Текст книги "Месть"

Пятнадцать лет прошло, и хотя лицо и тело оставались неизменными, Эли все же состарился. Его разум обострился, ожесточился. Он растерял некоторые из своих юношеских идеалов. О себе. О Боге. Но эти перемены не отражались в стекле.

Эли встал с кровати, потянулся и босиком прошлепал по камере, которая на протяжении почти пяти лет обозначала границы его мира. Он подошел к раковине и брызнул холодной водой на лицо, затем повернулся к уставленному папками низкому шкафу у стены. Все они были бежевыми, обычными, за исключением одной, в самом конце, – толстого черного файла с именем, напечатанным на лицевой стороне. Его именем. Эли никогда ее не вынимал – зачем, он помнил содержимое. Вместо этого он провел пальцами вдоль полки и наконец остановился на одной папке, куда более толстой, чем остальные, без опознавательных знаков, за исключением простой черной буквы X.

Одно из его немногих открытых дел. Своего рода любимый проект.

Охотник.

Эли сел за стол в центре своей камеры и открыл папку, пролистал страницы досье, просматривая сообщения об убийствах вплоть до самого последнего.

ЭО звали Джек Линден. Механик жил в трехстах милях к западу от Мерита. Он ускользнул от внимания ЭОН, но, видимо, попался Охотнику. На фотографии с места преступления ЭО лежал на спине среди моря инструментов. Его застрелили в упор. Эли рассеянно провел пальцем по входному отверстию.

Неподалеку прозвучал сигнал, и через несколько секунд дальняя стенка камеры Эли стала прозрачной, превратившись из твердой и белой в стекловолокно. По ту сторону стоял коренастый мужчина с тронутыми сединой волосами. В руках он держал новую папку и, как всегда, кружку кофе. Время не тронуло Эли, но каждый год оставил след на лице Стелла.

Директор кивнул на бежевую папку в руках Эли:

– Есть новые версии?

Эли закрыл файл.

– Нет, – сказал он, откладывая папку в сторону и поднимаясь со стула. – Чем могу помочь, директор?

– Это новое дело, – сказал Стелл, протягивая ему файл и кружку. – Я хочу услышать твои соображения.

Эли подошел к барьеру и забрал оба предмета.

– Марсела Риггинс, – прочитал он вслух, вернулся на свое место и сделал долгий глоток.

Эли не нуждался в кофе, так же как не нуждался в пище или сне, но некоторые привычки были психологическими. Дымящаяся кружка вносила что-то новое в статичный мир. Уступка, зацепка, которая позволяла ему притворяться, хотя бы на мгновение, что он все еще человек.

Эли отставил кофе в сторону и начал просматривать папку. Сведений мало – как всегда, – но больше ему не дадут. Стопка бумаги и наблюдательность Стелла. Эли пролистал страницу за страницей, просматривая доказательства, отчеты, и наконец остановился на фотографии человеческих останков, бриллианта, сверкающего в пепле. Он отложил файл в сторону и встретил выжидающий взгляд Стелла.

– Хорошо, – сказал Эли. – Начнем?

IX

Пять лет назад

Неизвестная локация

После того как Эли убил Виктора, дальнейшее происходило словно во сне.

Сначала разразился хаос. Красные и синие огни, сирены, офицеры, бегущие в «Фалкон-прайс», и ужасное осознание того, что они не на его стороне.

Затем наручники, настолько тесные, что врезались в запястья Эли, и черный капюшон, скрывающий из вида труп Виктора и залитый кровью бетон, приглушающий голоса, приказы и хлопанье двери, когда не слышно ничего, кроме собственного дыхания, стука сердца и отчаянных слов.

Сожгите тело. Сожгите тело. Сожгите тело.

Затем камера – больше похожая на бетонную коробку, чем на комнату, – и Эли снова и снова молотил кулаками по двери, пока пальцы не сломались и не зажили, не сломались и не зажили – а на стали ни царапины, лишь следы крови.

А потом в конце концов лаборатория.

Холодный стол, тугие ремни, что врезаются в кожу, белые стерильные стены, слишком яркий свет и химический запах дезинфицирующего средства.

А в центре всего этого человек в белом, его лицо маячило над Эли.

