Текст книги "Серый лютый. Киноповесть"

– Опять говорят. От Вас, как я вижу, ничего не скроешь.

– Профессия обязывает. – Аграфена Петровна снова улыбается. – Так как насчет бокса?

– Графа Монте Кристо из меня не вышло. – На этот раз Сергей решил поддержать её ироничный тон. – Пришлось переквалифицироваться в управдомы.

– Вы хорошо знаете классику.

– Профессия обязывает.

– Так ли?

– Что Вы хотите этим сказать?

– Я хотела сказать, что может быть, наоборот. Управдома из вас не вышло. Пришлось переквалифицироваться в графа Монте Кристо.

Эта фраза заставила Сергея более пристально взглянуть в глаза собеседнице. Вот уже второй раз с острого язычка этой особы срывается то ли намёк,, то ли догадка. Что известно этой странной разноликой дамочке?

— Граф может стать управдомом, а вот управдом графом – вряд ли.

– А боксёр?

— Боксёром становятся, а графом рождаются. Не так ли?!

– Логично.

– Я так и думал. Есть ещё вопросы?

– Почему Вы решили заняться кадетскими корпусами? Это ведь, как теперь любят говорить, непрофильные активы.

– России нужны воины. В каком-то старом фильме, который я смотрел в детстве, прозвучала фраза: «Есть такая профессия – Родину защищать». Вот эту профессию и нужно возрождать.

– О Вас ходят разные слухи.

– Какие могут ходить слухи о неизвестном человеке?

– Потому и «слухи» вместо фактов.

– И какие же слухи?

– Говорят, Вы жесткий человек, даже жестокий.

– Ко всем проявлениям зла – да. Изучая мою книжную полку, Вы обратили внимание на ряд весьма достойных людей, а вот одного, ныне почти забытого, не увидели.

– Это кого же?

Сергей выходит из-за стола, проходит к книжной полке, вытаскивает небольшой томик в серой обложке и передает Столыпиной.

– Варлама Шаламова. Он прошел все круги ада сталинских лагерей. В его колымских рассказах есть одна любопытная мысль, вернее, его кредо. Я его запомнил на всю жизнь: «Принцип моего века, – пишет Варлам Шаламов, – моего личного существования, всей жизни моей, вывод из моего личного опыта, правило, усвоенное этим опытом, может быть выражено в немногих словах. Сначала нужно возвратить пощёчины, и только во вторую очередь – подаяния. Помнить зло раньше добра. Помнить всё хорошее – сто лет, всё плохое – двести. Этим я и отличаюсь от всех русских гуманистов девятнадцатого и двадцатого веков». Я готов подписаться под каждой фразой, под каждым словом его кредо.

Столыпина долго всматривается в портрет Шаламова на титульном листе книги. Откладывает книгу в сторону.

– Вы берёте на себя роль Верховного судьи?

– Ни в коем случае. – Резко возражает Волков. – Есть закон. И действовать надо в рамках закона. Иначе мы такого наколбасим, мало не покажется. Строгое соблюдение закона – основная черта здорового общества.

– А что такое, на Ваш взгляд, здоровое общество? Равноправное?

Сергей морщится, как от зубной боли.

– Природа никого не наделяет равными правами. Люди неравны от рождения. Один талантлив, а другой нет. Нет несправедливости в неравных правах. Несправедливость – в притязании на равные права. Только перед законом должны быть все равны. А в остальном…

– А что в остальном? – Подхватывает Аграфена Петровна.

– Видите ли, в каждом здоровом обществе существует три типа людей. – Сергей придвигает к себе томик Шаламова. – Одних природа одарила сильным духом, других – мускулами, а третьи, не выдающиеся ни тем, ни другим – посредственности. Только у сильных духом доброта – не слабость. Вторые – исполнители сильных духом, их ближайшая среда. И первые, и вторые – это те, о которых когда-то поэт сказал:

Природа – мать! Когда б таких людей

Ты иногда не посылала миру,

Заглохла б нива жизни.

Так вот, я вижу свою задачу в меру моих сил и возможностей находить и поддерживать первых и вторых. Остальным я ничем не могу помочь. Я бессилен против природы.

