Текст книги "Семена прошлого"

– Почему вы вернулись? – спросил Крис.

Джоэл снова постарался наклеить на лицо улыбку.

– Однажды в монастырь наведался американский журналист. Он хотел написать статью о том, что заставляет людей в наше время становиться монахами. Поскольку только я один в монастыре владел английским, меня попросили побеседовать с ним. Пользуясь случаем, я спросил, не слышал ли он что-нибудь о Фоксвортах из Виргинии. Он слышал, поскольку Малькольм владел к тому времени огромным состоянием и так или иначе участвовал в политических делах. И только тогда я узнал о его смерти, а также о смерти моей матери. Когда журналист уехал, я стал все время думать об этом доме и о моей сестре. Однако проходил год за годом, дни сменялись такими же днями, а календарей мы там не держали… Но наступил день, когда я понял, что мне очень хочется домой, хочется увидеть сестру, поговорить с ней. Журналист не упоминал, вышла ли она замуж. Я так ничего и не знал, пока не вернулся в эти края почти год назад. Я поселился в мотеле и там услышал, что старый дом Фоксвортов сгорел в рождественскую ночь, что моя сестра была помещена в психиатрическую лечебницу, услышал и о ее ужасной судьбе. Но только когда Барт приехал сюда этим летом, я узнал все остальное: как она умерла, как он стал ее наследником.

Он опустил глаза.

– Барт – замечательный юноша. Я с удовольствием беседовал с ним. До того как он здесь появился, я бывал в этом доме, разговаривал со сторожем. Он рассказал мне о Барте, о том, как часто он приезжает сюда, как советуется со строителями и отделочниками, как он одержим желанием сделать новый дом точной копией старого. Я постарался быть здесь к его очередному визиту. Мы встретились, я объяснил ему, кто я, и мне показалось, что он даже обрадовался… Вот и все.

В самом деле? Я посмотрела на него в упор. А может быть, он вернулся в надежде получить свою часть от оставленного Малькольмом богатства? Не хочет ли он оспорить завещание моей матери и забрать себе добрую часть наследства? А если Джоэл имеет на это право, то Барт должен бы расстроиться, узнав, что «дядюшка» еще жив.

Я сдержалась и не высказала вслух ни одну из этих мыслей. Джоэл снова надолго замолчал. Крис поднялся с софы:

– Сегодняшний день уж очень насыщен событиями, жена устала. Будьте добры, покажите нам комнату, где мы могли бы отдохнуть.

Джоэл сейчас же вскочил, стал извиняться, что он недостаточно гостеприимен, и направился к лестнице.

– Я был бы рад снова увидеть Барта. Он был так любезен, что предложил мне комнату в доме. Но все эти комнаты слишком напоминают мне прошлое, моих родителей… Я занял помещение над гаражом, рядом с комнатами для прислуги.

Зазвенел телефон. Джоэл протянул мне трубку.

– Это звонит ваш старший сын из Нью-Йорка, – произнес он скрипучим голосом. – Если вы хотите оба говорить с ним, пусть один из вас подойдет к телефону в соседней комнате.

Крис поспешил в другую комнату, пока я здоровалась с Джори. Его счастливый голос немного развеял мое подавленное настроение и мрачные мысли.

– Мама, папа! Мне удалось отменить несколько выступлений, и мы с Мел свободны, поэтому вылетаем к вам. Мы оба так устали, что нам необходимо немного отдохнуть. Кроме того, очень хочется взглянуть на дом, о котором мы столько слышали. Он действительно так похож на прежний?

О да… Даже слишком похож… Я обрадовалась, что приедут Джори и Мелоди; а когда появятся Синди и Барт, то вся семья опять соберется вместе под одной крышей – этого уже давно не было.

– Нет, я, конечно, не думаю совсем отказаться от выступлений, – весело ответил он, когда я спросила об этом. – Я просто немного устал. Даже кости болят. Нам обоим нужен хороший отдых… и у нас есть для вас новость…

Больше он ничего не сказал.

