Текст книги "Семь историй о любви и катарсисе. Цикл квинзитивной прозы"

Если христианин обретает свою сопричастность с Божьей благодатью, находясь, прежде всего, в храме земном, то эзотерик (в моём представление) – в строящемся храме собственной души, ибо и Бог, и Вселенная, и души человеческие – единый живой организм. Если христианин своё состояние счастья воспринимает как тот Божий дар, который даётся по милости Отца Небесного, то эзотерик, не отрицая этого, понимает: одной лишь милости не достаточно, ибо человеку дана способность так работать над своим настроением-состоянием, что оно способно, как магнит, притянутся к более высоким, более мощным энергиям, которые и воспринимаются как источник счастья. Если христианин принимает за истину церковный канон о том, что душа человека проходит опыт жизни на Земле единожды, то эзотерик смотрит на вопросы жизни и смерти как на ключевые моменты процесса реинкарнации – многократные приходы-уходы души, её воплощения то в мужские, то в женские тела. Если Лина приводит в пример образцы поведения из жития святых отцов с их духовными подвигами, то я восхищаюсь воззрениями просветлённых личностей, например, Даниила Андреева с его «Розой Мира», которую он писал в тюрьме (чем не подвиг?!).

И не смотря на эти контрасты в духовном опыте, мы продолжали беседы, успевая делать необходимую работу по текущим делам агентства. Под воздействием этого общения Лина стала писать стихи. И в нашей общности интересов возник новый виток – поэтический. Я как более опытный создатель стихотворных строк, как редактор, давал ей советы, показывал на слабые места – в общем, взял над ней литературное шефство. Тем более что писала она в последнее время только по долгу службы – пресс-релизы.

А я под воздействием наших бесед стал писать прозу. Более того, большинство женских образов моих рассказов (как, впрочем, и новых стихотворений) так или иначе отражали внутренний мир её, Лины. Так, неожиданно для меня самого, эта женщина стала моей Музой.

Музой, которой перестала быть моя жена. Уже давно. И я осознал это только тогда, когда сравнил Лину и Оксану. Такие беседы, как с Линой, за годы совместной жизни с Оксаной отошли как-то сами собой на задний план. Я, разумеется, старался духовно, морально поддерживать жену, когда у неё начались проблемы со щитовидной железной, но моменты отчаяния нередко сковывали Оксану.

Лина в свою очередь, зная от меня об ухудшении здоровья моей жены, старалась поддерживать наш союз.

– Вы чаще говорите ей ласковые слова! В ваших отношениях не должна теряться романтика. Когда вы были в последний раз в театре?..

– В последний раз мы были в супермаркете на суперскидках. Вот какая она теперь, наша романтика…

Лину не удовлетворил мой ответ. Она дала мне несколько креативных советов. Но и сама попросила у меня совет:

– Витольд Григорьевич, как научиться не осуждать людей даже мысленно? Даже на мгновение… Я ведь вас сейчас осудила…

Однажды, ещё до ухудшения здоровья Оксаны, Лина совершенно неожиданно, когда каждый из нас был погружён в работу, задала мне вопрос:

– Скажите, Витольд Григорьевич, вы счастливы в браке со своей женой?

Что я ей ответил?.. Своим вопросом она застала меня врасплох. Я задумался на пару мгновений и сказал что-то нейтральное: мол, понятие «счастье» с годами меняется и так далее…

Так прошёл год нашего духовного общения с Линой. За это время в её жизни и в жизни моей семьи благополучно решился один и тот же вопрос – жилищный. Она из съёмной комнаты, а мы из общежития переехали в свои новые квартиры. Исполнилась давняя мечта Оксаны о собственном жилище. Она и я столько раз представляли, как наша семья наполнит пустые стены уютом, творчеством, душевным теплом… Казалось бы, живи да радуйся. Но процесс обустройства на новом месте – в просторной трехкомнатной квартире – не доставил ожидаемого счастья. Радость новосёла мелькала как-то малозаметно – не только во мне, но и в жене. А дети? Они всегда были всем довольны.

Меня же печалил тот факт, что прекратилось наше с Оксаной песенное творчество. Сперва потеря певческого голоса (как одно из следствий заболевания щитовидной железы), затем добавились заботы по переезду, плюс неожиданный разрыв отношений со звукорежиссёром, который помогал нам записывать наши песни – все эти повороты судьбы словно давали понять: прошло ваше время, ребята.

В минуты сожаления об утерянных возможностях, метания в творческом вакууме я вспоминал своего отца. Было ли ему проще или, наоборот, сложнее оттого, что он жил один, без семьи?.. На этот вопрос никто не мог ответить.