Темные, глубоко посаженные глаза за черными очками. Руки в перчатках.

– Меня зовут доктор Хэверти, – представился мужчина.

Продолжая говорить, он взял скальпель.

– Добро пожаловать в мою лабораторию.

Наклонился ближе:

– Скоро мы поймем друг друга.

А потом он начал резать. Препарирование – это действие, когда субъект уже мертв. Вивисекция – если он еще жив. Но если он не может умереть?

Как назвать этот процесс?

В той комнате вера Эли пошатнулась.

Там он нашел Ад.

А единственным признаком воли Бога было то, что, невзирая на любые манипуляции Хэверти, Эли продолжал жить.

Хотел он этого или нет.

* * *

В лаборатории Хэверти время размылось.

Эли думал, что знает боль, но та была для него чем-то ярким и мимолетным, мгновенным дискомфортом. В руках доктора все обрело иной смысл.

– Ваша регенерация действительно уникальна, – сказал Хэверти, держа скальпель в окровавленных перчатках. – Давайте выясним, как далеко она простирается?

«Ты не благословенен, – сказал Виктор. – Ты научный эксперимент».

Эти слова снова и снова возвращались к Эли.

И Виктор тоже.

Эли видел его в лаборатории, смотрел, кружил у стола за спиной Хэверти, наблюдал за доктором.

– Может быть, ты в аду.

«Ты не веришь в ад», – подумал Эли.

Уголок рта Виктора дернулся:

– Но ты веришь.

Каждую ночь Эли падал на койку, дрожа после ужасных часов, проведенных на столе.

И каждое утро все начиналось заново.

У таланта Эли был один изъян – и через десять лет после того, как Виктор впервые его обнаружил, то же выяснил и Хэверти. Тело Эли при всей своей регенерации не могло исторгать посторонние предметы; если они были достаточно малы, оно исцелялось вокруг них. Если они были достаточно большими – нож, пила, зажим, – тело не заживало вообще.

В первый раз, когда доктор Хэверти вырезал Эли сердце, тот подумал, что наконец сможет умереть. Доктор взял орган, взмахнул скальпелем, и на долю секунды пульс Эли оборвался, оборудование запищало. Но к тому времени, как Хэверти положил сердце в стерильный поднос, в открытой груди Эли уже билось новое.

Доктор выдохнул одно-единственное слово:

– Экстраординарно.

* * *

Но самое худшее было то, что доктор Хэверти любил поговорить.

Он непринужденно болтал, пока пилил и резал, сверлил и ломал. В частности, он был очарован шрамами Эли, что исчерчивали его спину. Единственными знаками, которые никогда не исчезнут.

– Расскажи мне о них, – попросил он, вонзая иглу в позвоночник Эли.

– Их тридцать два, – сообщил он, сверля кости Эли.

– Я сосчитал, – похвалился он, взломав грудь Эли.

– Ты можешь поговорить со мной, Эли. Я счастлив выслушать.

Но Эли не мог говорить, даже если бы хотел.

Все силы уходили на то, чтобы не кричать.

X

Двадцать пять лет назад

Первый дом

Однажды, когда отметины на спине были еще свежи, Эли сказал себе, что у него растут крылья.

В конце концов, мать считала Эли ангелом, даже если отец видел в нем дьявола. Эли никогда не делал ничего, что могло заставить пастора так думать, но отец утверждал, мол, видит тень в глазах мальчика. И всякий раз, замечая это, брал Эли за руку и отводил в часовню, что стояла рядом с их дощатым домом.

Эли когда-то любил маленькую часовню – у нее было такое красивое окно, с красно-синими и зелеными витражами. Оно выходило на восток, так что в него падал утренний свет. Пол был из камня и даже летом обжигал холодом босые ноги Эли, а в центре стоял металлический крест, уходя прямо в фундамент. Эли еще думал, как ужасно крест раскалывает пол, будто его сбросили сюда с высоты.

В первый раз, когда отец увидел тень, он положил одну руку Эли на плечо, а в другую взял кожаный ремень. Мать Эли смотрела им вслед, крутя полотенце в руках.

– Джон, – окликнула она, всего раз, но отец Эли не оглянулся, не остановился, пока они не пересекли узкую лужайку и за ними не закрылась дверь часовни.

