Текст книги "Архив"

Глава девятая

На кровати, подтянув колени к подбородку, сидит юная девушка.

Я отматываю воспоминания назад, до тех пор пока не вижу на прикроватном столике календарь с листком «март». На кресле в углу разложено синее платье, на столе лежит черная книга. Дед, как всегда, был прав. По крошкам, как в сказке «Мальчик-с-пальчик». Я ухватилась за нужную нить.

Девушка хрупкая, длинные светлые волосы волнами ниспадают к ее узкому лицу. Она выглядит чуть младше меня. Сейчас она говорит с тем самым парнем, только его одежда и руки пока чисты. Ее слов не разобрать – только легкий шелест, как радиопомехи, а парень между тем не может устоять на месте. По глазам девушки я вижу, что она говорит медленно и настойчиво, а он отвечает нервно, помогая себе резкими рублеными движениями. Его руки стремительно мелькают в воздухе. Он вряд ли намного старше ее, но судя по дикому выражению лица и тому, что его пошатывает, он уже пьет. Кажется, ему нехорошо, и он вот-вот закричит.

Девушка тоже это замечает, потому что встает с постели и подносит ему стакан воды. Он выбивает стакан из ее рук, и стекло разлетается на множество осколков. Я слышу только легкий треск. Он с силой хватает ее, пальцы глубоко впиваются ей в плечо. Она его отталкивает, и он спотыкается о кровать и валится с ног. Девушка отворачивается и бежит, а парень поднимается с пола, захватив большой осколок стакана. Стекло режет его ладонь, но он бросается за ней и у двери нагоняет. Они вываливаются в коридор.

Я веду рукой по полу и вижу их через проход. И тут же жалею об этом. Он прижал ее к полу, и я вижу только хаос из осколков, крови и переплетающихся конечностей. Ее стройные худые ноги бьются под ним, пока он одним ударом не пришпиливает ее к полу, как бабочку.

И тут все замирает.

Он стряхивает осколки и с трудом поднимается на ноги. Теперь я могу видеть ее: разодранные, окровавленные руки и глубокий страшный порез на горле. Осколок вложен в ее ладонь. Он медлит над ней несколько мгновений, прежде чем пойти в спальню. В мою сторону. И я понимаю, что он весь в крови. В ее крови. Меня едва не выворачивает наизнанку, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отпрянуть в сторону. Его здесь нет. А меня нет там.

Ты убил ее, шепчу я. Кто ты? И кто она?

На неверных ногах он проходит по комнате, пошатывается, опускается на корточки и раскачивается из стороны в сторону, будто одержимый. Но потом поднимается на ноги, оглядывает себя, россыпь осколков на полу, смотрит на бездыханное тело, медленно и лихорадочно вытирает руки о рубашку. Проковыляв к шкафу, сдергивает с крючка черное пальто, рывком надевает его и застегивает. Потом убегает, и я остаюсь одна у тела девушки.

Кровь медленно окрашивает ее светлые волосы. Ее глаза открыты и равнодушно смотрят куда-то вверх, и все, чего я хочу сейчас, – подойти и осторожно закрыть их.

Я отрываю руки от пола, открываю глаза, и воспоминание рассеивается, уступая место реальности и забирая все с собой. Это снова моя комната, но я вижу мертвый силуэт на полу, словно изображение выжжено у меня в подсознании. Я надеваю кольцо, и, споткнувшись о несколько коробок, стремглав вылетаю из проклятой квартиры.

Захлопнув за собой дверь, я оседаю на пол холла и ладонями закрываю глаза, стараясь дышать в уютное и безопасное пространство, образовавшееся между грудью и коленями.

У меня сдавливает горло от отвращения. Я легко могу представить себе, как дед, выпустив струйку дыма, посмеялся бы надо мной и сказал, что все это глупо. Я представляю себе, как совет Архива обвиняет меня в негодности за то, что без нужды подсматриваю между мирами. Но я ведь не М., приходит мне в голову. Не слабосильная капризная девица. Я – нечто большее, Хранитель по призванию. Я – наследница деда.

Дело не в крови и убийстве, хотя от них меня выворачивает наизнанку. Дело в том, что он убежал. Теперь я думаю лишь об одном – удалось ли ему остаться безнаказанным? Неужели он вышел сухим из воды?

