Текст книги "Провалы государства. Общество, рынки и правила"

2.1. Изменение отношений между рынком и обществом

Мы признаем, что функционирование рынков способно привести к увеличению благосостояния и благополучия. Данное положение получило различные теоретические обоснования и было подтверждено эмпирически. В этой главе мы отнюдь не пытаемся поставить его под сомнение, но указываем на «темные стороны» рынков. В процессе изменения или реформы существует реальный способ представления отношений между рынком и обществом и стороной «защиты», и стороной «обвинения». Мы разделяем позицию тех, кто защищает изменения. Для того чтобы четко и наглядно показать ее, обратимся к примеру реформ в сфере здравоохранения.

В стабильных условиях акторы, участвующие в той или иной деятельности, признают, что ее экономические аспекты «вложены» в более широкий социальный контекст; данная точка зрения представлена на рис. 2.2. Они признают и то, что мотивы, направляющие их действия, как и действия других людей, отражают ряд соображений, часть из которых является материально ориентированной, в то время как другая часть носит в большей степени реляционный, связанный с отношениями, характер (рис. 2.3). В условиях изменения «адвокаты» ссылаются на «чистую» ситуацию как на рис. 2.1, на котором рынок и общество представлены двумя отдельными сущностями как с точки зрения сфер, так и с точки зрения мотивов. При этом они указывают на предполагаемые социально-культурные ценности, лежащие в основе рынка – транспарентность, ответственность и эффективность. Эти ценности служат ориентиром для тех, кто находится в поиске новых институциональных условий (см.: Dolfsma 2004). Возникновение новой стабильной ситуации означает, что изменившаяся деятельность с необходимостью вступает в отношения с окружающим ее обществом в целом, в результате чего появляются «примеси», «загрязнения». Тем не менее бифуркация между обществом и рынками (некоторыми) является достаточно серьезным (с неолиберальной точки зрения) основанием для проникновения первого в сферу последних. Даже в случае отсутствия убедительных свидетельств в пользу реформы, когда утверждения о ее влиянии вызывают только растерянность, могут раздаваться голоса, настаивающие на том, что отсутствие желаемых результатов вызвано тем, что пока были осуществлены лишь частичные преобразования. Политические следствия данной точки зрения очевидны: расширение рыночной области на эти неэкономические/рыночные области необходимо для создания «соответствующих условий». Следствием же возникновения последних становится повышение эффективности, а значит и благосостояния (понимаемого согласно паретианской/утилитарной структуре). Так и произошло в случае реформ в здравоохранении (Light 2001a), подробный разбор которых приводится ниже.

2.2. Здравоохранение

В последние годы во многих странах сфера здравоохранения является объектом непрерывных реформ, подразумевающих возрастающую роль рынка (McMaster 2002). Их экономическое обоснование по большей части базируется на предположении, что здоровье и здравоохранение могут рассматриваться как товары[8]8
  Взяв в руки любой стандартный учебник по экономике здравоохранения, вы убедитесь в том, что здоровье и здравоохранение рассматриваются как «особые товары» (см. например: Folland et al. 1997; McGuire et al. 1988).


[Закрыть]. Действительно, любая реформа, ориентированная на рынок, требует все более частого обращения к контрактуализации отношений между сторонами, расширению договорной сферы, идет ли речь о пациенте и враче, или, как это имеет место в Великобритании, о вертикально дезинтегрированных частях системы. Учитывая стремление подвести все действия под рубрику эффективности, эта расширенная кодификация сопровождается апелляцией к множеству количественных показателей. Более того, такого рода шаги вращаются вокруг выработки монетизированных показателей ценности и технических приемов экономической оценки, указывая на превращение здравоохранения в товар[9]9
  Исходя из идеи К. Поланьи о «товарной фантазии» (Polanyi 1944; Поланьи 2002) и известного «товарного фетишизма» К. Маркса (Marx 1990; Маркс 1960), товар определяется как потенциально монетизируемая вещь, которая может быть продана за деньги, что позволяет определить и передавать права собственности на этот объект (Fine 2002; Polanyi 1944; Поланьи 2002).