Пастор Кардейл велел Эли пойти к кресту и взяться за перекладину. Сначала Эли отказался, стал рыдать, умолять, извиняться за все, что сделал. Но это не помогло. Отец привязал Эли руки и избил его за неповиновение.

Эли было девять лет.

Позже ночью мать обработала шрамы на спине и сказала ему, что он должен быть сильным. Это Бог испытывает их, и отца Эли тоже. Ее рукава слегка задрались, когда она укрывала прохладными полосками ткани раненые плечи сына, и Эли увидел края старых шрамов. А мать уверяла, что все будет в порядке, что станет лучше.

Ненадолго стало.

Эли делал все возможное, чтобы быть хорошим, достойным. Чтобы избежать гнева отца.

Но затишье не может быть бесконечным. Пастор снова увидел дьявола в своем сыне и повел Эли обратно в часовню. Иногда между избиениями проходило несколько месяцев. Иногда несколько дней. Иногда Эли думал, что он это заслужил. Что ему это даже нужно. Он подходил к кресту, цеплялся пальцами за холодный металл и молился – не Богу, а своему отцу. Молился, чтобы пастор перестал видеть то, что видит, чтобы не вырезал новые перья в изорванных крыльях на спине сына.

Эли научился не кричать, но в глазах по-прежнему все расплывалось от слез. Цвета в витраже смешивались и оставался лишь свет. Эли цеплялся за него так же, как за стальной крест.

Он не знал, как сломался, но хотел исцелиться.

Он хотел, чтобы его спасли.

XI

Четыре года назад

ЭОН, Лабораторное крыло

Стелл постучал пальцами по стойке.

– Я пришел поговорить с одним из ваших субъектов, – сказал он. – С Эли Кардейлом.

– Извините, сэр, он на тестировании.

Стелл нахмурился:

– Опять?

Он уже трижды приходил к Эли, и трижды его заворачивали.

Первый раз предлог показался правдоподобным. Во второй – раздражающим. Теперь Стеллу явно лгали. До сего момента он не пользовался своим положением, не хотел ни головной боли, ни репутации скандалиста. ЭОН оставался новой структурой, его структурой – настолько новой, что здание даже не было закончено, – но это также была его ответственность. Стелл понял: что-то не так. Беспокойство защемило, как язва.

– Это тот же ответ, который мне дали в прошлый раз.

Женщина – Стелл не знал, кто она, врач, ученый или секретарь, – поджала губы.

– Это исследовательская лаборатория, сэр. Тестирование здесь частое явление.

– Тогда вы не будете против прервать текущую сессию.

Женщина нахмурилась еще сильнее:

– С таким пациентом, как мистер Эвер…

– Кардейл, – поправил Стелл. Он всегда считал это прозвище вызывающим и высокомерным (хотя и отчасти пророческим). – Его настоящее имя Элиот «Эли» Кардейл.

– С таким пациентом, как мистер Кардейл, – исправилась она, – тестирование требует огромной подготовки. Досрочное завершение опыта будет пустой тратой ресурсов.

– А это, – перебил Стелл, – пустая трата моего времени. – Он ущипнул себя за переносицу. – Я буду наблюдать за тестом, пока тот не закончится.

Тень легла на лицо женщины.

– Возможно, вы предпочли бы подождать здесь…

Беспокойство Стелла превратилось в страх.

– Отведите меня к нему. Сейчас же.

XII

Двадцать три года назад

Первый дом

Эли сидел на ступеньках крыльца и смотрел на небо.

Это была прекрасная ночь, вспышки красных и синих огней окрасили дом, газон, часовню. «Скорая помощь» и фургон коронера припарковались на траве. Первая приехала зря, другой ждал.

Эли прижимал к груди старую Библию, пока полицейские и медики кружили вокруг него, словно на орбите, близко, но не касаясь друг друга.

– Парень в шоке, – сказал офицер.

Эли так не считал. Он не чувствовал потрясения. Не чувствовал ничего, кроме спокойствия. Может быть, это и был шок. Эли все ждал, когда оно исчезнет, чтобы ровный гул в голове сменился ужасом, печалью. Но ничего не происходило.

– Да кто станет его винить? Месяц назад мать потерял. Теперь вот это.