И внезапно я ощущаю острейшую потребность двигаться, охотиться, делать хоть что-то. Я встаю, опираясь рукой о дверь, и достаю из кармана Архивный листок, благодарная за то, что у меня есть работа.

Но имени нет. Оно исчезло, и листок снова чист.

– Кажется, кое-кому не помешает маффин.

Я прячу листок в кармане джинсов и поворачиваюсь на голос. Уэсли Айерс стоит в другом конце холла, подбрасывая в руке маффин, как бейсбольный мяч. Я понимаю, что сейчас не готова надеть маску, чтобы казаться нормальной.

– Ты еще не съел? – устало интересуюсь я.

– Нет, свой я, конечно, съел. – Он подходит ко мне. – Этот я стащил от 6В. Их всю неделю не будет в городе.

Я покорно киваю.

Он подходит ближе, и его лицо удивленно вытягивается.

– Ты в порядке?

– В полном, – лгу я.

Он кладет маффин на коврик.

– Кажется, тебе нужно выйти на свежий воздух.

Кажется, мне нужно найти ответы на свои вопросы.

– Здесь хранятся какие-нибудь записи? Дневники посещений, документы, что-нибудь?

Уэсли задумывается, склонив голову набок.

– Здесь есть студия. Там собрали старые книги и все, что вписывается в это понятие и может стоять на полках. Может, там что-нибудь сохранилось. Но это никак не подходит под понятие «свежий воздух», а я хотел показать тебе сад…

– Тогда вот что: отведи меня в студию, а потом можешь показывать что угодно.

От хулиганской улыбки он будто весь начинает светиться, даже кончики нагеленных волос.

– По рукам.

Он ведет меня мимо лифта к боковой лестнице, затем вниз, в вестибюль. Я держу дистанцию, помня о том, что произошло в прошлый раз, когда мы соприкоснулись. Поскольку он на несколько ступенек ниже, я могу разглядеть поблескивание чего-то за воротом его черной рубашки. Кажется, это амулет на кожаном шнурке. Я всем телом подаюсь вперед, вытягиваюсь и пытаюсь разглядеть…

– Вы что тут делаете? – раздается детский голосок.

Уэсли картинно подскакивает и хватается за сердце.

– Боже мой, Джилл! Нельзя так пугать парня в присутствии других девушек.

Я не сразу нахожу Джилл, уютно устроившуюся в высоком кожаном кресле с книгой в руках. Корешок книги достает ей как раз до носа. Она разглядывает страницы своими цепкими синими глазенками, то и дело поглядывая на нас, будто ожидая чего-то.

– Его так легко напугать, – замечает она, глядя в книжку.

Уэсли проводит рукой по своим колючим волосам и напряженно усмехается:

– Мне тут нечем гордиться.

– Это еще что, вот если его действительно застать врасплох… – начинает Джилл.

– А ну прекрати, дрянная девчонка!

Джилл шумно перелистывает страницу.

Уэсли через плечо оглядывается на меня и подставляет локоть.

– Вперед?

Я вымученно улыбаюсь и слегка отстраняюсь:

– После вас.

Он шагает дальше в вестибюль.

– Так что же ты все-таки разыскиваешь?

– Я хочу узнать о доме, в котором теперь живу. Ты что-нибудь о нем знаешь?

– Не могу так сказать.

Он приводит меня в холл по другую сторону от главной лестницы.

– Вот мы и пришли. – Он открывает дверь в студию. Она до потолка забита книгами, в углу стоит стол и несколько кожаных кресел. Я быстро проглядываю корешки книг в поисках чего-нибудь мало-мальски полезного. Энциклопедии, многотомники поэзии, полное собрание Диккенса…

– Ну же, пойдем. – Уэсли пересекает комнату. – Не застревай тут.

– Сначала дело, – упираюсь я. – Ты помнишь?

– Я тебе все показал. – Он обводит рукой комнату и подходит к двери в ее дальнем конце. – Ты можешь прийти попозже. Книги никуда не убегут.

– Просто дай мне…

Он распахивает дверь. За ней оказывается сад, весь состоящий из сумерек, воздуха и хаоса. Уэсли выходит на мощенную замшелыми камнями площадку, и я, оставив книги, следую за ним.

