Текст книги "Мария в поисках кита"

– Даже не думайте, – сказала я и повернула ключ в замке.

– Как будто эту штуковину не могли украсть до нас, – парировала ВПЗР. – Кто угодно мог ее снять.

– Чтобы снять эту штуковину, придется сначала снять дверь. Во всяком случае, основательно ее раскурочить. Прибегнув к помощи столярного инструмента. Или слесарного.

– А без них никак?

– Никак.

– Наверняка у хозяина найдется что-нибудь подходящее…

– Господи, вы взрослый человек! Должны же существовать какие-то критерии. Какие-то рамки… Понятия о добре и зле – хотя бы приблизительные…

– Ты ведь знаешь, я много лет живу за гранью добра и зла. Так что этих понятий для меня не существует.

– В том-то и печаль, – вздохнула я, толкнув дверь. – Прошу!..

Первые же минуты пребывания в доме утвердили меня в мысли: Игнасио Фариас – душка, даром что мадридский адвокат. Внимательный и отзывчивый человек. Очень обязательный. Пообещал, что дом будет подготовлен к нашему приезду, так оно и оказалось!

Со светом, водой и кондиционером, перепрограммированным на обогрев помещений, не возникло никаких проблем. Чайник, тостер и кофеварка тоже были на месте. На маленькой кухне имелись также посудомоечная и стиральная машины, а в навесных ящиках нашлись рис, чечевица, две пачки спагетти, упаковка с колумбийским кофе, галеты, ваза с карамельками и жестяная коробка с леденцами.

ВПЗР тотчас же упорхнула в ванную, а я, прихватив пару окаменевших галет, отправилась на экскурсию по дому.

В его планировке не было ничего затейливого: кухня, довольно большой салон с камином и санузел с душем на первом этаже. Две спальни и ванная – на втором.

Очевидно, Игнасио перестраивал жилище под себя: зеркально повторяющие друг друга спальни все же были неодинаковы. В той, чье окно выходило на улицу, я обнаружила старый комод, старый резной шкаф и деревянную кровать с католическим распятием над изголовьем. Расстояние между шкафом и кроватью было невелико: как раз для бюро – такого же старого, как и вся остальная мебель. К бюро был вплотную придвинут стул.

Спальня напротив выдержана в стиле хай-тек. Вернее, «дурно понятый хай-тек», как любит выражаться ВПЗР. Современная мебель с яркими пластиковыми вставками, встроенный зеркальный шкаф, несколько постеров на стенах: с Пенелопой Крус, открыточным видом Манхэттена и афишей шоу цирка дю Солей «Alegria». К цирку дю Солей ВПЗР (не видевшая в глаза ни одного представления) почему-то питает самые нежные чувства, а к Манхэттену относится нейтрально. Не повезло только Пенелопе Крус – ее ВПЗР не слишком жалует. Как, впрочем, и целый вагон других актрис, продавшихся монструозному Голливуду за нехилый гонорар. И к тому же (за сходный гонорар) снимающихся в рекламе «чего угодно-только-денежки-плати», а это уже – откровенное бесстыдство! Anti-age профанация, залепуха для увядающей кожи. Как две эти женщины будут существовать в одном пространстве – неясно. Ясно только, что ВПЗР облюбовала для себя именно хай-тек спальню – ее баул, наполовину выпотрошенный, стоит у кровати. Выбор обусловлен не цирком дю Солей, а окном во всю стену.

Несмотря на быстро наступающие сумерки, за окном еще просматривалась терраса. Да и без нее вид со второго этажа был просто великолепным: сплошное море. Мечта рантье всех мастей и простаков, насмотревшихся историй made in монструозный Голливуд. Раздвинув створки, я вышла на террасу, – и к морю тотчас прибавился ветер и некоторые, до сих пор скрытые детали пейзажа: одинокое дерево, пристань, дорога, часть каменистого пляжа, почивший в бозе филиал океанариума и маяк на самой оконечности Талего – его темный силуэт врезался в небо.

