Текст книги "Детоубийцы"

Шли они медленно, ощупывая ногами почву. Уже не встрѣчались имъ кустарники. Подъ ними была вязкая тродинка. Однако на всѣ замѣчанія Тонетъ уже не получалъ отвѣта отъ спутника, которыи шелъ впереди.

– Піавка! Піавка!

Шорохъ ломающихся сучьевъ и задѣтыхъ во время бѣга кустарниковъ былъ единственнымъ отвѣтомъ: точно спасался дикій звѣрь. Тонетъ въ бѣшенствѣ закричалъ: Ахъ, разбойникъ! Онъ бѣжалъ, чтобы скорѣе выйти изъ лѣса, не хотѣлъ итги съ товарищами, что бы не помогать Нелетѣ. Когда дѣти остались вдвоемъ, они сразу почувствовали, какъ ихъ покидаютъ послѣдніе остатки сдокойствія. Такой опытный бродяга, какъ Піавка, былъ для нихъ большой помощью. Испуганная Нелета, забывая всякое благоразуміе, громко плакала, и ея рыданія раздавались въ безмолвіи лѣса, казавшагося безпредѣльнымъ. Страхъ подруги вновь возбудилъ энергію Тонета. Обнявъ одной рукои дѣвочку, онъ поддерживалъ и ободрялъ ее, спрашивалъ, можетъ ли она итти, хочетъ ли она слѣдовать за нимъ все дальше, хотя бѣдный мальчикъ и не зналъ, куда.

Долго они стояли, прижавшись другъ къ другу: она – рыдая, онъ охваченный страхомъ безвѣстнос, стараясь однако его пересилить.

Что‑то липкое и холодное пронеслось мимо нихъ, коснувшись лица. Быть можетъ, летучая мышь: и это прикосновеніе, бросавшее ихъ въ дрожь, вывело ихъ изъ печальнаго бездѣйствія. Снова они принялись быстро шагать, падая и снова поднимаясь, натыкаясь на кустарникъ, сталкиваясь съ деревьями, пугаясь шумовъ, которые побуждали ихъ ускорять бѣгство. Оба думали объ одномъ и томъ же, но скрывали свою мысль изъ инстинктивной боязни увеличить страхъ. Въ ихъ памяти вставалъ образъ Санчи. Проходили цѣлымъ роемъ легенды озера, слышанныя ночью у очага хаты, и дотрогиваясь руками до стволовъ, они думали что прикасаются къ чешуйчатой холодной кожѣ огромныхъ гадовъ. Крики лысухъ, доносившіеся издали изъ тростника на озерѣ, казались имъ жалобнымъ стономъ убиваемыхъ. Ихъ безумное бѣгство сквозь кустарники, трескъ сучьевъ, шорохъ травы пробуждали въ темныхъ кустахъ таинственныя существа, которыя убѣгали, шурша сухими листьями.

Они дошли до большой просѣки, совершенно не представляя себѣ, въ какомъ мѣстѣ безграничнаго лѣса они находятся. Здѣсь, на открытомъ мѣстѣ было не такъ темно. Наверху простиралось темно – голубое небо кое – гдѣ свѣтло блестѣвшее, словно большое полотно, растянутое надъ темной массой лѣса, окружавшаго равнину. Дѣти остановились на этомъ свѣтломъ и спокойномъ островкѣ. У нихъ не было больше силъ продолжать путь. Они дрожали отъ страха передъ темной чащей деревьевъ, двигавшихся во всѣ стороны, какъ море волнующихся тѣней. Они сѣли, тѣсно обнявшись. словно прикосновеніе ихъ тѣлъ вливало въ нихъ бодрость. Нелета перестала плакать. Побѣжденная печалью и утомленіемъ, она склонила головку на плечо друга и тихо вздыхала. Тонетъ озирался кругомъ, точно больше лѣсного мрака его безпокоилъ этотъ сумеречный свѣтъ, въ которомъ ему то и дѣло мерешился силуэтъ дикаго звѣря, врага заблудившихся дѣтей. Въ безмолвіи раздавалось кукованіе кукушки, лягушки въ ближнемъ болотѣ, умолкшія при ихъ появленіи, снова обрѣтали мужество и затягивали свою пѣснь, надоѣдливые большіе москиты жужжали вокругъ ихъ головъ, обозначаясь въ полумракѣ въ видѣ темной стрекочущей тучи.

Дѣти постепенно успокоились. Здѣсь было совсѣмъ недурно. Можно было переночевать. Теплота ихъ плотно прижавшихся тѣлъ, казалось, вливала въ нихъ новую жизнь, заставляя забывать о своемъ страхѣ и безумномъ бѣгствѣ сквозь чащу лѣса.