[Закрыть]. Ценность деятельности концентрируется в меновой ценности, в противоположность потребительской ценности; отсюда требование измеримости, поддерживающее сосредоточенность на результатах, посредством таких показателей, как индикаторы деятельности. Все это поощряет тенденцию и установку на консеквенциализм.

В сущности, все это включает в себя «рынок» и ссылки на рынок, которые приобретают больший вес, нежели ссылки на другие организационные механизмы. Размышляя о происходящих изменениях, можно прийти к выводу, что они указывают на то, что рассматривавшиеся нами три точки зрения на отношения между рынком и обществом помогают лучше понять процесс. Кроме того, бросается в глаза, что способ защиты и осуществления изменений, по крайней мере в случае здравоохранения, предполагает удаление из системы в попытке создания чистого рынка de novo ряда элементов, рассматриваемых как неэкономические (Light 2001 a, b). Для специалистов по институциональной и социальной экономической теории очевидно, что такого рода попытки обречены на провал. В новой конфигурации подсистеме придется поддерживать отношения с другими подсистемами и обществом в целом (Light 2001a). Между ними никогда не существует четких и ясных границ; они изменчивы и проницаемы. Кроме того, «примеси» (мотивы) – при условии, конечно, что перед этим от них удалось избавиться – вновь проникают и в саму подсистему, которая, как полагали, нуждалась в «очистке».

Мы рассматриваем возможность того, как неизбежность возвращения к ситуации «инфицированности» – существующей лишь в головах теоретиков чистого рынка – может быть показана с точки зрения индикаторов, введенных самими такого рода адвокатами в поисках способа переделки системы. Поскольку ожидания «адвокатов» так и не сбылись, пришлось предлагать новые программы реформ (Hendrikse and Schut 2004), пришлось повторно предпринимать меры и встраивать механизмы. Поскольку такого рода меры и механизмы не позволяют предусмотреть все возможные в будущем обстоятельства, а также потому, что такого рода меры и механизмы неизбежно дополняют друг друга во взаимосвязанных областях, ограниченное влияние новых программ реформ было ожидаемым. В экономической теории эти два довода являются общепризнанными (Milgrom and Roberts 1990). Например, занятые в секторе люди изменяют свое поведение так, чтобы действовать согласно условиям введенных рыночных механизмов и мероприятий, но в действительности они способны «перехитрить» их, что отрицательно сказывается на эффективности. В некоторых случаях это является прямым нарушением условий, как в Великобритании, где участники сектора проводят встречи с целью координации деятельности, что прямо запрещено государственными нормами и правилами, а также договорами. В данном случае используются установленные в прошлом «социетальные» связи – отношения с людьми, которым можно доверять (Light 2001 a, b).

В то же время в здравоохранении все большее значение придается управлению предоставлением услуг, в частности методами, усиливающими воздействие финансовых стимулов (на врачей), а также предусматривающими использование ценообразования. Самое пристальное внимание уделяется вопросам отчетности и применению экономической риторики (используемой представителями мейнстрима) и дискурса (см., например, Fitzgerald 2004; chapter 8). По мере изменения риторики и дискурса здравоохранения новые метрики, новые показатели приобретают все большее распространение. Как теоретически обосновал и показал на большом количестве примеров из разных сфер жизни Витольд Кула, вновь введенные меры и показатели быстро «встраиваются» в существующие методы и практические приемы (Kula 1986), отчасти подрывая область своего применения (см.: Light 2001a). Как утверждают Джон Дэвис и Роберт Макмастер, реформа здравоохранения, и обосновывающая ее экономическая теория, по всей видимости, поощряют изменения характера медицинской помощи, предоставляемой системой здравоохранения (Davis and McMaster 2004). На образ действий и поведение врача в какой-то степени влияют социальные обязательства, обусловленные членством и принадлежностью к профессиональной группе, принесшей клятву Гиппократа. Пристальное внимание к измеримости и эффективности «разъедает», разрушает доверие, которое лежит в основе кооперации в рамках системы здравоохранения, необходимой для оказания (эффективной) медицинской помощи (Hunter 1996). Обстановка высокого доверия замещается обстановкой низкого доверия, когда рычаги контроля оказываются в руках разных людей с различными воззрениями на «должную помощь» (Fitzgerald 2004; chapter 8). Происходит маргинализация профессионального мнения. Вопрос о том, целиком ли это противоречит социальным отношениям, ассоциирующимся со все более частыми обращениями к шагам рыночного типа, таким как измерение результатов деятельности, монетизация стимулов и контрактуализация взаимодействий, является спорным. Тем не менее в некоторых недавних антропологических и этнографических научных трудах высказывается предположение о том, что изменения в механизмах управления предоставлением медицинской помощи приводят к изменению ее сущности, ее природы (см., например: Fitzgerald 2004; van der Geest and Finkler 2004). Отсюда ориентация на рынок поощряет менеджеров службы здравоохранения к принятию более абстрактной и обезличенной точки зрения на процесс оказания помощи, близкой к декартовскому подходу (Davis and McMaster 2007)[10]10
  На возможность изменения природы помощи (ухода) в результате институциональных перемен указывается и в ряде источников феминистской направленности (см., например: Folbre and Nelson 2000).