Разговор был окончен, мы с Крисом улыбнулись друг другу. Джоэл ушел, чтобы не мешать нашему разговору, а теперь вновь появился, неуверенной поступью обогнул французский столик, на котором стояла огромная мраморная ваза с искусной композицией из засушенных растений, и сообщил, что Барт сам наметил для меня апартаменты. Он взглянул на меня, а затем на Криса и добавил:

– И для вас, конечно, доктор Шеффилд.

Скосив глаза, он посмотрел на выражение моего лица и, кажется, остался доволен тем, что увидел.

Под руку с Крисом я храбро направилась к лестнице, которая повела нас на верхний этаж, туда, где все начиналось, где зародилась удивительная, грешная любовь, настигшая нас в пыльной, затхлой темноте чердака, где был свален всякий ненужный хлам и старая мебель, на стенах висели бумажные цветы, а под ногами хрустели разбитые надежды.

Воспоминания

На середине лестницы я остановилась, чтобы осмотреть все еще раз сверху – не ускользнуло ли что от моего внимания? Когда Джоэл рассказывал о себе и угощал нас сэндвичами, я все разглядывала, разглядывала… Ведь этой роскошью мне и раньше приходилось любоваться не часто, во всяком случае реже, чем хотелось бы. Из той комнаты, где мы находились, мне был виден холл с множеством зеркал и французской мебелью, старательно сгруппированной в отдельные островки, чтобы у сидящих и беседующих создавалось ощущение интимности. Мраморный, тщательно отполированный пол блестел как стекло. Я почувствовала непреодолимое желание танцевать, танцевать, кружиться в танце до упаду…

Крис не понимал, почему я медлю, и нетерпеливо тянул меня вверх по лестнице, пока мы не оказались в большой ротонде, откуда я снова стала любоваться танцевальным залом.

– Кэти, ты вся ушла в свои воспоминания? – почему-то сердито прошептал Крис. – Может, забудем на время о прошлом и пойдем дальше? Я чувствую, что ты очень устала.

Воспоминания… они нахлынули на меня непреодолимо и жестоко. Кори, Кэрри, Бартоломью Уинслоу – они были здесь, рядом, они шептали, шептали мне что-то. Я снова оглянулась на Джоэла: он попросил нас не называть его дядей. Он хотел, чтобы этим титулом его величали мои дети.

Он очень походил на Малькольма, только взгляд был мягче, не такой пронизывающий, как на огромном портрете в натуральную величину, висящем в охотничьей комнате. Ведь не все голубые глаза жестоки и бессердечны, я должна бы это знать лучше других.

Внимательно разглядывая лицо старика, я старалась представить, каким он был в молодости. У него тогда были волосы цвета соломы, а лицом он походил на моего отца и на его сына. Напряжение отпустило меня, я смягчилась и, шагнув к нему, со словами «Добро пожаловать домой, Джоэл!» обняла старика.

Его хилое тело осталось холодным и бесчувственным в моих объятиях. Щека, к которой я приложилась губами, была сухой. Он отпрянул, как будто мое прикосновение оскорбило его, а возможно, он просто боялся женщин. Я резко отдернула руки, сразу пожалев о своей попытке проявить дружбу и расположение к нему. Ласки были не приняты у Фоксвортов, разве только между супругами. В замешательстве я оглянулась на Криса. Его взгляд успокоил меня – все нормально.

– Жена очень устала, – мягко напомнил Крис. – Мы последнее время были очень заняты, всякие события: присвоение степени младшему сыну, гости, вечера, а потом это путешествие…

Джоэл наконец нарушил затянувшееся неловкое молчание, в котором мы пребывали, стоя в ротонде, и заметил, что Барт намеревался нанять прислугу. Он уже звонил в бюро по найму, однако сказал, что мы можем сами подобрать слуг по своему вкусу. Джоэл промямлил это так невнятно, что я не расслышала и половины из того, что он сказал, тем более что мой взгляд был устремлен в северное крыло дома, туда, где находилась последняя комната, в которой нас когда-то запирали. И она осталась такой же самой? Приказал ли Барт поставить там две двуспальные кровати и такую же темную массивную старинную мебель? Я ожидала этого, но молила Бога, чтобы так не было.

