Текст книги "Жизнь Маркоса де Обрегон"

Глава XVI

Утром следующего дня солнце встало с зеленовато-лимонного цвета лучами, признаками дождя, – а я без мула и без надежды найти его. В девять или в десять часов я пошел в селение и увидел нескольких цыган, продающих мула с расчесанной гривой и заплетенным хвостом, с вьючным седлом и прочей сбруей, причем они превозносили его кротость и ход в тысяче обманных слов. Цыган пускался на всевозможные хитрости относительно мула, так что было уже много охотников, хотевших его купить. Я подошел ближе и увидел, что мул был такой же масти, как и мой; но я не узнал его, видя его таким кротким и спокойным и с гривой и хвостом, делавшими его моложе. Я видел, что он давал трогать себя за все части тела, оставаясь спокойным, и поэтому я не решился подумать, что это мог быть мой. Ему поднимали передние и задние ноги, похлопывали руками по груди и крупу, а он выносил все это очень терпеливо и кротко. Я не верил, что это мог быть мой мул; но я незаметно прошел сбоку и встал перед ним, хотя позади цыгана, и, увидя меня, мул запрядал ушами, потому что узнал меня или из-за страха, какой он испытывал передо мной.

Я изумился такой внезапной и неожиданной перемене и увидел, что это действительно был мой мул; но я не мог представить себе, каким образом я мог бы получить его, не представив свидетелей или очевидного доказательства того, что он действительно был моим; поэтому я не решился сказать, что он был украден, и говорил сам с собой: возможно ли, чтобы эти цыгане были такими великими обманщиками, что меньше чем в двадцать четыре часа сделали мула вьючным и настолько изменили его, что заставили меня усомниться, был ли это действительно мой, и что они сделали его более кротким, чем овца, тогда как он был хуже тигра, и неужели у меня нет средства получить его обратно, доказав мое право? Но я помедлил немного и подошел вместе с другими посмотреть мула и, похвалив его, спросил, не из Галисии ли он. Цыган ответил:

– Ваша милость, сеньор мой, действительно хорошо знает животных и верно оценили достоинство лучших четырех ног, какие найдутся во всей Андалусии. Это не галисиец, сеньор мой, он из Ильескаса,[197]197
  Ильескас – город между Мадридом и Толедо.


[Закрыть] потому что там выменял я его на небольшую кордовскую лошадку, и вот у меня и свидетельство.

«Оно, вероятно, поддельное», – сказал я себе, в то время как он показал его.

Мне пришел в голову план, чтобы легко получить мула обратно, и я подошел к одному идальго, к которому, как я видел, все относились очень почтительно, потому что это был один из старых слуг дома маркизов дель Карпьо, по имени Ангуло, и сказал ему:

– Сеньор, этого мула у меня украли эти цыгане; хотя на нем вьючное седло, он ходит под верхом, и хотя у них есть свидетельство, оно фальшивое.

На это идальго мне сказал:

– Смотрите, сеньор студент, мы давно знаем этого цыгана, и он всегда говорил нам правду.

– Ну а теперь, – ответил я, – он не говорит ее, и если ваша милость устроит дело, о котором я вас прошу, то ясно будет видна истина того, что я сказал; и ваша милость склонна купить его, потому что он кажется вам спокойным, тогда как он хуже дьявола.

– Так неужели может быть фальшивой такая кротость и спокойствие? – спросил идальго.

– Да, сеньор, – ответил я, – потому что его одурманили вином; а нет такого дикого или коварного животного, которое не сделалось бы смирнее овцы, если ему в брюхо вольют, добровольно или насильно, асумбру вина; и поэтому пусть ваша милость сделает то, о чем я прошу, и вы не поддадитесь этому обману, увидя, что мул с норовом и что он мой. И прежде всего я прошу вашу милость подойти покупать, и скажите цыгану так и так, – я сказал ему на ухо и указал все, что нужно делать.

После того как идальго был хорошо осведомлен, он пошел к цыгану и, осматривая мула, сказал ему:

– Мне очень нравится это животное, и я купил бы его, если бы у него было седло и узда, потому что мне нужно сделать очень длинное путешествие.