[Закрыть]. Это контрастирует с более личностным фокусом части, хотя и не всех, клинических услуг, что может привести к конфликту и дезориентации агента (Fitzgerald 2004), а также к более узкой и редукционистской точке зрения на медицинскую помощь.

Концептуализация рынков как отдельных сфер, на которой основывались реформы, носила чрезмерно ограничительный характер, не соответствовавший концептуализации потенциального влияния рынков на общество, благосостояние и благополучие. Благодаря научным достижениям, в первую очередь К. Поланьи, М. Грановеттера и Дж. Ходжсона, стала возможной иная, более реалистичная, концептуализация соотношения рынка и общества. Этот подход расширяет представление о благосостоянии за пределы монетизированных параметров экономической ортодоксии и проникает в политические дебаты, благодаря признанию того, что функционалистская интерпретация рынка основывается на специфическом подходе к его связи с обществом.

2.3. Заключение: рынки, общество и благосостояние

В этой главе мы представили различные точки зрения на соотношение рынка и общества: рынок как отдельная сфера, рынок как вложенная область и «примесный» рынок. Как представляется, использование этих характеристик предполагает возможность проведения границ между различными областями. Но здесь возможны проблемы. Рассматривая в этой главе растущую роль рынка, как и в случае с реформой систем здравоохранения во многих развитых странах, мы говорим не об увеличивающемся в количественном смысле рынке, а о качественном расширении рыночной сферы, которая проникает в другие, смежные с ней области.

В процессе изменений, направленных на расширение роли рынка, на первый план выходит одна из рассматривавшихся нами точек зрения – экономика как отдельная от общества сфера. Она превращается в движущую силу институциональных изменений. Применительно к здравоохранению мы утверждали, что введение любых новых показателей такого рода отнюдь не привносит предполагаемый контекст чистого рынка. Эти новые показатели с необходимостью должны вновь встраиваться в общество, поскольку к системе в целом добавляются «примеси» – (вновь) возникающие «другие» неэкономические мотивы. Внедрение в «гибридный» контекст элементов чистого рынка совсем не обязательно приводит к росту благосостояния, не говоря уже о благополучии.

Представление о благосостоянии, в первую очередь с паретианской точки зрения, зависит от понимания рынка как отдельной от общества сферы. Имеется в виду, что «рынок» рассматривается одновременно как (необходимое) понятие, посредством которого достигается понимание благосостояния, и как требование об агрегировании индивидов, исполнение которого позволяет нам содержательно рассуждать об общественном благосостоянии. Казалось бы, в интересах измерения благосостояния мы должны принять, что общество = экономике. Для того чтобы возникла возможность понимания, в соответствии с которым общество в целом вносит вклад в повышение благосостояния, необходимо распространить идею рынка на пока свободные от нее сферы. В то же время мы утверждаем, что эта концептуализация рынка, а также интерпретация его соотношения с обществом, должны быть гораздо более сложными, допускающими изменение границ между двумя сферами, что позволяло бы «вступить в игру» различным мотивам, а также предложить понятие благосостояния, более близкого к благополучию. Предлагаемый подход противоречит положениям мейнстрима экономической теории, паретианской перспективы благосостояния (см.: Dolfsma 2005), а также точке зрения на экономику как на отдельную сферу. Благополучие более свободно связано с рынками и в еще меньшей степени подвержено их влиянию – положительному или отрицательному – в зависимости от развития рынков, их расширения, а также от процессов поступления в них «примесей» или очистки. Делать выводы о степени благополучия мы можем, конечно же, только после того, как «осядет пыль», поднятая изменением границ между рынком и обществом.

