Текст книги "Детоубийцы"

Тонетъ насмѣхался надъ Піавкой. Если онъ ужъ такой безгрѣшный человѣкъ, почему онъ напивается? Богъ что ли посылаетъ его изъ одного трактира въ другой, чтобы потомъ итти по берегу на четверенькахъ, шатаясь отъ пьянаго угара?

Однако бродяга не потерялъ прежней торжественной важности. Его пьянство никому не наноситъ вреда, а вино – вещь священная. Не даромъ же имъ пользуются ежедневно во время богослуженія. Міръ прекрасенъ, но сквозь винные пары онъ кажется еще болѣе улыбающимся, болѣе яркимъ, заставляя съ большимъ благоговѣніемъ преклоняться передъ его всемогущимъ творцомъ.

У каждаго человѣка – свое развлеченіе. Онъ не знаетъ большаго удовольствія, какъ созерцать красоту Альбуферы. Другіе боготворятъ деньги – онъ, бывало, плачетъ при видѣ заката, лучей солнца преломляющихся въ влажномъ воздухѣ, и сумерекъ, болѣе прекрасныхъ на озерѣ, чѣмъ на сушѣ. Красота пейзажа очаровывала его душу и когда онъ смотритъ на нее сквозь винные пары, онъ готовъ отъ нѣжности плакать, какъ ребенокъ. Онъ повторяетъ: каждый наслаждается по своему. Сахаръ, напр., накопляя деньги, а онъ – созерцая Альбуферу съ такимъ восхищеніемъ что въ головѣ родятся болѣе прекрасныя пѣсни, чѣмъ тѣ, которыя поются въ трактирѣ и онъ убѣжденъ, что если бы онъ былъ, какъ городскіе сеньоры, пишущіе въ газетахъ, онъ могъ бы въ пьяномъ видѣ разсказатъ не мало интересныхъ вещей.

Послѣ долгаго молчанія Піавка, возбужденный собственной болтливостью, сталъ возражать самому себѣ, чтобы сейчасъ же разбить свои возраженія. Если ему скажутъ, какъ говорилъ одинъ пальмарскій священникъ, что человѣкъ осужденъ ѣсть свой хлѣбъ въ потѣ лица въ наказаніе за первородный грѣхъ, то вѣдь Христосъ затѣмъ и родился на свѣтъ, чтобы искупить этотъ грѣхъ, вернуть человѣчество къ райскому блаженству, незапятнанному никакимъ трудомъ. Но увы! – грѣшники, побуждаемые высокомѣріемъ, не обратили вниманье на его слова. Всякій пожелалъ жить съ большим удобствомъ, чѣмъ остальные. Явились богатые и бѣдные, тогда какъ прежде были только люди. Тѣ, кто не слушался Господа, работалъ много, очень много, но человѣчество продолжало быть несчастнымъ и устраивало себѣ адъ на землѣ. Говорятъ, что если люди не будутъ работать, они будутъ плохо жить. Прекрасно! Ихъ будетъ меньше на свѣтѣ, но за то оставшіеся были бы счастливы и беззаботны, хранимые безконечнымъ милосердіемъ Бога. И это все равно неизбѣжно будетъ! Міръ не всегда останется такимъ. Снова явится Христосъ, чтобы направить людей на путь истинный! Онъ часто снился ему – Піавкѣ! Однажды, когда онъ страдалъ лихорадкой, когда дрожалъ отъ озноба, лежа на берегу или съежившись въ углу развалившейся хаты, онъ видѣлъ Его фіолетовый, узкій хитонъ и простиралъ къ нему руки, чтобы коснуться его и сейчасъ же исцѣлиться.

Піавка упорно вѣрилъ въ это второе пришествіе. Христосъ, конечно, не появится въ большихъ городахъ, находящихся во власти грѣха богатства. И въ первое свое пришествіе онъ явился не въ огромномъ городѣ, по имени Римъ, а проповѣдывалъ въ мѣстечкахъ, не больше Пальмара и его товарищами были лодочники и рыбаки, въ родѣ тѣхъ, что собираются въ трактирѣ Сахара. То озеро, по которому къ удивленію и страху апостоловъ шелъ Іисусъ, было, несомнѣнно не больше и не красивѣе Альбуферы. Здѣчь, среди нихъ, появится вновь Христосъ, когда вернется въ міръ закончить свое дѣло. Онъ будетъ искать сердца простыя, незапятнанныя жадностью. Онъ – Піавка – будетъ въ числѣ его учениковъ. И съ восторгомъ, въ которомъ сказывались какъ опьяненье такъ и странная вѣра, бродяга выпрямился, глядя на горизонтъ, и на краю канала, гдѣ гасли послѣдніе лучи солнца, онъ видѣлъ, казалось, стройную фигуру Мессіи, въ видѣ темно фіолетовой линіи: Онъ шелъ не двигая ногами, не касаясь травы, въ свѣтломъ ореолѣ, отъ котораго мягкими волнообразными колебаніями свѣтились его золотистые волосы.