Прямо под террасой находилось некое подобие садика. Попасть в него можно было из салона, но имеет ли смысл попадать? Ничего там нет, кроме большого горшка с кактусом, пары непрезентабельных садовых скульптур и того самого одинокого дерева. Надо бы поинтересоваться у аборигенов, как оно называется. Я видела такие деревья на побережье: они похожи на ели, но совсем не пушистые, и ветки достаточно далеко отстоят друг от друга, поднимаясь вверх под одинаковым углом. И еще больше, чем на ели, они похожи на ритуальный подсвечник менору.

– Вот ты где! – раздался голос ВПЗР за моей спиной. – Здорово, да? Красотища несусветная…

– Вы про вид? Вид – ничего себе…

– Ты не возражаешь, если я займу эту спальню?

– Вы ведь ее уже заняли. А где собираетесь работать?

– Еще не решила… Ты осмотрела дом? Есть подходящее место для кабинета?

– Разве что салон…

– А море оттуда видно?

– Наверняка… видна какая-то часть.

– Ладно, с кабинетом мы разберемся завтра. А сейчас ты должна сделать две вещи. Во-первых, снять со стены эту девку. Она меня раздражает…

Так и есть, бедняжку Пенелопу изгоняют из временного вэпэзээровского рая, не дав даже возможности оправдаться за сожранную в полной несознанке емкость с шампунем. Не дав покаяться в грехах, густо вымазанных краской для волос. В жизни, в отличие от собственных книг, ВПЗР довольно предсказуема. Как и любое этническое божество, так и норовящее сунуть простому смертному шкворень в задницу.

– …Вешала ее не я, так что и снимать не мне. Переходим ко второму пункту программы.

– Второе: не мешало бы поужинать. Предлагаю тебе сходить и заказать столик в кафе.

– Думаете, там не протолкнуться? Все столики зарезервированы в связи с выступлением на местной сцене цирка дю Солей?

– Да, это хорошая фраза, – секунду подумав, сказала ВПЗР. – Я, пожалуй, ее ангажирую…

– Не забудьте указать авторство.

Забудет. Забудет намеренно, если вообще когда-нибудь воспользуется. А если воспользуется – то переиначит до неузнаваемости и всунет совершенно в другой контекст – без цирка, но с Пекинской оперой, русским балетом, бродвейским мюзиклом и стендап-шоу, где у микрофона корячится еще не забронзовевший Вуди Аллен.

Все эти домыслы оттого, что я никак не могу вникнуть в особенности устройства головы своей работодательницы. С анатомией, в общем, все понятно: голова у ВПЗР самой обычной формы, но при этом имеются две макушки, как у самых настоящих баловней судьбы. Пока, правда, их волшебные свойства не проявились проявились не в полной мере, но ждем: с минуты на минуту, со дня на день, с года на год.

Внутри ее черепной коробки все сложнее. Иногда мне кажется, что там арендует помещение химическая лаборатория. Этажом ниже расположились подпольный цех по производству колбасы пиратских DVD, ломбард, фабрика по пошиву одежды (все рабочие там – индонезийцы, а не хламоделы-китайцы, как некоторым может показаться).

Индонезийцы борются за качество.

Конечно, им иногда не хватает фантазии сочинить революционный фасон; авангард – не их стезя, но с лекалами известных фирм они управляются виртуозно. И даже могут привнести какую-то деталь лично от себя: фрагмент национального орнамента, пуговицы нестандартной формы, вышивку на воротнике. Химическую лабораторию тоже не стоит сбрасывать со счетов: она отвечает за расцветки тканей. Персонал лаборатории (сплошь выходцы из Западной Европы) намного более продвинут совсем без башни. В свободное от тканей время он экспериментирует с синтетическими наркотиками, смотрит пиратские DVD и наведывается в ломбард в поисках какого-нибудь артефакта. Фильмы и артефакты реанимируют давно затертые истины и старые идеи, синтетические наркотики делают их новыми, – и в конечном итоге вся эта сраная доморощенная метафизика самым благоприятным образом сказывается на поисках невиданных ранее оттенков цвета.

Затем в дело вступают дотошные индонезийцы – и пошло-поехало! – конечный продукт очень даже удобоварим.