Если бы не потеря голоса Оксаны, все остальные преграды можно было бы преодолеть. Но лечение не приносило жене ожидаемого эффекта. Она чаще стала раздражаться по мелочам. Быстрее утомлялась. Но продолжала курировать эстетическое развитие детей, а после переезда в спальный район Москвы сопровождение их в музыкальную школу и танцевальные студии занимало больше времени. Плюс тянула на себе, как и прежде, часть работы по быту.

Я помогал ей, как мог. Но на работе проводил больше времени, чем она, работающая на полставки. Подсознательно уберегаясь от стресса, я сделал самый простой для себя шаг – глубже погрузился в своё литературное творчество, осваивая жанры прозы.

Любую свободную минутку на работе я старался посвятить своим сочинениями. Пробовал писать по ночам, когда мой организм соглашался на такое предложение. Но этого стало недостаточно. Тогда я купил себе смартфон, чтобы писать в пути по маршруту дом – работа – дом. Но, как ни парадоксально, с появлением этого мобильного помощника писать урывками на работе стало получаться меньше.

Я снова был неудовлетворён условиями для писательских деяний. И ловил себя на мысли, что дома работаю физически, а на работе отдыхаю – в том числе морально. Эту формулу моего бытия я даже не постеснялся поведать Лине. Появились мысли и о поиске другой, более спокойной и финансово-выгодной работы. Ну, а про то, чтобы зарабатывать только своим писательским трудом, я мог только мечтать.

К этому времени деятельность нашего агентства поднялась на новые высоты. Его рейтинг к концу 2014 года вырос больше, чем за последние пять лет. Штат сотрудников расширялся. Инновационные технологии внедрялись. За успешный пиар Лину назначили руководителем создававшегося отдела имиджа и внешних связей. Вскоре она должна была переехать в отдельное, новое помещение двумя этажами выше. Наши беседы могли попросту прекратиться.

К этому всё и шло. За весь ноябрь мы пообщались не по рабочим вопросам всего лишь раза два. Она пригласила меня к себе, на шестой этаж, чтобы обсудить вопросы по подготовке корпоративного новогоднего вечера. А в конце деловой беседы переключилась на лирический тон и излила мне душу о своём недовольстве знаками внимания к ней со стороны заместителя генерального директора нашего агентства:

– Сан Саныч дошёл до того, что предложил мне сходить с ним на концерт «Scorpions». А ведь у самого жена и взрослые дети…

В тот момент я в очередной раз подумал о том, что же притягивает таких разных мужчин к этой женщине. И впервые сравнил её со своей женой – больше по внешним параметрам, чем по душевным качествам. Обе по-своему красивы, привлекательны. Однако у каждой из них можно найти и недостатки во внешности. Нет людей абсолютно идеальных во всём… Обе самодостаточные, сильные натуры… Но чем же меня так привлекает Лина?..

Уже шёл декабрь. Тот самый месяц, за который произошло столько всего непредсказуемого, что мне казалось однозначно: я прожил целую жизнь за эти дни.

А переломный момент наступил в середине декабря, когда я впервые рассказал Оксане о своих чувствах к Лине.

Оксана

Тот вечер 14 декабря был первым взрывом моей ревности. Я поняла по тону Витольда, что мои предчувствия оправдались: Витольд увлечён своей коллегой Линой, о беседах с которой он мне иногда рассказывал. А утром следующего дня муж сообщил прямо (стоит тут благодарить или винить его за честность?):

– Я не спал почти всю ночь и понял, что люблю Лину…

Ах, зачем накануне, вечером я, услышав в видеозаписи репетиции их новогоднего корпоративного концерта смех Лины, разозлилась, возмутилась… А когда он пытался меня успокоить, высказала ему:

– Определись же в своих чувствах! Твоя нерешительность снова стала проявляться, и она мне противна…

Я ещё что-то ему сказала, что должно было бы, на мой взгляд, помочь Витольду прийти в равновесие. А он воспринял всё это, как сигнал моей усталости от него, моей нелюбви.

«… люблю Лину». Я была уверена, что на утро он скажет обратное – в пользу нашей семьи, в пользу меня. Меня словно током ударило от такого «признания» мужа, и я попросила:

– Не уходи! Я стану лучше! Стану той Оксаночкой, которой была для тебя раньше! Дай мне шанс!

Он смягчился, задумался, и, не поднимая глаз в мою сторону, сказал:

– Хорошо.