Потерял. Странное слово. Потеря предполагает что-то временное, то, что можно восстановить. Он не потерял свою мать. В конце концов, именно он ее нашел. В ванне. Она плавала в белом платье с розовыми пятнами, ладонями вверх, будто в молитве, руки вскрыты от локтя до запястья. Нет, он не потерял ее.

Она ушла от него.

Бросила Эли одного, взаперти с пастором Джоном Кардейлом.

Женщина-медик положила руку на плечо Эли, и он вздрогнул, наполовину от удивления, наполовину от того, что последние рубцы еще не зажили. Она что-то сказала. Он не слушал. Несколько мгновений спустя они выкатили тело. Медик пыталась закрыть Эли, но он и так ничего не увидел, только черный пакет с телом. Смерть была чистой. Ухоженной. Стерильной.

Эли закрыл глаза и вспомнил отца, лежащего у подножия лестницы. Красная лужица расползалась вокруг головы пастора как ореол, только в темном подвале кровь выглядела черной. Его глаза были влажными, рот открывался и закрывался.

Зачем отец туда пошел?

Уже не узнать. Эли открыл глаза и начал рассеянно листать страницы книги.

– Сколько тебе лет? – спросил медик.

Эли сглотнул.

– Двенадцать.

– Ты знаешь своих ближайших родственников?

Он покачал головой. Где-то была тетя. Возможно, двоюродный брат. Но Эли никогда их не встречал. Его мир был здесь. Церковь отца. Их паства. Наверное, была какая-то система, чтобы сообщать о праздниках, рождении или смерти.

Женщина отошла от него поговорить с двумя офицерами. Ее голос был низким, но Эли уловил некоторые слова:

– У мальчика ничего не осталось.

Но опять же она ошиблась.

У Эли не было ни матери, ни отца, ни дома, но у него осталась вера.

Не из-за шрамов на спине или из-за менее «ощутимых» проповедей пастора Кардейла. Нет, Эли уверовал потому, что почувствовал, когда столкнул отца с лестницы в подвал. Когда голова пастора ударилась об пол. Когда он наконец перестал двигаться.

В этот момент Эли ощутил покой. Словно кусочек мира стал правильным.

Что-то – кто-то – направлял руку Эли. Придал ему смелости положить ладонь на спину отца и толкнуть.

Пастор прокатился по ступеням как мяч и наконец приземлился бесформенной кучей.

Эли медленно спустился, достал телефон из кармана. Но он не набрал номер, не нажал кнопку вызова.

Вместо этого Эли сел на нижнюю ступеньку, подальше от крови, взял телефон в руки и стал ждать.

Ждать, пока грудь отца не остановится, пока лужа крови не перестанет растекаться, пока глаза пастора не станут пустыми, безжизненными.

Тогда Эли вспомнил одну из проповедей своего отца.

«Те, кто не верит в существование души, никогда не видели, как она отлетает».

Он был прав, подумал Эли, наконец набирая 911.

Действительно была разница.

– Не беспокойся, – сказала медик, возвращаясь к крыльцу. – Мы найдем, куда тебе пойти. – Она опустилась перед ним на колени в попытке оказаться с ним на равных. – Знаю, это страшно. Но я скажу тебе кое-что, что помогает мне, когда мне плохо. Каждый конец – это начало чего-то нового. – Она выпрямилась. – Ну же, идем.

Эли поднялся на ноги и последовал за ней по ступенькам.

Он все еще ждал, пока чувство спокойствия исчезнет, но оно не пропало.

Ни тогда, когда его уводили из дома. Ни тогда, когда усадили в пустую машину «Скорой помощи». Ни тогда, когда отъехали. Эли один только раз оглянулся на дом, часовню, а затем сел лицом вперед.

Каждый конец – это начало чего-то нового.

XIII

Четыре года назад

ЭОН, Лабораторное крыло

Стелл вошел в лабораторию как раз в тот момент, когда человек в белом халате взламывал грудь Кардейлу. Пациент был привязан к стальному столу, и хирург использовал какую-то пилу и набор зажимов и металлических штифтов. Эли был не просто жив, он находился в сознании.