Глава 3
Г-фактор
Определение веса «видимой руки» государственного вмешательства
Киллиан Маккарти и Тао Чжу

В этой главе мы анализируем китайский рынок недвижимости, что позволяет нам предложить комментарии относительно применимости современных моделей этого рынка в экономической теории, а также обсудить некоторые проблемы современного состояния Китая на его пути к капитализму. Используя простую эмпирическую модель, а также данные о рыночных результатах в отрасли недвижимого имущества за 2000–2010 гг., мы приходим к выводу, что «рыночные модели» объясняют не более 1 % дисперсии в продажах недвижимости на этом, казалось бы, относительно нерегулируемом рынке. Добавление к спецификации модели переменной, позволяющей учесть вмешательство государства, позволяет нам предложить «модель регулируемого рынка». В результате ее прогностическая сила «взлетает» до 87 %. В «модели регулируемого рынка» значение ценовой системы дезинтегрируется – динамику рынка определяет не цена, а предложение со стороны государства. Мы предлагаем доказательство важной роли «видимой руки» правительства на китайском рынке недвижимости, то есть в секторе, казалось бы, относительно свободном от государственного вмешательства.

3.1. КНР и китайский рынок недвижимости

Превращение КНР в экономическую сверхдержаву – хорошо документированный процесс. В то же время одна из самых его драматических историй – история китайского рынка недвижимости – остается на периферии внимания. Мы можем выделить в его развитии несколько ключевых дат и политических документов. Их изучение позволяет идентифицировать три основные фазы эволюции рынка: период национализации (1949–1976 гг.) и время экономической реформы, которая подразделяется на два этапа – 1979–1994 гг. и с 1994 г. по настоящее время.

Национализация (1949–1976)

В 1949 г. к власти в Китае пришла Коммунистическая партия; государство быстро перешло к национализации всей частной собственности и разрушило систему частного жилищного строительства (Kuang 1992; Wang 1990). Вся недвижимость, принадлежавшая бывшим чиновникам, «антикоммунистическим реакционерам» и иностранным капиталистам, была конфискована (Zhou and Logan 1996). В 1953 г. в КНР были созданы муниципальные бюро управления жилищным фондом, призванные национализировать: (1) все жилые дома площадью от 100 кв. м и выше (обычно в этот целевой диапазон попадало жилье, принадлежавшее этническим китайцам, проживавшим за границей, и оставшимся представителям мелкой буржуазии, таким как купцы и владельцы малого бизнеса); (2) весь арендный жилищный фонд, находившийся в частной собственности; и (3) все коммерческие здания, находившиеся в частной собственности. Часть недвижимости оставалась вне этой сети. Она перешла в собственность социалистического государства во время Культурной революции (1966–1976) (Kuang 1992; Wang 1990). Одновременно была полностью запрещена продажа земли и застройка участков в спекулятивных целях (Wang 1990). В 1949–1976 гг. жилье рассматривалось как право на социальное обеспечение (Andrusz 1984): жилая недвижимость не подлежала покупкам и продаже, а распределялась в соответствии с правом на получение жилья (Zhou and Logan 1996). Арендные ставки устанавливались так, что «собственность» на сдаваемое в аренду недвижимое имущество не приносила никакого дохода (Deng et al. 2009; Lee 1988)[11]11
  Если говорить о рабочих, проживавших в городах, то в 1970-х гг. средние расходы на оплату жилья, включая коммунальные услуги, составляли менее 5 % семейного дохода (в 1957 г. они достигали 8 %, а в 1950 г. – 14 % семейного дохода) (Lee 1988).