Тонетъ уже не слушалъ его. Съ дороги въ Катароху послышался громкій звонъ бубенчиковъ и за сараемъ съ общественными вѣсами показалась дырявая крыша тартаны. Это пріѣхали дѣдъ и Нелета. Острымъ взоронмъ сына озера узналъ Піавка на далекомъ расстояніи Нелету въ окошечкѣ кареты. Послѣ своего изгнанія изъ трактира ояъ не хотѣлъ знатъся съ женой Сахара. Простившись съ Тонетомъ, онъ ушелъ, чтобы снова растянуться подъ скирдой, развлекаясь своими мечтами, пока не наступитъ ночь.

Карета остановилась противъ трактира гавани и Нелета вышла. Кубинецъ не скрылъ своего удивленія. А дѣдъ? Дѣдъ предоставилъ ей одной совершить обратный путь съ бичевой, занявшей всю карету. Старикъ хотѣлъ вернуться домой черезъ Салеръ, чтобы поговорить съ одной вдовой, дешево продававшей разныя сѣти. Онъ вернется въ Пальмаръ ночью, на какой‑нибудь баркѣ, перевозящей илъ изъ каналовъ.

Глядя другъ на друга, они думали объ одномъ и томъ же. Они поѣдутъ домой одни. Въ первый разъ они будутъ въ состояніи говорить другъ съ другомъ, одни, среди глубокаго безмолвія озера. И оба поблѣднѣли, задрожали, словно лицомъ къ лицу съ опасностью, тысячу разъ желанной, и вдругъ обрушившейся сразу, неожиданно. Волненіе ихъ было такъ велико, что они не спѣшили, какъ будто ихъ охватила странная застѣнчивость и они боялись сплетней людей, находившихся въ гавани и на самомъ дѣлѣ почти не обращавшихъ на нихъ вниманіе.

Кучеръ вытащилъ изъ кареты большіе свертки бичевки и съ помощью Тонета уложилъ ихъ въ баркѣ, на носу, гдѣ они образовали желтоватую кучу, распространявшую кругомъ запахъ недавно ссученной пеньки.

Нелета заплатила кучеру. Привѣтъ и счастливаго пути! И кучеръ, щелкнувъ бичомъ, погналъ лошадь по дорогѣ въ Катароху.

Молодые люди стояли нѣкоторое время недодвижно на илистомъ берегу, не думая войти въ барку, словно кого‑то ожидали. Конопатчики окликнули Кубинца. Пусть скорѣе отправится въ путь. Вѣтеръ стихаетъ и если онъ ѣдетъ въ Пальмаръ, ему придется не малое время грести весломъ. Нелета, явно смущенная, улыбалась всѣмъ жителямъ Катарохи, кланявшимся ей, такъ какъ видѣли ее въ ея трактирѣ.

Тонетъ рѣшилъ, наконецъ, прервать молчаніе и заговорить съ Нелетой. Разъ дѣдъ не придетъ, то надо ѣхать, какъ можно скорѣе. Эти люди правы. Голосъ его былъ хриплый, дрожалъ отъ тревоги, словно волненіе стягивало ему горло.

Нелета сѣла въ серединѣ барки, у подножія мачты, пользуясь вмѣсто сидѣнія кучей бичевки, которая сплющивалась подъ ея тяжестью. Тонетъ поднялъ парусъ, сѣлъ на корточкахъ у руля и барка поплыла. Парусъ ударялъ о мачту подъ напоромъ легкой, умиравшей бризы.

Медленно поплыли они по каналу. При свѣтѣ заходившаго солнца они увидѣли въ послѣдній разъ одиноко стоявшія хаты рыбаковъ съ гирляндами сѣтей, повѣшенными на вершахъ для сушки и старыя водочерпательныя машины изъ разъѣденнаго червями дерева, вокругъ которыхъ начинали порхать летучія мыши. По берегамъ шли рыбаки, съ трудомъ таща за собой лодки, привязавъ къ кушаку конецъ веревки.

– Прощайте! – говорили они, проходя мимо.

– Прощайте!

И снова воцарилась тишина, нарушаемая только шорохомъ барки, разрѣзавшей воду и однообразнымъ кваканіемъ лягушекъ. Молодые люди ѣхали съ опущенной головой, словно боясь понять, что они одни и когда они встрѣчались глазами, они сейчасъ же инстинктивно отводили свой взоръ.

Края канала разступались. Берега терялись въ водѣ. По обѣ стороны тянулись превращенныя въ поля большія лагуны. Надъ гладкой поверхностью воды при свѣтѣ сумерекъ волновался тростникъ, какъ верхушки затопленнаго лѣса.

Они уже находились въ Альбуферѣ. При послѣднемъ дуновеніи бризы они проѣхали еще кусочекъ. Кругомъ – только вода.