В нем можно показаться где угодно, он соответствует любому из существующих дресс-кодов, словом – покупай вещицу и носи на здоровье, никто и пальцем не посмеет в тебя ткнуть. Наоборот, все найдут твой прикид почти что эксклюзивным. И лишь некоторые (не менее продвинутые, чем элэсдэшники из химлаборатории) особи в состоянии заметить: а шмотка-то перелицованная! Но дальше льстящей самолюбию констатации факта дело не пойдет: не станешь же выворачивать вещь наизнанку в поисках фальшивого, наспех присобаченного лейбла.

Я не хочу сказать, что в потоке сознания, который так культивирует в cвoиx книгах ВПЗР, можно обнаружить водовороты и тихие омуты написанного до нее

Именно это я и хочу сказать: ее тексты всегда кого то напоминают. Кого то, что то… Больше всего – хорошо сделанный перевод с какого-нибудь европейского языка. Да! – это похоже на переводную литературу, поскольку местная реальность, начиная от имен и заканчивая ситуациями, ее не интересует. Она сама признавалась, что в юности никогда не могла назвать героя русским именем – так оно и застревало в горле, как кость, ни туда ни сюда

Вот черт, я совсем запуталась в определениях, в классификациях, лучше не пытаться! ВПЗР, безусловно, высказалась бы о себе намного четче. Хотя четче – не значит правдивее.

Она – не плагиатор, это и есть правда. Просто оказывается не в то время и не в том месте. Вернее, именно в тех местах, где уже побывали другие… Или в тех местах, где еще не побывал никто. Этот вариант – самый предпочтительный, но и самый провальный, уфф-ф, подумаю об этом позже.

После ужина, на сытый желудок.

Интересно, зачем я написала это? Ведь я уже знаю, что никакого ужина не было! Не иначе как для придания своим дневниковым записям статуса… Статуса чего? Не литературного же произведения, в самом деле! Кропать нетленки – удел ВПЗР. Романы, повести и прочую лабуду, в которой необходима интрига. А частным записям, которые никто никогда не увидит, интрига вроде бы ни к чему… Да и в том, что кафе оказалось закрытым, тоже нет никакой интриги.

Не сезон.

Не сезон, и это все объясняет.

Зимние люди на малонаселенном острове – совсем не то, что летние люди. Они принадлежат сами себе и делают что хотят. Захотели – открыли точку общепита, захотели – закрыли.

Но жрать от этого хочется не меньше.

Вот и пришлось нам давиться хозяйским кофе с хозяйскими галетами, к тому же у ВПЗР разболелся зуб. Его удалось успокоить только через полчаса, призвав на помощь тяжелую артиллерию из дорожной аптечки (ее я тоже таскаю с собой – на случай, если у ВПЗР что-нибудь заболит). Такое случается редко, ВПЗР позиционирует себя как человека без внутренних органов и даже не со всеми, положенными по анатомическому атласу, выходными отверстиями. И пьет она исключительно обезболивающие таблетки, мгновенный эффект – это то, что нужно, выжрал и забыл навсегда. Болеть ВПЗР ненавидит, но еще больше ненавидит, когда болеют другие, – ничего, кроме ярости и проклятий на голову не ко времени захворавшего, это у нее не вызывает. Иногда, в минуты склок, я пугаю ее: быть вам сиделкой в следующей жизни! Ухаживать за лежачими больными!

Никогда!

– Никогда!!! – вопиет ВПЗР, тряся подбородком. – Лучше – саламандрой! Секвойей в девственном калифорнийском лесу! Куском антрацита!.. Не-ет, самым большим алмазом в алмазной трубке!

«Самым большим алмазом» – и в этом вся ВПЗР. Она согласна перевоплотиться в неодушевленный предмет, но лишь в случае, если этот предмет представляет определенную ценность. А перспектива стать бросовой вещью – совсем не для нее.

И галеты неизвестно какого года выпуска – тоже не для нее. Все это, совсем в непарламентских выражениях, я и выслушала от ВПЗР.

– Что значит «закрыто», Ти?

– То и значит. Двери на замке, дежурное освещение и никаких признаков жизни.

– А ты стучала?

– Еще бы.

– По своему обыкновению деликатно? Слабосильное «тук-тук-тук»?

– Нет. Громогласное «трах-бах-бах», в ритме сарабанды. Чуть стекло не вынесла.

– И?

– Никакого ответа.

– А нельзя ли было зайти с подветренной стороны?

– В смысле?