– Так что получается, посредственные не нужны?

– Почему же? Высокая культура – пирамида. Она может стоять только на широком основании. А это сильная и здоровая посредственность. Ремесло, торговля, земледелие, всё, что содержится в понятии специальной деятельности, согласуется с посредственным, что ни в коем случае, ни хорошо и ни плохо, а объективная реальность. Подобному нет места среди исключений.

– Да-а-а. Оригинальная теория.

– Ну что вы! – Продолжает Сергей, совершенно не обращая внимание на иронический оттенок реплики собеседницы. – Я не оригинален. Представьте, росли по соседству два человека. Один стал первооткрывателем новых миров, раздвигает границы возможного. А второй стал бухгалтером. Это не значит, что второй не нужен. Кому-то ведь надо подсчитывать дебет-кредит.

Аграфена Столыпина снова не может сдержать ироничной улыбки.

– А Вы себя к какому типу людей относите?

– Это я предоставляю Вам решать. – Так же иронически парирует Сергей Волков.

– Спасибо за доверие.

– Не за что. Вы ведь все равно сделаете свои выводы, доверяю я Вам или нет.

– Нет. Я не люблю точек. Предпочитаю многоточие. – Уже без иронии отвечает Столыпина.

– Я рад. Значит Вы – настоящий журналист.

– Благодарю Вас. А к какому типу людей вы относите нового вождя всех «проклятьем заклейменных»?

– Я не интересуюсь политикой. Это не область моих интересов.

– И все таки, вы же наверняка его видели по телевизору.

– Видел как-то мельком.

– И каково ваше мимолетное впечатление?

– По моему, он относится к тем, кто свободно лжет ртом, но рожа, которую он при этом корчит, всё-таки говорит правду. Я бы сказал: «Он гений с интеллектом кретина».

Грушенька заразительно хохочет: – Ну вы даете! Да, вам палец в рот не клади. И последний вопрос. Вы счастливый человек?

– Один счастливый человек, который потом повесился, писал:

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве,

И зверьё, как братьев наших меньших,

Никогда не бил по голове.

– Судя по тому, что Вы это запомнили, Вы с ним согласны.

– Это, как говорят математики, необходимое качество, но недостаточное.

– А что же достаточное?

– Для ответа нужно сначала определить, что такое счастье.

– И что такое счастье?

– У каждого оно свое.

– А у Вас?

– Определить формулу счастья – еще не значит быть счастливым. Помните, у Козьмы Пруткова: «Хочешь быть счастливым, будь им».

– Ладно, оставим этот философский спор о счастье. – Столыпина медленно допивает кофе.

– Еще кофе?

– Нет, не надо. И всё-таки, вы никогда не задавались вопросом: «Для чего Вы живёте? Ну заработаете еще пару сотен миллионов долларов. А дальше что?»

– Ни много, ни мало, философский вопрос о смысле жизни. Вы слишком много от меня требуете. На этом коварном вопросике не один философ, начиная от Сократа, а может еще и раньше, себе зубы сломал. Несколько сотен лет тому назад восточный поэт, философ Омар Хайям так говорил по этому поводу.

Меня философом враги мои зовут.

Да видит Бог, ошибочен их суд.

Ведь мне ничто не ясно.

Неясно даже то, зачем и кто я тут.

С тех пор ничего не изменилось. Может быть Вам удастся ответить на этот вопрос. Тогда благодарное человечество Вам памятник поставит… при жизни… – Сергей смотрит на часы.

– Простите, я, кажется пожираю Ваше время. Для Вас, воспитанного в английском духе, время – деньги.

– Вот в этом-то и разница между пуританской Европой и евроазиатской Россией. Для европейца время – деньги, а для русского – Судьба индейка, а жизнь копейка. До тех пор, пока жизнь будет на Руси копейка, а единица – ноль, ничего хорошего у нас не будет.

– Значит нужно менять поговорки. – Подводит итог Аграфена Петровна.

Сергей неожиданно расхохотался, чем привел в смущение свою собеседницу.

– Я что-то не то сказала.