Надъ верхушками сосенъ, по направленію къ морю, показалась свѣтлая полоса. Казалось, звѣзды гаснутъ, погружаясь въ молочныя волны. Возбужденныя таинственностью лѣса, дѣти съ тревогой смотрѣли на это явленіе, точно кто‑то прилетѣлъ къ нимъ на помощь, окруженный свѣтлымъ ореоломъ. Вѣтки сосенъ съ ихъ кружевной зеленой тканью выдѣлялись чернымъ рисункомъ на свѣтломъ фонѣ. Надъ сводами лѣса вспыхнуло что‑то блестящее, въ видѣ сначала маленькой слегка изогнутой линіи, похожей на серебряную бровь, потомъ свѣтящаго полукруга и наконецъ огромнаго лица, нѣжнаго цвѣта меда, распространявшаго между ближайшими звѣздами свое сіяніе. Казалосъ, луна улыбается дѣтямъ, взиравшимъ на нее съ благоговѣніемъ маленькихъ дикарей.

Лѣсъ измѣнился, какъ только показался полнощекій ликъ луны, отъ которой тростники заблестѣли, какъ серебряные хлысты. У корней каждаго дерева простиралаоь безпокойная черная тѣнь. Казалось, лѣсъ растетъ, удваивается, словно на свѣтящейся землѣ выростаетъ другой призрачный лѣсъ.

Дикіе соловьи озера, такъ страстно любящіе свободу, что умираютъ, если ихъ посадить въ клѣтку, запѣли во всѣхъ концахъ просѣки и даже москиты жужжали нѣжнѣе въ насыщенномъ свѣтомъ уголкѣ.

Приключеніе начинало казаться обоимъ дѣтямъ интереснымъ.

Нелета уже не чувствовала боли въ ногѣ и спокойно говорила на ухо своему спутнику. Преждевременно развившійся инстинктъ женщины, хитрость брошенной, бродячей кошечки давала ей большое преимущество передъ Тонетомъ. Они останутся въ лѣсу! Не правда‑ли? Завтра, вернувшись домой, они найдутъ предлогъ объяенить свое приключеніе. Піавка пусть за все отвѣчаетъ! Они переночуютъ здѣсь и увидятъ то, чего никогда еще не видали. Они будутъ спать вмѣстѣ, будутъ какъ мужъ и жена. И въ своей наивности они дрожа произносили эти слова, еще тѣснѣе прижимаясь другъ къ другу, какъ будто инстинктъ имъ подсказывалъ, что пробуждавшаяся нѣжность требуетъ, чтобы они какъ можно яснѣе ощущали теплоту своихъ тѣлъ.

Тонетъ испытывалъ странное необъяснимое опьяненіе. Никогда еще тѣло подруги, которую онъ такъ часто билъ во время грубыхъ игръ, не обладало такой пріятной теплотой, которая, казалось, распространялась по его жиламъ и ударяла ему въ голову, возбуждая такое же волненіе, какъ чарка вина, которой его угощалъ въ трактирѣ дѣдъ. Онъ смотрѣлъ безцѣльно передъ собой, но все его вниманіе было поглощено головкой Нелеты, тяжело лежавшей на его плечѣ, и нѣжнымъ дыханіемъ ея рта, обдававшимъ его шею, точно ее щекочетъ чья‑то бархатная рука. Оба молчали и безмолвіе только увеличивало чары минуты. Нелета открыла свои зеленые глаза, въ глубинѣ которыхъ луна отражалась, какъ капля росы, и принявъ болѣе удобную позу, снова закрыла ихъ.

– Тонетъ… Тонетъ! – шептала она, какъ во снѣ, прижимаясь къ товарищу.

Сколько могло быть времени? Мальчикъ чувствовалъ, какъ смыкались глаза не столько оть сна, сколько отъ страннаго опьяненія, которое, казалось, подавляло его. Изъ всѣхъ шороховъ лѣса онъ слышалъ только жужжанье москитовъ, летавшихъ, какъ облака, надъ грубой кожей дѣтей озера. Это былъ странный концертъ, который усыплялъ ихъ, укачивая на волнахъ перваго сна. Одни пѣли, какъ писклявыя скрипки, до безконечности растягивая одну ноту, другіе, болѣе важные, пробовали цѣлую гамму, а огромные и жирные издавали глухой дрожащій звукъ, словно низкіе контрабасы или далекій бой часовъ. На слѣдующее утро сжигая ихъ лица, разбудило ихъ солнце, и лай собаки стражника, которая приблизила свою морду вплотную къ ихъ головамъ. Они находались на самой границѣ Деесы и до Пальмара было всего нѣсколько шаговъ.

Мать Тонета всегда добрая и грустная, побѣжала за нимъ съ весломъ въ рукѣ, чтобы вознаградить себя за безпокойную ночь, и слегка побила его, несмотря на его быстроту. До пріѣзда матери Нелеты въ «телѣгѣ угрей», она на всякій случай побила и ея дочку, чтобы та не пропадала больше въ лѣсу.

Послѣ этого приключенія, вся деревня, точно по молчаливому соглашенію, называла Тонета и Нелету женихомъ и невѣстой. Словно связанные навсегда той ночью, проведенной въ лѣсу въ тѣсныхъ объятіяхъ, они искали другъ друга, и любили другъ друга, не высказывая своего чувства словами, какъ будто между ними было условлено, что они должны принадлежать другъ другу.