Цыган очень обрадовался этому и сейчас же принес седло и уздечку, говоря, что это был лучший ходок во всем свете и что он положил на него вьючное седло только потому, что думал таким образом скорее продать его в деревне. Когда идальго увидел седло и уздечку, он нашел, что они вполне согласовались с признаками, какие я ему указал, и, выполняя то, о чем я сказал ему на ухо, он отвел мула к себе домой, уверяя цыган, что он хочет его попробовать, и держал его запертым у себя дома до тех пор, пока на него перестали действовать винные пары. Когда этот момент наступил, он призвал цыгана и сказал ему, чтобы он сел на мула и проехал четверть лиги за селением. Хотя цыган и был очень ловким, он сел с большим трудом из-за беспокойности мула, так как, утратив вызванную вином кротость, он возвратился к своему подлому характеру, и, помчавшись как ветер, он, по выезде из домов, с тем же самым бешенством, как и раньше, бросился с цыганом вместе на землю и, придавив ему ногу, так перекувырнулся, что понадобилась вся ловкость цыгана, чтобы нога его не была сломана.

Подбежал к нему этот идальго, уже уверившийся в мошенничестве, и сказал ему, смеясь:

– Что же это за несчастье, Мальдонадо?

– Сеньор, – сказал цыган, – так как он застоялся и плохо подкован, он и упал с ношей.

И, смеясь еще большее, идальго сказал:

– Так подними ему ноги, посмотрим, нужно ли его ковать.

Цыган поднял ему ногу, и мул ударил его копытом в левую щеку так, что на ней обозначились и подкова и гвозди. Идальго сказал ему:

– Плохо знаешь животное, которое не самим выращено, друг Мальдонадо; если бы ты давно имел дело с этим животным и знал его, то ни сам не обманулся бы и нас бы не обманул. Обладание чужим добром недолго длится; ты действовал по поговорке: «Кто тебя не знает, тот тебя купит». Как ты думал, почему владелец мула спросил, не галисиец ли он, когда именно поэтому он должен был лягнуть, как он тебя и лягнул? Ты хотел подковать его, но он тебе не дался; вчера поймал мула и сегодня уж хотел продать его? Я рад узнать, что ты к тому же и чародей, так как за одну ночь прибыл из Ильескаса.

– Сеньор, – сказал цыган, – я поступил как цыган, а ваша милость должна простить как кабальеро; я правильно заметил, что этот сеньор знает толк в животных.

Когда покража была раскрыта со всей возможной очевидностью, мне отдали моего мула и я поспешил отправиться в Малагу, проехав через Лусену, где отдохнул и перекусил, – так как прибыл туда немного поздно, – и, думая приехать в этот вечер в Бенамехи, дороги куда я не знал, я выехал с теми указаниями, какие мне там дали.

Лиги оказались длиннее, чем я думал; дорога была покрыта грязью, потому что накануне ночью шел очень сильный дождь. Как я ни спешил со своим мулом, ночь захватила меня не доезжая одной лиги до речки, протекающей между Лусеной и Бенамехи.[198]198
  через Лусену… в Бенамехи… – города на полпути между Кордовой и Малагой.


