нам придется ждать ее возвращения. Кое-кто полагает, что она вернется скоро.

– Пошли, поможешь мне кормить павлинов, – сказала Элизабет. – Впервые слышу столько болтовни о какой-то дуре!

* * *

Весной следующего года король вызвал сэра Томаса Мора к себе. Жил он в новом дворце, Хэмптон-корте, и пригласил Томаса прогуляться, так как слышал, что Томас разбил у себя в Челси хороший сад; Генриху хотелось обсудить свои планы, как видоизменить сады Хэмптон-корта.

Они шли рядом, человек в темной одежде без единого драгоценного камня, поднимающий левое плечо чуть выше правого, и гигант в отороченном горностаевым мехом камзоле из красного бархата, сверкающем изумрудами и рубинами, стоящими целое состояние.

Король говорил о цветнике в пруду, который намеревался создать; о клумбах с розами – алые и белые розы, символы соперничавших домов, Ланкастеров и Йорков, будут расти рядом; их окружат шпалерой, на каменных столбах будут вырезаны розы Тюдоров. Все будут видеть, что розы Йорков и Ланкастеров расцветают и увядают, а вырезанные в камне розы Тюдоров не меняются. Королю нравилось демонстрировать свое пристрастие к аллегориям.

– Ну, друг Томас, что скажете о моем цветнике в пруду? Есть у вас в Челси что-нибудь подобное?

– Нет, сир. Сад у нас простой, ухаживают за ним, в основном, члены моей семьи.

– Какая у вас счастливая семья! – Тяжелая рука короля легла на плечо Томасу; раскрасневшееся лицо приблизилось к его лицу, маленькие губы – к уху. – Я открою вам секрет, Томас, хотя, кажется, вы уже это слышали: я вам завидую. Ваш король завидует вам. Счастливая семья! Сколько у вас уже внуков? Шесть. Есть и мальчики… скоро женится ваш сын и, не сомневаюсь, подарит вам еще внучат. Вы добродетельный человек, Томас Мор, и Бог осыпал вас благодеяниями. Однако, Томас, назовете ли вы своего короля грешником?

Воображению Томаса представилась процессия казненных – во главе с Эмпсоном, Дадли и Бэкингемом; он подумал об Элизабет Блаунт, гордо демонстрирующей приятельницам королевского сына; о распутной Мери Болейн и тихой, многострадальной Екатерине. Грешник ли этот король?

К счастью, Генрих не ждал ответа на столь нелепый, по его мнению, вопрос.

– Нет, Томас, – продолжал он, – я по нескольку раз на день слушаю мессу, я поборник добра, я посвятил жизнь своей стране. Вам ли, советнику, живущему подле меня, этого не знать. И разве не странно, что Бог лишает меня того, чего я желаю больше всего на свете! Не для себя. Нет. Для королевства. Томас, я должен иметь сына. Мне нужен сын. Нужен для Англии.

– Ваше Величество еще молоды.

– Я молод, я в полном расцвете, я способен иметь сыновей, я доказал… я в этом не сомневаюсь. А если мужчина и женщина не могут родить наследника, когда больше всего на свете хотят сына, этому есть лишь одно объяснение, мастер Мор. Они не угодили Всевышнему.

– Ваше Величество, наберитесь терпения. Королева подарила вам здоровую дочь.

– Здоровую дочь! Что толку! Мне нужны сыновья… сыновья… я король Англии, Томас Мор; а королю необходимо дать стране наследника.

Томас не ответил и король нахмурясь, продолжал:

– Кое-что лежит тяжким грузом на моей совести. Королева, как вы знаете, раньше была женой моего брата. Вы образованный человек, мастер Мор. Верующий. Вы читаете Библию. Господь карает тех, кто повинен в грехе кровосмешения. И боюсь, я совершил его, женившись на вдове брата. Все сыновья умирали… все рожденные королевой сыновья умирали. Разве это не знаменательно? Разве не знак, что я жертва Божьей кары? Чем больше я раздумываю над этим, тем больше убеждаюсь, что нарушил своим браком святые Божьи законы.

Томас был глубоко потрясен. До него доходили слухи о тайном королевском деле, и он боялся, что его попросят высказать свое мнение. Ему вспомнилась королева, серьезная, добрая женщина, не обидевшая никого, кроме короля, да и его обидела лишь тем, что старела, теряла привлекательность и не могла родить ему наследника.