Съ этимъ приключеніемъ кончилось ихъ дѣтство. Кончилась бѣготня, веселая, беззаботная жизнь безъ всякихъ обязанностей.

Нелета стала вести ту же жизнь, что и мать: каждую ночь она отправлялась въ Валенсію съ корзинами угрей и возвращалась только на слѣдующій вечеръ. Тонетъ, видѣвшій ее только на мгновеніе при наступленіи ночи, работалъ съ отцомъ въ полѣ или ловилъ рыбу съ нимъ и съ дѣдомъ. Дядюшка Тони, ранѣе столь добрый, теперь, когда сынъ выросъ, былъ также требователенъ, какъ и дядюшка Голубь, и Тонетъ, какъ примирившееся животное, исполнялъ нехотя свою работу. Его отецъ, этотъ упрямый герой земли, былъ непреклоненъ въ своихъ рѣшеніяхъ. Когда наступило время посѣва или жатвы риса, мальчикъ цѣлый день проводилъ на поляхъ Салера. Остальную часть года онъ ловилъ рыбу, иногда съ отцомъ, иногда съ дѣдомъ, допускавшимъ его, какъ товарища, въ свою барку, каждый разъ ругая однако собачью судьбу, по волѣ которой въ его семьѣ родятся такіе бродяги.

Теперъ мальчикъ работалъ отъ скуки. Въ деревушкѣ не оставалось никого, съ кѣмъ онъ могъ бы водиться. Нелета была въ Валенсіи, а товарищи по играмъ, выросшіе, какъ и онъ самъ, обязанные зарабатывать себѣ насущный хлѣбъ, выѣзжали въ озеро вмѣстѣ съ отцами. Оставался Піавка, но мошенникъ послѣ приключенія въ Деесѣ удалялся отъ Тонета, вспоминая встрепку, которой тотъ заплатилъ за измѣну, совершенную имъ той ночью.

Какъ будто это событіе предрѣшило его будущее, бродяга искалъ себѣ прибѣжище въ домѣ священника, въ качествѣ его слуги, и спалъ какъ ообака за дверью, не думая объ отцѣ, который лишь изрѣдка появлялся въ заброшенной хатѣ, черезъ крышу которой падалъ дождь, какъ на открытомъ полѣ.

Старый Піавка нашелъ себѣ, наконецъ, промыселъ. Когда онъ бывалъ трезвъ, онъ посвящалъ себя охотѣ за выдрами. Ихъ число не доходило и до дюжины, такъ какъ ихъ испоконъ вѣка упорно преслѣдовали.

Однажды вечеромъ, переваривая вино на берегу, онъ замѣтилъ на водѣ круги, кипѣніе и большіе пузыри. Ктото нырялъ, между сѣтями, замыкавшими каналъ, ища въ нихъ рыбу. Спустившись въ воду, съ шестомъ, который ему одолжили, онъ сталъ охотиться за темнымъ животнымъ, бѣгавшимъ по дну, пока ему не удалось убить его и взять,

То была знаменитая – выдра, о которой въ Пальмарѣ говорили, какъ о фантастическомъ существѣ, одна изъ тѣхъ выдръ, которыми когда‑то кишѣло озеро, и которыя разрывали сѣти, такъ что было невозможно ловить рыбу.

Старый бродяга считалъ себя теперь первымъ человѣкюмъ Альбуферы. Рыбачья община Пальмара обязана была по старымъ законамъ, занесеннымъ въ книги, хранившіяся у присяжнаго, выдавать за каждую пойманную выдру по одному дуро. Старикъ взялъ награду, но на этомъ не остановился. Животное было настоящимъ кладомъ! Онъ отправился показывать его въ гавани Катарохи и Сильи, и дошелъ въ своемъ тріумфальномъ шествіи вокругъ озера до Суеки и Кульеры.

Со всѣхъ сторонъ его звали. Не было трактира, гдѣ бы его не принимали съ распрастертыми объятіями. Сюда, Піавка! Пусть покажетъ звѣря, котораго убилъ! И бродяга послѣ нѣсколькихъ стакановъ вина любовно вынималъ изъ подъ плаща бѣдное животное, мягкое и вонючее, позволяя любоваться его шкурой, даже дотронуться до нея, – но только съ большой осторожностью! – чтобы удостовѣриться въ ея мягкости.

Никогда руки отца не обнимали съ такой мягкостью и нѣжностью маленькаго сына, когда онъ родился на свѣтъ, какъ это животное! Прошло нѣсколько дней, народу надоѣла выдра, никто не давалъ за нея даже и чарки водки, не было ни одного трактира, который не старался бы отдѣлаться отъ Піавки, какъ отъ зачумленнаго, ввиду нестерпимой вони, поднимавшейся изъ – подъ плаща отъ разлагавшагося животнаго. Прежде чѣмъ бросить животное, онъ извлекъ изъ него новую прибыль, запродавъ въ мастерскую для набивки чучелъ и объявилъ всему міру о своемъ новомъ призваніи. Онъ будетъ охотиться за выдрами.