Последние лучи уходящего солнца слабо касаются земли, за вьющимися лозами уже колыхаются тени, цвета становятся насыщеннее и темнее, словно кто-то поворачивает ручку настройки. Здесь одновременно чувствуются дыхание старины и упоительная свежесть. Оказывается, я уже позабыла о том, как мне не хватало подобного ощущения. У нашего дома рос небольшой садик, но ему далеко было до дедушкиного. Перед его домом была цивилизация, город, а на задворках – островок нетронутой природы. В ней все растет и непрерывно меняется, поэтому только здесь возможно освободиться от груза воспоминаний – природа его не хранит. Ты не поймешь, сколько суеты, шума и суматохи заключается в людях и рукотворных вещах до тех пор, пока не выберешься «в поля». И поскольку обычные люди не ощущают и не знают и половины того, что чувствую я, мне всегда было интересно – сознают ли они разницу, осязают ли эту блаженную тишину.

– Смотри: закат свою печать накладывает на равнину. День прожит, солнце с вышины уходит прочь в другие страны…[3]3
  Гете. Фауст. Пер. Б. Пастернака.


[Закрыть] – с чувством декламирует Уэсли.

Мои брови, наверное, взмыли вверх и уже продвинулись до затылка, потому что, оглянувшись, он выдал свою фирменную хитрую улыбку.

– Чего? Не надо так удивляться. Даже под такими шикарными волосами, как мои, может скрываться подобие мозга. – Он проходит к старой каменной скамье, увитой плющом, и отбрасывает несколько плетей в сторону. Я вижу, что на камне вырезаны какие-то слова.

– Это Фауст, – невозмутимо говорит он. – Наверное, я провел здесь уйму времени.

– Кажется, я понимаю почему.

Это просто блаженство. Если блаженство может сохраняться законсервированным в течение полувека. Сад зарос и одичал. И стал просто идеальным. Прибежище покоя в сердце шумного города.

Уэсли разваливается на скамье. Закатав рукава, он откидывается назад и разглядывает пробегающие облака, сдувая непокорную прядь со лба.

– В студии никогда ничего не меняется, а это место меняется каждую минуту, а на закате тут лучше всего. Возможно, – и он машет рукой в сторону Коронадо, – как-нибудь мне удастся устроить тебе достойную экскурсию.

– А я думала, ты живешь не здесь, – говорю я, глядя в потухающее небо.

– Я – нет. Но моя двоюродная сестренка, Джилл, с мамой – да. Мы оба – единственные дети в семье, и я стараюсь за ней приглядывать. А у тебя что, нет братьев или сестер?

Мою грудь словно сдавливает тисками, и я на мгновение теряюсь, не зная, что ответить. С той поры как не стало Бена, никто не задавал мне подобных вопросов. На нашем прежнем месте все предпочитали переходить прямиком к соболезнованиям и жалости. От Уэсли мне не хотелось получать ничего такого, и я просто покачала головой, ненавидя себя за то, что предаю память Бена.

– Ну что ж, тогда ты знаешь, каково это. Порой становится невыносимо одиноко. А зависать здесь – лучшая из альтернатив.

– А каков другой вариант? – неожиданно для себя самой спрашиваю я.

– У папы. У него новая невеста. Сатана в юбке, ни больше ни меньше. Поэтому я, как правило, зависаю здесь. – Он потягивается и изгибается, повторяя изгиб спинки скамьи.

Я закрываю глаза, растворяясь в ощущении сада, прохладного воздуха, аромата цветов и плюща. Кошмар, затаившийся в стенах моей комнаты, кажется здесь далеким и неправдоподобным. Но в моей голове по-прежнему висит вопрос: удалось ли ему скрыться? Я делаю глубокий вдох и пытаюсь выкинуть его из головы хотя бы на мгновение.

И тут я понимаю, что Уэсли встал и подошел ко мне. Его пальцы обвились вокруг моих. За мгновение до того, как наши кольца стукаются друг о друга, меня накрывает шумовая волна. Бас-гитара и ударные поднимаются по моей руке вверх, к груди. Я пытаюсь отгородиться от шума, заблокировать его, но становится только хуже. Шум его жизни раздавливает меня, хотя его пальцы лежат на моей руке легко, как перышки. Он поднимает мою руку и поворачивает ее.