Внезапно Джоэл произнес слова, заставшие меня врасплох:

– Ты очень похожа на мать, Кэтрин.

Я растерянно уставилась на него, недовольная таким сравнением, хотя он, возможно, считал его комплиментом. Некоторое время он стоял молча, как бы ожидая какого-то ответа и переводя взгляд с меня на Криса и обратно, потом кивнул и снова двинулся вперед, чтобы показать нам наши комнаты. Солнце, так ярко сиявшее в час нашего прибытия сюда, казалось теперь далеким воспоминанием, потому что дождь тяжело и беспрерывно стучал по крыше, гром перекатывался и гремел над головой, а молнии рассекали небо. Я вздрагивала от этих ударов и вспышек, как от Божьего гнева, и, качнувшись, всегда оказывалась в надежных руках Криса.

Потоки воды струились по стеклам, стекали с крыши по водосточным трубам и вскоре залили дорожки в саду и клумбы, разрушая все то, что совсем недавно там цвело и красовалось. Я вздохнула, мне стало грустно, что я снова здесь, – такой юной и уязвимой я вдруг себя почувствовала.

– Да-да, – пробормотал себе под нос Джоэл, – совсем как Коррина.

Он еще раз критически осмотрел меня, затем склонил голову и о чем-то задумался на долгих пять минут. А может, пять секунд?

– Нам надо распаковать вещи, – более настойчиво сказал Крис. – Жена переутомилась. Ей надо принять ванну и немного вздремнуть. После дороги всегда хочется помыться и отдохнуть.

Непонятно, зачем он все это объясняет!

Джоэл тотчас очнулся, как бы вернувшись откуда-то, где он только что был. Возможно, монахи часто так молятся, склонив голову, и забываются в безмолвной молитве. Наверно, он так привык. Я ведь почти ничего не знаю о монастырях и о монашеской жизни.

Медленно передвигая шаркающие ноги, он шел по длинному коридору. Еще один поворот, и я с болью и замешательством поняла, что Джоэл привел нас в южное крыло здания, где когда-то в роскошных апартаментах жила наша мать. Помню, я страстно желала спать в ее великолепной, похожей на лебедя кровати, сидеть за ее длинным туалетным столиком, купаться в ее черной мраморной ванне, установленной на уровне пола и окруженной зеркалами.

Джоэл остановился перед двустворчатой дверью, к которой вели две широкие, покрытые ковром ступени в виде полумесяца. Губы его растянулись в какой-то медленной странной улыбке.

– Комнаты вашей матери, – кратко произнес он.

Я с трепетом остановилась перед знакомой до слез дверью и беспомощно оглянулась на Криса. Шум дождя перешел в ровный барабанный стук. Джоэл открыл одну створку двери и шагнул в спальню. Задержавшись на мгновение, Крис шепнул мне:

– Мы для него просто муж и жена, Кэти, – вот все, что он о нас знает.

Со слезами на глазах я вошла в эту спальню и безумным взглядом уставилась на то, ради чего я когда-то была согласна взойти на костер, – кровать! Кровать-лебедь под великолепным розовым балдахином, изящно прикрепленным к чему-то вроде крыльев, переходящих в подобие пальцев. Голова лебедя и его изогнутая шея были теми же, и те же бдительные, хотя и сонные рубиновые глаза, слегка прищурившись, наблюдали за всеми, кто находился в постели.

Я стояла в замешательстве. Спать в этой кровати? В кровати, где моя мать лежала в объятиях Бартоломью Уинслоу, ее второго мужа? Того самого мужчины, которого я украла у нее и сделала отцом моего сына Барта? Того мужчины, который до сих пор врывается в мои сны, наполняя сердце горькой виной. Нет! Я не смогу спать в этой кровати! Ни за что!

Когда-то я желала спать в этой лебединой кровати с Бартоломью Уинслоу. Как молода и глупа я была тогда! Я считала, что обладание красивыми вещами может сделать человека счастливым, а уж иметь такого мужа, как Бартоломью, было вообще пределом моих мечтаний!

