Текст книги "Непокорная пленница"

Глава 19

– Уитни… – Юное, несчастное лицо Дэвида Коулмена вывело ее из отрешенного состояния. – Уже поздно, мама говорит… мама говорит, может, ты пойдешь домой?

Ночи вроде как холодные… – Его голос затих. Уитни подняла на него глаза, и в розовом свете фонаря он увидел у нее на лице слабую улыбку.

– Так же сказал Каттер, когда в последний раз пришел ко мне в патио. – Голос не выражал никаких эмоций. – Тогда был сентябрь, и ночью не было даже намека на прохладу, не больше, чем обычно, но он сказал… еще мы говорили о цветах. – Она опустила глаза на книгу с картинками, которую ей купил Каттер, и погладила ее.

– О цветах? – Дэвид, как петух, склонил голову набок и скептически сказал:

– Никогда не думал, что Каттер интересовался цветами.

– Уверяю тебя, его интерес носил совсем не ботанический характер.

В голосе Уитни послышался намек на насмешку, изумительную, любовную насмешку, но это все же лучше, чем безжизненный тон, к которому Дэвид привык в последнее время; он сел в плетеное кресло рядом с ней и внимательно посмотрел на нее.

Обхватив худыми юношескими руками нескладные ноги и упершись подбородком в колени, Дэвид сказал:

– По-моему, Каттер ошибался.

– Ошибался? В чем? – Почему так больно, почему каждый раз, когда она закрывает глаза и видит его лицо, как будто нож вонзается в сердце и проворачивается?

– Насчет волков, – сказал мальчик, и она еще больше растерялась.

– Не понимаю…

– Он сказал, что нельзя из волка сделать домашнее животное, только я говорил про него, а он – про тебя. – Он вдруг усмехнулся, и Уитни подумала, что между Каттером и его младшим братом есть заметное сходство.

– Наверное, вы оба правы, – еле слышно сказала Уитни со смесью грусти и удивления. – Я имею в виду, как из волков сделать домашних животных.

Дэвид пожал плечами и посмотрел на каменный пол патио.

– Я в этом ничего не смыслю. Хочу сказать, я все бы отдал, чтобы моя волчица Серебристая Спина осталась со мной, но ей природой назначено быть волком. Может, я недолго с ней пробыл, но все же это лучше, чем ничего.

Боль уколола так, что некоторое время Уитни не могла говорить и даже дышать. Действительно ли недолго – это лучше, чем ничего? Она не знала. Сейчас ей было так плохо, что единственное, чего она хотела, – чтобы не было этой ужасной боли, пусть даже это означает, что у нее никогда бы не было Каттера. Но так ли это? Неужели она могла бы отказаться от воспоминаний о нем, о его ленивой улыбке, о том, как блестели зеленые глаза, когда он смеялся над тем, что она ему говорила?

Она откинула голову на подушку тростникового кресла; голос прозвучал холодно и отрешенно:

– Как ты думаешь, они когда-нибудь выяснят;., что именно с ним случилось?

– Не знаю. Может быть. Апачи всегда уносят с собой своих мертвых, а после нападения на форт Грант была такая суматоха, что трудно разобраться, что там случилось. По крайней мере так говорит папа, а он должен знать.

Они опять помолчали. Уитни спросила:

– Уэста повесили за открытое неповиновение приказам? Я не читала газеты с отчетами о судебном процессе, мне было не до них… Почему-то оказалось, что месть не приносит удовлетворения, как я раньше думала.

– Нет, не повесили. В конце концов, идет война между армией и индейцами, а на войне обе стороны делают ужасные вещи… – Уитни вздрогнула, и он оборвал себя на полуслове. Плохо, что она узнала про резню в лагере Красной Рубашки. Уитни обвинила себя в смерти всех его обитателей. Никто не выжил; солдаты разгромили деревню в ответ на нападение апачей на форт Грант. Когда не удалось настичь Джеронимо с его воинами, солдаты сорвали ярость на этой деревушке. Даже Элиза, мексиканская девушка, с которой Уитни подружилась, была убита вместе с младенцем. Эта новость потрясла Уитни.