Маска закрывала нос и рот ЭО, к машине за его головой тянулся шланг, но чем бы он ни питал Эли, похоже, толку не было. Боль проявлялась в каждой мышце, тело выгибалось, кожа вокруг запястий и лодыжек побелела от давления. Ремешок удерживал голову Эли, не давая взглянуть на вскрытие, хотя вряд ли ему нужно было смотреть. Хирург расширил рану, и капли пота побежали по лицу Эли.

Стелл не знал, что ожидал найти, но уж явно не это.

Когда хирург закончил вскрывать грудь своего пациента и зажал края, Кардейл застонал, маска приглушила низкий звук. Кровь текла из открытой груди на металлический стол, край которого был слишком мелким, чтобы сдерживать непрерывный поток. Красные ленты протянулись на пол.

Стеллу стало плохо.

– Замечательно, не так ли?

Директор обернулся и увидел среднего роста мужчину, который стягивал измазанные кровью перчатки. Глубоко посаженные глаза доктора сияли за круглыми очками, зрачки расширились от удовольствия.

– Какого хрена, по-вашему, вы творите? – спросил Стелл.

– Изучаю, – ответил доктор.

– Это же пытка!

– Это научный подход.

– Он в сознании.

– По необходимости, – терпеливо пояснил врач. – Регенеративные способности мистера Кардейла сводят на нет любую анестезию.

– Тогда зачем маска?

– А, это одно из моих самых блестящих открытий. Видите ли, совсем его отключить мы не можем, а вот приглушить ощущения – вполне. Маска – часть системы ограничения кислорода. Она снижает пригодный для дыхания воздух до двадцати пяти процентов. Вся регенерация уходит на излечение страдающих без кислорода клеток, а мы получаем немного больше времени для работы с остальным телом.

Стелл уставился на грудь Эли, та изо всех сил пыталась работать. С этого угла Стелл почти мог видеть его сердце.

– Мы никогда не сталкивались с таким ЭО, как мистер Кардейл, – продолжил доктор. – Его способность – если мы найдем способ ее использовать – может произвести революцию в медицине.

– Их способности невозможно использовать, – отрезал Стелл. – Их нельзя передавать.

– И все же, – настаивал доктор. – Если бы мы могли понять…

– Хватит, – прервал Стелл, потрясенный видом изувеченного тела Эли. – Велите им прекратить.

Доктор нахмурился.

– Если они уберут зажимы, он исцелится, и нам придется начинать все сначала. Я действительно вынужден настаивать…

– Как вас зовут?

– Хэверти.

– Что ж, доктор Хэверти. Я директор Стелл. И я официально прекращаю этот эксперимент. Остановите их или вылетите с работы.

Больная улыбка исчезла с лица Хэверти. Он взял микрофон со стены смотровой и включил его.

– Прервать сеанс, – приказал он хирургам в комнате.

Мужчины и женщины замялись.

– Я сказал – заканчивайте, – кратко повторил Хэверти.

Хирурги принялись методично удалять различные иглы и зажимы из открытой грудной клетки Эли. Как только все сняли, напряжение в теле ЭО пошло на спад. Спина опустилась на металлический стол, руки разжались, к конечностям вернулся цвет. Ребра с треском встали на место. Кожа разгладилась и сошлась. Черты лица смягчились. А дыхание, все еще затрудненное (они оставили маску), стало ровным.

Единственным признаком недавнего кошмара было огромное количество крови на столе и полу.

– Довольны? – проворчал доктор Хэверти.

– И близко не доволен, – рявкнул Стелл, выбегая из комнаты наблюдения. – А вы, доктор Хэверти, уволены.

* * *

– Прижми лоб к стене и просунь руки в щель.

Эли попытался сделать, как велено. Он ничего не видел – солдаты надели капюшон ему на голову и вытащили из бетонной камеры. Еще до их появления Эли понял: что-то не так – вернее, так, но, безусловно, иначе. Хэверти был человеком привычки, и хотя у Эли не было идеального чувства времени, их последняя сессия определенно закончилась слишком внезапно.

Он нашел щель в стекловолокне, своего рода узкую прорезь, и положил запястья на край. Рука продернула его руки дальше, но через несколько мгновений оковы сняли.

– Три шага назад.