[Закрыть] Я был смущен, потому что ночь была темная и ехать нужно было без проводника и без надежды кого-нибудь встретить и расспросить о дороге, так как это была ночь воскресенья, когда все крестьяне находятся по своим домам. Наконец потихоньку, часто спотыкаясь и иногда падая, я достиг реки, а переправившись через нее, не нашел дороги на другом берегу, вследствие существующего в этих краях у крестьян обычая перекапывать почву в тех местах, где путники обычно протаптывают тропу, чтобы таким образом отвадить путников и препятствовать им топтать их посевы. Мой мул вышел из реки очень хорошо и пошел направо, поднимаясь в гору, где было много овечьих или козьих тропинок. Он поднялся насколько можно было выше, а вершина горы поднималась настолько круто, что, так как тропинка кончилась, я не мог ни двинуться вперед, ни повернуть назад. Я оказался в большой опасности, потому что, если бы я захотел слезть с правой ноги, я покатился бы с горы вниз до самого соленого потока, где, если бы из него я благополучно выбрался, голова моя оказалась бы вся покрытой шишками. Я очень смиренно упрашивал мула, чтобы он оказал мне милость и стоял смирно, в то время как я слезал на другую сторону; но в тот момент, когда я приказал ему повернуться на тропинке, по которой он поднимался, он, будучи очень усталым, упал, а упавши, покатился до самого соленого потока, так как гора была очень крута. Я пошел назад по тропинке, пока не достиг ручья, и подошел к моему несчастному мулу, помог ему, насколько было сил, подняться, потому что он был до такой степени разбит, что его нужно было подбодрить намоченным в вине хлебом, и, возможно медленнее, ведя его под уздцы, я шел, размышляя, что все это случилось со мной потому, что я отнесся без уважения к празднику, отправившись в путь и совершая путешествие, что мог бы сделать и в другой день; потому, наконец, что праздники существуют для возношения благодарений Богу, а не для того, чтобы делать переходы, когда я не могу иметь спокойствия, чтобы обращаться к Богу не торопясь. Ибо если работают в дни, которые церковью посвящены Богу, то не только не увеличивается польза, но тысячью путей приходит вред, как случилось со мной в эту ночь, так как, когда я шел с нижней стороны, чтобы подбадривать мула, он поскользнулся и придавил меня, хотя не причинил большого вреда, потому что я легко смог вылезть и, дав ему намоченного в вине хлеба, мог подниматься, пока не обнаружил на вершине горы крестьянского хутора, куда явился со всей смиренностью; я долго стучал, но мне не отвечали, хотя там было много народа, собравшегося там в этот вечер по случаю праздничного дня.

В конце концов я стучал так долго, что мне ответил один парень, и когда я рассказал ему, с какими затруднениями я пришел, он ответил мне, чтобы я шел в добрый час дальше; и когда я опять стал звать, подошел хозяин хутора, который по всем своим поступкам показался очень хорошим человеком, и, открыв мне ворота, он поспешил помочь моей нужде и усталости моего мула и сказал мне:

– Прошу вашу милость простить меня, что я не мог так быстро ответить, потому что я кричал из-за корзины с фигами, которые эти мальчишки у меня разворовали.

– Ну, если это только из-за этого, – сказал я, – то не беспокойтесь об этом, потому что я вам скажу, кто у вас их украл.

– Ваша милость, вероятно, ангел, – ответил он, – а не человек, если вы мне так говорите.

– Дайте мне отдохнуть, – сказал я, – и я вам это скажу.

Я отдохнул немного, а мой мул поужинал как нельзя лучше; я превосходно поужинал холодной похлебкой, так как более вкусной вещи не видал за всю свою жизнь, потому что пища бывает настолько хороша, насколько желудок голоден и нуждается в ней. Кроме того, оливковое масло в этих местах, и вино, и уксус – самые лучшие во всей Европе. Когда мы поужинали и все парни собрались вокруг нас, я сказал хозяину:

– Эта деревянная миска, из которой мы ужинали, должна раскрыть кражу фиг.

– Дьявол, должно быть, принес этого студента, – сказал сквозь зубы один из парней.

Я попросил у доброго человека немного масла и красной охры и так, чтобы парни этого не видели, намазал дно миски смесью, какую сделал из масла и охры, и попросил у него коровий колокольчик. Положив его под миску, я сказал настолько громко, чтобы все слышали, поставив миску в глубине двора, где находился гуменник:

– Пусть все пройдут по одному и хлопнут рукой по дну миски, и когда ударит тот, кто украл фиги, колокольчик зазвонит.

Они все пошли один за другим, и каждый ударил своей ладонью по охре, а колокольчик не зазвонил, хотя все ждали этого звона. Я позвал их всех и сказал им, чтобы они показали ладони, которые оказались испачканными краской у всех, кроме одного, – тогда я им всем сказал:

– Этот благородный человек украл фиги, так как он не решился положить руку на миску, чтобы не зазвонил колокольчик.

Он стоял, красный как шиповник, а остальные всю ночь надрывались от смеха и издевались над ним, а хозяин хутора был очень признателен, что нашлись его фиги, а я был очень доволен хорошим приемом; и за радушное гостеприимство я оставил ему два ножа с насечкой, чтобы он ими немного обрезал уши похитителю фиг.

Глава XVII

Отдохнув в эту ночь, сколько я считал достаточным по испытанным моим мулом бедствиям, я пошел к нему попросить его ободриться, а он, ворча, поднял ногу, и в тот же момент я ударил его палкой, чтобы напомнить ему прошлую беду. Он сейчас же успокоился, и я оседлал его. Я поехал в Бенамехи, находившийся очень близко, и, хотя я собирался проехать так, чтобы меня не видел владелец Бенамехи, негодный мул бросился к его дому, и я был принужден немного отдохнуть там.