Вѣтеръ стихъ. Спокойное неподвижное озеро принимало цвѣтъ опала, отражая послѣдніе лучи солнца, падавшіе изъ‑за дальнихъ горъ. Фіолетовое небо по направленію къ морю кое – гдѣ пронизывалось свѣтомъ первыхъ звѣздъ. Вялые неподвижные паруса барокъ едва виднѣлись словно привидѣнія.

Тонетъ срифилъ парусъ и взялся за шестъ, чтобы силой рукъ подвигать впередъ барку. Тишина сумерекъ заставила ихъ нарушить молчаніе. Съ звонкимъ смѣхомъ вскочила Нелета на ноги, желая помочь своему спутнику. Она также умѣетъ дѣйствовать весломъ. Пусть Тонетъ вспомнитъ дѣтство, ихъ смѣлыя игры, когда они отвязывали лодки Пальмара, не справляясь, кому оии принадлежатъ и плыли по каналамъ, не разъ бѣгая отъ преслѣдующихъ ихъ рыбаюовъ. Когда онъ устанетъ, начнетъ она.

– Не безпокойся! – отвѣтилъ онъ, тяжело дыша отъ напряженія и продолжалъ грести.

Нелета не умолкала. Какъ будто ее давило опасное молчаніе, во время котораго они избѣгали смотрѣть другъ на друга, точно боясь высказать свои мысли; молодая женщина говорила съ большой словоохотливостью.

Вдали обозначалась зубчатая стѣна Деесы, какъ фантастическій берегъ, до котораго имъ никогда не суждено доплыть. Съ безпрестаннымъ смѣхомъ, въ которомъ было что‑то вымученное, Нелета напоминала другую ночь, проведенную въ лѣсу, когда она сначала такъ боялась, а потомъ такъ спокойно заснула. Приключеніе это такъ живо врѣзалось въ ея память, точно имѣло мѣсто только вчера.

Однако молчаніе спутника, его недодвижно устрем – ленный на дно барки жадный взглядъ, обратили на оебя ея вниманіе. Потомъ увидѣла, что Тонетъ пожиралъ глазами ея маленькіе, элегантные желтые башмачки, выдѣлявшіеся на пенькѣ, какъ два свѣтлыхъ пятна; отъ толчковъ барки немного придоднялось ея платье. Она поспѣшила спрятать ноги и осталась сидѣть молчаливая, съ сжатыми губами, рѣзкимъ выраженіемъ лица и почти закрытыми глазами и скорбная складка легла между ея бровями. Казалось, Нелета дѣлала усилія, чтобы побѣдить себя. Медленно плыли они дальше. Было нелегко переѣхать Альбуферу силою однихъ только рукъ, да еще въ нагруженной баркѣ. Мимо нихъ быстро, какъ ткацкіе челноки, проѣзжаии, теряясь въ сгущавшемся мракѣ, другія ненагруженныя лодки, въ которыхъ стоялъ только человѣкъ, дѣйствовавшій шестомъ.

Тонетъ уже около часа гребъ тяжелымъ весломъ, которое то скользило до твердому грунту изъ раковинъ, то запутывалось въ водоросляхъ дна, въ волосахъ Альбуферы, какъ выражались рыбаки. Сразу видно было, что онъ не привыкъ къ труду. Если бы онъ былъ одинъ въ баркѣ, то онъ растянулся бы въ ней въ ожиданіи, что снова поднимется вѣтеръ или его потащитъ за собой другая барка. Присутствіе Нелеты пробуждало въ немъ чувство чести и онъ не хотѣлъ остановигься, пока не упадетъ обезсиленный. Оеираясь на шестъ, чтобы толкать впередъ барку, онъ тяжело дышалъ и пыхтѣлъ. Не выпуская широкое весло, онъ время отъ времени подносилъ руку ко лбу, чтобы отереть потъ.

Нелета окликнула его нѣжнымъ голосомъ, въ которомъ чувствовалась материнская ласка. На кучѣ пеньки, наполнявшей переднюю часть барки, виднѣлась одна только ея тѣнь. Молодая женщина просила его отдохнуть. Пусть онъ передохнетъ. Не все ли равно, пріѣхать получасомъ раньше или позже.

И она заставила его сѣсть рядомъ съ ней; указывая на то, что на кучѣ пеньки ему будетъ удобнѣе, чѣмъ на кормѣ. Барка остановилась неподвижная. Придя въ себя, Тонетъ почувствовалъ сладкую близость этой женщины, то же чувство, которое онъ испытывалъ, когда бывалъ за стойкой трактира.

Спустилась ночь. Не было никакого другого свѣта, кромѣ неяснаго мерцанія звѣздъ, дрожавшихъ въ темной водѣ. Глубокая тишина нарушалась таинственнымъ шумомъ воды, встревоженной мельканіемъ невидимыхъ существъ. Большія рыбы, приплывшія съ моря, гонялись за маленькими рыбами и издавая глухіе звуки, волновалась черная поверхность отъ безпорядочнаго бѣгства. Въ ближайшихъ кустахъ стонали лысухи, словно ихъ убиваютъ, и пѣли озерные соловьи свои нескончаемыя гаммы.