– Каттер велел мне молчать, а я говорила, и теперь он умер, и все эти невинные люди умерли! – Она плакала на груди Деборы, и никто не мог ее утешить. После настойчивых уговоров Деборы Уитни согласилась уехать к отцу – слишком многое здесь вызывало болезненные воспоминания о Каттере.

– Завтра утром ты уезжаешь, – сказал Дэвид, и Уитни кивнула, не открывая глаз. – Папа сказал, что я могу проводить тебя до Бенсона и посадить на поезд, а позже он возьмет меня к себе в Тумстон. Ты слышала о перестрелке в Тумстоне? Начальник полиции Эрп с братьями подрались с несколькими ковбоями и победили. Я слышал, среди них были Клэнтоны и Маклори и один из приятелей Эрпа – стрелок Холидей по прозвищу Док. К концу схватки трое были убиты, трое ранены, а двое не получили ни царапины! Конечно, теперь Эрп не уступит свое положение городского главы полиции, раз победил в этой схватке.

Уитни вспомнила, что говорил Эндрю Уэст о противоборстве группировок в Тумстоне, и не очень удивилась. Только тонкая пленка респектабельности отделяла Вирджила Эрпа от людей, с которыми он по долгу службы должен был бороться. Но больше ей не придется думать об убийцах или изменниках. Она уезжает домой. После шести месяцев, проведенных в Аризоне, она уезжает домой. Странное чувство – как будто у нее что-то отнимают…

– Будешь бренди, Уитни? – спросил Морган, подняв хрустальный графин.

Она покачала головой:

– Нет. Спасибо.

Морган нахмурился и поставил графин на стол розового дерева.

– Тебя расстроили критические статьи по поводу твоей книги?

Она слегка улыбнулась и отвернулась от окна, через которое смотрела, как мартовский ветер гонит старые листья по газонам парка.

– Нет, не очень. Вообще-то я о них не слишком заботилась. Я написала то, что надо было написать, а не то, что люди хотят слышать.

– Что ж, ты должна признать, что критика правительства за его политику в отношении индейских резерваций сейчас не очень популярна. Особенно в свете постоянных разбойных набегов Джеронимо. Конечно, я понимаю, что армия тоже небезупречна…

– Совершать несправедливость позорнее, чем страдать от нее, – процитировала она и, видя, что отец поднял брови, добавила:

– Платон.

– Боже мой, моя дочь цитирует философов! Ты очень изменилась, детка.

– Видимо, да.

Уитни подумала о письме, которое получила от Теджаса; в длинном послании он просил ее не беспокоиться о том, что она выдала его имя армии, что она сделала то, к чему ее вынудили, и он не винит ее за то, что она рассказала о нем Уэсту.

В любом случае это не наделало беды, потому что Дэниел Коулмен сумел вовремя добраться до Фремонта.

Извинения посыпались как орешки, и ему оставалось только принимать их.

Потом он написал о многом другом, в основном о скуке жизни на асиенде, о свадьбе сестры и закончил странной цитатой из Шекспира: «Пользуйся сладостью бедствий», а потом добавил: «Ты получила их в полной мере и обратила себе на пользу, я молюсь, чтобы ты была вознаграждена за это».

Видя, что отец ждет продолжения ее слов, она добавила:

– По-моему, замена одного мужа на другого пошла мне на пользу. Хотя последний был у меня два месяца, а не два года, как сказал остряк из газеты твоего конкурента. Он, конечно, не знал, что…

– Кончай с этим! – взорвался Морган. – Или ты собираешься вечно его оплакивать? Сколько уже месяцев – с октября – ты даже не улыбаешься! А когда с тобой заговаривают, твоим скепсисом можно наполнить все пустые чашки в Манхэттене! Не выходишь из дома, только сидишь и смотришь в это проклятое окно, как бездушная кукла!

– Хорошее сравнение, папа. – Она тихо повторила:

– «Как бездушная кукла». Так я себя и чувствую. Я потеряла не только мужа, я потеряла часть себя.

Морган подошел и неуклюже поцеловал ее в холодную бледную щеку.

– Что бы тебе ни понадобилось, я сделаю все, что смогу, – веско сказал он. Голос задрожал от огорчения. – Только прошу тебя, обязательно скажи.

Уитни улыбнулась:

– Если бы я знала что, я бы и сама сделала. Папа, со мной будет все в порядке, честное слово. Просто нужно время.