– Эта кровать просто чудо, не так ли? – спросил Джоэл, подойдя сзади. – Барт сбился с ног в поисках искусных мастеров, которые могли бы вручную вырезать изголовье в форме лебедя. Когда он объяснял, что надо сделать, все ремесленники смотрели на него как на сумасшедшего. Наконец он нашел несколько старых мастеров, которые были рады создать такую уникальную вещь, тем более за хорошее вознаграждение. Мне кажется, Барт где-то отыскал детальное описание того, как именно была повернута голова лебедя, один полузакрытый глаз которого был сделан из рубина, а также описание крыльев с пальцевидными окончаниями, к которым крепились складки балдахина из тонкого шелка. Ох и разволновался же он, когда сначала у мастеров что-то получилось не так. А еще он заказал маленькую скамеечку для ног, также в виде лебедя. Для вас, Кэтрин, все для вас!

На этот раз в голосе Криса прозвучали жесткие нотки:

– Джоэл, так все же что Барт рассказал вам?

Он обнял меня за плечи, согревая и защищая от Джоэла, от всех напастей. С ним я могла бы жить и в шалаше, и в палатке, и в пещере. Он вливал в меня силы.

Губы старика скривились в едва заметной насмешливой улыбке, когда он заметил, как Крис старается защитить меня.

– Барт рассказал мне все о вашей семье. Видите ли, он всегда нуждался в совете старшего друга…

Джоэл остановился и многозначительно посмотрел на Криса, который не мог не почувствовать подтекст сказанного. Я заметила его волнение, хоть он и держал себя в руках. Джоэл, казалось, остался доволен произведенным эффектом.

– Барт рассказывал мне, как бедные дети – его мать с братьями и сестрой – более трех лет жили в заточении. Как потом его мать с младшей сестрой Кэрри – брат-близнец Кэрри к тому времени умер – сбежали в Южную Каролину. Как вы, Кэтрин, долго искали себе подходящего мужа – человека, который отвечал бы всем вашим требованиям, и наконец вышли замуж за… доктора Кристофера Шеффилда.

Столько намеков было в его словах, так много недосказанного… Вполне достаточно, чтобы у меня мурашки поползли по спине.

Джоэл вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь. Только тогда Крис смог убедить меня остаться в этой комнате хотя бы на одну ночь. Он целовал меня, обнимал, гладил по спине и по волосам, успокаивал, как ребенка, пока я не пришла в себя и не смогла разглядеть все сделанное Бартом для того, чтобы восстановить былую роскошь этих апартаментов.

– Эта кровать – только копия прежней, – мягко убеждал меня Крис, понимая мои чувства. – Наша мать никогда не лежала в этой кровати, дорогая. Барт прочел твои воспоминания, ты ведь знаешь об этом. Все, что ты здесь видишь, воссоздано по твоему описанию. Ты так подробно описала и «лебединую» кровать, и всю обстановку, что он решил, будто ты всегда мечтала об апартаментах, в которых жила наша мать. Может, подсознательно ты действительно этого хотела, а он догадался. Прости, если я не прав. Пойми только, что он хотел угодить тебе, затратил много сил и средств, чтобы эти комнаты приобрели прежний вид.

Я покачала головой: нет, никогда я не хотела того, что имела она.

– Хотела, – возразил он. – Хотела, Кэтрин! Ты горела желанием иметь все, что имела она! Я знаю. И твои сыновья знают. И не упрекай нас за то, что мы сумели распознать твои желания под ворохом всяких умных уверток.

Я готова была возненавидеть его за то, что он так хорошо знал меня. Но… я обхватила его руками и прижалась лицом к его груди, желая спрятаться даже от самой себя.

– Крис, не будь так жесток со мной, – выдохнула я. – Просто эти комнаты казались нам тогда такими удивительными, особенно когда мы пробирались сюда тайком от нее… и ее мужа.

Он крепко обнял меня.

– А что ты думаешь о Джоэле? – спросила я.

Немного помолчав, Крис ответил:

– Мне он нравится, Кэти. По-моему, он очень растроган и обрадован тем, что мы разрешили ему остаться здесь.

– Ты сказал ему, что он может здесь остаться? – прошептала я.