Окруженный молчаніемъ, населеннымъ шорохами и пѣніемъ, Тонетъ испытывалъ такое впечатлѣніе, точно время остановилось, точно онъ мальчикъ и находится на просѣкѣ, въ лѣсу, рядомъ съ подругой – дѣвочкой, дочерью торговки угрями. Теперь онъ не испытыналъ страха: тревожила его только таинственная теплота спутницы, опьяняющій ароматъ, казалось, исходившій отъ ея тѣла, ударявшійся ему въ голову, какъ крѣпкій напитокъ.

Не подымая глазъ, съ опущенной головой протянулъ онъ одну руку и обнялъ Нелету за талію. И въ то же мгновеніе онъ почувствовалъ нѣжную ласку, бархатистое прикосновеніе руки, которая, коснувшись его головы, скользнула по лбу и отерла капли пота.

Онъ поднялъ глаза и увидѣлъ на недалекомъ разстояніи въ темнотѣ два блестящихъ, на него устремленныхъ глаза, въ которыхъ отражалась въ видѣ свѣтящейся точки далекая звѣзда. Онъ почувствовалъ, какъ его голову щекочутъ тонкіе золотистые волосы, ореоломъ окружавшіе Нелету. Сильные духи, которыми душилась трактирщица, мгновенно проникли въ самую глубину его существа.

– Тонетъ, Тонетъ! – прошелтала она томнымъ голосомъ, похожимъ на нѣжный дѣтскій лепетъ.

Точь въ точь какъ тогда въ Деесѣ. Но теперь они уже не были дѣтьми. Исчезла невинность, когда‑то побуждавшая ихъ прижаться другъ къ другу, чтобы вновь обрѣсти мужество. Сливаясь послѣ столькихъ лѣтъ въ новыхъ объятіяхъ, они упали на кучу пеньки, забывъ обо всемъ, съ страстнымъ желаніемъ никогда больше не встатъ.

Барка покоилась неподвижная посреди озера, словно брошенная, надъ ея краями не виднѣлись ни чьи очертанія…

Вблизи раздавалась сонная пѣсенка рыбаковъ. Они плыли по вродѣ, населенной шумами, не догадываясь о томъ, что недалеко въ ночной тиши, царь міра, Эросъ, качался на баркѣ, убаюканный пѣніемъ озерныхъ птицъ.

VI

Наступилъ праздникъ Младенца Іисуса, величайшій праздникъ Пальмара.

Стоялъ декабрь. Надъ Альбуферой дулъ холодный вѣтеръ, отъ котораго лѣденѣли руки рыбаковъ, прилипая къ веслу. Мужчины нахлобучивали до самыхъ ушей шерстяныя шляпы и одѣвали желтыя непромокаемыя куртки, шелестѣвшія при каждомъ движеніи. Женщины почти не выходили изъ хатъ. Всѣ семьи жили вокругъ очага, спокойно коптясь въ затхлой атмосферѣ, словно въ эскимосской хижинѣ.

Альбуфера поднялась. Отъ зимнихъ дождей увеличилось количвство воды. Поля и бервга были покрыты слоемъ воды, кое – гдѣ зеленеющей затопледной растительностью. Озеро, казалось, стало боьше. Одиеокія хаты, стоявшія, раньше на сушѣ, теперь точно плыли по волнамъ, и барки причаливали прямо къ дверямъ.

Казалось, отъ сырой, грязной почвы Пальмара поднимается жестокій, нестерпимый холодъ, гнавшій людей внутрь своихъ жилищъ.

Кумушки не могли припомнить такой жестокой зимы. Мавританскіе воробьи, бездомные и голодные, падали еъ соломенныхъ крышъ, пораженные стужей, съ грустнымъ крикомъ, напоминавшимъ жалобу дѣтей. Сторожа Деесы закрывали глаза на вынужденное нищетой беззаконіе и каждое утро цѣлое войско дѣтишекъ разсѣивалось по лѣсу, ища сухіе сучья, чтобы согрѣть хату.

Посѣтители Сахара садидись у печи и рѣшались покинуть свои камышевые стулья у огня только развѣ для того, чтобы пойти за новымъ стаканчикомъ.

Пальмаръ казался застывшимъ и соннымъ. На улицѣ ни человѣка, на озерѣ – ни барки. Мужчины выходили, чтобы вынуть подавшуюся ночью рыбу и быстро спѣшили домой. Ноги ихъ, обвязанныя толстымъ сукномъ подъ лаптями казались огромными. На днѣ барки лежала охапка рисовой соломы, чтобы холодъ былъ не такъ чувствителенъ. Часто раннимъ утромъ по каналу плавали большіе куски льда, словно тусклое стекло.

Всѣ изнемогали отъ холода. Они были дѣтьми жары, привыкли видѣть, какъ кипитъ озеро и дымятся поля, какъ подъ лаской солнца поднимаются съ нихъ гнилыя испаренія. Въ такой собачій холодъ даже угри по словамъ дядюшки Голубя не желали выставлять изъ ила свои головы. И въ довершеніе всего, часто лилъ проливной дождь, отъ котораго темнѣло озеро и выступали изъ береговъ каналы.