[Закрыть]. Поскольку минимальная стоимость обслуживания более чем в три раза превышала собиравшуюся арендную плату, а фактические издержки предоставления жилья были почти в 25 раз выше (World Bank 1992), стимулы к инвестициям в жилищное строительство в рассматриваемый период практически отсутствовали. Вследствие этого в 1949–1979 гг. Китай одновременно испытывал острую нехватку жилья и страдал от ухудшения состояния имевшегося жилищного фонда, как с точки зрения его качества, так и в количественном смысле. Согласно действовавшей в КНР норме однокомнатная квартира предназначалась для проживания двух человек, двухкомнатная – трех-пяти и трехкомнатная – шести-восьми человек (Friedman 1983). В действительности не выполнялись и эти нормы, так как жилья постоянно не хватало (Zhou and Logan 1996). К 1978 г. норма жилой площади в расчете на человека составила 3,6 кв. м. (Li 1998). При этом 60 % жилищных единиц (квартира или дом) в КНР не имели исключительного доступа к проточной воде, 72 % были лишены санитарно-технических помещений и соответствующего оборудования и у 71 % отсутствовали собственные кухни (цит. по: World Bank 1992). Вследствие роста численности населения с 541 млн в 1949 г. до 961 млн человек в 1978 г. средняя жилая площадь в расчете на душу населения упала с 4,5 кв. м до 3,6 кв. м соответственно (Li 1998).

Модернизация (1979–1994)

Принимая во внимание эти ограничения, в 1979 г. государство вступило в период экономической реформы. Постепенно вновь были введены права собственности и свободная купля-продажа, что позволило воспользоваться выгодами постепенного улучшения ситуации и превратить сектор, который в прошлом поглощал государственные ресурсы и требовал все бóльших непроизводительных инвестиций, в двигатель экономического роста. В 1982 г. в Государственном совете КНР была создана специальная группа, ответственная за проведение реформы в жилищной сфере. По ее инициативе в качестве площадок для эксперимента по проведению преобразований были выбраны 4 города (впоследствии эксперимент был расширен еще на 80 городов в 23 провинциях страны) (Wang and Murie 2000; Zhou and Logan 1996). Арендные ставки были изменены, и началась приватизация жилищного фонда. В рамках последней государство инициировало процесс повторного подтверждения и перерегистрации прав на владение недвижимым имуществом, экспроприированным в годы Культурной революции. Огромное увеличение инвестиций в жилищное строительство, массовая приватизация государственного жилищного фонда и предложенные правительством сильные стимулы к покупке жилья подпитывали резкий экономический подъем. В результате к началу XXI в. доля частных домовладений в Китае возросла до 80 %.

В 1988 г. центральное правительство КНР приняло важный документ – «План осуществления постепенной реформы жилищной системы в городах и других населенных пунктах». Его основная цель состояла в эксплицитном преобразовании жилья из социального блага в «квазитовар», посредством привлечения денежных средств, необходимых для покрытия затрат на строительство и обслуживание жилых домов, а также в ограничении спроса на жилье (Zhou and Logan 1996). В результате по всей стране начались продажи государственных жилищных единиц по сильно заниженным ценам. Если продать дом или квартиру было невозможно, предпринималась попытка повысить арендную плату за жилье, несмотря на то что это увеличение все еще носило преимущественно символический характер и не покрывало основные расходы на техническое обслуживание. Как предполагалось, повышение арендной платы будет стимулировать вложения в приобретение квартир и домов со стороны жильцов (по сравнению с арендой, покупка жилья является более экономически выгодной), а также государственных и частных инвесторов (обещание более высоких доходов). Таким образом, политики, ответственные за разработку реформ, направленных на избавление от недостатка жилья и неравенства в его распределении, присущих социалистической жилищной системе, начали использовать рыночные силы.