– А почему же нет? Мы уедем отсюда вскоре после того, как Барт отметит свое двадцатипятилетие и станет хозяином этого дома. К тому же нам предоставляется прекрасная возможность больше узнать о Фоксвортах. Джоэл расскажет нам о детстве и юности нашей матери, о том, как жила эта семья. Возможно, тогда мы сумеем понять, почему она предала нас и почему наш дед желал смерти своим внукам. Вероятно, где-то в далеком прошлом что-то настолько повлияло на разум Малькольма, что он, в свою очередь, смог заставить родную дочь забыть материнский инстинкт и отказаться от защиты собственных детей.

По моему же мнению, Джоэл достаточно уже рассказал нам, я больше ничего не хотела узнавать. Малькольм Фоксворт был одним из тех странных человеческих существ, которым повезло родиться без совести, он просто неспособен был чувствовать раскаяние за свои дурные поступки. Это невозможно ни объяснить, ни понять.

Крис ласково заглянул мне в глаза: его сердце и душа страдали от моего нежелания забыть все прошлые несправедливости и обиды.

– Я хотел бы еще порасспросить Джоэла о детстве и юности нашей матери, чтобы понять, что заставило ее жить так, как она жила. Наша родная мать причинила нам боль, которая не проходит до сих пор и не пройдет никогда, если мы не сможем понять, что руководило ею. Я простил ее, но ничего не смог забыть. Я хочу все понять, чтобы помочь тебе простить ее…

– Разве это поможет? – безнадежно спросила я. – Слишком поздно уже понимать и прощать нашу мать, и, если говорить честно, я не хочу никаких объяснений – потому что, если они окажутся убедительными, мне придется простить ее.

Он обессиленно опустил руки и, отвернувшись, отошел от меня.

– Я схожу за нашим багажом. Иди в ванную. К тому времени, как ты выйдешь, я уже все распакую.

В дверях он приостановился, но не оглянулся.

– Пожалуйста, постарайся использовать наше пребывание здесь, чтобы окончательно помириться с Бартом. Он теперь не тот, что был раньше. Ты ведь слышала его речь на подиуме. У этого молодого человека способности настоящего оратора. Его слова пробуждают в людях добрые чувства. Сейчас он может вести за собой людей, тогда как раньше был скрытен и застенчив. Мы должны благодарить Бога, что Барт наконец-то освободился от своей скорлупы.

Я покорно склонила голову:

– Конечно, я сделаю все возможное. Прости меня, Крис, что я бываю так безрассудно упряма, вот и сейчас опять…

Он улыбнулся и вышел из комнаты.

В «ее» ванной комнате, которая соединялась с великолепной туалетной комнатой, я медленно раздевалась, пока ванна из черного мрамора наполнялась водой. Меня окружали зеркала в позолоченных рамах, отражавшие мою наготу. Мне нравилась моя фигура, все еще стройная и подтянутая, и груди мои еще не обвисли. Раздевшись донага, я подняла руки, чтобы вынуть шпильки из волос. Разглядывая себя в зеркалах, я попыталась представить мою мать, как она стояла в той же позе и думала о своем втором муже, который был моложе ее. Задумывалась ли она о том, где он пропадает в те ночи, когда он был со мной? Догадывалась ли, кто был любовницей ее Барта до того страшного Рождества, когда все выяснилось? Надеюсь, что догадывалась!

* * *

Ужин прошел спокойно.

Двумя часами позже я расположилась в «лебединой» кровати, разбудившей во мне днем такие щемящие воспоминания. Лежала и смотрела, как раздевается Крис. Как и обещал, он распаковал багаж, развесил в шкафы мою и свою одежду, сложил в комод наше нижнее белье. Сейчас он казался усталым и немного грустным.

– Джоэл сказал мне, что завтра придет прислуга договариваться о найме. Надеюсь, ты сможешь побеседовать с ними.

Я удивленно приподнялась:

– Но я думала, Барт сам будет нанимать прислугу?

– Нет, он предоставил это тебе.

– Ох…

Крис накинул свой пиджак на бронзовую скульптурку слуги, и я вспомнила, что отец Барта, муж моей матери, делал так же, когда они жили здесь – вернее, не здесь, а в том, старом Фоксворт-холле. Воспоминания преследовали меня… Абсолютно голый, Крис направился в «свою» ванную комнату.