Наконец – чтобы сократить рассказ – я достиг Малаги, или, лучше сказать, остановился в виду города на вершине холма, который зовется склоном Самбара. Было так велико удовольствие, доставленное мне видом города и благоуханием, какое приносил ветер, проносившийся по этим чудесным садам, полным всевозможных сортов апельсинов и лимонов и в течение всего года цветущих апельсинных деревьев, что мне показалось, будто я вижу кусочек рая, – потому что во всей окружности этого горизонта нет ничего, что не услаждало бы всех пяти чувств.

Вид моря и земли, полной такого разнообразия красивейших деревьев, радовал глаза, как бывает повсюду, где произрастают подобные растения; вид самого города и зданий, – как частных домов, так и превосходнейших храмов, в особенности собора, так как не известно более радостного храма во всем мире. Уши услаждает великим восхищением изобилие птичек, которые, подражая друг другу, ни днем ни ночью не прекращают своей нежнейшей гармонии, с безыскусственным искусством, которое, не имея ни консонансов, ни диссонансов, представляет собой приятнейший беспорядок, побуждающий к созерцанию всеобщего Творца всех вещей. Пища обильная и питательная для вкуса и здоровья. Обхождение людей спокойное, приветливое и любезное, и все это таково, что можно было бы написать большую книгу о превосходных качествах Малаги, но в мои намерения не входит браться за это.

Я устроил то, ради чего прибыл в эту святую церковь, где можно найти много лиц для должностей епископов и аудиторов и для того, чтобы управлять миром; среди них я встретил одного моего друга, пользующегося доходами с церковного прихода, человека благородного происхождения с большими и превосходными способностями, вполне достойного уважения, который был раздражен тем, что его оскорбили во время его отсутствия люди, ни в каком отношении не могущие равняться с ним; ибо как зависть существует или вырастает только в душах, забывших о хорошем воспитании и о природных данных, точно так же нападают всегда на тех, кто ими обладает и блистает в деяниях науки и добродетели; ибо им кажется, что признать превосходство и преимущество за тем, кто ими обладает, – это значит потерять право на грубость, имеющееся у тех, кто вырос в подчинении, благодаря отсутствию хороших способностей и излишку злой воли. Он жаловался, что, когда он облагодетельствовал человека, который всегда видел мало добра или совсем не видел его, и когда он избавил его от того, от чего тот никогда не нашел бы ни способа, ни возможности избавиться, этот человек не только не благодарил его, но изыскивал способы, какими он мог бы очернить полученные благодеяния. Я видел, что мой друг принял решение изменить свое отношение и возможно чувствительнее отомстить ему; но я прервал его замечанием, что раскаянье в совершенных благодеяниях не должно найти места в благородных душах.

– Ведь причинять зло тому, – сказал я, – кому вы сделали добро, – это доказывает недостаток твердости и наличие непостоянства в силе духа. Мстить посредством трибуналов – это ужасная ошибка, потому что оскорбления никогда не позорят до тех пор, пока не дойдут до этого жалкого состояния; в особенности если вы мне говорите, что это человек, лишенный украшения хороших качеств, унаследованных или приобретенных, – какую же признательность будет он чувствовать к вам, когда он не благодарит Бога, что Тот привел его в такое состояние, какого он не заслуживал и не думал заслужить? И я спрашиваю вас, кто поступил дурно, он или вы?

– Конечно, он, – ответил он мне.

– Так пусть он и досадует, – сказал я, – что совершил такой дурной поступок, как неблагодарность; тогда как вам, не сделавшему ничего дурного, не о чем сожалеть, – вам только есть от чего быть очень довольным. И не желайте обесценить перед Богом доброе дело, какое вы сделали.