– Выглядит так, будто ты сцепилась с небольшим бульдозером, – резюмирует он, кивнув на мою повязку.

Я смеюсь:

– Что-то вроде того.

Он аккуратно возвращает мою руку на место и расплетает наши пальцы. Шум медленно отступает, и я наконец могу дышать полной грудью, словно только что поднялась с большой глубины. Я невольно останавливаю взгляд на загадочном кожаном шнурке вокруг его шеи. Талисман спрятан под рубашкой. Я смотрю ниже, на его закатанные рукава и руку, только что державшую мою. Даже в сумерках я вижу на его коже шрам.

– Кажется, не у меня одной случаются драки. – Я провожу пальцем по воздуху возле его руки, не решаясь прикоснуться. – Откуда это у тебя?

– Неудачно изобразил из себя супершпиона.

По тыльной стороне его ладони змеится линия с рваными краями.

– А эта?

– Повздорил со львом.

Наблюдать, как он врет, – занятие поистине захватывающее.

– А вот эта?

– Голыми руками ловил пираний.

Какой бы абсурдной ни была эта ложь, он выдавал ее легко и непринужденно, будто говорил о чем-то привычном и будничном, рассказывал о походе в магазин за хлебом.

На его предплечье я вижу еще один шрам.

– А вот этот?

– Драка на ножах в парижских трущобах.

Я ищу отметины на его коже, словно читаю тайные знаки. Наши тела притягиваются все ближе, но не соприкасаются.

– Вылетел в окно.

– Острая сосулька.

– Укус волка.

Я тянусь вверх, мои пальцы замирают над глубокой ссадиной у него на лбу.

– А эта?

– История.

Все вокруг замирает.

Выражение его лица меняется – ему будто только что дали под дых. Между нами повисает вязкая неуютная тишина.

И вдруг он откалывает нечто невообразимое. Улыбается во весь рот.

– Будь ты немного поумнее, – начинает он, – спросила бы, что это такое – История.

Я продолжаю стоять, пораженная, а он проводит пальцем по трем насечкам на моем кольце и разворачивает одно из своих, показывая такой же рисунок. Метка Архива. Я ничего не говорю – ведь я не принимала близко к сердцу его байки, и теперь уже поздно чему-либо удивляться, – он сокращает оставшееся расстояние между нами, и я почти могу слышать гитарные басы энергии – они исходят от его кожи. Уэсли аккуратно подцепляет пальцем шнурок на моей шее и выуживает мой ключ из-под одежды. Ключ слабо посверкивает в темноте. Потом он показывает мне такой же, у него на шее.

– Вот, – довольно заключает он. – Теперь мы действительно понимаем друг друга.

– Ты все знал! – наконец говорю я.

Он озадаченно морщит лоб.

– Я понял все в тот самый момент, как увидел тебя ночью в холле.

– Но как?

– Ты искала замочную скважину, это было очевидно. Хотя ты пыталась замаскировать свои поиски, я все понял. Патрик предупредил меня, что здесь появится новый Хранитель. И я решил увидеть его своими глазами.

– Забавно, потому что со мной Патрик словом не обмолвился о том, что здесь уже есть старый.

– Коронадо – не моя территория. Он уже давно является ничейной землей. Мне нравилось приезжать к Джилл, и я решил попутно приглядывать за домом, раз уж я здесь. Это ведь очень старое здание, сама понимаешь. – Он легонько постукивает ногтем по ключу. – У меня даже особый доступ есть. Все твои двери становятся и моими тоже.

– Значит, это ты очистил мой архивный лист, – подытоживаю я. Теперь все сложилось воедино. – На моем листе появлялись имена, которые сами собой исчезали.

– Извини. – Он растерянно потирает шею. – Я об этом как-то не подумал. Я уже так привык к тому, что командую здесь, в Коронадо. Я не хотел навредить.

Мы снова молчим.

– Ну что ж, – говорит он.

– Ну что ж, – эхом повторяю я.

Уэсли невольно улыбается.

– Что? – не выдерживаю я.

– Ладно тебе, Мак… – Он сдувает со лба непослушную прядь.

– Ладно что? – спрашиваю я, смерив его взглядом.

– Разве это не классно? – Он сдается и поправляет челку рукой. – Встретить еще одного Хранителя?

– Я не знала других, кроме своего дедушки.