– Я только приму душ и приду. Пожалуйста, не засыпай без меня.

Я лежала в полутьме и вглядывалась в окружающие предметы. Меня охватило какое-то странное ощущение раздвоения личности. Мне казалось, что я – это не я, а моя мать. Я представляла себе четверых детей, запертых на чердаке. Чувствовала страх и вину перед ними, чувствовала угрозу, исходящую с нижнего этажа от презренного старика, который жил да жил, но не давал жить другим – жестокий, злой и бессердечный от рождения. Какой-то голос снова и снова нашептывал мне все это. Я закрыла глаза и попыталась унять свою разыгравшуюся фантазию. Я больше не слышала голосов, не слышала музыки. Мне ведь больше не нужно дышать пыльным сухим воздухом чердака. Всего этого уже нет. Мне теперь пятьдесят два года – не двенадцать, тринадцать, четырнадцать или пятнадцать.

Нет больше прежних запахов. В доме пахнет краской, деревом, свеженаклеенными обоями и новыми тканями. Здесь новые ковры, покрывала, новая мебель. Все-все новое, вплоть до разнообразных антикварных вещиц в салонах и кабинетах второго этажа. Нет прежнего Фоксворт-холла, только имитация. Да, а почему все же вернулся Джоэл, если ему нравилось в монастыре? Ему, привыкшему к монашеской аскетической жизни, деньги, вероятнее всего, в самом деле не нужны. Наверно, для возвращения были другие причины, а не только желание увидеть, что произошло с его родовым гнездом. Он остался здесь, даже узнав, что умерла его сестра – наша мать, – единственная, кого он надеялся застать в живых. Ждал случая увидеться с Бартом? Что привлекло его в Барте и удержало здесь? Он даже согласился быть здесь кем-то вроде дворецкого, пока мы не наймем настоящего. Я вздохнула. Зачем искать что-то таинственное в поворотах судьбы? Все-таки деньги всегда были первопричиной всего.

Глаза мои слипались от усталости, но я старалась прогнать сон. Надо было подумать о завтрашнем дне, об этом неизвестно откуда свалившемся на нас «дядюшке». Неужели мы достигли всего, что когда-то обещала нам мать, только для того, чтобы уступить все Джоэлу? А если он не будет оспаривать завещание нашей матери и мы сохраним доставшееся нам наследство, то какой ценой?

* * *

Наутро мы с Крисом спустились по правому крылу двойной лестницы с уверенностью владельцев дома и хозяев собственной жизни. Он взял меня за руку и крепко сжал ее, когда я сказала, что мои тревоги ушли и Фоксворт-холл больше не страшит меня.

Мы застали Джоэла в кухне за приготовлением завтрака. На нем был длинный белый фартук, а на голове – высокий поварской колпак. Все это выглядело как-то нелепо на худой стариковской фигуре. В моем представлении поваром должен быть обязательно человек полный. Однако я была благодарна старику за то, что он избавил меня от работы, которую я всегда недолюбливала.

– Надеюсь, вам понравятся яйца «Бенедикт», – произнес он, даже не взглянув на нас.

К моему удивлению, яйца «Бенедикт» оказались великолепны. Крис съел две порции. После завтрака Джоэл показал нам несколько пустых комнат, без мебели и отделки.

– Барт рассказывал мне, что вы любите уютные комнаты с удобной мебелью, поэтому он предоставил вам возможность самой обставить эти пустые комнаты, по вашему вкусу, – с кривой улыбочкой произнес он.

Что за насмешка? Ведь он, наверно, знает, что мы с Крисом не собираемся оставаться здесь надолго. Потом я подумала, что Барт просто не знал, как обставить эти комнаты, и хотел, чтобы я помогла ему, но сам попросить об этом постеснялся.

Когда я спросила Криса, сможет ли Джоэл оспорить завещание нашей матери и попытаться взять себе из наследства какую-то часть, он покачал головой и сказал, что не знает, существуют ли какие-либо законные способы передела наследства, если вдруг объявится «умерший» наследник.