Она отвернулась и подошла к окну своего кабинета.

На улице начинался дождь, капли стекали по стеклу, как слезы, и Морган сердито подумал, что становится таким же замкнутым, как дочь, – Ладно. – В комнате, где было слышно только тиканье часов и шипение углей в камине, голос прозвучал излишне резко. – Пойду в контору, узнаю последние новости. Пойдем со мной. У тебя может появиться идея для новой книги. – Она помотала головой. Морган настаивал:

– Все равно в такой день нечего делать, а тебе полезно выйти.

– Я люблю тишину, – сказала Уитни не оборачиваясь, но Морган устроил-таки шум: фыркнул и хлопнул дверью. Она почти улыбнулась. Она действительно любила тишину. В тишине больше смысла, чем в шумном мире, окружавшем ее.

Она смотрела на дождь, на мокрую улицу, экипажи и пешеходов, бегущих под навес, и ей трудно было представить Аризону с ее горячим, всепроникающим солнцем, где на сотни километров не было ничего, кроме кружащих в небе ястребов.

Но если закрыть глаза и ни о чем не думать, то можно почувствовать ту жару и сладкий запах лунных цветов в ночи и услышать тягучий голос Каттера…

– Спишь наяву, тигренок? А я думал, ты меня ждешь.

Уитни застыла, не смея оглянуться. Ей показалось, что она сошла с ума, что начались галлюцинации. Потом она услышала легкое шарканье, испуганный вскрик, топот шагов и медленно оглянулась.

Каттер стоял в дверях и казался похожим на иллюстрацию из каталога манхэттенского магазина, пока она не разглядела у него на боку специфическую выпуклость пистолета под длинным синим плащом. На нем была белая рубашка с высоким воротом, узкие черные брюки и красный жилет, он был аккуратно подстрижен.

Из-за его спины ее секретарь Огастин Фрай тянул свою индюшачью шею и с сопением пугливо таращил глаза. Каттер кинул на него нетерпеливый косой взгляд и снова посмотрел на Уитни:

– Если этот человек работает на тебя, уволь его. Он не издал ни одного интеллигентного звука с момента моего появления.

– Из-за пистолета, – спокойно сказала Уитни, гадая, не во сне ли это происходит. – В Нью-Йорке мужчины не носят на боку пистолет.

– В самом деле? Опасно. – Каттер снова посмотрел на человечка возле своего локтя и покачал головой.

Знакомой небрежной походкой он прошел через комнату к Уитни, и в зеленых глазах горел тот же дерзкий свет, и та же насмешливая полуулыбка кривила губы. Она неожиданно – и необъяснимо – рассвирепела. Видимо, он разглядел вспышку гнева в ее глазах, потому что вместо сладкого объятия она обнаружила, что ее руки скручены за спиной.

– Как ты посмел заставить меня считать тебя мертвым столько месяцев?! – выпалила она, вырываясь из тисков.

– Только не перебрасывай меня через плечо, – предупредил он. – Забудь эти штучки. Успокойся, и я все объясню.

– Объяснишь! – Слезы заливали ей лицо – слезы злости, слезы радости, слезы неизвестно отчего. – Прошло шесть месяцев! Шесть месяцев с тех пор, как тебя якобы убили, и ты только теперь обо мне вспомнил? – Она топнула, но не попала по ноге. – Я прошла через ад, а ты вплываешь в комнату как ни в чем не бывало, как будто мы расстались вчера… Каттер!

Каттер оторвал ее от пола, повалил на тонкий обюссонский ковер и придавил своим телом:

– Лежи тихо, тигренок.

– Каттер! Немедленно отпусти меня! Каттер! Что ты делаешь?

– Каттер? – взвизгнул Огастин Фрай и подпрыгнул, как вспугнутая жаба. – Вы сказали – Каттер? Это тот предатель? Тот… убийца?

– Пошел вон, – спокойно приказал Каттер, взглянув на секретаря. – И закрой за собой дверь.

Фрай сжался, но ушел только после того, как услышал сдавленный голос Уитни:

– Ступайте, Фрай. И закройте за собой дверь.

Гнев отступил, Уитни посмотрела в лицо Каттеру:

– Он испугался, что я тебя покалечу.

Он засмеялся, зажал в руке кисти ее рук и закинул над головой.