Звучит наивно, но я даже не задумывалась о том, чтобы познакомиться с другими. Я знала, что они существуют, но где-то вне моего поля зрения, вне привычного мира. Все эти разветвления Архива, обширные территории – они будто намеренно отделяли тебя от остальных, заставляли чувствовать себя уникальным. Единственным ребенком. Или отшельником.

– И я тоже, – соглашается Уэс. – Какой необыкновенный опыт!

Он поворачивается ко мне всем телом.

– Меня зовут Уэсли Айерс, и я – Хранитель. – Он белозубо улыбается. – Как же приятно говорить это вслух. Попробуй.

Я поднимаю на него глаза. Фраза словно застревает у меня в горле: я четыре года провела, похоронив свой секрет глубоко в душе. Четыре года лжи, молчания и мучений – все ради того, чтобы скрыть от окружающих, кто я такая.

– Меня зовут Маккензи Бишоп. – Четыре года, как не стало деда, и ни малейшего соблазна открыться. Ни маме с папой, ни Бену, ни даже Линдс. – И я – Хранитель.

Небо не обрушивается на землю. Никто не умирает. Двери не раскрываются сами собой. Из ниоткуда не возникают члены Отряда и не уводят меня с собой. И только Уэсли Айерс так светится от радости, что с лихвой хватило бы для нас обоих.

– Я патрулирую Коридоры, – говорит он.

– Я охочусь за Историями, – продолжаю я.

– И возвращаю их в Архив.

Наша перекличка превращается в игру, полную шепота и переглядываний.

– Я скрываю, кто я на самом деле.

– Я борюсь с мертвыми.

– И вру живым.

– И я одинока.

И тут я понимаю, почему Уэсли улыбается, хотя улыбка так не идет к его подведенным глазам, иссиня-черным волосам, жесткому подбородку и испещренной шрамами коже.

Я больше не одинока. Эти слова крутятся в моей голове, вокруг него, наших колец и ключей. И я тоже начинаю улыбаться.

– Спасибо тебе.

– Не за что, – говорит он и смотрит наверх, в небо. – Уже поздно. Мне пора.

На короткий глупый момент я вдруг пугаюсь, что он уйдет и больше не вернется, а мне придется остаться с этим неохватным одиночеством. Я подавляю чувство паники и делаю над собой усилие, чтобы не последовать за Уэсли к дверям студии.

Вместо этого я продолжаю стоять на месте и наблюдаю, как он прячет ключ под рубашкой, разворачивает кольцо рисунком внутрь. Он выглядит так же, как обычно, и я задумываюсь – неужели и я сама ничуть не изменилась после того, как для меня открылась какая-то новая дверь и так и осталась приотворенной.

– Уэсли, – зову я, и в тот момент, когда он оглядывается, вдруг злюсь сама на себя. – Спокойной ночи, – робко и неуклюже говорю я.

Он улыбается и одним движением сокращает расстояние между нами. Его пальцы легонько поглаживают ключ на моей шее, прежде чем спрятать его мне под воротник. Металл приятно холодит кожу.

– Спокойной ночи, Хранительница, – говорит он и уходит.

Глава десятая

После того как Уэс ушел, я на мгновение задерживаюсь в саду. Смакуя во рту послевкусие наших признаний, я испытываю сладкое чувство свободы и бунта. Чтобы в полной мере насладиться вечерним покоем, я позволяю колючему холодку проникнуть под свою кожу и полностью сосредотачиваюсь на ощущениях.

Дед как-то вывел меня в сад и рассказал, что защитные стены – способные заблокировать шум, исходящий от других людей, – должны казаться именно такими. Броня из непроницаемой тишины. Он говорил, что эти стены намного лучше кольца – они всегда со мной, в моей голове, и могут защитить от всего. Мне только оставалось научиться их возводить.

Но я так и не смогла. Иногда я думаю, что если бы могла вспомнить, каково это – прикасаться к человеку и не ощущать ничего, кроме теплоты кожи…

Но у меня ничего не выходит, а когда я пытаюсь заблокировать шум, становится еще хуже – меня будто бросают на дно океана в хрупком стеклянном аквариуме, а давление и звук пробивают в нем трещины. Дед испробовал все, чтобы меня научить. Поэтому мне остается лишь вспоминать о том, как легко он мог приобнять за плечи собеседника – даже не моргнув, просто и естественно.