– Барт сам бы мог выделить Джоэлу столько денег, чтобы ему хватило до конца жизни, – сказала я, в который раз припоминая каждое слово из последних пожеланий моей матери и из ее завещания: в нем она ничего не говорила о своих старших братьях, видимо считая их умершими.

Пока я все это обдумывала, Джоэл снова оказался на кухне, явно собираясь наготовить столько еды, что ее хватило бы на целую гостиницу. Крис задал ему какой-то вопрос, я не расслышала. С мрачным видом Джоэл ответил:

– Конечно, дом все-таки не совсем тот, что был когда-то, хотя бы потому, что при постройке сейчас никто не использует деревянных гвоздей. Я перенес всю сохранившуюся старую мебель в свои комнаты. Я ни на что не претендую, поэтому останусь жить в помещении для прислуги над гаражом.

– Я ведь говорил, что не следует вам там оставаться, – нахмурился Крис. – Вы – член нашей семьи и не должны так стеснять себя.

Между тем мы уже видели огромный гараж, и комнаты, размещенные над ним, едва ли были маленькими и тесными.

«Пусть он там останется!» – захотелось мне воскликнуть, но я промолчала.

Прежде чем я поняла, что происходит, Крис настоял, чтобы Джоэл поселился на втором этаже в западном крыле дома. Я вздохнула, мне отчего-то было неприятно, что Джоэл будет жить на одном этаже с нами. Ну да ладно! Послушаем его рассказы, удовлетворим свое любопытство, Барт отметит двадцать пятый день рождения, и вместе с Синди мы улетим на Гавайи.

Примерно в два часа дня мы с Крисом устроились в библиотеке, чтобы побеседовать с мужчиной и женщиной, у которых были отличные рекомендации. Вроде все было в порядке, но я заметила, что они почему-то украдкой переглядываются. К тому же мне не понравилось, что они вели себя так, словно давно знают нас. Крис уловил мое негативное отношение к этой паре.

– Мне жаль, но мы уже наняли другую семейную пару, – сказал он.

Муж с женой поднялись, чтобы уйти. Женщина задержалась в дверях и многозначительно посмотрела на меня.

– Я живу в деревне, миссис Шеффилд, – проговорила она холодно. – Мне было всего пять лет, но я много слышала о Фоксвортах, которые жили здесь, на холме.

Я отвернулась.

– Не сомневаюсь, – сухо произнес Крис.

Женщина фыркнула и хлопнула дверью.

Следующим был высокий, аристократического вида мужчина с военной выправкой, в его одежде все было аккуратно, до мельчайших деталей. Он вошел и остановился, ожидая приглашения присесть.

– Меня зовут Тревор Мейнстрим Мейджорс, – проговорил он с прекрасным английским произношением. – Я родился в Ливерпуле пятьдесят девять лет назад. Женился в Лондоне, когда мне было двадцать шесть, три года назад жена умерла. Двое моих сыновей живут в Северной Каролине. Если бы мне удалось найти работу в Виргинии, то в свободное время я смог бы навещать их…

– Где вы работали после того, как ушли от Джонстонов? – спросил Крис, просмотрев послужной список Мейджорса. – У вас замечательные характеристики вплоть до прошлого года.

Тут Крис спохватился и предложил англичанину сесть. Тревор Мейджорс сел, несколько раз переместил свои длинные ноги и поправил галстук, затем вежливо ответил:

– Я работал у Миллерсонов, которые уехали отсюда с полгода назад.

Он замолчал. Я слышала когда-то о Миллерсонах от матери, и сердце мое дрогнуло при упоминании знакомой фамилии.

– Сколько вы у них проработали? – дружелюбно спросил Крис; его голос звучал вполне спокойно, хотя он и уловил тревогу в моем взгляде.