– Есть же в этом кафе черный ход! И потом, включи логику! В таких маленьких агломерациях где работают, там и живут. Наверняка аборигены окопались где-то поблизости. Ты не догадалась ломануться в соседнюю с кафе дверь?

«Агломерация», надо же!

Примечание: В своих текстах ВПЗР подобной зауми не употребляет. Предпочитает животный магнетизм самых простых выражений, многоточия, междометия… спонтанность и непричесанность понятий «здесь и сейчас»… Как будто слово только родилось, выпорхнуло из-под ее пальцев… вернее, вылезло вперед головой, все в слизи, с пуповиной, обмотанной вокруг шеи… Да и ладно, главное, что вылезло, и за его дальнейшую судьбу ВПЗР никакой ответственности не несет.

Примечание к примечанию: Надо бы поживей избавляться от потуг на монографию! Пусть это делают другие, более компетентные люди. Более искушенные. Да и кому будет интересна монография про ВПЗР? Чай, не Трумэн Капоте…

Насчет «ломануться в соседнюю дверь» я, конечно, догадалась. И ломанулась, будь она неладна! Но никто мне не открыл, хотя сквозь щели в жалюзи был виден свет. Неужели здесь так рано ложатся? Или по телевизору просто транслируется футбольный матч «Барса» – «Валенсия», и никто не хочет отвлекаться. В любом случае завтра… уже сегодня ситуация прояснится. И мы все-таки позавтракаем, если поужинать не удалось.

На сегодня все.

Спокойной ночи и удачи!»

«12 января.

ЗДЕСЬ НИКОГО НЕТ!!!

Это странно чертовски неприятно неправильно. И как-то нехорошо начинает сосать под ложечкой. Даже если большинство аборигенов уехало зимовать на материк – кто-то ведь должен был остаться? Помнится, старина Фернандо упоминал пятерых: владелицу кафе – старуху по имени Майтэ, сын которой зимует в Мадриде. Лавочника с романтическим именем Анхель-Эусебио и его подручного Маноло. А также Курро и Кико – бывшего актера и его брата, у которого не все в порядке с головой.

И вот, пожалуйста, все пятеро как под землю провалились!

Похоже, это известие не расстроило ВПЗР, но нельзя сказать, что и слишком обрадовало.

Она осталась нейтральной. И выразилась в том духе, что аборигены – все скопом – отправились куда-нибудь на побережье: в Санта-Полу, Гвардамар или Торревьеху, или как там еще называются здешние провинциальные дыры?

Бенидорм и Картахена, там живут подружки негодяя Сабаса, возможно – сам Сабас, но к делу это не относится.

– И зачем они туда отправились? – спросила я у ВПЗР.

У нее и на это был готов ответ:

– Праздновать какой-нибудь праздник. В Испании полно праздников, ведь так? Примерно столько, сколько в России, даже еще больше. И как в этом вечном карнавале они умудряются поддерживать благосостояние страны – уму непостижимо!

ВПЗР пребывает в святой уверенности, что испанцы с их безразмерной сиестой и традиционным «маньяна»[16]16
  Завтра (исп.).


[Закрыть] самые большие ленивцы на свете после недавно слезших с пальм жителей тропических островов. И жителей амазонской сельвы – они лишь в прошлом году получили статус прямоходящих. Переубедить ВПЗР в этом трагическом заблуждении – невозможно. Она вообще очень трепетно относится к своим заблуждениям, культивирует их и пестует, как малых детей.

Сама ВПЗР называет это «иным взглядом на мир». А кто не хочет – пусть не смотрит и остается в дураках.

Вроде бы все мыслимые торжества прошли – насколько я успела изучить испанский календарь. Рождество было три недели назад, популярный в народе праздник Трех Королей (когда по улицам шествуют процессии волхвов и примкнувших к ним мультперсонажей студии «Дисней» и повсеместно раздаются конфеты) – неделю или около того.

Возможно, все уехали праздновать и ловить в полете конфетки счастья. Возможно. Но почему до сих пор никто не вернулся?

И дом Игнасио…

Я приняла бы версию с отъездом небольшой группы людей на побережье, если бы не дом Игнасио, куда мы вчера заселились.