Сѣрое небо придавало всей Альбуферѣ грустный видъ. Плывшія въ полумракѣ барки походили съ ихъ неподвижными людьми, зарывшимися въ солому и по самый носъ покрытыми лохмотьями, на гроба.

Съ наступленіемъ Рождества, по мѣрѣ приближенія праздника Младенца Іисуса, Пальмаръ, казалось, снова пробуждался, сбрасывая съ себя зимнюю сеячку, въ которую было погрузился.

Надо было развлечься, какъ всегда, хотя бы и замерзло озеро и по немъ можно было бы ходить, какъ случается въ отдаленныхъ странахъ, по разсказамъ бывалыхъ людей. Еще болѣе чѣмъ жажда развлеченій пальмарцевъ толкало желаніе насолить своимъ веселіемъ жителямъ материка, рыбакамъ Катарохи, смѣявшимся надъ Младенцемъ, презирая его за его миніатюрность. Эти безсовѣстные и невѣрующіе враги доходили до того, что утверждали, будто пальмарцы погружаютъ своего божественнаго покровителя въ волны каналовъ, когда у нихъ бываетъ плохой уловъ. Что за кощунство! Въ наказаніе за ихъ грѣшный языкъ Младенецъ Іисусъ и не дозволяетъ имъ участвовать въ преимуществахъ жеребьевки.

Весь Пальмаръ готовился къ праздникамъ. Не боясь холода, женщины переѣзжали озеро, чтобы отправиться въ Валенсію на рождественскую ярмарку. Когда онѣ возвращались въ баркѣ мужа, нетерпѣливая дѣтвора поджидала ихъ у канала, чтобы поскорѣе взглянуть на подарки. Картонныя лошадки, жестяные сабли, барабаны и трубы привѣтствовались мелюзгой восторженными кликами, между тѣмъ, какъ женщины показывали подругамъ болѣе важныя покупки.

Праздникъ продолжался три дня. На второй день Рождества изъ Катарохи пріѣзжала музыка. Самый толстый угорь, попавшійся въ сѣть за весь годъ, разыгрывался въ лотерею, чтобы покрыть расходы. Третій день былъ посвященъ Младенцу, а слѣдующій – Христу. Все время служились мессы, говорились проповѣди и устраивались балы подъ звуки тамбурина и волынки.

Нелета рѣшила повеселиться въ этомъ году, какъ никогда. Она наслаждалась полнымъ счастіемъ. Сидя за стойкой, она точно жила среди вѣчной весны. Когда она ужинала, имѣя до одну сторону Сахара, по другую – Кубинца, когда они всѣ, спокойные и удовлетворенные, наслаждались священнымъ семейнымъ покоемъ, она считала себя самой счастливой женшиной въ мірѣ и благодарила добраго Господа, даруюіцаго счастіе хорошимъ людямъ. Она была первой красавицей и первой богачкой деревушки. Мужъ ея былъ доволенъ. Тонетъ, всецѣло подчинявшійся ея волѣ, казался все болѣе влюбленнымъ. Чего еще желать? Она была убѣждена, что важныя барыни, которыхъ она видѣла издалека, бывая въ Валенсіи, были, безъ сомнѣнія, не такъ счастливы, какъ она въ этомъ уголкѣ ила, окруженномъ водой.

Ея враги сплетничали. Свояченица Сахара шпіонила за ней. Чтобы видѣться, не возбуждая подозрѣній, имъ приходилось придумывать поѣздки въ ближайшія озерныя деревни. Нелета обнаруживала при этомъ такую находчивость и краснорѣчіе, что Кубинецъ сталъ было сомнѣваться, ужъ не правда ли сплетни о прежнихъ связяхъ трактиріцицы, научившихъ ее, по всѣмъ вѣроятіямъ, подобнымъ хитростямъ. Нелета относилась спокойно къ этимъ клеветамъ. Ея враги говорили тоже самое тогда, когда между ней и Тонетомъ не было ничего, кромѣ самыхъ незначительныхъ словъ. И увѣренная въ томъ, что никто не можетъ уличить ее, она нренебрегала сплетнями и шутила съ Тонетомъ въ переполненномъ трактирѣ такъ, что дядюшка Голубь былъ непріятно пораженъ. Нелета разыгрывала обиженную. Развѣ они не вмѣстѣ выросли? Развѣ она не имѣетъ права любить Тонета, какъ брата, вспоминая все то, что его мать сдѣлала для нея?

Сахаръ поддакивалъ и хвалилъ добрыя чувства жены. Гораздо менѣе ему нравилось поведеніе Тонета, въ качествѣ компаньона. Молодой человѣкъ велъ себя, какъ будто выигралъ въ лотереѣ, и хотѣлъ развлекаться, не занимаясь рыбной ловлей, точь – въ – точь какъ самъ Сахаръ, который однако проѣдалъ свое, не принося вреда никому.