Видя, что слёз на моём лице стало ещё больше, Витольд уточнил (он так не выносит слёз, страданий близких ему людей):

– Всё, успокойся, пожалуйста! Я согласился. Я никуда не уйду. Я остаюсь.

Но мне этого было мало. Я призналась мужу, что, как и прежде, люблю его. Я была готова вместе с ним проанализировать все причины и даже следствия этого несостоявшегося разрыва между нами. Несостоявшегося или отложенного до поры, до времени?.. Никто пока не мог ответить на этот вопрос.

А главное – я хотела помочь, прежде всего, ему разобраться в своих чувствах. Но и свои собственные должна была переосмыслить.

Переосмыслила. Мне не нужно было много времени, чтобы утвердиться перед самой собой в любви к Витоше. Я ни одной секунды не жалела за тринадцать лет нашей совместной жизни, что вышла за него замуж.

Он единственный среди парней, с которыми я общалась до замужества, не смущался моего недостатка – плохого зрения. Он был не единственным зрячим среди них, но стал единственным среди тех зрячих, кто сделал мне предложение. И сказал об этом так необычно. Вместо стандартного и даже банального «выходи за меня» предложил:

– Оксаночка! Будь моей Спутницей! Спутницей жизни!

Неужели он забыл, утерял тот смысл, который вкладывал в эти слова?..

Неужели он уже не ценит всё, что я сделала для него?.. Наверное, ценит. Но… он просто воспользовался моей поддержкой и теперь, когда стал сильным, когда я не могу быть ему соратником в творчестве, подсознательно или даже осознанно ищет другую… Она, Лина, стихи пишет. Да ещё вот, оказывается, и петь умеет. Неплохо спела песню, которую они вместе сочинили к их новогоднему корпоративу. А ещё могла бы продвигать, пиарить его книги. Конечно, в ней он видит выгодную замену мне. Она свободна, она моложе, она здорова, она зрячая. А их духовные беседы…

– Я не могу перестать с ней общаться. Она мой друг. Вне семьи у меня нет друзей. Понимаешь? – Витольд сказал мне это тем злополучным декабрьским вечером так твёрдо, что я не смогла ему что-либо возразить.

Так неужели я не была своему муж надёжным другом все эти годы?.. Неужели он забыл, как я поддерживала его при поступлении на журфак? Ведь если бы не моя настойчивость, он бы смирился с тем, что его имя по недоработке приёмной комиссии не попало в списки поступивших. Он бы не пошёл на приём к ректору, и не добился бы справедливости… Если бы ни моя предусмотрительность, он бросил бы учёбу ещё на первом курсе из-за амбиций преподавателей английского языка и фотожурналистики. Да и первое место работы по специальности помогла ему найти тоже я… Боже мой! Выходит, если бы не моя поддержка все эти годы, он не встретился бы и с этой Линой. Так ведь?..

Она друг. А я ему уже не друг?.. Да, сложные житейские ситуации позади. Например, та ужасная ночь после неудачного переезда в общежитие. Как инвалид по зрению, я выбила там комнату для нас. Нашему первому ребёночку тогда уже исполнился годик. У нас появилась возможность не платить за съёмное жилье – сэкономленные деньги, положенные на банковский вклад, как раз и помогли нам через десять лет в строительстве собственной квартиры. При переезде Витольд не учёл все нюансы, и бόльшая часть наших вещей, в итоге, не вместилась в маленькую комнату. Увидев, что мы оставили их в коридоре – вдоль стен всего этажа, – комендант общежития стала возмущаться и угрожать:

– Вы что это творите такое? Загромождение мест общего пользования недопустимо по технике безопасности. Если пожарники придут, меня могут уволить. Убирайте всё срочно! Иначе милицию вызову…

Можно было бы с ней поспорить, попытаться договориться. Но на часах был уже первый час ночи (переезд затянулся надолго), мы с Витольдом были настолько истощены морально, и физически, что без сильного сопротивления сдались. И все вещи из коридора: коробки с книгами (в том числе брайлевскими – для незрячих, – которые объемнее раза в три обычных книг), пакеты с одеждой, кухонная утварь и так далее – всё это среди ночи выволакивали на улицу…

Переселиться молодой семье с ребёнком из полуторакомнатной квартиры, в которой почти вся мебель была нашей, в комнатку общежития – это фантастика. Но, доверившись мужу, я согласилась на это. И…