Он был подготовлен. Обогрет кондиционером. Судя по тому, что в доме еще сохранялось тепло, кондиционер включали недавно, за несколько часов до нашего прибытия. Кто-то, охарактеризованный Игнасио и стариной Фернандо, как «жестокосердный», позаботился о прибытии посторонних людей. Но даже если бы все обстояло иначе – есть другой дом.

Рядом с кафе, в дверь которого я напрасно ломилась вчера вечером.

В ТОМ ДОМЕ ГОРЕЛ СВЕТ!

Я помню точно, я же не сумасшедшая, – и это обстоятельство никакой логике не поддается, кое-что нужно проверить…

СВЕТ ГОРИТ И СЕЙЧАС!!!

Специально вышла и посмотрела – благо идти минуту, не больше. Свет по-прежнему горит, несмотря на то что за дверью не слышно ни звука. Сколько бы я ни стучала (а стучала я довольно долго) – ответом мне была тишина.

ВПЗР потребовала разжечь камин. А насчет света в доме (предполагаю, что дом принадлежит старухе Майтэ и ее сыну) сказала лишь, что мои «досужие овечьи домыслы яйца выеденного не стоят, и идиоты-испанцы просто забыли выключить свет. Они все здесь не в себе, а не один какой-то Кико, или как там еще зовут этого придурка?»

Испанцы, может, и идиоты (спорить с ВПЗР бесполезно, сам окажешься – и испанцем, и идиотом). Но при этом никто, уезжая, не оставит свет включенным, он здесь стоит дорого. А если и забудет – вернется с полпути, чтобы потушить! Так что теория ВПЗР, как и любые ее теории, касающиеся повседневной жизни, несостоятельна.

К тому же сегодня утром она влезла в чертово кафе!

Об этом – в порядке хронологии, не отвлекаясь на лирические отступления. Лирические отступления нужны меньше всего – особенно в момент, когда у тебя неприятно сосет под ложечкой!..

Итак: Все началось

Спала отлично (сказались-таки перелеты-переезды!), без всяких сновидений – и проснулась поздно. В редких случаях такого вот просыпания всего на свете меня обычно будит ВПЗР: колотится в дверь моей комнаты как ненормальная, требует китайской чайной церемонии и прочих, не связанных с церемонией, английских завтраков. Потому что она, видите ли, «с рассвета на галерах». А я, «блудливая овца, где-то шлялась полночи» – и далее по раз и навсегда накатанному шаблону о моем беспутстве за ее «кровные денежки, а ты, между прочим, мне не дочь и даже не младшая сестра!!».

Конечно, я ведь сестра Джека-потрошителя. Двоюродная, по материнской линии.

Этим утром (первым на Талего, гребаном острове) за дверью было тихо. Никто не дергал ручку и не проклинал меня последними словами. Что было довольно странно, ведь ВПЗР не садится за работу, не посклочничав для профилактики. Отнеся странности к смене обстановки, я спокойно приняла душ, привела себя в порядок и спустилась вниз, в салон.

ВПЗР не обнаружилась и там.

Я нашла ее через десять минут, в кафе. Вчера оно было просто закрыто, а сегодня – закрыто, но не полностью, если можно так выразиться. Или – не полностью открыто. Никаких предупреждающих табличек «Cerrado! – Abierto!»[17]17
  Закрыто! – Открыто! (исп.)


[Закрыть], никаких часов работы. Одна лишь вывеска с названием, над которым никто особенно не заморачивался: «TALEGO».

Как и вечером, высокие окна кафе были зашторены кусками плотной льняной ткани, но дверь оказалась приоткрытой. И из-за нее звучала музыка. Что-то очень знакомое – кажется, Фрэнк Синатра.

В свой первый приезд на Талего мы даже не заходили внутрь, ограничившись посиделками на импровизированной летней террасе (несколько столиков под полотняным навесом). И в общем ничего не потеряли. Почти… Потому что кроме двух стандартных автоматов с сигаретами, напитками и сладостями, был еще один, ни на что не похожий, – музыкальный. Самый настоящий американский jukebox времен тотального помешательства на кадиллаках, рок-н-ролле, певце Рое Орбисоне и актере Джеймсе Дине.