– Я тоже. Ты самая свирепая тигрица, какую я знаю. – Он наклонился и поцеловал ее, задержав губы, дразня, и соблазняя, и обещая, и Уитни застонала.

– Ты же знаешь, как я всегда хочу тебя, – сказала она между поцелуями; голова кружилась, сердце переполняла радость, что он жив, что он с ней.

– Поговорим об этом позже… Что еще там?! – Каттер повернул голову на звук открывшейся двери.

В дверях стоял Морган Брэдфорд, его первая вспышка тревоги быстро улеглась.

– А, это ты. Фрай ничего не мог толком сказать. Как всегда. – Морган оглядел дочь, лежавшую под длинной худой фигурой Каттера, и поднял брови. – Полагаю, объяснения я получу позже.

– Гораздо позже, папа, – сказала Уитни.

Брэдфорд усмехнулся и вышел.

В элегантном кабинете, выходившем окнами в парк, лежа на полу, Уитни улыбалась в горячие губы Каттера, закрыв глаза и запрокинув голову, а он снимал с нее одежду слой за слоем. Ей было жарко, но не от огня камина, а от любви и желания.

Кровь медленно и восторженно растекалась по венам, Уитни испытывала томление и лихорадочный жар, тело поднималось навстречу телу Каттера. Его руки мучили ее истомой, а губы задержались на губах, когда его тело увлекло обоих сокрушительным напором.

Уитни гладила его от плеч до узких бедер, отвечала на его тяжелый ритм с такой неистовой страстью, что у Каттера захватывало дух. Ее ноги сплелись над ним и прижали к себе, словно решили никогда не отпускать; у нее мелькнула смутная мысль – и не отпущу. Кто знает; когда ему придет в голову снова исчезнуть?

Крепко держа его руками, прижавшись так близко, как только может женщина прижаться к мужчине, Уитни шептала ему на ухо:

– Я люблю тебя, я люблю тебя…

И услышала в ответ слова, которые, как думала, никогда не услышит. Каттер грубовато пробормотал:

– По-моему, я люблю тебя с того момента, когда ты потребовала, чтобы я еще раз тебя поцеловал, тигренок. – И он поцеловал ее долгим, глубоким поцелуем, так что в ушах зашумел океанский прибой. Он повторил:

– Я всегда тебя любил.

Глава 20

Было темно, дождь продолжал стучать по карнизу, но на этот раз они лежали в ее постели; покрывало сбилось, камин освещал комнату неярким светом. Пресыщенная и удовлетворенная, Уитни свернулась клубочком под рукой Каттера и бездумно поглаживала его.

– Итак, ты рассказывал, как Дэниел еще раз получил для тебя прощение от губернатора Фремонта.

Каттер замычал и приоткрыл сонные глаза.

– О да, когда Уэст тебя увез, Дэниел ринулся в Прескотт, но сначала дал телеграмму твоему отцу, поскольку ему дольше добираться, а потом погнал лошадей в Прескотт. Он вытащил Фремонта из постели, тот брюзжал и, насколько я понимаю, не хотел ничего подписывать, пока не услышал от Дэниела всю историю. Потом он все проверял и перепроверял – а ты знаешь, сколько времени занимает.

– Что ты делал в то время, когда Уэст меня допрашивал? – От воспоминаний о своей беспомощности Уитни передернулась. Она до сих пор иногда просыпалась по ночам от ужаса.

– Ехал в Мексику на встречу с Джеронимо. Я скажу Уэсту, что это была блестящая идея – нанять разведчиком апачи. Это положит конец делу раз и навсегда.

– Что ты имеешь в виду? – Она подняла голову, чтобы посмотреть на него, и шелковые кудри пощекотали ему подбородок.

– Использовать апачи, чтобы изловить другого апачи. Джеронимо очень хитер и привычен к скалам и пустыне, а бледнолицые солдаты – нет.

Каттер лениво потянулся, напоминая большого кота, снова обнял Уитни за плечи и уложил на прежнее место.

Окинул ее взглядом, задержался на груди и снова посмотрел в глаза.

Когда Уитни нежно сказала: «Ты пришел сдаться в обмен на меня», – он кивнул и прищурился.