До начала преобразований в КНР отсутствовал «рынок недвижимого имущества». В городах встречались частные дома и квартиры, а также допускался обмен государственного жилья, но реальные продажи осуществлялись редко. Земля принадлежала и все еще принадлежит государству. Изъятие земель для проектов, связанных с застройкой, происходило в рамках процесса централизованного планирования. Центральные, провинциальные и муниципальные органы исполнительной власти обладали полномочиями, необходимыми для того, чтобы обращать в свою собственность и распределять городские земли, а также здания. При этом владельцы последних могли получать лишь минимальную компенсацию. Аналогично органы власти были наделены правом изъятия земель сельскохозяйственного назначения, использовавшихся для государственных проектов застройки. Собственники таких земель в лице народных коммун могли рассчитывать на достаточную компенсацию. В 1988 г. Всекитайское собрание народных представителей внесло изменения в Конституцию КНР. В ней впервые появилось положение о возможности «передачи прав на землепользование». Тем самым государство юридически признало права собственности.

Но и в условиях нового режима правления эти права оставались слабыми, а рынок по-прежнему контролировался органами исполнительной власти (в первую очередь, муниципальными). В 1992 г. Министерство ценообразования на товары, Министерство строительства и Министерство финансов КНР приняли совместное постановление «О временных мерах по установлению цен на общедоступное жилье». Оно стало правовой основой для ценообразования на жилую недвижимость, диктуя законодательными средствами степень открытости системы ценообразования. Впрочем, на практике муниципальные органы власти устанавливали цены произвольным образом. Так цены на земельные участки варьировались от 10 до 1500 юаней за 1 кв. м, а на общедоступное жилье – от 500 до 3000 юаней за 1 кв. м (Zhou and Logan 1996). Очевидно, что китайские власти предприняли ряд шагов в правильном направлении, но для выполнения поставленной задачи необходимо было проделать еще очень большую работу.

Приватизация (с 1994 г. по настоящее время)

Важной вехой на пути к созданию рыночной системы стал 1994 г., когда правительство КНР приняло «Постановление об углублении реформы в городском жилищном строительстве». Во исполнение этой директивы были разработаны программы по развитию рынка жилищного строительства со стороны предложения и со стороны спроса. Что касается первой из них, то правительство КНР приняло решение о создании многоуровневой системы обеспечения жильем групп населения с различным уровнем доходов. Для поддержки спроса была учреждена двойная система финансирования жилищного строительства, объединяющая социальные и частные сбережения (Wang and Murie 2000; Deng et al. 2009). Семьи, приобретавшие жилье по рыночным ценам, получали полные права собственности, включая право на перепродажу квартир на открытом рынке, в то время как семьи, заплатившие за него субсидированную цену, получали право на частичное владение жильем, заключавшееся в ограничениях на его перепродажу (State Council 1994).

Непосредственно после реформы 1994 г. в КНР начался быстрый рост отрасли профессиональной жилищной застройки и беспрецедентный подъем жилищного строительства. Но квартиры в жилых домах продавались не отдельным семьям горожан, а в большинстве своем трудовым единицам[12]12
  В КНР трудовой единицей, или данвеем (danwei), называют место работы того или иного человека.


[Закрыть], которые затем перепродавали их своим сотрудникам с очень большими скидками (Wang and Murie 1996). Поскольку многие трудовые единицы были государственными и не сталкивались с жесткими бюджетными ограничениями, их покупательское поведение оказало значительное искажающее воздействие на развивавшийся рынок жилищного строительства. В 1990 г. в городах КНР в целом 59 % жилья принадлежало и управлялось трудовыми единицами (Yang and Wang 1992). Даже в Шанхае, где в 1990 г. трудовые единицы владели и управляли 12 % жилых домов, на их долю приходилось около 86 % нового инвестиционного капитала, который вкладывался в государственное жилищное строительство (Bian et al. 1995; Zhou and Logan 1996).