Он занимал центральное место в полусумрачном и довольно большом помещении. Мимо такого не пройдешь, не разинув варежку, – учитывая совершенно феерическую подсветку и большое количество старомодного винила в чреве. Из этого самого чрева и вещал Фрэнк Синатра, а легкое поскрипывание винилового песка сразу же подняло мне настроение. Обожаю ретростиль и обожаю островки давно прошедшего времени, куда можно хоть ненадолго сбежать от реальности – хоть на кадиллаке, хоть на чем.

А вот от ВПЗР – не сбежишь!

Она настигла меня и тут. Вернее, это я настигла ее, стоило перевести взгляд с jukebox’а на зал. ВПЗР сидела за самым дальним столиком и курила самокрутку.

Примечание: Иногда (в пафосных местах и просто в местах большого скопления народа) ВПЗР изменяет своим вонючим дешевым сигаретам с самокрутками. Самокрутки – вещь запоминающаяся, процесс их свертывания – почти сакральный, и вообще… Они нетривиальные, следовательно, и человек, курящий их, нетривиален. Таким вот кретиническим способом ВПЗР повышает собственную самооценку и хочет понравиться людям, которых (по определению) ненавидит – всех вместе и каждого по отдельности. Ну не дешевка ли?

– Привет! – сказала ВПЗР. – Долго спишь.

– Вы уже сделали заказ?

– Сейчас сделаю. И заказ придется принимать тебе. Потому что здесь ни души.

– Как это?

– А вот так. Есть только ты, я и Синатра. И больше никого. Ты ведь умеешь обращаться с кофемашиной? Потому что лично я – пас.

Я умею обращаться с кофемашиной: до ВПЗР у меня была другая жизнь, и в ней я как раз и работала баристой в кофейне. Собственно, в этой самой кофейне на улице Моховой (она называлась «Elephant») мы с ВПЗР и познакомились… Но об этом – как-нибудь в другой раз.

– Даже если я умею – что с того?.. Куда подевались хозяева?

– Ты у меня спрашиваешь или у себя?

– У вас.

– Ответ простой: я не знаю.

– Как же вы сюда попали?

– Через заднюю дверь. Мы могли оказаться здесь и вчера, если бы ты догадалась сделать то же самое…

– Я бы никогда не сделала то же самое. Вторгаться на чужую территорию, когда вас совсем не ждут, – противозаконно.

– Противозаконно страдать от голода и отсутствия чашки крепкого кофе. Давай подсуетись, сообрази что-нибудь на завтрак.

– А если придут хозяева? Как мы объясним им подобную самодеятельность?

– Ну, если они до сих пор не пришли… И Фрэнк Синатра не сподвиг их явиться…

– Так это вы завели автомат?

– Конечно. Это было несложно. Я дождусь кофе или нет?

– Кофе мы можем выпить и у себя, никого не напрягая и не влипая в сомнительные ситуации.

– Здесь мне нравится больше. Всегда мечтала стать владелицей кафе…

– Это не ваше кафе.

– Покончим с препирательствами, Ти. Обещаю тебе уладить все проблемы с хозяевами… когда они появятся… Если появятся… Заплатим им чуть больше. Никто не останется внакладе.

– Что значит – «если появятся»?

– Это всего лишь фигура речи. Не придирайся к словам.

Вид у ВПЗР чрезвычайно довольный. Как будто она получила неожиданный подарок. В кривозеркальной реальности (место обитания ВПЗР) с подарками постоянно выходит какая-нибудь лажа: ей невозможно угодить. Поздравительные открытки от издательства она презирает, потому что «в них нет ничего личного» – стандартный типографский текст со стандартными же пожеланиями. И только имя-отчество вписано от руки, «хоть на это у них хватило ума, идиоты проклятые». Однажды, правда, мелкая издательская сошка что-то там перепутала, и ВПЗР получила открытку с совершенно другим именем… Чего только я не выслушала!.. Прицепом к открыткам идут книги, и это уже – «верх наглости, квинтэссенция неприличия, как можно одному автору дарить книги другого автора? На что они намекают?!» После парочки пошлейших скандалов и проведенной мной разъяснительной беседы с издателями те стали присылать вполне нейтральные художественные альбомы. Не самые дорогие, не с золотым обрезом, не с переплетом из буйволиной кожи, не отпечатанные в Италии ограниченным тиражом в 100 экземпляров – что тоже бесит ВПЗР. В идеале ей бы хотелось, чтобы экземпляров было только три: один для президента США, один – для президента России и еще один – для нее любимой. Боже, с какой сумасшедшей извращенкой я работаю, дай мне силы, боже!!!