– Я был не очень уверен в мотивах Уэста. Я знал, что он к тебе неравнодушен… во всяком случае, даже после того, как он узнал все, что хотел, он и не подумал меня отпустить. – Каттер насмешливо скривил рот. – Кто-нибудь должен будет сказать Уэсту, что для апачи сбежать со столба, к которому он привязан, – такое же простое дело, как для Уэста играть в покер краплеными картами.

Уитни с возмущением воскликнула:

– Он привязал тебя к столбу?

– К сожалению для него, не слишком удачно. Кожа, намокая, растягивается, и я сумел освободиться и сбежать, когда Теджас пришел мне на помощь.

– Так тебе Теджас помог бежать? – удивилась она. – Никто мне этого не говорил.

– Никто и не должен был знать.

– Но почему, почему за все это время никто не сказал мне, что ты жив? И почему Уэст считал, что ты убит?

Каттер осторожно положил ей руку на живот.

– Тигренок, по одному вопросу за раз. – Он наклонился, поцеловал ее в нос, в брови, потом отстранился и сказал:

– Уэст думал, что я мертв, потому что меня ранило, я упал, и несколько солдат это видели. Я сбежал, но пуля меня достала.

Она поискала пальцами и нашла на правом плече шрам, тихонько поцеловала его и дрожащим голосом сказала;

– Какую опасную жизнь ты ведешь!

– После того как встретил тебя, она стала гораздо опаснее, – засмеялся он.

Она фыркнула, но продолжала настаивать:

– Ты не ответил на главный вопрос – почему никто не сказал мне, что ты жив? Каттер, я хотела умереть… Я никогда в жизни не была такой несчастной… почему?

Он прижал ее к себе, положил подбородок ей на макушку и сказал:

– Тебя так легко сломать, тигренок. Стоит тебе узнать, что человеку, которого ты любишь, угрожает опасность, и ты все расскажешь. – Он хрипло добавил:

– Ты можешь вынести все, пока это касается тебя, но если бы меня опять схватили, тебя бы раздавили, как сырой пирог.

Потрясенным шепотом Уитни сказала:

– Я не хотела навредить Красной Рубашке и остальным…

– Чш-ш. Я знаю. Ты не виновата. Превратности войны. Кто-то всегда оказывается посередине, и как правило – невиновные. – Наступило короткое молчание, потом он добавил:

– Знаешь, я возвращаюсь туда.

Ну вот. Он сказал то, чего она с ужасом ждала с того момента, как он ввалился к ней в кабинет; она откинула голову, и в золотистых глазах блеснули слезы.

– Когда?

– Скоро. Я пришел забрать тебя.

На мгновение в воздухе повисло молчание.

– Забрать меня? – медленно проговорила она, с трудом веря, что он это сказал. – Но… что, если я опять сломаюсь?

– Все будет совсем иначе. – Он тяжело вздохнул. – Послушай, я старался урезонить Джеронимо, но он горит ненавистью и ничего не слушает. Мне пришлось принять собственное решение. Моя цель – помочь всем людям, а не одному упрямому вождю, и я… я вступил в армию.

Уитни так и подскочила.

– Что?! – Ее сотрясала дрожь. – После всего, что они сделали с Красной Рубашкой… ты вступаешь в армию?

– Разведчиком. – Его зеленые глаза смеялись; потом взгляд соскользнул с испуганного лица ниже, и глаза засветились другими эмоциями. – Это самое лучшее решение. – Губы покусывали ее полуоткрытый рот. – Джеронимо не может… – губы нашли бархатную мочку уха, потом поползли вниз, – рыскать бесконечно, и если апачи хотят выжить как нация… – голос продолжал из ложбинки между грудей, – нужно сдаваться, это неизбежно.

– С-с-сдаваться? – Она содрогалась, потому что его рот отыскал и дразнил пик груди.

– М-м-м… Знаешь, уступить другому права на владение и управление… по требованию или из раскаяния… по крайней мере так звучало определение в последний раз, когда я его слышал. – Его губы вернулись к ее губам и целовали так долго и жадно, что она потеряла нить разговора и забыла обо всем, кроме Каттера.

За каменными стенами дома на Манхэттене шел дождь и дул ветер, но внутри было жарко, как в аризонской пустыне. Уитни подумала – и это была ее последняя связная мысль, – что она и не знала, как это сладостно – сдаться.