Онъ принялся искать вторую, какъ человѣкъ, находящійся въ поискахъ счастья. Награда, полученная отъ общины и недѣля безпрестанной, даровой вьшивки не исчезали изъ его памяти. Однако вторая выдра такъ и не попадалась. Иногда ему мерещилось, что онъ видитъ ее въ самыхъ отдаленныхъ каналахъ, но она немедленно же пряталась, словно всѣ представители этой семьи сообщили другъ другу о новомъ промыслѣ Піавки. Съ отчаянія, онъ напивался въ счетъ тѣхъ выдръ, которыхъ убьетъ въ будущемъ, и уже пропилъ болѣе двухъ, когда однажды ночью рыбаки нашли его утонувшимъ въ каналѣ. Онъ поскользнулся въ пьяномъ видѣ, упалъ и не въ силахъ подняться остался навѣки въ водѣ подстерегать свою выдру.

Послѣ смерти отца, сынъ его навсегда оотался въ домѣ священника., не возвращаясь больше въ хату. Въ Палъмарѣ одинъ священникъ смѣнялся другимъ. Въ это каторжное мѣсто шли только или отчаявшіеся или провинившіеся, стараясь какъ можно скорѣе выбраться изъ него. И всѣ священники, вступая во владѣніе бѣдной церковью, съ ней вмѣстѣ брали и Піавку, какъ предметъ, необходимый для культа. Во всей деревнѣ только онъ умѣлъ помогать во время мессы. Онъ помнилъ всѣ облаченія, хранившіяся въ ризницѣ, количество дыръ, проѣденныхъ молью, и заплатъ и горѣлъ такимъ желаніемъ быть услужливымъ, что стоило господину только выразить приказаніе, какъ оно моментально исполнялось. Мысль о томъ, что онъ былъ единственнымъ человѣкомъ во всей деревнѣ, который не работалъ весломъ и не проводилъ ночи на Альбуферѣ, внушала ему нѣкоторую гордость и заставляла его свысока смотрѣть на остальныхъ.

По воскресеніямъ рано утромъ онъ открывалъ шествіе съ крестомъ въ рукѣ, во главѣ церковной процессіи. Мужчины, женщины, и дѣти шли двумя длинными рядами по единственной улицѣ, медленнымъ шагомъ, съ пѣніемъ, потомъ къ берегу и одинокимъ хатамъ, чтобы продлить церемонію. Въ утреннихъ сумеркахъ блестѣли каналы, какъ полосы темной стали; по направленію къ морю облака окрашивались въ красный цвѣтъ, а мавританскіе воробьи летали цѣлыми стаями, поднимаясь съ крышъ садковъ, отвѣчая веселымъ чириканіемъ довольныхъ жизнью и свободой бродягъ на грустное, меланхолическое пѣніе вѣрующихъ.

– «Проснись христіанинъ!» – пѣла процессія на улицѣ деревни и этотъ призывъ былъ комиченъ потому, что всѣ жители участвовали въ шествіи, и въ пустыхъ хатахъ бодроствовали только лаявшія собаки и пѣтухи, нарушавшіе печальную мелодію своимъ звонкимъ, какъ трубные звуки, пѣніемъ, привѣтствуя свѣтъ солнца и радость новаго дня. Идя въ рядахъ процессіи, Тонетъ съ бѣшенствомъ смотрѣлъ на стараго товарища, шедшаго во главѣ всѣхъ, точно генералъ, держа крестъ прямо, какъ знамя. Ахъ, разбойникъ! Вотъ кто сумѣлъ устроить жизнь по своему вкусу!

Онъ самъ тѣмъ временемъ жилъ въ подчиненіи у отца, все болѣе серьезнаго и все менѣе общительнаго. По сущеетву добрый, отецъ становился, порой жестокимъ со своими, благодаря упрямой страсти къ труду. Времена были тяжелыя. Салерская земля не давала подъ рядъ двухъ хорошихъ уражаевъ, а проценты ростовщиковъ, къ помощи которыхъ дядюшка Тони прибѣгалъ, какъ къ пособному средству, поглащали большую часть его труда. Что же касается рыбной ловли, то семья Голубей всегда была неудачлива и вынимала во время жеребьевки самыя худшія мѣста. Къ тому же мать медленно чахла. Она находилась въ агоніи, жизнь таяла въ ней, какъ восковая свѣча, уходя сквозь рану ея измученнаго тѣла и только ея глаза блестѣли болѣзненнымъ блескомъ.