Я готова все отдать, лишь бы снова стать нормальной.

Эта мыслишка незаметно прокрадывается в мою голову, но я тут же отгоняю ее прочь. Нет, ни за что. Ничего я не отдам. Я не пожертвую связью, что была у нас с дедом. И тем временем, что провела у ящика Бена. И Роландом, и Архивом, и этим неземным светом и потрясающим ощущением покоя, равного которому мне не доводилось испытать. Это все, что у меня осталось. Это все, что позволяет мне быть самой собой.

Я иду к дверям студии, размышляя об убитой девушке и юноше с окровавленными руками. У меня ведь есть работа. SERVAMUS MEMORIAM. Увидев тучную фигуру за столом в углу, я замираю на пороге.

– Мисс Анджели.

Ее брови взмывают вверх, к пышному пучку прически – я сильно подозреваю, что это шиньон. Секундное удивление, и я понимаю, что меня узнали. Если даже ей и неприятно меня видеть после того, что произошло сегодня утром, она этого не показывает, и я даже какое-то мгновение сомневаюсь, верно ли истолковала ее спешку. Может, она действительно опаздывала на важную встречу.

– Маккензи Бишоп, та, что разносит сласти, – говорит она. Ее голос звучит тихо и почти приветливо. На столе перед ней раскрыто несколько толстых книг с затертыми страницами. Между двумя томами примостилась чашка чая.

– Что вы читаете?

– В основном истории.

Я понимаю, что она имеют в виду те, что по классификации деда начинаются с маленькой «и», и тем не менее слегка вздрагиваю.

– Откуда все это взялось? – Я обвожу рукой тома, занимающие полки.

– Книги? Накопились со временем. Кто-то из жильцов забирал одну, но на ее место приносил две или больше, и студия разрасталась естественным образом. Я уверена, когда Коронадо открывался, полки были укомплектованы классиками в кожаных переплетах, атласами и энциклопедиями. Но теперь это причудливый винегрет из старого, нового и подчас совершенного неожиданного. Прошлым вечером я нашла любовный роман, затесавшийся между адресными книгами. Только представьте себе.

У меня екает сердце:

– Адресными книгами?

Что-то пробегает по ее лицу, и она показывает пальцем с массивным кольцом в сторону полок. Я оглядываю ряды книг и вижу с дюжину более крупных, чем остальные, на которых вместо заголовков значатся даты.

– В них записаны жильцы? – как можно более непринужденно интересуюсь я, разглядывая даты. Самые ранние относятся к прошлому веку, и более старая половина книг – красная, а другая – синяя.

– Поначалу их использовали, когда Коронадо еще был отелем, – объясняет мисс Анджели. – Можно назвать их гостевыми. Те, красные – со времен отеля. Синими они стали после перепланировки.

Я обхожу стол и встаю перед полкой с адресными книгами. Затем снимаю одну и просматриваю. Каждая заключает в себе записи пяти лет, и каждому году отведен отдельный линованный блок с разделителем. Я открываю последний – этот год – и пролистываю его в поисках записей о третьем этаже. В колонке 3F кто-то простым карандашом перечеркнул слово «свободно» и аккуратным почерком написал «Мистер и миссис Бишоп». Пролистнув назад, я выяснила, что до этого квартира 3F два года пустовала, а еще раньше сдавалась некоему Биллу Лайтону. Я закрываю книгу, водворяю ее на полку и тянусь за следующей.

– Что-то ищете? – спрашивает мисс Анджели. В ее голосе чувствуется легкое напряжение.

– Просто любопытствую, – говорю я, просматривая записи о своей квартире. Все еще мистер Лайтон. Потом появляется мисс Джейн Олингер. Я задумываюсь – судя по картинке, которую показали стены, это произошло больше десятилетия назад. К тому же девушка была слишком молода, чтобы жить в одиночестве. Я возвращаю и эту книгу, беру следующую.

Снова мисс Олингер.

А перед ней мистер и миссис Альберт Локк. Недостаточно давно.

А перед ними – свободно.

Вот так обычные люди знакомятся с прошлым.

Затем появляется мистер Кеннет Шоу.

А потом я нахожу то, что искала. Черную стену, мертвое пространство между воспоминаниями и убийством. Я веду пальцем по колонке.