– Извините, вы мне напомнили одного моего студенческого приятеля. У нас шли полевые занятия по военной кафедре. Преподаватель по тактике ставит перед нами боевую задачу: «Итак, вы танковый взвод в наступлении. Прорвали оборону противника. И вдруг наткнулись на мощный артиллерийский обстрел. Вот снаряд взорвался за вами, вот – впереди, сбил вот этот придорожный столб. Студент Буряк, ваши действия. Быстро! Быстро! Буряк буквально ошалел от этого вала информации и не нашёл ничего лучшего, как громко и бодро скомандовать: «Взвод! Убрать столб!»

– Значит, дело за малым.

– За малым. Но и здесь у нас любят, если делать, то делать по большому.

– Вы хотите сказать, что поговорки – история болезни.

– Таких поговорок на Руси, что собак нерезаных. А что прикажете делать с этой: «Лес рубят – щепки летят». Лес вырубили, щепки сожгли…

Олег встаёт из-за стола, подходит к книжной полке, берёт книгу, раскрывает её, читает.

«…И из дыма вышла саранча на землю… и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. Царём над собою имела она ангела бездны, имя ему по Еврейски Аваддон – Губитель».

– Откуда это?

– Святые книги надо читать, любезная Аграфена Петровна. Откровения святого Иоанна Богослова.

Сергей ставит книгу на место и сам возвращается на свое место.

– И в результате – пустошь осталась.

Наступает пауза. Впервые бойкая Столыпина не знает, что на это ответить. И неожиданно задает вопрос, что называется «в лоб».

– Вы верующий человек?

– А вы?

– Сочувствующая. Как раньше говорили, попутчик. Я попутчица.

И снова пауза. Сергей автоматически расставляет предметы на столе по своим местам.

– Так, на чем мы остановились?

– На пустоши.

– Да. А на пустоши знаете что растёт?

– Что?

– Чертополох. Вот он и попёр.

– Но вы то не чертополох?

– Я – нет.

– Откуда у вас такой дар финансиста?

– От отца, наверное. Он был финансистом. Его вырубили, а на щепку не обратили внимания. Вот она и залетела на берега туманного Альбиона и попала на благоприятную почву.

Столыпина иронически улыбается.

– И почему-то вернулись назад, на пустошь.

– Кому-то ведь надо облагораживать эту землю. – Полусерьёзно, полуиронически отвечает Сергей.

– А кто вырубил отца?

Этот вопрос стирает остатки иронии с лица Сергея. Оно становится мрачным и угрюмым.

– Знаете, какая поговорка родилась ещё в совковые времена?

– Какая?

– Меньше знаешь – лучше спишь.

– Так я вам и поверила.

– В Гулаге бытовала ещё одна поговорка. «Не бойся, не верь, не проси».

– Вы окружили себя поговорками, как бронёй. Сквозь неё не пробиться.

– Такой уж я поговорочный человек. – Смотрит на часы.

– Я всё поняла. Спасибо за глубоко содержательную беседу…

Сергей рассматривает фотографию Грушеньки Столыпиной. Вся она – вихрь вальса. Вся растворилась в музыке… кроме глаз. Глаза, как две звезды в этом вихре. Сергей укладывает эту фотографию в свой своеобразный пасьянс между Ольгой Рюриковой и Олегом Смелым.

А Ольга Рюрикова в это время сходит на дальневосточный берег.

ВЛАДИВОСТОК

Земля все еще качается под ногами, и Ольге приходится опираться на руку верного Аристарха.

– Деточка, может быть, в гостиницу хоть на пару часов. Поймите меня правильно, вам надо прийти в себя, пока я буду наводить справки.

– Нет.

Аристарх комически разводит руками, словно пытается отмахнуться от ее упрямства.

– О, Господи. Из всего словарного запаса у Вас осталось только слово «Нет». Да посмотрите на себя. На Вас лица нет. Вас же снимут с рейса.

– Перестаньте причитать, Аристарх. Тоже мне, Савельич нашелся.

– Тогда хоть в кафе зайдём. Выпьем по чашке кофе, пока я буду звонить, наводить справки. А вон и кафе. Я уже издали вижу, что довольно приличное. Вы дойдете, деточка, или вызвать носильщика?

– Ну и шуточки у вас, Аристарх Евсеевич.