Для Тонета началась печальная жизнь. Уже не будоражилъ онъ Пальмаръ своими дьявольскими выходками. Уже не цѣловали его сосѣдки, называя самымъ красивымъ мальчикомъ деревни, уже не его выбирали среди сверстниковъ въ день жеребьевки мѣстъ, чтобы вынуть жребіи изъ кожанаго мѣшка общины. Теперь онъ былъ мужчиной. Теперъ его желанія избалованнаго ребенка уже не принимались въ расчетъ домашними, напротивъ теперь приказывали ему. Онъ значилъ также мало, какъ и Подкидышъ и при малѣйшемъ возмущеніи поднималась угрожающе тяжелая рука дядюшки Тони, тогда какъ дѣдъ одобрялъ его рѣзкимъ смѣхомъ, говоря, что именно такъ надо воспитывать людей. Когда умерла мать, казалось, старая привязанность дѣда къ сыну вновь возрождается. Дядюшка Голубь жалѣлъ объ отсутствіи покорнаго существа, молчаливо переносившаго всѣ его причуды. Вокругъ онъ чувствовалъ пустоту и привязался къ сыну, не очень охотно подчинившемуся его волѣ, но никогда въ его присутствіи и не противорѣчившему ему.

Они вмѣстѣ ловили рыбу, какъ въ былое время, иногда вдвоемъ посѣщали трактиръ, кауъ товарищи, между тѣмъ какъ Подкидышъ исполняла обязанности хоаяйки, съ преждевроменной опытностью, свойственной несчастнымъ существамъ.

Нелета все по прежнему какъ бы принадлежала къ семьѣ. Мать ея уже не могла отправляться въ Валенсію на рынокъ. Сырость Альбуферы, казалось, пропитала весь ея организмъ до мозга костей, парализовавъ его и бѣдная женщина оставалась лежать безъ движеній въ хатѣ, стонала отъ ревматическихъ болей, кричала, какъ осужденная на смерть, и не могла заботиться о пропитаніи… Ея товарки по рынку давали ей въ видѣ милостыни кое‑что изъ содержимаго своихъ корзинъ, когда дѣвочка чувствовала голодъ въ хатѣ, она убѣгала къ Тонету, помогая Подкидышу съ авторитетностью старшей дѣвочки. Дядюшка Тони принималъ ее благосклонно. Его великодушіе борца, находившагося въ вѣчной борьбѣ съ нуждой, заставляло его помогать всѣмъ потерпѣвшимъ крушеніе.

Нелета выростала въ хатѣ жениха. Она отправлялась туда ради насущнаго хлѣба и ея отношенія къ Тонету носили болѣе братскій, чѣмъ любовный характеръ. Молодой человѣкъ не обращалъ много вниманія на невѣсту. Онъ былъ увѣренъ въ ней! Кого могла она полюбить? Могла ли она думать о другомъ человѣкѣ, разъ вся деревня объявила ихъ женихомъ и невѣстой? И въ споуойномъ сознаніи, что Нелета, выроставшая среди нищеты, какъ рѣдкій цвѣтокъ, представлявшая по своей красотѣ такую противоположность безобразію другихъ дѣвушекъ, принадлежитъ ему, онъ не удѣлялъ ей много времени, обращаясь съ ней съ той довѣрчивостью, словно они уже супруги. По цѣлымъ недѣлямъ онъ не говорилъ съ ней ни слова.

Другіе интересы првлекали молодого человѣка, слывшаго за перваго красавца Пальмара. Онъ гордился престижемъ силача, который пріобрѣлъ среди прежнихъ товарищей по играмъ, теперь такихъ же молодыхъ людей, какъ онъ. Не съ однимъ изъ нихъ онъ боролся и всегда выходилъ побѣдителемъ. Нѣкоторымъ изъ нихъ онъ весломъ проломилъ голову, а однажды вечеромъ на берегу вступилъ въ поединокъ на острогахъ съ рыбакомъ изъ Катаррохи, пользовавшимся славой опаснаго борца. Узнавая объ этихъ приключеніяхъ, отецъ морщился, тогда какъ дѣдъ смѣялся и сейчасъ же примирился съ внукомъ. Въ особенности дядюшка Голубь былъ въ восторгѣ отъ того, что юноша не боялся стражниковъ Деесы, и похищалъ у нихъ подъ носомъ убитаго ими кролика. Конечно, онъ не работникъ, но зато въ немъ несомнѣнно, течетъ его кровь!

Этотъ юноша, не достигшій и восемнадцатилѣтняго возраста, о которомъ въ деревнѣ такъ много говорили, имѣлъ свое любимое мѣстопребыоаніе, куда отправлялся, какъ только привязывалъ въ каналѣ барку отца или дѣда. То былъ трактиръ Сахара, новое учрежденіе вызывавшее не мало толковъ во всей Альбуферѣ. Онъ не былъ устроенъ, подобно другимъ трактирамъ, въ хатѣ съ низкой, прокопченой крышед, безъ всякихъ другихъ отверстій для воздуха, кромѣ дверей. Трактиръ помѣщался въ собственномъ домѣ, зданіи, казавшемся чудомъ среди ооломенныхъ хатъ, съ каменными стѣнами, окрашенными въ голубой цвѣтъ, съ черепичной крышей и двумя дверями, изъ которыхъ одна выходила на единственную улицу деревушки, а другая на каналъ.