Милые безделушки она ненавидит и называет пылесборниками. Косметика и парфюмерия в качестве подарка ее тоже не устраивает, она, видите ли, сама в состоянии купить себе «эту дрянь». Но теперь абсолютно ясно, что бы устроило ее: абсолютно пустое кафе, куда она проникла сомнительным путем. Мелкий экстрим – все же экстрим, который при желании можно раздуть до экстрима глобальных масштабов. Разродиться приличествующим случаю текстом, где кафе предстанет не просто пустым, а исполненным тайн. Не самых приятных – кровавых. Леденящих душу. С трупами в подвале, с отрезанной головой Укокской принцессы в морозильнике. С приветами от невидимых убийц – они написаны кровью жертв на зеркалах и днищах адских сковородок. Со звуковыми письмами на виниле – они включаются сами собой, не дожидаясь своей очереди, нагло отпихнув Джоан Арматрейдинг с Рейчел Ямагатой и перебив на полуслове Фрэнка Синатру. Ах да, я еще забыла шепоты и крики! Инфернальные шепоты и крики, от которых становятся дыбом волосы на всех частях тела, а глаза самопроизвольно вылезают из орбит. Такие приемчики постоянно используют Стивен Кинг и Дин Кунц – признанные классики жанра. ВПЗР всегда мечтала написать роман ужасов, что ж, как говорится, флаг в руки и барабан на шею! Карманным Зюскиндом и карманным Мураками она уже была, пусть теперь побудет карманным Стивеном Кингом!

На барной стойке – ваза с яблоками.

Яблоки хороши собой, но при ближайшем рассмотрении оказываются искусно выполненным муляжом. На них нет ни грамма пыли, парафиновые бока блестят. Стойка тоже выглядит чистой, во всяком случае, ее недавно протирали, – и вряд ли это дело рук ВПЗР.

От почти стерильной чистоты мне становится не по себе.

– Ну, ты скоро?.. Мне, пожалуйста, кофе и парочку бутербродов, – взывает со своего места ВПЗР.

– Где я возьму бутерброды?

– Почему… Почему тебя постоянно нужно тыкать носом в очевидное? Вон там, в конце стойки, дверь. За дверью – что-то вроде кухни. На кухне стоит холодильник, и в этом холодильнике наверняка что-то есть.

«Наверняка»!.. Наверняка ВПЗР уже совала туда нос! Но даже не соизволила сообразить себе элементарный бутерброд (если уж так хочется есть). Оно конечно, не царское это дело, пусть провиантом занимаются другие. И корячатся на кухне тоже они!..

За дверью и вправду оказалось небольшое помещение с электроплитой, духовым шкафом, двумя разделочными столами, буфетом, вместительным холодильником и морозильной камерой. Необитаемым и давно покинутым помещение не выглядело, в нем пахло едой! Источник запаха обнаружился сразу, – стоило приподнять крышку кастрюли, стоящей на плите.

Супчик! Супец!

Томатная основа, на поверхности плавают несколько скрюченных креветочных телец и мелко нарубленных листьев салата. Суп годен к употреблению, он не прокис, лишь затянулся едва заметной пленкой, – в кухне довольно прохладно. И веет холодком по ногам – из-за полуприкрытой двери. Не той, через которую я вошла, – задней. «Подветренной», как совсем недавно изволила выразиться ВПЗР, – и теперь понятно, каким образом моя фурия просочилась внутрь.

Никакого замка в дверь не врезано, имеются лишь хлипкая щеколда с такой же хлипкой цепочкой из меди. И закрыть дверь можно только изнутри. Следовательно, она с самого начала была не заперта. Следовательно, хозяева все же где-то поблизости!.. Никто не станет уезжать далеко и надолго, не заперев дом, это и ребенку ясно. Это ясно всем, кроме ВПЗР!