Эли отступил, ожидая наткнуться на другую стену, но ее не было.

– Сними капюшон.

Эли ошеломила внезапная яркость помещения. В отличие от стерильных ламп операционной свет здесь был четким и чистым, без бликов. Эли стоял лицом к стене из стекловолокна, которую нарушали только круглые отверстия для вентиляции и узкая щель, куда он клал руки. По ту сторону стояли три солдата в защите с ног до головы, их лица скрывали шлемы. Двое сжимали дубинки – шокеры, судя по слабому гулу и слабому голубоватому свечению. Третий вертел наручники.

– Что я здесь делаю? – спросил Эли, но солдаты не ответили. Они просто повернулись и ушли, эхо шагов стихло. Где-то открылась и закрылась дверь, а потом мир за стекловолокном исчез, стена за несколько секунд стала глухой.

Эли огляделся.

Камера была немногим больше крупного куба, но после нескольких месяцев пыток и сна в камере размером с гробницу Эли радовался возможности двигаться. Он обошел камеру по периметру, посчитал шаги, запомнил особенности (скорее их отсутствие).

Четыре камеры под потолком. Ни окон, ни явной двери (он услышал, как стекловолоконный барьер втянулся в пол), только койка, стол с одним стулом, туалет, раковина и душ. Одежда исключительно из серого хлопка лежала на подвесной полке.

Призрак Виктора провел рукой по аккуратной стопке.

– Итак, ангел сменил Ад на Чистилище.

Эли не знал, что это за место, только знал, что его не пристегивают, не режут. Уже лучше. Он снял с себя одежду и вошел в душ, наслаждаясь роскошью свободы включать и выключать воду, смыть запахи спирта, крови и антисептика. Эли почти ожидал увидеть, как вода у ног становится густой от грязи после года пыток. Но Хэверти всегда был дотошным. Они омывали Эли каждое утро и каждую ночь, поэтому единственными следами были шрамы на душе.

Эли опустился на койку, прижался спиной к стене и стал ждать.

XIV

Двадцать три года назад

Второй дом

Оповещение сработало.

Той ночью Эли прибыл в дом Руссо с набитым одеждой рюкзаком и пониманием, что это лишь временная остановка. Место, где можно переждать, пока власти разыскивают родственника, который согласится забрать сироту.

Миссис Руссо встретила его у двери в халате. Было уже поздно, и дети – пятеро, в возрасте от шести до пятнадцати лет, – уже спали. Она взяла рюкзак Эли и повела его внутрь. Дом был теплым и мягким, жилым, поверхности потертыми, края предметов изношенными.

– Бедняжка, – вздохнула миссис Руссо, ведя Эли на кухню. Она махнула ему, чтобы он садился за стол, а сама продолжила бормотать под нос. Ее голос сильно отличался от отчаянного шепота его родной матери. Мой ангел, мой ангел, ты должен быть хорошим, ты должен быть светлым.

Эли опустился на шаткое кухонное кресло и уставился на свои руки, все еще ожидая, когда шок придет или уйдет, в зависимости от того, что происходит. Миссис Руссо поставила перед ним дымящуюся кружку, и он обхватил ее пальцами. Было горячо, больно, но Эли не отстранился. Боль была знакомой, почти желанной.

«Что теперь?» – подумал Эли.

Каждый конец – это начало чего-то нового.

Миссис Руссо села напротив и накрыла его руки своими. Эли вздрогнул от прикосновения, попытался отодвинуться, но ее хватка была крепкой.

– Тебе, должно быть, больно, – сказала она, и… его руки горели от кружки, но Эли знал: она имела в виду более глубокую, более сильную боль, а вот как раз ее он и не ощущал. Во всяком случае, Эли чувствовал себя лучше, чем за все прошлые годы.

– Бог никогда не дает нам больше испытаний, чем мы можем вынести, – продолжала она.

Эли сосредоточился на маленьком золотом крестике у нее на шее.

– Но мы должны найти в боли цель.

Цель в боли.

– Идем, – сказала миссис Руссо, похлопывая его по руке. – Я постелю тебе на диване.

* * *

Эли никогда не высыпался нормально.