Он утешился так, что если до сих пор он был моим другом, то благодаря этому совету дружба наша возросла еще гораздо больше. И действительно, спокойствие духа не допускает случайных измен верности слову и намерений у тех, в ком плохо устанавливается мир и спокойствие души. Они должны избегать подобных столкновений всеми возможными способами; а если общение неизбежно, – как это бывает в городах, – то они должны ограничиваться в нем только теми случаями, когда нельзя этого избежать, всегда руководствуясь истиной и справедливостью таким образом, чтобы те, кто живет, боясь найти что-нибудь, на чем можно споткнуться, стыдились и смущались; и когда не случается так, как желательно и как было бы правильно, то, по крайней мере, тот, кто так поступал, останется вполне спокойным за свою совесть и будет избавлен от досады. Ибо человек стойкий и обладающий спокойствием духа должен бояться самого себя и остерегаться себя больше, чем врагов. Если его оскорбляют справедливо, то пусть он молчит ради самого себя и заглаживает свою вину; а если бы его стали злословить несправедливо, то пусть он утешается, видя себя свободным от того, в чем обвиняет его клевета. Таким образом, молчание во всех случаях является убежищем и защитой от злостных оскорблений.

Но, возвращаясь к началу, я сказал ему:

– Почему – как вы думаете? – обыкновенно говорят: никогда нет недостатка в Хиле, который бы меня преследовал,[199]199
  Поговорка.


[Закрыть] – почему не говорят дон Франсиско или дон Педро, а именно Хиль? Это потому, что преследователи всегда только люди низкие, как Хиль Мансано, Хиль Перес.[200]200
  Эспинель приводит фамилии, распространенные среди непривилегированных сословий.


[Закрыть] И для должностей палача и комитра[201]201
  Комитр – надсмотрщик на галерах.


[Закрыть] подыскивают именно людей бесчестных и низких, врагов милосердия, кровожадных зверей, не имеющих ни стыда, ни совести, готовых преследовать людей, которых видят возвышающимися в добродетельных поступках, как этот жалкий человек, на которого вы сетуете. Общение с такими не хорошо ни с какой стороны, потому что они неспособны творить добро и не могут перестать творить зло, и это можно предотвратить тем, чтобы не знаться с ними, чтобы они не могли причинять зла.

– Ведь он обыкновенно проходит мимо меня, – сказал он, – не снимая передо мной шляпы.

– Это, – сказал я, – вероятно, или по небрежности, или по невежливости. Если по невежливости, то пусть он сердится, как я уже сказал, на себя самого, потому что поступил дурно, но не сердитесь вы из-за проступков другого, который был невежливым и дурно воспитанным, ибо вам нет нужды беспокоиться, раз вы не виноваты; а если это делается по небрежности, это влечет за собой извинение, потому что тех, кто впадает в такую оплошность, мы не можем осуждать, если они идут задумавшись или будучи заняты соображениями о делах, – что может случиться по многим обстоятельствам, – и они невиновны потому, что мы не можем быть судьями и иметь уверенность и основание, чтобы обижаться или волноваться. И в отношении вежливости нам не из-за чего сердиться. Во-первых, потому, что невыполнение ее по отношению к нам происходит не по нашей вине. Во-вторых, потому, что кто дает, тот не дает больше того, что имеет, и если кто-нибудь не обладает вежливостью, то не важно, что он ее не оказал; и общее правило таково, что никаким образом мы не должны питать отвращение к тому, что происходит не по нашей вине; ибо невежливые находят свое возмездие около тех, кто их знает.

Глава XVIII

При выезде из Малаги я остановился среди этих апельсинов и лимонов, ароматный запах которых с великой неясностью ободряет сердце, и стал смотреть и созерцать этот прекрасный город, превосходящий все другие города Европы как по влиянию климата, так и по расположению на земле, по той величине, какую занимает его округ. И, занятый этим созерцанием, я увидел, что ко мне приближается нечто, оказавшееся сидящим на муле человеком, который разговаривал сам с собой, сопровождая это движениями рук, мимикой и переменами голоса, как будто он разговаривал с целой дюжиной путников. Я повернул своего мула, пришпоривая его изо всех сил, чтобы возможно поспешнее уехать, прежде чем этот человек смог бы подъехать ко мне, потому что я распознал его болезнь; ибо, чтобы убежать от подобного болтуна, я хотел бы обладать не только ногами борзой, но и крыльями голубя; и если бы они знали, до какой степени они ненавистны всем, кто их слышит, они бежали бы от самих себя; ибо болтливость, помимо того что она несносна и утомительна, легко обнаруживает слабость разума, звучит как пустой сосуд и выказывает малое благоразумие человека; и она настолько непривлекательна для людей, что они никогда не верят тому, что говорят болтуны, потому что даже если это правда, то она становится настолько же распыленной, утопленной и незнакомой среди стольких слов, как запах одной розы среди многих кустов руты. Эти болтуны подобны папоротнику, который не дает ни цветка, ни плода; они как мельничный поток, который всех оглушает и всегда мчится. Ни один выпущенный на арену бык не заставил бы меня так убегать, как подобный краснобай; и наконец, у них есть хороший момент, только когда они спят, как и произошло у меня с этим, так как, несмотря на большую поспешность, с какой я пустился бежать, он настиг меня и приветствовал, как хлыст, еще сзади, – и едва я ему ответил, как он спросил меня, куда я еду и откуда я.