Главный путь давалъ хорошій доходъ. Конечно, то былъ уже не баснословный уловъ прежнихъ лѣтъ, но бывали ночи, когда поладалось около ста арровъ угрей. Сахаръ былъ доволенъ дѣломъ, торговался съ городскими скупщиками, наблюдая за взвѣшиваніемъ и отправкой корзинъ съ угрями. Съ этой стороны все шло не дурно, но онъ любилъ, чтобы каждый вносилъ свое. Каждый пусть исполняетъ свой долгъ, не эксплуатируя другихъ.

Сахаръ обѣщалъ дать денегъ и далъ ихъ. Ему принадлежали всѣ сѣти и приспособленія для ловли, цѣлая куча, не ниже трактира. Но вѣдь Тонетъ обѣщалъ ему домочь своей работой, а на самомъ дѣлѣ своими грѣшными руками не поймалъ еще ни одного угря.

Въ первыя ночи онъ, правда, отправлялся на ловлю. Сидя въ баркѣ, съ сигарой во рту, онъ глядѣлъ, какъ дѣдъ и наемные рыбаки опорожняли въ темнотѣ большія сѣти, наполняя дно барки угрями и линями. Потомъ онъ и отъ этого отказался. Онъ не любилъ темныхъ, бурныхъ ночей, когда озеро волнуется и когда бываетъ особенно хорошій уловъ, не любилъ напряженія, когда нужно было тащить тяжелыя полныя сѣти, чувствовалъ отвращенье къ липкому прикосновенію угрей, выскальзывавшихъ изъ рукъ. Онъ предпочиталъ оставаться въ трактирѣ или спать въ хатѣ. Желая возбудить его своимъ примѣромъ, бросая ему въ лицо упрекъ въ лѣни, Сахаръ нѣсколько ночей отваживался отправляться на ловлю, кашляя и жалуясь на свои боли. Но стоило только трактирщику рѣшиться на такую жертву, какъ Тонетъ тѣмъ охотнѣе оставался дома, не стыдясь заявить, что Нелета боится быть одна въ тавернѣ. Положимъ, было достаточно одного дядюшки Голубя, чтобы вести дѣло. Никогда тотъ не работалъ съ такимъ энтузіазмомъ, какъ теперь, когда былъ хозяиномъ Главнаго пути. Но – чортъ возьми! – Договоръ остается договоромъ и Сахару казалось, что молодой человѣкъ обкрадываетъ его, такъ какъ былъ доволенъ жизнью и такъ мало интересовался дѣломъ.

Везетъ этому негодяю! Только страхъ потерять Главный путь останавливалъ дядюшку Пако! А Тонетъ жилъ въ трактирѣ, точно онъ принадлежалъ ему, и толстѣлъ отъ блаженства, видя, что всѣ его желанія исполняются, стоитъ ему только протянуть руку. Ѣлъ лучшее, что было въ домѣ, наполнялъ свой стаканъ изъ всѣхъ большихъ и малыхъ боченковъ и порой подъ вліяніемъ мгновеннаго безумнаго желанія удостовѣриться въ своихъ правахъ, осмѣливался ласкать Нелету подъ стойкой въ присутствіи Сахара, въ четырехъ шагахъ отъ посѣтителей, среди которыхъ были люди, не терявшіе ихъ изъ виду.

Порой онъ испытыналъ безумное желаніе уйти изъ Пальмара, провести денъ внѣ Альбуферы, въ городѣ или въ деревушкахъ около озера, и, ставъ въ позѣ господина передъ Нелетой, требовалъ:

– Дай дуро!

Дуро? На что? Зеленые глаза трактирщицы вливались въ него властные и гнѣвные. Она выпрямлялась надменная, какъ прелюбодѣйка, боящаяся въ свою очередь быть обманутой. Видя въ глазахъ парня одно лишь желаніе бродяжничать, стряхнуть съ себя эту жизнь слишкомъ упитаннаго самца, Нелета улыбалась довольная и давала столько денегъ, сколько тотъ просилъ, совѣтуя только поскорѣе вернуться.

Сахаръ возмущался. Съ этимъ можно было бы помириться, если бы парень занимался дѣломъ. А онъ не только обкрадываетъ его, не только уничтожаетъ половину припасовъ, а сверхъ всего требуетъ еще денегъ. Жена слишкомъ добра! Ее губитъ эта привязанность, которую она съ самаго дѣтства питаетъ къ оемейству Голубей. И съ мелочностью скряги онъ высчитывалъ, сколько Тонетъ съѣдалъ въ трактирѣ или выпивали его друзья, которыхъ онъ угощалъ за счетъ его – хозяина. Даже Піавка, этоть вшивый нищій, изгнанный изъ трактира, потому что грязнилъ всѣ стулья, теперь опять появляется подъ охраной Кубинца, который спаиваеть его, да еще ликерами, самыми дорогими, и все для того, чтобы слушать глупости, вычитанныя имъ изъ книжекъ священника въ бытностъ свою ризничимъ.