Полночи он слушал, как отец ходит прямо за дверью, точно волк в лесу за домом. Хищник, кружащий слишком близко. У Руссо было тихо, спокойно, а Эли лежал без сна, гадая, как восемь тел под одной крышей могут занимать меньше места, чем два.

Тишина долго не продлилась.

В какой-то момент Эли, должно быть, задремал, потому что проснулся от хриплого смеха и утреннего света и наткнулся на пару огромных зеленых глаз, что наблюдали за ним с края дивана. Там сидела самая маленькая дочь Руссо и смотрела на чужака со смесью интереса и подозрительности.

Четыре громких ребенка внезапно ворвались в комнату, устроив настоящий бедлам. Была суббота, и дети уже сходили с ума. Эли большую часть времени пытался держаться подальше, но в таком переполненном доме это было непросто.

– Странный тип, – сказал один из мальчиков, отталкивая его к лестнице.

– Он у нас надолго? – спросил другой.

– Будь добрым христианином, – предупредил сына мистер Руссо.

– У меня от него мурашки по коже, – сказал старший мальчик.

– Что с тобой не так? – требовательно спросила самая юная девчушка.

– Ничего, – ответил Эли, хотя не был уверен, правда ли это.

– Тогда веди себя нормально, – приказала она, как будто это было так просто.

– А нормально – это как? – спросил он, но девчушка раздраженно фыркнула и ушла.

Эли ждал, когда кто-нибудь придет и заберет его, хотя не знал, куда может поехать, но день прошел, наступила темнота, а он все еще сидел у Руссо. В одиночестве удалось провести только первую ночь. Его поселили в комнату к мальчикам, на запасной матрац в углу. Эли лежал там, со смесью раздражения и зависти слушая, как спят другие мальчики. Натянутые нервы не давали отдохнуть среди множества звуков.

В конце концов он встал и спустился вниз, надеясь урвать несколько драгоценных часов тишины на диване.

Мистер и миссис Руссо были на кухне.

– Что-то с этим мальчиком не так.

Эли замер в холле, затаив дыхание.

– Он слишком тихий.

Миссис Руссо вздохнула:

– Он много пережил, Алан. Он оправится.

Эли вернулся в комнату мальчиков и снова забрался в кровать. Там, в темноте, он прокручивал услышанное.

Тихоня. Странный. Мурашки.

Он оправится.

Веди себя нормально.

Эли не знал, что такое нормально, даже понятия не имел. Но он всю жизнь отслеживал настроение отца и читал молчание матери, улавливал, как воздух в доме меняется, точно небо перед бурей. Теперь он наблюдал за поведением сыновей Руссо, отмечая тонкую грань между юмором и агрессией.

Эли подметил уверенность, с которой старший шестнадцатилетний мальчик двигался среди своих младших братьев и сестер. Изучал бесхитростную невинность, которую изображал самый младший, чтобы получить желаемое. Следил, как лица отражают эмоции, такие как раздражение, отвращение и гнев.

Больше всего он изучал радость. То, как загораются глаза, различные оттенки смеха, дюжину вариантов улыбки, сияющей или мягкой в зависимости от природы удовольствия.

Эли никогда не знал, что существует так много видов счастья, не говоря уже о многих способах его выразить.

Но его учебу прервали. Всего через две недели пребывания у Руссо Эли снова выдернули и сдали на хранение уже другой семье в другом доме.

Веди себя нормально, сказала девчушка Руссо.

И Эли попытался снова. Начал с нуля. Имитация получилась неидеальная, но прогресс все равно был. Дети в новом доме все равно его обзывали, но характеристики изменились.

Уже не тихоня, робкий или странный, а непонятный, любопытный, настойчивый.

Вскоре появилась другая семья и еще один шанс.

Еще одна возможность узнать, изменить, скорректировать аспекты поведения.

Эли проверял свою игру на семьях, словно актер на публике, и использовал их отклик, мгновенную, постоянную обратную связь, чтобы отшлифовать свое представление.

Постепенно на смену непонятному, любопытному, настойчивому пришли очаровательный, сосредоточенный, умный.

И снова перемена.

Новая машина увезла Эли прочь, но в этот раз не сбросила его на попечение очередного прихожанина.

Нет, теперь Эли попал к родне.

* * *

Пятый дом

Патрик Кардейл не верил в Бога.