Испугавшись задним числом, что меня примут за банальную воровку (или просто за невоспитанного человека, неизвестно, что хуже!), я громко покашляла. Потом постучала ладонью по выскобленному разделочному столу. Потом постучала ребром. Потом прошлась пальцами по батарее разнокалиберных сковородок, висевших над плитой на огромных мясницких крюках, – они синхронно закачались, стукнувшись друг о друга.

Звук получился музыкальным и довольно громким, но и он особого эффекта не произвел.

А какого эффекта я вообще жду?

Я хочу, чтобы здесь кто-то появился.

Не важно кто, пусть даже и бедолага Кико (кстати, где он вообще живет, этот Кико, и брат его – Курро? – надо бы обследовать окрестности).

Я не ВПЗР, и отсутствие людей меня напрягает.

И лезть в холодильник мне тоже не хочется, вдруг там и вправду обнаружится голова Укокской принцессы?

Оттягивая момент встречи с внутренностями холодильника, я толкнула «подветренную» дверь и оказалась в крошечном патио, гораздо более симпатичном, чем пародия на садик при доме Игнасио Фариаса. Патио было усыпано мелким светлым гравием, и в нем оказалось полно цветов в расписных горшках. Горшки чудо, как хороши: все – ручной работы, рисунок нигде не повторяется. Кроме цветов, выглядящих довольными жизнью бодряками, имелись также:

• дерево (такая же ель, какая растет в садике Игнасио; поиски названия для нее, похоже, становятся моей самой неразрешимой проблемой на сегодняшний день);

• комплект садовой мебели в хорошем состоянии (стол и два стула с веселыми ситцевыми подушками на сиденьях);

• садовый инвентарь: грабли, две лопаты, две лейки, таз, в котором валялись секатор, несколько пар перчаток и пакет с удобрениями.

Но самым удивительным, самым прекрасным в патио были стены. Вернее – рисунки на стенах, настоящие живописные полотна. Панорамные виды городов, довольно узнаваемые: я обнаружила Париж (с Эйфелевой башней), Лондон (с Биг-Беном), Афины (с Акрополем), Рио (с распростершим руки Иисусом), Нью-Йорк (с панорамой Манхэттена), Тадж-Махал, египетские пирамиды и храм Тапром в камбоджийских джунглях – тот самый, где сквозь вековой камень пробиваются такие же вековые корни деревьев. КОРНИ ПОБЕЖДАЮТ, душат камень в своих объятьях!.. Очевидцы (к которым относится и ВПЗР, куда же без нее!) утверждают, что более завораживающего воплощения бунта нерукотворного против рукотворного в мире не существует.

Кстати, о ВПЗР.

Если бы она увидела эти рисунки, то сразу начала бы предъявлять претензии неизвестному художнику: почему имеют место быть Лондон-с-Парижем-Нью-Йорком, а такая жемчужина, как Санкт-Петербург, обойдена вовсе?! Не оттого ли, что Санкт-Петербург находится в России, которую э-э-эуропейцы, идиоты проклятые, не понимают и не стремятся понять, и т. д. и т. п. и бла-бла-бла…

Стоп!

ВПЗР уже видела эти рисунки, ведь она пришла со стороны кухни. А в кухню можно попасть, лишь миновав патио.

Еще одна дверь (почему-то мне кажется, что здесь совершенно нереальное количество дверей!) нашлась между Лондоном и Нью-Йорком. За ней не было никакого замкнутого пространства, а было море! Море начиналось не сразу, ему предшествовала небольшая площадка. Подойдя к ее краю, я осторожно заглянула вниз: надежды увидеть бездну под ногами не оправдались. Хотя небольшой отвесный обрыв все же был: метра три-четыре, не больше. Пока я размышляла о том, можно ли сломать ногу, прыгнув с обрыва в случае опасности, или все обойдется без членовредительства, если хорошенько сгруппироваться, меня обдало тучей брызг от накатившей волны.

Не очень приятное ощущение.

В противовес песчаным пляжам побережья, на Талего преобладает камень; небольшие проплешины песка в районе лагуны не в счет. Песок здесь носится в воздухе и забивается в рот, это я поняла еще летом. Таким вот оригинальным способом Талего пытается защититься от наплыва людей в целом и наплыва туристов в частности, утверждала ВПЗР. Бред, да и только! Песка нет, потому что нет сильного ветра, – не то что вчера вечером!