– Въ одинъ прекрасный день парень еще ляжетъ въ мою постель! – говорилъ Нелетѣ, жалуясь, трактирщикъ.

Несчастный не умѣлъ читать въ этихъ глазахъ. Онъ не видѣлъ дьявольской улыбки въ насмѣшливомъ взглядѣ, съ которымъ жена выслушала подобное предположеніе.

Когда Тонету надоѣдало цѣлый день сидѣть въ трактирѣ рядомъ съ Нелетой, какъ маленькая комнатная собачка, выжидающая момента, когда ее обласкаютъ, онъ бралъ ружье и собаку Сахара и отправлялся въ тростники. Дядюшка Пако имѣлъ лучшее ружье въ Пальмарѣ, ружье богатое, которое Тонетъ считалъ какъ бы своимъ. Рѣдко давалъ онъ съ нимъ промахъ. Собака была знаменитая Искра, извѣстная во всей деревнѣ за ея чутье. Не было такой добычи, которая ушла бы отъ нея, какъ бы густъ ни былъ тростникъ. Какъ выдра ныряла она, чтобы извлечь подстрѣленную птицу со дна, поросшаго водорослями.

Сахаръ утверждалъ, что такую собаку за всѣ деньги міра не купишь. Съ грустью видѣлъ онъ поэтому, что Искра больше любила Тонета, каждый день водившаго ее на охоту, чѣмъ его, стараго хозяина, сидѣвшаго у очага, закутаннаго въ платки и одѣяла. Этотъ негодяй отбилъ у него даже его собаку!

Восхищенный великолѣпными охотничьими принадлежностями дядюшки Пако, Тонетъ разстрѣливалъ всѣ патроны, хранившіеся въ трактирѣ, для продажи охотникамъ. Никто во всемъ Пальмарѣ такъ много не охотился. На узкихъ пространствахъ воды между ближайшими къ деревнѣ зарослями, безпрерывно слышалась стрѣльба Тонета и вдохновленная работой Искра съ шумомъ бѣгала среди тростниковъ. Охота доставляла Кубинцу жестокое наслажденіе, напоминая ему времена военной службы. Онъ подстерегалъ птицъ съ тѣми же дикими и хитрыми предосторожностями, которыми пользовался, когда подстерегалъ въ кустахъ людей, чтобы убить ихъ. Искра приносила ему въ барку лысухъ и зеленыхъ шеекъ съ безсильно повисшими головками и окровавленными перьями. Потомъ шли менѣе обыкновенныя озерныя птицы, охота за которыми наполняла Тонета чувствомъ удовлетворенія. Онъ восхищался, при видѣ лежавшихъ на днѣ барки: тростниковаго пѣтуха съ бирюзовымъ опереніемъ и краснымъ клювомъ, королевской цапли зеленой съ пурпуромъ, съ узкимъ длиннымъ хохломъ на головѣ, ороваля цвѣта львиной шкуры и съ краснымъ зобомъ, бѣлой съ желтымъ гаги, птицы – парика, черная головка которой отливала золотомъ и красивой болотной длинноножки съ ея блестящимъ зеленымъ опереніемъ.

Вечеромъ онъ входилъ въ трактиръ съ лицомъ побѣдителя, бросая на полъ свою добычу, блестѣвшую всѣми цвѣтами радуги. Будетъ у дядюшки Пако, чѣмъ наполнить котелъ! Онъ великодушно даритъ добычу трактирщику: ружье вѣдь принадлежало ему.

Принося порой подстрѣленнаго фламинго, съ огромными ногами, длинной шеей, бѣлыми и розовыми перьями, и таинственнымъ видомъ, похожаго на египетскаго ибиса, Тонетъ настаивалъ, чтобы Сахаръ набилъ изъ него въ Валенсіи чучело для спальни, изысканное украшеніе, не даромъ бывшее въ такомъ ходу у городскіихъ сеньоровъ. Трактирщикъ принималъ эти подарки съ ворчаньемъ, показывавшимъ его очень относительную радость. Когда Тонетъ, наконецъ, оставитъ въ покоѣ его ружье? Развѣ ему не холодно въ тростникахъ? Разъ онъ такой ловкачъ, почему онъ не помогаетъ по ночамъ дѣду ловить рыбу?

Отвѣчая смѣхомъ на упреки трактирщика, Тонетъ направлялся къ стойкѣ:

– Нелета, стаканчикъ!

Онъ заслужилъ его, проведя весь день въ камышахъ, держа въ оцѣпенѣвшихъ рукахъ ружье, чтобы набить такую кучу дичи. А еще говорятъ, будто онъ избѣгаетъ работать… И въ порывѣ веселаго безстыдства гладилъ онъ по щекѣ Нелету, не обращая вниманія на привутствіе посѣтителей и не боясь мужа. Развѣ они не братъ и сестра? Развѣ они не играли вмѣстѣ дѣтъми?