Он был племянником Джона, сыном той покойной тети, с которой Эли никогда не встречался. Патрик работал профессором в местном колледже, его женой была художница по имени Лиза. Они не имели детей. Эли некому было подражать. Ни завесы нормальности, ни шума, за которым можно спрятаться.

Эли сел на диван напротив них. Итак, зрители. Сольное выступление.

– Сколько тебе лет? – спросил Патрик. – Двенадцать?

– Почти тринадцать, – сказал Эли. Прошло более шести месяцев со смерти пастора Кардейла.

– Прости, что мы столько мешкали, – сказал Патрик, зажав руки между коленями.

Лиза положила ладонь ему на плечо.

– Честно говоря, это было непростое решение.

Патрик поерзал.

– Я знал, что тебя воспитывали определенным образом. И понимал, что не смогу дать тебе того же. Мы с Джоном давно не общались.

– Я тоже, – сказал Эли.

Он понял, что им неловко, и улыбнулся. Не слишком широко, просто дать Патрику понять, мол, все в порядке.

– Идем, – сказала Лиза, вставая. – Я покажу тебе твою комнату.

Эли последовал за ней.

– Мы можем найти тебе церковь, – добавила она, ведя его по коридору. – Если это для тебя важно.

Но ему не нужна была церковь. Не потому, что он разочаровался в Боге, просто именно там Эли никогда Его не чувствовал. Нет, Бог стоял с Эли наверху лестницы в подвале. Дал ему каждую из этих семей, чтобы учиться. Привел его сюда, в этот дом, к этой паре.

Комната была удобной и чистой. Двуспальная кровать, шкаф, письменный стол. На стене над столом висела пара фотографий в рамке, анатомические рисунки, на одном рука, на другом человеческое сердце. Эли замер перед ними, изучая линии, пораженный сложностью, элегантностью.

– Ты можешь их снять, если они тебе не нравятся, – сказала Лиза. – Сделай пространство своим. Повесь постеры, или что там еще делают твои ровесники.

Эли посмотрел на нее:

– Сколько мне можно у вас пожить?

Глаза Лизы расширились от удивления. Ее лицо было открытой книгой – так обычно говорили люди. Эли никогда не понимал этого выражения, пока не посмотрел на Лизу.

– Сколько хочешь, – ответила она. – Это теперь твой дом.

Эли не знал, что сказать. Он жил отрезками в несколько дней, недель, но на самом деле не жил. Теперь его будущее простиралось на месяцы, годы.

Эли улыбнулся, и на этот раз почти искренне.

XV

Четыре года назад

ЭОН

Стелл опустился на свой стул и принялся ждать звонка.

Его офис, как и остальная часть ЭОН, представлял собой чистые линии, пространство и минимализм. Три тонких экрана образовывали полукруг над столом, а огромная сетка на стене транслировала видеопотоки из каждого зала, точки доступа, камеры.

Камеры ЭОН были современными кубами из стекловолокна, каждый из которых парил в середине своего собственного бетонного ангара. Большинство экранов на стене все еще были темными, располагались в полузакрытых крыльях или выходили на пустые камеры, но на центральном экране виднелся Эли. Он расхаживал по своей камере, как лев по клетке.

Если подумать, ничего этого не было бы без Элиота Кардейла.

Эли Эвера.

Стелл взял черную визитку и рассеянно покрутил ее между пальцами. Слово «ЭОН» блеснуло на свету.

ЭОН был идеей Стелла, да, но поначалу представлял собой расплывчатое предложение, мотивированное историей с Вейлом и Кардейлом, тем, что директор предотвратил, но также и тем, чего он не смог. Из-за того факта, что десять лет назад Стелл посадил Виктора в тюрьму и позволил Эли бродить на свободе, из-за этого выбора, из-за того, что Стелл не смог выйти за рамки очевидного, распознать обман, умерло тридцать девять человек. Это преследовало его. Изводило.

Должен был быть способ найти ЭО, содержать их. Может быть, однажды, даже использовать. ЭО были опасны, да, некоторые смертельно опасны, но что, если среди потерянных и невменяемых есть те, кого можно исправить, кому дать цель в жизни? Что, если смерть не меняла природу человека, а только усиливала ее?