– Недолго, сэр. У них было пятеро своих детей, да еще постоянно приезжали племянники и племянницы, подолгу гостили друзья. А я был единственным слугой. Все домашнее хозяйство лежало на мне: приготовление пищи, уборка, стирка, вождение автомашины и – гордость и радость каждого истинного англичанина – работа в саду. А бесконечные поездки на машине с пятью детьми – в школу и обратно, на занятия танцами, на спортивные соревнования, в кино и тому подобное – занимали столько времени, что мне не всегда удавалось приготовить приличный обед. Однажды мистер Миллерсон отчитал меня за то, что я не успел скосить газон и прополоть клумбы, к тому же, по его словам, в доме уже две недели не было приличного обеда. В этот день я вообще запоздал с обедом, из-за этого он и поднял крик. А я был очень занят: его жена приказала мне отвезти ее за покупками, я долго ждал ее у магазинов, затем она послала меня забрать детей из кино… ну и когда же я успел бы приготовить обед? Я объяснил мистеру Миллерсону, что я не робот, что не могу делать все сразу, и заявил, что ухожу. Он очень разозлился и пригрозил, что не даст мне хорошей рекомендации. Но если вы согласны подождать несколько дней, я все же обращусь к нему – надеюсь, он уже остыл и понял, что я делал все, что мог, даже в таких трудных условиях.

Я вздохнула и подала Крису тайный знак – человек нам подходит. Крис даже не взглянул в мою сторону.

– Я думаю, что вы хороший работник, мистер Мейджорс. Мы возьмем вас с месячным испытательным сроком, но, если ваша работа окажется неудовлетворительной, мы с вами расстанемся.

Тут Крис наконец посмотрел на меня:

– Разумеется, если жена не против…

Я молча встала и кивнула. Нам действительно нужна прислуга. Не собиралась же я тратить все свое время на уборку этого огромного дома.

– Пожалуйста, называйте меня просто Тревором. Я сочту за честь и удовольствие служить в таком великолепном доме.

Он вскочил на ноги, едва я поднялась. Крис также встал, и они пожали друг другу руки.

– Я очень рад, – проговорил он и приветливо улыбнулся нам.

В течение трех дней мы наняли трех слуг. Это было нетрудно, поскольку Барт обещал щедро платить им.

* * *

На пятый день нашего пребывания в Фоксворт-холле, вечером, мы стояли с Крисом на балконе и глядели на горы. Над нами сияла та же старая луна, которая светила и в ту давнюю ночь, когда мы впервые вступили под своды старого дома. Око Господне – верила я, когда мне было пятнадцать. В других местах луна казалась мне романтичной, волшебный лунный свет смывал мои страхи и грехи. А здесь я воспринимала луну как жестокого судью, всегда готового вынести нам приговор.

– Чудесная ночь, правда? – спросил Крис, обняв меня за талию. – Мне очень нравится этот балкон, который Барт придумал пристроить к нашим апартаментам. Он не привлекает внимания посторонних, потому что находится в боковой части здания, и в то же время с него открывается прекрасный вид на горы.

Горы в синей дымке всегда представлялись мне чем-то вроде тюремной стены, за которой мы были обречены вечно томиться, как пленники пустой надежды. Даже сейчас я воспринимала их мягкие очертания как барьер, отделяющий меня от свободы. Господи, если Ты взираешь на нас сверху, помоги мне выдержать эти несколько недель!

В полдень следующего дня мы с Крисом и Джоэлом стояли у окна над портиком дома, наблюдая, как низенький красный «ягуар» спешит по крутому серпантину дороги, ведущей к Фоксворт-холлу.

Барт гнал машину, не соблюдая никакой осторожности, на дьявольской скорости, как будто бросая вызов смерти. У меня замирало сердце, когда я наблюдала, как он виражирует на опасных поворотах.

– Видит Бог, он мог бы быть и поосторожнее, – проворчал Крис. – Ведь с ним то и дело что-нибудь случается… А поглядите на него – он ведет себя так, будто заговорен от смерти.

– Некоторые и заговорены… – загадочно произнес Джоэл.

Я удивленно взглянула на него, затем снова стала наблюдать за маленькой красной машиной, которой уже кое в чем повезло. Дело в том, что Барт каждый год покупал новую машину, каждый раз только красного цвета. Он испробовал чуть ли не все дорогие машины в поисках наилучшей, по его мнению. Именно эта полюбилась ему и осталась у него надолго, он даже известил нас об этом в коротком письме.