Король остановился и повернулся к Томасу. Качнулся на каблуках; на лице его отразилась целая гамма чувств – сентиментальность, жестокость, хитрость, искренность, простота и решимость показать Томасу себя таким, каким видит себя сам.

– Я сперва выступал против этого брака. Помните мой протест?

Томас удивленно посмотрел на Генриха.

– Помню, сир.

– Вот видите, я не хотел вступать в этот брак. В конце концов, она была вдовой моего брата.

Томас не осмелился сказать: «Вы протестовали по приказу отца. И, сделав тот протест, твердо решили жениться на Екатерине».

Томас знал о его эгоистичной жестокости и желании видеть себя добродетельным. Не стоило идти на риск и вызывать своими замечаниями его недовольство. Сердить его теперь было неразумно. Генрих старательно убаюкивал свою совесть. Предположить, что он заботится не о совести, а о вожделении – значило наверняка лишиться головы.

– Но я женился на ней, – продолжал король. – Потому что она была чужестранкой, и ее привезли сюда для брака с наследником престола Англии. Поскольку она стала моей женой, я лелеял и любил ее. Я люблю ее и теперь. Расстаться с ней было б для меня тяжелым ударом. Вы были женаты дважды и жили с женами в ладу, вам это понятно. Я состою в браке с королевой почти двадцать лет. Невозможно без мучений отвергнуть женщину, с которой прожил столько. Однако прежде всего я король. И если, мастер Мор, от меня потребуется отвергнуть эту жену и взять другую, хотя мне будет и очень неприятно, я это сделаю.

– Вашему Величеству не следует жертвовать своим счастием так легко, – сказал Томас, ухватясь за возможность, предоставленную королем. – Если у короля есть долг перед страной, у мужа есть долг перед супругой. И если венчание короля на царство есть в глазах Бога святое таинство, то и бракосочетание тоже. У вас есть дочь, принцесса Мария.

Король раздраженно махнул рукой.

– Это наводит нас на тягостные раздумья. Англия, когда в ней правили женщины, всегда была несчастна. Вам известно это, мастер Мор. Вы верующий человек, посудите сами: может ли быть священным кровосмесительный брак? Может ли он снискать благоволение в глазах Бога? И что сказать о мужчине и женщине, которых тревожит совесть, но они продолжают жить в этом браке? Нет, так продолжаться не может. – Король лукаво улыбнулся. – И мои министры не допустят этого. Архиепископ Уорхем и Вулси, папский легат, втайне заводят против меня судебное дело.

– Судебное дело против Вашего Величества? Король печально кивнул.

– Хорошенький выпад подданных против своего короля. Заметьте, я старался быть честным в этом деле и, хотя сожалею о поступке Вулси и Уорхема, должен признать, действуют они разумно и законно.

«Вот до чего дошло! – подумал Томас. – Он действительно решил бросить жену, раз принудил Уорхема и Вулси обвинить его в кровосмесительстве».

– Понимаете, – сказал Генрих, – я король, осажденный со всех сторон – любовью к жене, требованиями министров, доводами собственной совести. Вы влиятельный член Совета, и многие высоко ценят ваше мнение. У вас немало друзей – в том числе и епископ Фишер. Когда вы обсудите этот вопрос, я предложу вам слушаться своей совести, как я слушаюсь своей. Предложу подать голос не за мужчину Генриха и женщину Екатерину, а за благо страны и за ее будущих наследников.

– Ваше Величество, вы оказываете мне большую честь. Я считаю себя неспособным вмешиваться в такие дела.

– Нет-нет, – сказал король. – Вы недооцениваете свои способности. – Голос его звучал по-прежнему любезно, однако в глазах сверкала угроза. Тема задевала его за живое, и он не желал терпеть никаких возражений. Это был вопрос совести, королевской и больше ничьей, потому что королевская совесть – могучее чудовище, не терпящее вмешательства совести других. – Полно. Вы согласны с людьми, выдвинувшими против меня обвинение, так ведь? Вы знаете, как и они, что ваши король и королева живут в кровосмесительстве. Полно! Полно! Не пугайтесь. Нам дорога истина.

– Если Вашему Величеству дорога истина, мне нужно время, чтобы обдумать этот вопрос.