Свободно.

Свободно.

Свободно.

Это не просто колонка. Это уже целая книга гласит «Свободно». Я продолжаю пролистывать книги под напряженным взглядом мисс Анджели. Осталась последняя синяя книжка с подписью «1950–1954».

В 1954 году здесь по-прежнему никто не живет, но, открыв разделитель 1953 года, я замираю.

Колонки 3F нет вообще. Нет всего третьего этажа. Нет и года.

На их месте нетронутые листы. Я пролистываю 1951-й и 1952-й. То же самое. Никаких записей про убитую девушку. Вообще ни о ком. Все эти годы пропали. Первый год, 1950-й, отмечен, но в графе 3F не написано имени. Что сказала Линдси? Никаких записей и сведений. Подозрительное молчание.

Я роняю книгу на стол, чуть не расплескав чай мисс Анджели.

– Вы что-то побледнели. С вами все в порядке?

– Тут не хватает некоторых частей.

Она хмурится:

– Книги очень старые. Возможно, что-то вывалилось и потерялось.

– Нет, – отрезаю я. – Это сделано намеренно.

Квартира 3F пустовала почти два десятилетия после загадочно исчезнувшего промежутка времени. Убийство совершили в эти годы.

– Наверняка, – говорит она больше себе, чем мне, – эти части где-то хранятся.

– Да, я… – И тут меня осеняет: – Вы правы. Вы совершенно правы.

Кто бы это ни сделал, он считался лишь с уликами, хранящимися во внешнем мире, но в Архиве все так просто не уничтожить. Я буквально вылетаю из кресла.

– Спасибо вам огромное за помощь! – выпаливаю я, подхватываю книжку, ставлю ее на полку и спешу дальше.

Мисс Анджели удивленно поднимает брови:

– Но я ничего такого…

– Наоборот. Вы просто волшебница. Спасибо. Спокойной ночи!

Я бегу наружу, в вестибюль Коронадо, и, еще не добежав до двери, снимаю кольцо и вытягиваю ключ из-под воротника.

– Что привело вас в Архив, мисс Бишоп?

За столом Лиза.

Она поднимает на меня глаза, и ручка зависает над фолиантами, громоздящимися у таблички «Соблюдайте тишину», – наверняка это ее придумка.

Ее волосы, как всегда, собраны в пышный пучок, а из-за темно-зеленой роговой оправы за мной следит цепкий, но добрый взгляд. Лиза – Библиотекарь, как Патрик или Роланд, но в отличие от них внешне она гораздо лучше соответствует подобной должности. Если не обращать внимания на то, что один глаз у нее стеклянный – память с тех времен, когда она была членом Отряда.

Я смущенно мусолю в руках ключ.

– Не могла уснуть, – вру я. На самом деле еще не так поздно. Это мой привычный ответ, наподобие того, как в обычном мире люди обмениваются вопросами «как дела» и ответами «нормально» и «хорошо». – Прикольно выглядит, – киваю я на ее ногти. Сегодня у нее золотистый маникюр.

– Думаете? – Она с удовольствием смотрит на них. – Я нашла лак в каком-то старом шкафу. Роланд сказал, сейчас это последний писк.

Я ничуть не удивлена – в дополнение к чтению бульварных журналов, у Роланда есть еще одна слабость – разглядывать новоприбывшие Истории.

– Точно, он в этом разбирается.

Она перестает улыбаться:

– Мисс Бишоп, чем я могу помочь?

Ее загадочные цепкие глаза следят за мной.

Я на мгновение теряюсь. Я бы могла рассказать ей о том, что ищу, но скорее всего мной уже израсходован весь месячный норматив Лизиного терпения – слишком часто я ходила к Бену. И никаких подношений и сувениров из внешнего мира, способных заинтересовать ее, у меня нет. С Лизой мне спокойно и уютно, но если я попрошу ее и она откажет, мне уже не пройти мимо стола.

– А Роланд здесь? – непринужденно спрашиваю я. Ее взгляд на мгновение вспыхивает, но затем она снова утыкается в свои фолианты.

– Девятое крыло, третий зал, пятая комната. Последний раз видела его там.

Я улыбаюсь и шагаю к дверям.

– Повторите, – приказывает Лиза.