– А здесь довольно миленько, – продолжает щебетать Аристарх, усаживая Ольгу за столик, и тут же обращается к подошедшему официанту. – Рюмку водки. Два бутерброда, но только со свежесоленой сёмгой. Две чашки кофе. Одну – со сливками. И принесите номер телефона справочной транспортных услуг.

– Я пока пойду приведу себя в порядок.

Ольга уходит. Аристарх погружается целиком в справочник транспортных услуг.

– Ну, чем вы меня на этот раз порадуете, ходячий источник плохих новостей?

Аристарх Евсеевич отрывается от справочника и мобильника. Ольга, кажется, немного пришла в себя, и это уже неплохо.

– Деточка, только поймите меня правильно, я не властен над капризами природы и близких мне людей.

– Вы хотите сказать…

– Да, что аэропорт закрыт. Тайфун добирается и к Владивостоку. Вот такие невесёлые дела, деточка.

– Узнайте, какие аэропорты открыты.

– Дайте сначала перевести дух.

Аристарх выпивает рюмку водки, закусывает. Снова набирает номер телефона. – Вы мне можете сказать, какой ближайший аэропорт открыт. В Хабаровске? Благодарю Вас. – Обращается к Ольге. – Ну вот, в Хабаровске. – Листает книгу. – Ближайший поезд на Хабаровск…, на Хабаровск… вот, через два часа. Так что расслабьтесь, пейте спокойно свой кофе, и на поезд. Вы почему не едите бутерброд?

– Семгу со сливками?

– Давайте, закажу что-нибудь другое.

– Нет. Достаточно кофе со сливками.

– Ладно. – Обращается к подошедшему официанту. – Еще рюмку водки и счёт…

Олег Смелый так увлёкся сооружением «нечто», вроде башни из листа бумаги, что не замечает присевшего к столику Сергея Волкова. В этом маленьком уютном кафе при офисе время от времени встречаются сотрудники фирмы для неформальных разговоров, чтобы отвлечься от насущных дел и забот. Сама обстановка здесь располагает к разгрузке. Наконец Олег отвлекается от башни и замечает Волкова.

– А-а-а, это ты?

– Я. Над чем это ты так усердно трудишься?

– Над памятником.

– Кому?

– Тебе.

– Не рано ли?

– В самый раз. Слышал, ты начал интервью раздавать. Славы захотелось?

– От кого слышал?

– От секретаря. Оно тебе надо? Ты же сам твердил: «Не высовываться».

– Деваться некуда. Вот уже сколько времени, как кроты, мы с тобой роем землю носом.

И что мы имеем?

– Хрякина.

Сергей морщится, словно от зубной боли.

– Это очень мало. Что такое Хрякин? Даже не палец на курке, а элементарное орудие убийства. А вот рука, которая его держит, а тем более, голова – за семью печатями. Мы с тобой упёрлись в стену.

Олег прихлопывает ладонью бумажное сооружение.

– И ты решил высунуться. Вызвать огонь на себя.

– Да.

– Ради того, чтобы найти одного. Его среди 12 миллионов москвичей?

Сергей берет бумажное сооружение, пытается расправить его. У него ничего не получается, и он в сердцах сметает его со стола.

– Да, ради одного Его среди 12 миллионов москвичей. Я должен заставить Его искать меня. Пусть у него хотя бы возникнет подозрение, что я здесь. А затем попытаться покончить с ним до того, как он успеет покончить со мной.

– Решил действовать по древнему анекдоту времен шестидневной войны?

– Какому еще анекдоту?

– Ну был такой анекдот полвека тому назад во время шестидневной арабо-израильской войны. Рядом еврейские и арабские позиции. Мойша кричит: «Ахмед! Ахмед!! Вам все равно не поможет вам все равно не поможет вам все равно не поможет». Ахмед высовывается и кричит в ответ: «Чего тебе?» Мойша – бабах – и нет Ахмеда. На следующий день Абдула решил ответить ударом на удар и кричит: «Мойша!» Мойша в ответ: «Это ты, Абдула?» Абдула высовывается и отвечает: «Я». Мойша – бабах! – и нет Абдулы.

Сергей иронически улыбается.