Признавая это, правительство КНР в 1998 г. приняло решение о необходимости разрыва связи между трудовыми единицами и обеспечением жильем. В частности, в соответствии с «Официальным заявлением Государственного совета о дальнейшем углублении реформы системы обеспеченности жильем в городах и ускорении жилищного строительства», трудовым единицам было запрещено строить или приобретать новые дома и квартиры для своих сотрудников. Это означало фактическую отмену принципа социального распределения жилья, применявшегося более чем 40 лет (Ye and Wu 2008). В рамках этой стратегии жилищного строительства жителей городов поощряли к поиску подходящего жилья на рынке в зависимости от их собственных сбережений и доходов. Они уже не могли и дальше полагаться на органы власти или любую другую институциональную поддержку в приобретении недвижимого имущества. Таким образом, реформа 1998 г. стала поворотным пунктом преобразований в жилищной сфере КНР. Реальные рыночные механизмы заработали и в жилищном строительстве, и в приобретении жилья (Deng et al. 2009; Ye and Wu 2008).

Реформа принесла хорошо осязаемый эффект. Новая жилищная политика вышла на «проектную мощность» в январе 2000 г., а в 1997–2005 гг. годовой объем инвестиций в жилищное строительство увеличился примерно в 6 раз (Ye et al. 2006). Улучшились и жилищные стандарты: в городах Китая жилая площадь в расчете на душу населения увеличилась с 3,6 кв. м в 1978 г. до 17,8 кв. м в 1997 г. и до 24,97 кв. м в 2004 г. (Ye and Wu 2008). Благодаря массовой приватизации государственного жилья и предложенным правительством КНР сильным стимулам к приобретению домов и квартир, резко увеличился и уровень владения жильем, достигший в 2004 г. примерно 80 % (Feng 2003). Расширение прав собственности, свобода покупки и продажи жилья, а также возможность использования выгод от улучшения жилищных условий привели к тому, что «бездонный колодец», который «засасывал» огромные государственные ресурсы и непроизводственные инвестиции, превратился в двигатель экономического роста. Инвестиции в жилищное строительство, составлявшие в 1949–1978 гг. 1,5 % ВВП КНР (World Bank 1992), в 2005 г. достигли уровня в 7 % ВВП. Осуществление проекта массовой приватизации жилья и сильные стимулы к его покупке, предложенные правительством, привели к резкому улучшению жилищных условий и доли владельцев собственных домов и квартир (Li 1998; Ye and Wu 2008). Высокий спрос на жилье сохранялся и в начале нынешнего столетия; начиная с 2003 г. темпы роста цен на дома и квартиры составляли в среднем 10 % в год (Feng 2003)[13]13
  Современное состояние рынка, характеризующееся ростом цен и увеличением количества сделок, требует осуществления мер направленных на то, чтобы подъем не превратился в «мыльный пузырь», которому, в свою очередь, нельзя позволить «лопнуть». Например, в конце 2009 г. в попытке обуздать спекулятивное инвестирование правительство КНР ввело новый общенациональный налог с продаж на недвижимое имущество. На следующий год государство объявило о намерении установить контроль над потоками иностранного капитала, так как деятельность спекулятивных фондов создавала угрозу рынку; кроме того, было введено правило, согласно которому при покупке второго дома китайская семья обязана была внести первоначальный взнос в размере по крайней мере 40 % его стоимости. Правительство отменило и ипотечный дисконт (процентные платежи по ипотечному кредиту на 20 лет составляли не стандартные 5 %, а немногим более 4 %) для тех, кто приобретал недвижимость в первый раз. В начале 2011 г. государство ввело запрет на продажи домов в Пекине для тех, кто прожил в столице КНР менее 5 лет, и ограничило до двух максимальное количество домов, которое могла приобрести семья коренных пекинцев. Семьи, переехавшие в Пекин из других провинций страны, могли приобрести в собственность один-единственный дом. Наконец, в июле 2011 г. китайское правительство вновь, уже третий раз за год, повысило процентные ставки.


[Закрыть].

Преобразования, начатые в 1998 г. и завершившиеся в 2000 г., позволили правительству КНР реформировать общенациональный рынок жилья. На первый взгляд и в отсутствие возможности проведения тщательных сопоставлений государство вмешивается в функционирование китайского рынка недвижимого имущества не больше, чем правительства развитых стран мира в деятельность аналогичных рынков.