На первый вопрос я ему ответил, но на второй он не дал мне возможности ответить и, продолжая, сказал мне:

– Я спрашиваю, откуда ваша милость, потому что я из королевства Мурсьи,[202]202
  Мурсья – бывшее мавританское королевство, в 1266 г. присоединенное к королевству Кастилии, но, подобно другим областям Испании, долго сохранявшее в обиходе прежнее название королевства.


[Закрыть] хотя мои предки были горцами[203]203
  Горцами в Испании обычно называются уроженцы северо-запада, в частности Сантандера и его окрестностей. Нашествие арабов оттеснило испанцев на север, к горам Кантабрии, откуда и началось обратное завоевание (реконкиста) Пиренейского полуострова. Это послужило поводом для жителей Астурии и Леона, горных областей, которые не были под властью арабов, считать себя выше остальных испанцев. В XVI и XVII вв. эти области требовали звания и привилегий идальго для всех своих уроженцев на том основании, что последние не были под игом «неверных». Признание горского происхождения более благородным имеет место в Испании до настоящего времени.


[Закрыть] из рода, который носит имя Кольядос.

По крайней мере, не из рода молчаливых:[204]204
  Игра слов, построенная на созвучии фамилии Кольядос и прилагательного «молчаливых», по-испански «callados».


[Закрыть] я посмотрел на него, пока он насыщался говорением – если это могло быть. Он был довольно хорошо сложен, хотя обладал большим недостатком, так как он был левша, а хотел таким не казаться. Ибо, хотя уродство левши велико, я считаю худшим уродством скрывание или желание скрыть природный недостаток, потому что это доказывает фальшь и притворство в глубине характера; и так как этот род людей так же известен по этому недостатку, как евнухи по отсутствию бороды, то первые так же стремятся преследовать тех, кто не является левшой, как вторые тех, кто еще не достиг возраста, когда начинает пробиваться борода, но и те и другие, желая отрицать или скрывать это, дают таким образом понять, насколько велик этот недостаток, раз они его отрицают.

Этот добрый человек, махая одной и другой рукой, поднимая брови, которые у него были большие, с двумя глубокими морщинами между ними, с глазами хоть и не маленькими, но всегда закрытыми, когда он говорил, – как будто он глазами слушал себя, – и со всем лицом, похожим на морду козла, я хочу сказать – с лицом дерзким, заносчивым и бесстыдным, говорил тысячу несуразностей, на что я совершенно не обращал внимания, потому что распознал его тотчас же. Он рассказал о своих отважных подвигах, к чему я отнесся с таким же вниманием, как и ко всему остальному, и так как от сколького говорения у него израсходовалась вся влажность мозга, губ и языка, он совершенно не дал мне возможности ответить ему на то, о чем он меня спросил, до тех пор, когда – проехав две лиги – в одной венте, которую называют «вентой у столбика», он спросил кувшин воды; и в то время, как он начал пить, я ответил на его вопрос, сказав ему:

– Из Ронды.

Он отнял кувшин от рта и сказал мне:

– Я очень рад иметь такое приятное общество, потому что тоже направляюсь туда.

Он опять приставил кувшин ко рту, и, пока он не кончил пить, я сказал ему:

– Вернее, это самое скверное общество на всем свете, потому что я не скажу ни одного слова за всю дорогу.