– Хороший анекдот. И что?

– Ты, может, и похож на Мойшу. Но перед тобой далеко не Абдула.

Олег показывает куда-то вниз, в преисподнюю.

– Он не высунется.

– А я и не надеюсь, что он высунется. Мне важно, чтобы он хотя бы пошевелился.

Олег пошевелился и неосторожным движением опрокидывает солонку.

– Ну вот видишь, не к добру всё это.

– Что всё это? – Сергей пытается собрать рассыпавшуюся соль.

– А то. Ты, значит, вроде наживки.

– Почему вроде? Наживка.

– Не слишком ли дорогая? – Олег направляет указательный палец в сторону Сергея.– Они ведь бьют без промаха. Ты не знаешь этой породы.

– Да уж знаю. – Сергей сбрасывает остатки соли с ладоней. – Но я предпочитаю потерпеть поражение, как сила, чем уцелеть за счет бессилия.

– И ради этого ты лезешь на рожон?

– Почему на рожон? А ты на что? Вот ты и должен опередить их на одно мгновение. – Которые свистят, как пули у виска. – Олег иронически вертит пальцем у виска. – Это в песне хорошо звучит. А в жизни – всё гораздо сложней. Или ты решил, что за 15 лет они успокоились, и их мускулы покрылись жирком?

– Может быть и так.

– Может быть и так. Но инстинкт не спит. Он только дремлет.– Олег снова выбрасывает указательный палец в сторону Сергея. – И просыпается мгновенно. Ты же сам говорил, что нельзя недооценивать своего противника.

– Говорил и говорю. – Сергей поворачивает указательный палец Олега в сторону хозяина. – Вот ты и держи ухо востро. Будь начеку.

– Но еще не факт, что кто-нибудь клюнет.

– Не факт. Но тем не менее, вызов брошен. Ждите ответа…

Глава V. ГРУШЕНЬКА

Сергей любит эти утренние часы в офисе. Первая чашка кофе. Первая сигарета. Первая удачная мысль. На этот раз её прерывает голос секретаря.

– Сергей Николаевич, звонок от госпожи Столыпиной.

– Соединяйте.

– Сергей Николаевич?

– Он самый.

– Интервью готово. Могу Вам его подвезти.

– Ну, зачем же? Я могу и сам подъехать. Скажите, куда. Правда, я могу это сделать только после работы. День забит до предела. А впрочем, может быть, встретимся в ресторане за легким ужином?

– Нет. В таком случае, на этот раз я угощаю.

– Ах, да, я совсем забыл, что имею дело с эмансипированной женщиной.

– Не в этом дело. Просто я не люблю ресторанную еду. Она годится для деловых встреч.

– А у нас с вами встреча разве не деловая?

– Я не бизнес-леди. И у меня все встречи неделовые.

– В таком случае, слушаю. Куда подъехать?

– Большой Каретный 13. Квартира 13.

– Большой Каретный?!

– Да. Почему Вас это так удивляет?

– Там, где черный пистолет?

– Именно. Но вы не бойтесь. Он не заряжен. И давно не стреляет.

– В таком случае, буду.

Честно говоря, Грушенька не ожидала, что так легко удастся вытащить этого рыцаря наживы из его бронированной башни из акций и котировок. Пришлось изрядно посуетиться. И к вечеру посреди ее «ателье» уже стоит изящно сервированный стол на двоих. И венчают его две свечи в старинных бронзовых подсвечниках.

Звонок. Грушенька открывает дверь. Сначала появляются орхидеи в старинном серебряном сосуде. За ними – Сергей Волков. Грушенька принимает цветы, внимательно рассматривает их.

– Какие странные цветы.

– Орхидеи.

– А почему орхидеи?

– Они долго живут и радуют нас своим изяществом и совершенством.

Грушенька провожает гостя в гостиную, ставит цветы на подоконник.

– Мойте руки. Сегодня я угощаю.

Сергей уходит в ванную комнату. Грушенька зажигает свечи. Усаживает возвратившегося Волкова за стол.

– Занимайте место за пиршественным столом. Вино, коктейль, аперитив?

– На ваш вкус.

– Я предпочитаю гранатовое вино. Друзья из Армении снабжают.