Я закатываю глаза, но бубню, как попугай:

– Девять, три, пять.

– Не заблудитесь, – предупреждает она.

Я прохожу в Атриум и замедляю шаги. Стекло в потолке потемнело, будто на небо над ним опустилась ночь. Несмотря на это в Архиве светло, хотя не видно ни одной лампы или люстры. Когда шагаешь по залам, словно погружаешься в бассейн с водой. Восхитительной, свежей, кристально чистой водой. Она придерживает тебя и омывает волнами. Это потрясающее ощущение. Дерево, камень, витражи и тишина. Я усилием воли заставляю себя опустить голову и уткнуться взглядом в пол. Повторяя как заклинание: девять-три-пять, – я выхожу из Атриума. Здесь легко впасть в блаженное оцепенение.

Сверху Архив, наверное, походит на лоскутное одеяло – с годами к нему добавляются все новые и новые отсеки. В одной части холла, который я прохожу, отделка из более светлой древесины, а таблички на ящиках поистерлись. Я подхожу к пятой комнате, и здесь уже все по-другому – мраморная отделка и низкие потолки. Здесь много разных мест, и неизменно только одно – всепоглощающая тишина.

Роланд стоит у открытого ящика спиной ко мне. Его ладонь лежит на плече какого-то человека.

Стоит мне переступить порог, и одним тихим, почти неразличимым движением он закрывает ящик и поворачивается ко мне. Я замечаю, что его глаза полны невыразимой грусти, но пролетает мгновение – и он снова становится самим собой.

– Мисс Бишоп.

– Добрый вечер, Роланд.

В центре комнаты стоят стол и пара стульев, но он даже не приглашает меня сесть, настолько погружен в свои мысли.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– В полном, – машинально отвечает он. – Что привело тебя сюда?

– Одна просьба.

Он сердито хмурит брови, и я тут же спохватываюсь:

– Не Бен. Честное слово.

Роланд оглядывается и выводит меня в другую комнату, где нет полок и ящиков.

– Излагай, – медленно говорит он.

– В моей комнате произошло нечто ужасное. Убийство.

Он изгибает бровь:

– Откуда ты узнала?

– Потому что я прочла.

– Мисс Бишоп, нельзя без особых на то оснований читать предметы. Мы обладаем этим даром не для того, чтобы…

– Знаю-знаю. Опасное любопытство. Не прикидывайся, что ты ему совершенно не подвержен.

Его губы изгибаются в легкой улыбке.

– Разве не существует какого-нибудь способа сделать… – Я показываю на полки неподалеку. Ряды тел, ряды жизней.

– Сделать что?

– Расследование? Найти жителей Коронадо. Ее, скорее всего, убили в марте. Где-то между 1951 и 1953 годами. Если мы найдем эту девушку в Архиве, мы можем прочесть ее и выяснить, кем была она и кем был тот, кто…

– Но зачем? В угоду твоему любопытству? Не для этого хранятся все эти данные…

– А для чего?! – взвиваюсь я. – Мы должны оберегать прошлое. А теперь кто-то пытается уничтожить его. В хрониках Коронадо отсутствуют целые годы. Причем именно те, когда убили эту девушку. А парень, убивший ее, – скрылся. Он убежал. Мне нужно выяснить, что именно произошло. Мне нужно знать, ответил ли он по заслугам, и я не могу…

– Так вот в чем дело! – едва слышно произносит Роланд.

– Ты сейчас о чем?

– Дело не в том, чтобы раскрыть убийство. Это все из-за Бена.

Мне будто отвесили унизительную пощечину.

– Вовсе нет. Я…

– Не стоит меня недооценивать, мисс Бишоп. Послушай, ты замечательный Хранитель, но я понимаю, почему ты так не любишь оставлять имена в своем Архивном листе. Дело не в простом любопытстве, это связано с желанием закрыть старые счеты.

– Ну и пусть. Это не отменяет того, что в моей комнате произошло нечто ужасное и кто-то пытается это прикрыть.

– Людям свойственно совершать плохие дела, – тихо говорит Роланд.

– Пожалуйста. – Меня одолевает отчаяние. Я нервно сглатываю. – Дед всегда говорил, что Хранителям требуется всего три вещи: умение, везение и интуиция. У меня все они есть. И я буквально нутром ощущаю: что-то здесь не так.