Пространство между двумя дверями всегда было передолнено земледѣльцами и рыбаками, которые или пили, стоя передъ стойкой, разглядывая, какъ гипнотизированные, два ряда красныхъ боченковъ, или усаживались на веревочныхъ стульяхъ передъ сосновыми столиками, безъ конца играя въ разныя карточныя игры.

Роскошь трактира наполняла жителей деревни гордостью. Стѣны были выложены манисесскими фарфоровыми плитами вышиной въ человѣческій ростъ, а выше разукрашены фантастическими пейзажами, зелеными и голубыми, съ лошадьми, похожими на крысъ, и деревьями ниже людей. Съ потолка висѣли рядами кровяныя колбасы, плетеные лапти и связки колючихъ желтыхъ веревокъ, употреблявшихся для оснастки большихъ озерныхъ барокъ.

Всѣ благоговѣли передъ Сахаромъ. Сколько у этого толстяка денегъ! Онъ былъ когда‑то жандармомъ въ Кубѣ и карабинеромъ въ Испаніи. Долгое время жилъ въ Алжирѣ. Онъ зналъ кое‑что въ каждомъ ремеслѣ, зналъ столько, что по выраженію дядюшки Голубя могъ сказать даже во снѣ, гдѣ спрятана каждая песета, а на другой день бѣжалъ подобрать ее.

Въ Пальмарѣ никогда не пивали такого вина, какъ его. Все въ этомъ домѣ было лучшаго качества. Хозяинъ хорошо принималъ гостей и бралъ умѣренныя цѣны.

Сахаръ былъ родомъ не изъ Пальмара, даже не изъ Валенсіи. Онъ пришелъ издалека, оттуда, гдѣ говорятъ до кастильски. Въ молодости онъ былъ на Альбуферѣ карабинеромъ и женился на некрасивой, бѣдной дѣвушкѣ изъ Пальмара. Послѣ жизни полной приключеній, сколотивъ деньжонокъ, онъ устроился въ деревнѣ, изъ которой была его жена, уступая ее просьбамъ. Бѣдняжка была больна и ей недолго оставалось жить. Казалось, она была истощена вѣчными путешествіями, постоянно мечтая о тихомъ уголкѣ озера.

Остальные трактирщики мѣстечка ругали Сахара, видя, какъ онъ завладѣваетъ всѣми обитателями. О, разбойникъ, разбойникъ! Была, небось, причина, почему онъ такъ дешево продавалъ хорошее вино! Трактиръ интересовалъ его менѣе всего! У него были другія дѣла и не даромъ же пріѣхалъ онъ такъ издалека, чтобы устроиться здѣсь. Слыша подобныя рѣчи, трактирщикъ добродушно смѣялся. Всякому хочется жить!

Наиболѣе интимные друзья Сахара знали, что эти сплетни имѣли свое основаніе. Трактиръ въ самомъ дѣлѣ мало интересовалъ его. Главный его промыслъ начинался ночью, послѣ закрытія трактира. Не даромъ онъ былъ когда‑то карабинеромъ и исходилъ весь берегъ. Каждый мѣсяцъ на морской берегъ выбрасывались грузы, множество черныхъ тѣней катили ихъ по песку, поднимали и проносили черезъ Деесу къ берегу озера. Здѣсь большія барки, лауды Альбуферы, вмѣщавшіе болѣе ста мѣшковъ риса, нагружались грузомъ табаку и медленно уплывали въ темнотѣ къ материку. А на слѣдующій день все было шито и крыто.

Трактирщикъ выбиралъ для этихъ экспедицій самыхъ смѣлыхъ завсегдатаевъ трактира. Несмотря на свои молодые годы, Тонетъ два или три раза удостоился его довѣрія, какъ человѣкъ сильный и осторожный. Въ такой ночной работѣ ловкій парень могъ заработать два или три дуро, которыя потомъ часто оставлялъ въ рукахъ трактирщика, выпивая въ его трактирѣ. И однако, обсуждая на другой день случайности экспедиціи, въ которой они были главными дѣйствующими лицами, несчастные говорили съ восхищеніемъ: «Какой нашъ трактирщикъ храбрецъ! Какъ безбоязненно подвергается онъ одпасности быть пойманнымъ!

Дѣла шли хорошо. На берегу всѣ были слѣпы, благодаря ловкости трактирщика. Его старые алжирскіе друзья исправно присылали ему свой грузъ, и дѣло устраивалось такъ ловко, что трактирщикъ, хотя и щедро плативщій тѣмъ, кто могъ донести, богатѣлъ послѣ каждаго предпріятія. Уже въ первый годъ своего пребыванія въ Пальмарѣ онъ купилъ рисовыя поля, а въ верхнемъ этажѣ трактира былъ спрятанъ мѣшокъ съ серебряной монетой, изъ котораго онъ давалъ взаймы деньги нуждающимся.