– Я много пил хороших вин, а вот гранатовое не пробовал

– Вот и распробуйте, пока будете читать материал. А я тем временем приготовлю к употреблению свое фирменное блюдо. Уверена, что вы его тоже не пробовали.

Грушенька раскладывает перед Волковым листочки с интервью, ставит хрустальные бокалы с кровавым напитком, армянские сладости и убегает на кухню. Волков читает материал и каждую прочитанную страничку запивает глотком гранатового напитка. Тем временем, Грушенька вносит на подносе свое фирменное блюдо, украшенное зеленью.

– Как напиток?

– Великолепный. Таинственный восточный аромат. Это случайно не любовный напиток?

– Не волнуйтесь. Я не собираюсь Вас совращать. А что Вы скажете об интервью?

– Вполне нормальное.

– Вот именно.

– Вы недовольны своей работой?

– Вы верно сказали: «Вполне нормальное». – Грушенька отодвинула бокал с вином, как будто он мешал сосредоточиться на точной мысли. – Достоевский об одном из русских писателей, кажется, о Потапенко, сказал: «Он безнадежно здоровый человек». Чего-то нет в этом интервью, от чего оно и не дотягивает до ненормального. Аромата нет. Ладно. Соловья баснями не кормят. – Поднимает бокал. – Выпьем.

– За что?

– Да ни за что. Просто так.

Выпивают. Закусывают. Сергей съедает один кусочек, второй, третий…

– Фантастика! Это что за блюдо? Я, правд, а не большой эрудит в области кулинарии, но знаком с английской кухней, французской, мексиканской, китайской, а такого чуда еще не пробовал.

– Нравится?

– Не то слово. Откройте секрет этого кулинарного очарования.

– Это, как вы сказали, очаровательное блюдо из кухни советских генсеков.

– Да-а. – Сергей удовлетворенно хмыкнул. – У них была губа не дура. Но что это? Из чего это?

Грушенька выдерживает прямо-таки мхатовскую паузу, словно раздумывает, открывать секрет кухни, или нет. Но всё-таки решает открыть.

– Хорошо вымоченное мясо косули, сдобренное специями, нафаршированное мясом молочного поросенка. Отсюда такой нежный пряный вкус. Ешьте, ешьте. У меня еще есть.

Волков ест с явным удовольствием.

– Объедение. Да, вожди мирового пролетарьята знали толк в еде.

– Ещё бы.

– И, всё-таки, Вы довели это блюдо до совершенства. В нём какой-то необыкновенный вкус и аромат.

– Чего нельзя сказать об этом блюде. – Грушенька берет в руки листочки с интервью и укладывает их на поднос с ножами, тарелками, вилками.

– Что будете пить, чай, кофе?

– Кофе.

Грушенька уходит на кухню. Волков допивает вино. Грушенька вносит поднос с чашкой кофе. Ставит перед Волковым. Сергей пробует.

– О-о-о! А это кофе по-каковски?

– По-Столыпински.

– Я так и понял. А почему одна чашка?

– Вы пейте. А я Вас буду развлекать.