Тони ничего не зналъ и знать не хотѣлъ о жизни сына. Онъ вставалъ до зари и возвращался домой только къ ночи. Въ тишинѣ покрытаго водой поля онъ съѣдалъ съ Подкидышемъ нѣсколько сардинокъ и маисоваго пирога. Вѣчная борьба во имя осушенія поля не позволяла ему выйти изъ нищеты, лучше питаться. Вернувшись въ хату, когда уже сгущались тѣни ночи, онъ растягивалъ на своемъ матрасѣ свои болѣвшія кости, и погружался въ усталый сонъ. Но и среди охватившей его дремы онъ продолжалъ высчитывать, сколько еще нужно привезти барокъ съ землей и сколько онъ еще долженъ заплатить кредиторамъ, прежде чѣмъ считать себя хозяиномъ рисоваго поля, каждая пядь котораго была создана въ потѣ лица. Дядюшка Голубь большую часть ночей проводилъ внѣ дома, ловя рыбу. Тонетъ ѣлъ не съ оемьей и только поздно ночью, когда закрывался трактиръ Сахара, стучался въ дверь нетерпѣливымъ стукомъ ноги, пока не поднималась бѣдная Подкидышъ, сонная и усталая, чтобы отворить ему.

Такъ шло время до праздниковъ.

Наканунѣ праздника Младенца, вечеромъ почти вся деревня собралась толпами между берегомъ канала и задней дверью трактира Сахара.

Ожидали музыку изъ Катаррохи, гвоздь праздника. Жители, весь годъ слышавшіе только гитару брадобрѣя и гармонику Тонета, приходили въ восторгъ при одной мысли о грохотѣ мѣдныхъ трубъ и громѣ барабана, которые раздадутся между рядами хатъ. Никто не чувствовалъ холода. Чтобы выставить на показъ свои новыя платья, женщины оставили дома свои шерстяныя накидки и показывали свои оголенныя руки, посинѣвшія отъ холода. Мужчины одѣли новые кушаки и красныя или черныя шляпы, хранившіе еще слѣды своего недавняго пребыванія въ лавкѣ. Воспользовавшись минутой, когда ихъ жены были заняты болтовней, они быстро отправлялись въ трактиръ, гдѣ дыханіе пьющихъ и дымъ сигаръ образовали тяжелую атмосферу, пахнувшую грубой шерстью и грязными лаптями. Громко говорили о музыкѣ изъ Катарохи, увѣряя, что она лучшая на свѣтѣ. Тамошніе рыбаки народъ плохой, но надо признаться, такой музыки не слыхалъ и самъ король. Бѣднякамъ озера предстоитъ таки удовольствіе! Замѣтивъ, что на берегу канала толпа заволновалась, громкими криками привѣтствуя приближеніе музыкантовъ, всѣ посѣтители толпой вышли и трактиръ опустѣлъ.

Надъ тростниками показалась верхушка большого паруса. Когда на одномъ изъ поворотовъ канала явилась барка съ музыкой, толпа разразилась криками, словно ее воодушевлялъ видъ красныхъ панталоновъ и бѣлыхъ перьевъ, колебавшихся надъ касками.

Деревенская молодежь вступила по старому обычаю въ драку изъ за обладанія барабаномъ. Парни опускались по грудь въ холодную, какъ ледъ, воду, съ безстрашіемъ, заставлявшимъ стоявшихъ на берегу стучать зубами, какъ кастаньетами.

Старухи протестовали:

– Сумасшедшіе! Схватите воспаленіе легкихъ!

Однако молодежь подбиралась къ баркѣ, и среди смѣха музыкантовъ цѣплялась за бортъ, ссорясь изъ за обладанія огромнымъ инструментомъ. Мнѣ! Мнѣ! Одинъ изъ болѣе смѣлыхъ, уставъ просить, схватилъ наконецъ большой барабанъ съ такой порывистой силой, что чуть не свалилъ въ воду барабанщика и взваливъ на плечи инструментъ, вышелъ изъ воды канала, въ сопровожденіи завидующихъ товарищей.

Сойдя съ барки, музыканты выстроились противъ трактира Сахара. Они вынули инструменты изъ чехловъ, настроили ихъ и толпа плотной стѣной шла за музыкантами, молчаливая и благоговѣйная, восхищенная этимъ событіемъ, которое ожидала цѣлый годъ.

Какъ только послышались звуки шумнаго марша, всѣ испытали какой‑то странный страхъ. Привыкшій къ безмолвію озера слухъ болѣзненно воспринималъ ревъ инструментовъ, отъ котораго дрожали обмазанныя иломъ стѣны хатъ. Придя въ себя еослѣ перваго смущенія, вызваннаго нарушеніемъ обычной тишины деревни, люди весело улыбались, подъ лаской музыки, доходившей до нихъ, какъ голосъ отдаленнаго міра, какъ величіе таинственной жизни, развертыеавшейся тамъ далеко за волнами Альбуферы.