– Ваша милость обладает этой добродетелью молчания? – сказал он. – Вероятно, вы благоразумны и очень уважаемы во всем мире, так как по малой разговорчивости познается благоразумие мудрых, ибо это добродетель, с помощью которой человек предотвращает вред, какой может произойти только по его собственной вине. Я не любитель говорить: когда кого-нибудь пытают, то, если он не говорит и не признается на пытке, его считают доблестным, потому что он молчал о том, что должно было бы ему повредить. На пиршестве молчаливые едят больше и лучше, чем другие, и говорят меньше, ибо блеющая овца теряет то, что держит во рту; поэтому я не любитель говорить. Сон, столь важный для здоровья и жизни, должен сопровождаться молчанием. Когда кто-нибудь скрывается, как это обычно бывает, в чужом доме, то он спасается благодаря молчанию, хотя у него и вырвется иногда чиханье. Ведь молчание – это добродетель, которая достигается без труда, потому что нет нужды утомляться над книгами, чтобы молчать. Молчаливый замечает, что говорят другие, чтобы потом попрекнуть их этим. Я не любитель говорить.

Этим вздором и другими столь же бессмысленными речами он продолжал восхвалять молчание, и, утомляя меня и следуя своей склонности, он сказал:

– Я не любитель говорить; только чтобы развлечь в дороге вашу милость, так как вы мне кажетесь человеком знатным, я стараюсь разогнать вашу скуку.

Я изыскивал тысячу способов, чтобы избавиться от него и продолжать свой путь в одиночестве, но отвязаться от него было невозможно, и наконец я сказал ему:

– Сеньор, мне необходимо расстаться с вами и, свернув налево, переправиться через эту реку, потому что у меня есть дело в Койне.[205]205
  Город Койн расположен между Малагой и Рондой, но довольно далеко от обычной дороги, соединяющей эти два города. Для Маркоса намерение отправиться в Койн – средство избавиться от своего спутника.


[Закрыть]

– Неужели ваша милость считает меня столь необщительным, – сказал он, – что я не должен вас сопровождать?

Он продолжал говорить, а так как моя попытка не закончилась для меня удачно, я ехал, развлекаясь соловьями, которые по дороге устраивали нам музыку, причем я удивлялся, видя, с какой старательностью они выступали перед людьми, чтобы те слушали мелодию их пения, иногда выводя кантилену со спокойствием тенора, а потом переходя на сопрано, приглашая контрабас составить основание, на котором голоса выделяются, иногда не думая о контральто. Концерт неподражаемый, но поучительный для людей, которым они служат с великим старанием доставить им удовольствие, потому что на берегу этой реки и повсюду, где они были, они показывали свое искусство с тем большим совершенством, чем ближе находились от людей.

Благодаря этому я мог скрывать и выносить столь большую неприятность в продолжение болтовни этого назойливого болтуна, пока мы не доехали до венты, где необходимо было поесть. Когда мы покончили с едой, я притворился больным, чтобы избавиться от него, но он сказал:

– Вместе выехали мы из Малаги, вместе должны мы и достичь Ронды.

Так как я молчал, а он говорил сколько хотел, то я показался ему хорошим попутчиком. Я чувствовал себя усталым, разбитым и раздраженным, потому что хотя я должен признаться, что умею пользоваться терпением во многом, но я знаю, что не обладаю им для того, чтобы выслушивать, когда говорят много и многоречиво; поэтому я решился применять против болтунов средство, заключающееся в том, чтобы говорить больше, чем они.

Когда этот добрый человек кончил есть, он, потянувшись с громким зевком, начал говорить:

– Здесь прошел король дон Фернандо со своим войском, когда, после взятия Ронды, он двинулся на Малагу,[206]206
  Как медленно шло освобождение Испании от владычества арабов и с какими трудностями оно осуществлялось, показывает то обстоятельство, что Ронда была взята Фернандо V Арагонским в мае 1485 г., а Малага – только в августе 1487 г. Каждый шаг этого короткого расстояния (по прямой линии между Рондой и Малагой менее 100 километров) между городами приходилось отвоевывать упорными боями с переменным успехом.


[Закрыть] и так как у него недоставало продовольствия, вследствие возросших расходов и вследствие того, что окрестные селения были разорены постоянными стычками, маневрами и военными хитростями, какие он применял, чтобы взять Ронду, то солдаты два или три дня не получали пищи, так что они думали, что им придется погибнуть от голода.