Грушенька легким движением руки раздвигает деревянную ширму, и открывается загадочное, фантастическое, звездное пространство. Другой мир. Видно, что здесь поработали очень талантливые художники-дизайнеры. Грушенька перешагивает порог и растворяется в этом мире. И вдруг, «как поцелуй в сердце», грянули струны. Всё пространство заполняют древние, как зов дикой необузданной природы, звуки, сопровождаемые вспышками света, как сполохами молний. Волков вспомнил, что нечто подобное он видел очень давно под августовским звездопадом в одном из селений Мавритании. Только там в такт звездопаду двигалась молодая, бронзоволикая, гибкая, страстная пантера, а здесь – её светлоликое отражение. Грушенька словно растворяется, в этих гортанных звуках древней свободной дикой природы. Барабаны звучат громче и настойчивей, ритм их становится стремительней, и, словно повинуясь этому стремительному ритму, ускоряется движение и жесты танцовщицы. Ей становится тесно в облегающих одеждах, и она освобождается от них. Вихрем уносятся детали туалета. Грушенька выскальзывает из юбки, как стремительно оживший птенец из яичной скорлупы. Сергей чувствует, как становится трудно дышать, и рвет ворот рубашки. И тут волшебная дьявольская ручка хватает его за руку, вытаскивает из уютного кресла и втягивает в этот водоворот, в этот смерч звуковой и световой вакханалии. Он освобождается из тесных пут одежды, и его свободное тело начинает жить своей собственной свободной жизнью. Вся долго сдерживаемая дикая необузданная, древняя страсть выплескивается наружу. И они уже одно целое, сливаются в едином древнем разнузданном ритме, отдавая друг другу всю нерастраченную энергию любви и страсти. Звездное небо, вся вселенная опрокинулась на них, и их ликующие вопли сливаются с бешеным ритмом света и звука. Они пришли из космоса и растворились в нём без остатка. Удивительный миг растворения в окружающем таинственном, беспредельном мире. И лишь её глаза, как загадочные звёзды, уста – как терпкий вкус граната, и тело – божественное тело Афродиты, вышедшей из пены морской. И нет слов. Одна божественная радость бытия. Весь прекрасный и яростный мир опрокинулся на них и соединил в одно целое в беспредельной нежности и страсти. Всё исчезло. Всё растворилось в освободившейся энергии яростной вселенской страсти. И поплыли они на легких волнах чего-то еще неведомого в ту таинственную область бытия, название которой ещё так никто и не придумал…

Сергею снится детство, море, на котором он в той жизни так и не успел побывать, ласковые руки, и улыбки отца и матери, которыми он в той жизни так и не успел насладиться. Он сладко плачет во сне, и чьи-то нежные руки вытирают ему слезы, слезы радости и печали. Он раскрывает глаза. В окно пробиваются первые лучи солнца. Над ним склонилась Грушенька.

— Ты так горько и безутешно плакал во сне.

– Это ты виновата. – Сергей почувствовал себя как-то странно, как будто его поймали на каком-то мелком преступлении.

– О, мой рыцарь. – Грушенька пытается загладить неловкость ситуации. – Чем я могу искупить свою вину?

– Чашкой кофе. Но не того, колдовского, а самого заурядного.

– Слушаю и повинуюсь, мой господин.

Сергей успевает заметить развевающиеся края каких-то легких прозрачных одежд..

– На кого она похожа? Бегущая по волнам. Она словно парит, не касаясь грешной земли. Что за чудное создание…

Сначала в дверях появляется поднос с кофе, и вслед за ними летящая Грушенька.

– Извольте кофе в постель, сударь.

– Ты откуда, из каких миров, милое создание?

– Грушенька, Ваша покорная слуга.

– Нет. Ты Ассоль. Бегущая по волнам.

– Как Вам угодно, сударь.

– Что за чудесный напиток. Знаешь, кто ты?

– Ассоль?

– Нет. Колдунья-приворотница. Я чувствую, как ко мне с каждым глотком этого напитка возвращаются силы Богатырские.

– А ты и впрямь Богатырь, мой господин. Не желаешь ли омыть свое Богатырское тело живой и мертвой водой?

– Лучше живой.

Грушенька протягивает Сергею махровый халат.

– Живой источник уже приготовлен. Изволь испробовать.

Сергей набрасывает халат. Грушенька берет его за руку и выводит из гостиной…

Возвращается. Ставит на стол две порции омлета, кофейник, сливки, кладёт рукопись. Возвращается Сергей, свежий, чисто выбритый, волосы влажные.

– Ни убавить, ни прибавить.

– Это как понимать?

– Мой завтрак. Как ты догадалась?

– Интуиция. Садись. Угощайся. – Наливает кофе. – Со сливками?

– Да. – Сергей берет рукопись. – А это на закуску?

– Да.

Сергей смачно ест омлет, запивает кофе и просматривает рукопись. Затем прекращает есть и пить и весь погружается в рукопись.

– Вот это да! Это же совсем другое блюдо. Когда ты успела?

– Пока ты сладко спал.

– Да-а-а. Вот это блюдо! Даже не генсековское, царское…. Ты со всеми своими героями такие фокусы проделываешь?…

Грушенька закрывает ему рот ладошкой.