Популярность его быстро росла. Первоначально ему дали кличку Сахаръ въ виду мягкаго и сладкаго акцента, съ которымъ онъ выражался да ломаномъ валенсіанскомъ нарѣчіи. Потомъ, когда онъ разбогатѣлъ, народъ не забывая объ этой кличкѣ, сталъ называть его Пако (Франсискомъ) ибо, какъ утверждала его жена, такъ звали его на родинѣ, и онъ всегда приходилъ въ бѣшенство, когда его называли Кико, какъ называли прочихъ Франсисковъ деревни.

Когда умерла его жеца, бѣдная подруга несчастной поры его жизни, ея младшая сестра, некрасивая вдова рыбака, съ властнымъ характеромъ, хотѣла воцариться въ трактирѣ въ качествѣ хозяйки, въ сопровожденіи всей своей родни. Они льстили Сахару съ той угодливостью, которую внушаетъ богатый родственникъ, и указывали на то, какъ трудно для одинокаго человѣка стоять во главѣ трактира. Недостаетъ женщины! Однако Сахаръ, всегда ненавидѣвшій свояченицу за ея злой языкъ, боясь, что она пожелаетъ занять еще теплое мѣсто сестры, выгналъ ее, не обращая вниманія на ея злобные протесты. Для надсмотра за трактиромъ достаточно и двухъ старухъ, вдовъ рыбаковъ, стряпавшихъ для пріѣзжавшихъ изъ Валенсіи любителей блюдо: «чеснокіъ и перецъ», и чистивщихъ стойку, на которую облокачивались локтями всѣ обитатели деревни.

Почувствовавъ себя на свободѣ, Сахаръ заявилъ себя противникомъ брака: человѣкъ состоятельный, какъ онъ, могъ жениться только на женщинѣ еще болѣе богатой! И до вечерамъ онъ, смѣясь, выслушивалъ Голубя, очень краснорѣчиваго, когда заговаривалъ о женщинахъ.

Старый рыбакъ утверждалъ, что мужчина долженъ быть какъ соловей озера, который весело поетъ, пока на свободѣ, и предпочитаетъ лучше умереть, чѣмъ быть запертымъ, когда его сажаютъ въ клѣтку.

Всѣ свои сравненія старикъ бралъ изъ жизни птиицъ Альбуферы. Женщины! Чортъ бы ихъ побралъ! Онѣ самыя неблагодарныя и забывчивыя существа на свѣтѣ! Стоитъ только присмотрѣться къ бѣднымъ «зеленымъ шейкамъ» озера. Онѣ всегда летаютъ въ компаніи самки и безъ нея не могутъ даже отыскать себѣ пищу. Охотникъ стрѣляетъ по нимъ! И что же, если падаетъ самка, бѣдттый самецъ, вмѣсто того, чтобы спастись, все кружится надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ погибла его подруга, пока охотникъ не покончитъ и съ нимъ. Если же падаетъ бѣдный самецъ, самка улетаетъ, не озираясь назадъ, такой же веселой, какъ будто ничего не случилось, и замѣтивъ исчезновеніе самца, ищетъ себѣ другого. Таковы всѣ женщины, какъ тѣ, которыя носятъ перъя, такъ и тѣ которыя носятъ юбки!

Тонетъ ггроводилъ вечера въ трактирѣ, играя въ карты, и съ тоской ожидая воскресенья, когда, сможетъ тамъ провести цѣлый день. Ему нравилось сидѣть неподвижно, за кружкой вина, швыряя засаленныя карты на скатерть, покрывавшую столики, и отмѣчая ставку маленькими камешками или маисовыми зернами. Жаль, что онъ не такъ богатъ, какъ Сахаръ, чтобы всегда вести жизнь барина. Онъ приходилъ въ бѣшенство при мысли о слѣдующемъ днѣ, когда ему придется утомляться, работая въ баркѣ, и такъ велика была его лѣнь, что трактирщикъ уже не приглашалъ его на ночныя экскурсіи, видя, съ какимъ неудовольствіемъ онъ таскалъ грузы и какъ онъ ссорился съ товарищами, чтобы избѣжать работы.

Онъ былъ дѣятеленъ и стряхивалъ съ себя свою сонливость и лѣнь только наканунѣ какого‑нибудь развлеченія. Во время большого праздника въ честъ Младенца Іисуса, на третій день Рождества, Тонетъ отличался между всѣми молодыми людьми озера. Когда вечеромъ пріѣзжала изъ Катаррохи музыка въ большой баркѣ, юноши бросались въ воду канала, вступая въ драку съ тѣмъ, кто опережалъ другихъ и завладѣвалъ большимъ барабаномъ. Кто похищалъ большой инструментъ, взваливалъ его себѣ на плечи и прогуливался съ нимъ по деревнѣ, чтобы этимъ подвигомъ похвастаться передъ дѣвицаіми.