Я здесь яростно прервал его, говоря:

– И я даже вспоминаю, что слышал, как рассказывал мой прадед, что привели с пастбищ окрестных христианских селений вокруг Ронды большое стадо свиней, которые теперь тут в большем изобилии, чем во всей Испании, для продовольствия лагеря. Так как был уже прикончен весь рогатый скот и оставалось несколько свиней, король-католик приказал,[207]207
  Король Фернандо V Арагонский (1452–1516), муж Изабеллы Кастильской (1451–1504), был прозван королем-католиком за ревностное утверждение католической церкви в Испании, выразившееся в уничтожении арабского владычества, изгнании евреев и установлении инквизиции. Брак Фернандо и Изабеллы, объединивший под их властью самые значительные королевства Испании – Арагон и Кастилию, положил начало полному объединению Испании, завершившемуся при их преемнике, Карле I (1517–1555).


[Закрыть] чтобы ему сохранили дюжину из них на племя, так как они были большими и толстыми. Солдаты, народ нетерпеливый, чувствовали, что они умирают с голода, а ожидавшееся продовольствие запаздывало. Хотя они были окружены окопами и осаждены врагами со всей долины Малаги и принуждены были жить там с большой осторожностью, но однажды два или три товарища увидели, что эти свиньи отбились от стада и направились в чащу вот этих деревьев по берегу реки, ибо никто их не трогал, потому что они были в безопасности и пользовались полной свободой. Один мушкетер из этой компании подбежал и сквозь ветки влепил две пули в одну из этих свиней. «К оружию! – закричали все. – К оружию! Враги! К оружию!» Весь лагерь схватился за оружие; солдаты же притащили свинью в свою палатку и засунули ее в сундук под одежду. Побежали во все стороны, где можно было опасаться слабости или опасности; потому что в подобных случаях никто, кроме часовых, не имеет права стрелять из мушкета; и так как обнаружили, что все было спокойно, то было приказано, чтобы старший сержант произвел расследование, где и почему выстрелили из мушкета: выяснилось, что это было сделано ради убийства свиньи. Трое солдат ногами затерли след крови, и, завернув борова в свое платье и белье, они засунули его на дно сундука, который и послужил ему гробницей, пока не явился старший сержант и, обследуя палатку за палаткой, не подошел к палатке этих солдат. Так как они отрицали убийство свиньи, старший сержант подошел посмотреть за сундуком, и когда он сдвинул его, то боров издал громкое басистое хрюканье из самой глубины своего чрева, так как он не был мертв, и затем повторил его еще громче.

Старший сержант, разузнав, в чем дело, и так же страдая от голода, как и они, посмотрел на них, не говоря ни слова. Они стояли с вставшими дыбом волосами, с дрожащими руками и смущенными лицами, так как поняли, что их должны были повесить или наложить на них другое очень тяжелое наказание, но старший сержант, приложив палец к губам, сказал им: «Пришлите мне мою долю, и мы все поедим». С большим притворством он стал продолжать свой обыск из палатки в палатку, а когда пришел в свою, то среди грязных тряпок нашел часть свиньи, показавшуюся ему упавшей с неба.

Тогда болтун сказал:

– Ну, так в связи с этим я расскажу…

И в этот момент я перебил его, говоря:

– Ведь я здесь не остановился и не рассказал даже половины рассказа.

И, говоря множество всякого вздора, вроде предыдущего, я одолел его настолько, что он забрал своего мула и отправился по дороге в Алору,[208]208
  Алора – город, расположенный к северу от дороги из Малаги в Ронду, – в направлении, противоположном тому, которое называл Маркос, говоря о необходимости свернуть в Койн.


[Закрыть] даже не попрощавшись, а я остался в венте дона Санчо, отдыхая от того, что я так много говорил и так много говорения должен был вынести. Ибо хотя речь является средством, чтобы люди понимали друг друга, но излишество ее уничтожает благую цель, ради которой было предоставлено людям, а не другим животным общение при помощи речи и тонкость языка, обладающего столькими превосходными качествами, ибо он является истолкователем души, отвечает на то, о чем человека спрашивают. Язык является наставником в добре, утешителем в беде, верным передатчиком суждений, посредником в дружбе, приятным для слуха спутником в одиночестве, оратором, чтобы убеждать, и голосом, чтобы мы могли общаться.