– Не кощунствуй. Ты не все. Ты единственный. Таких больше в мире нет.

– Ну а раньше были?

– Я не живу ни прошлым, ни будущим. Я живу настоящим. А весь мой сегодняшний день ты заполнил без остатка.

– Неужели?

Грушенька долго молча смотрит на Сергея.

– Что это ты на меня странно как-то смотришь?

– Мне страшно за тебя.

– Почему?

– У тебя внутри живет не укрощённый зверь. Сегодня ночью он на какой-то миг вырвался наружу.

– Ну и как? – На лице Сергея появляется то ли виноватая, то ли ироническая улыбка.

– Не смейся над моей пророческой тоскою. – Грушенька проводит рукой, словно пытается стереть улыбку с его лица. – Это было какое-то безумие. Такого со мной еще никогда не было.

– Со мной тоже. – Соглашается Сергей. – Где ты этому всему научилась? Это даже не танец, а некое древнее, дикое, необузданное языческое действо. Так что ты тоже не горлинка.

– У меня бабка была колдунья, знахарка. Это от неё. И начинала я свою карьеру стриптизершей в ночном клубе. – При этом воспоминании лицо её как-то гаснет.

Когда я входила в транс, весь зал заходился в экстазе. Потом на меня положил глаз издатель одной крупной ежедневной газеты и сделал своей секретаршей.

– И…

– И! А ты как думаешь? Он что, ангел небесный? И стала я входить в премудрости второй древнейшей профессии. Ничего особенного. Не боги горшки обжигают. И оказалось, что у меня хорошо работает не только то, что ниже пояса, но и то, что повыше. А так как я шаманка и кулинарка, то и блюда стала готовить ароматные, с перчиком. И сейчас я известный и независимый журналист.

– А я независимый финансист. В этом наши судьбы схожи.

– В каком смысле?

– Все мы, нынешние, вышли из грязи в князи.

– Из грязи. Это точно. – Соглашается Грушенька. – И барахтаемся в грязи, но иные из нас всё-таки иногда поглядывают на звёзды.

– На эти? – Сергей кивает на деревянную ширму.

– Не ерничай. Эти – отражение. «По ночам ко мне прилетают звёзды. Я открываю окно и впускаю их в комнату. И тогда…»

– Случается волшебство.

– Ты что-то на меня как-то странно смотришь?

– Действительно, есть в тебе что-то колдовское. От черного Лебедя.

– А в тебе что-то звериное, волчье.

– Так я же Волков. В переводе с древнего, волков сын.

– Да. Фамилия обязывает. Но мне страшно за тебя. Не дай Бог, начнется охота на волков.

– А она никогда и не прекращалась.

– Вот, вот. – И опять тень тревоги появилась на лице Грушеньки. – Вокруг тебя какая-то наэлектризованная аура. И она, как громоотвод – молнии, притягивает опасности. Когда я была маленькая, всё время искала опасности. Приставала к матери: «Мама, где опасности?» И вот сейчас прикоснулась к обнаженной опасности. И обожглась. Господи, береги себя, я тебя заклинаю.

– У тебя Богатое воображение. – Сергей пытается уйти от опасной темы разговора. – Тебе всё это почудилось.

– И зверь почудился?

– Ну, зверь. – Сергей зевнул. Но зевок получился какой-то искусственный. – В каждом из нас сидит зверь.

– В каждом из нас – прирученный зверь. А в тебе – яростный и живой. Не дай Бог вырвется наружу – быть беде. Я буду молиться за тебя. – Грушенька как-то по детски осеняет его крестным знамением. Сергей невольно улыбается этому жесту.

– Неужели так всё серьезно? Не знаю, что будет завтра. Не люблю заглядывать в завтрашний день. А сегодня ты заполнил всё пространство.

– И что будем делать?

– Да ничего. Мы с тобой два свободолюбивых зверя. Нам тесно будет в одной клетке.

– Так что будем дружить клетками? Тем более, что они на одной улице.

– Так вот почему, была такая пауза, когда я сообщила свой адрес. Надо же, соседи и ни разу не встретились. Ну, тем более, будем дружить клетками, мой яростный и нежный зверь….