Тонетъ погружался по самую грудь въ холодную, какъ ледъ, воду, вступалъ въ рукопашную съ наиболѣе смѣлыми, ухватывался за бортъ барки и завладѣвалъ огромнымъ барабаномъ.

Потомъ впродолженіи трехъ праздничныхъ дней устраивались бурныя развлеченія, кончавшіяся большей частью дракой. Устраивался балъ на площади при свѣтѣ смоляныхъ факеловъ, и Тонетъ танцовалъ съ другими, менѣе красивыми, но лучше одѣтыми дѣвушками, оставляя Нелету сидѣть, такъ какъ она была же его невѣстой, а ночью раздавались альбы, серенады молодыхъ людей, переходившихъ до утра отъ одной двери къ другой, распѣвая пѣсни, взявъ съ собой для подкрѣпленія бурдюкъ съ виномъ, сопровождая каждый куплетъ взрывомъ похожаго на ржанье смѣха и выстрѣлами.

Короткое праздничное время кончалось, и Тонетъ снова скучалъ за работой, видя передъ собой все то же озеро. Порой онъ удиралъ, пренебрегая гнѣвомъ отца, высаживался въ гавани Катаррохи и скитался по деревушкамъ материка, гдѣ имѣлъ друзей со временъ жатвы. Иногда онъ отправлялся черезъ Салеръ въ Валенсію съ твердымъ рѣшеніемъ остаться въ городѣ, пока голодъ вновь не гналъ его въ хату отца. Онъ видѣлъ вблизи жизнь тѣхъ, кто не работалъ, и возненавидѣлъ злуго судьбу, заставлявшую его оставаться, какъ какое‑то земноводное существо, въ странѣ тростниковъ и ила, гдѣ человѣкъ съ дѣтскихъ лѣтъ заключенъ въ маленькой баркѣ, вѣчномъ гробу, безъ котораго онъ не можетъ двинуться ни на шагъ.

Въ немъ просыпалась жажда наслажденія, бѣшеная и властная. Онъ игралъ въ трактирѣ до полуночи, пока хозяинъ не прогонялъ его. Онъ испробовалъ всѣ спиртные напитки, которые въ ходу на Альбуферѣ, включая чистый абсентъ, который привозятъ съ собою городскіе охотники, мѣшая его съ вонючей водою озера, и не разъ ночью, когда онъ растягивался на жалкомъ ложѣ въ хатѣ, глаза отца слѣдили за нимъ съ суровымъ выраженіемъ, замѣчая его шатающуюся походку и порывистое дыханіе пьянаго. Дѣдъ протестовалъ гнѣвными словами. Пусть бы пилъ вино! Это дѣло святое и правильное! Вѣдь всю жизнь приходится жить на водѣ! Хорошій рыбакъ долженъ держать желудокъ въ теплѣ… Но водка!? Такъ началъ старый Піавка!..

Тонетъ забылъ свои прежнія привязанности. Онъ билъ Подкидыша, мучая ее, какъ покорное животное, и почти не обращалъ вниманія на Нелету, нетерпѣливо огрызаясь на ея слова. Если онъ и слушался отца, то дѣлалъ это съ такимъ насиліемъ надъ собою, что стойкій труженикъ блѣднѣлъ, размахивая своими сильными ручищами, какъ будто хотѣлъ разорвать его на части. Молодой человѣкъ презиралъ всѣхъ въ деревнѣ, видя въ нихъ жалкое стадо, рожденное для голода и труда, изъ рядовъ котораго онъ какой бы то ни было цѣной долженъ выбиться. Когда возвращавшіеся съ ловли рыбаки гордо показывали свои корзины съ угрями и линями, онъ только улыбался. Проходя мимо дома священника, онъ видѣлъ Піавку, который, по цѣлымъ чаоамъ сидѣлъ въ дверяхъ, читая религіозныя книги, придавая своему плутовскому лицу кающееся и смиренное выраженіе. Негодяй! Какое ему было собственно дѣло до этихъ книгъ, которыя ему давали церковнослужителн?

Тонетъ хотѣлъ жить, сразу насладиться всѣми пріелестями существованія. Ему казалось, что всѣ обитающіе по ту сторону озера, въ богатыхъ мѣстечкахъ или въ большомъ шумномъ городѣ, похищали у него часть наслажденій, на которыя онъ имѣлъ неоспоримыя права.

Во время жатвы риса, когда на Альбуферу со всѣхъ концовъ провинціи, прибывали тысячи людей, привлеченные высокой заработной платою, предлагаемой собственниками, нуждавшимися въ рабочихъ рукахъ, Тонетъ немедленно же примирялся съ этимъ уголКкомъ міра. Онъ видѣлъ новыя лица, встрѣчалъ друзей, и ему нравились веселые нравы этихъ бродягъ, которые, съ серпомъ въ рукѣ и мѣшкомъ съ одеждой за спиной, шли съ мѣста на мѣсто, работая, пока свѣтило солнце, чтобы напиться, какъ только наступала ночь.