И вот мы, измождённые, как после рабского, непосильного труда, отчаявшиеся, промёрзшие на ночном мартовском морозе, смешавшимся с дождём, возвращаемся в комнату и валимся с ног на маленькую часть тахты, свободную от вещей. И, дрожа от холода, в куртках, в обуви, без одеял пытаемся вздремнуть, хоть на часик. Вздремнуть, чтобы забыть об усталости и душевной боли…

Но сердце каждого из нас, как одно большое общее, ныло от безысходности, от мысли, что там, на улице, под дождём со снегом, едва поместившись под крышу общежития, лежат наши вещи, нажитые годами – как часть наших душ… Чтобы стало теплей, мы обнялись – слава Богу, что Борис был у тёти Витольда – и всё-таки вздремнули на минут сорок. А потом по очереди выходили дежурить к вещам, где самым ценным были книги… А утром стали звонить знакомым, звонить по объявлениям в поиске места под аренду для хранения вещей. И вскоре нашли… Так разве не дружба, не любовь помогла нам выжить в той ситуации, укрепиться, найти выход?..

Разве слова любви, которые он говорил мне в минуты нашей интимной близости, были не искренними?.. Да, в последние лет пять, после рождения Машеньки, я… всё-таки не способствовала поддержке нашей сексуальной жизни. Да и он ведь тоже… Мы отвыкли от искренней нежности. Я стала меньше следить за своей внешностью. Витольд хоть и говорит всегда, что для него это не главное, но ведь мужчина в нём живёт. Живёт и ценит красоту во всём.

Витольд утверждает, что к Лине его влечёт потребность не в физической, а в духовной близости. Но ведь с духовной привязанности начинается и всё остальное.

– Ощущение теплоты в груди – это и сексуальное чувство тоже, – пыталась донести я до него в то мрачное декабрьское утро.

– Может быть, – стал соглашаться он. – Хотя, я это совсем не так воспринимаю…

Я всегда поражалась его мужской натуре: имея от природы быструю возбуждаемость, он мог так владеть этой сексуальной энергией, что иногда даже по целому месяцу не испытывал потребность в близости с женой. Или же избегал этого. И я чувствовала, что последнее не всегда давалось ему легко. Да, у него часто возникали мысли – в результате прочтения определённой литературы или бесед со своим бывшим коллегой Игорем Петровичем, – что секс, в идеале, нужен только для зачатия ребёнка. Он и стремился к этому идеалу. Аскетизм ему, оставшемуся в глубине своей души философом-одиночкой, не чужд. А ещё и вегетарианцем он пытался стать. Но… Видимо, тоже ещё не созрел.

– А вот Лина после великого поста так и продолжает питаться без мяса, – сообщил он мне за обедом в один из выходных дней перед летним отпуском. – Она, наверное, уже созрела для вегетарианства.

– Ты ей завидуешь? – спросила я, утаив иной вопрос: «Тебя это привлекает в ней?».

– Зачем же завидовать этому? – ответил он и что-то ещё домыслил молча…

Трещина недоверия к Витольду в моей душе после того декабрьского утра не становилась меньше, хоть мы вместе с ним и пришли к выводу, что угасание чувств друг к другу произошло по нашей обоюдной вине, и что их можно и нужно вернуть. И мы, казалось, уже начали их возвращать, вспоминая нас прежних, влюблённых друг в друга. Он говорил мне, что осознаёт призрачность своих душевных порывов к Лине и не жалеет, что остался в семье.

А ведь всего дней десять назад Витольд признался мне, что светлые чувства и образы, нежданно-негаданно возникавшие в его душе по отношению к Лине, говорили ему о духовном родстве с ней…

Бежали декабрьские денёчки, приближаясь к Новому году. Иногда думая, а не отпустить ли мне его на все четыре стороны, я представляла Витольда рядом с Линой… Её образ воссоздала с лёгкостью, ведь я уже немного пообщалась с ней, когда в начале лета была на работе мужа. Итак, представляя их вместе, я видела Витольда, погружённого то в туман, то в непроглядную тьму. Я ему сказала об этом. Он согласился, что мои видения, а так же его сны, связанные с образами Лины (а все они были с эротическим смыслом) можно расценивать как влияние тёмных сил.

А ближе к последним дням Нового года я сказала Витольду, не чувствуя от него взаимности:

– Мне ведь только жалость не нужна. Помни об этом, когда видишь её. Помни всегда… Знаешь, сегодня я назвала чувства, захватившие тебя в последнее время, духовными иллюзиями…

Он согласился со мной.

Витольд

В тот воскресный вечер 29 декабря после того, как Оксана поговорила со мной о духовных иллюзиях, я, как ни странно, не укрепился, а наоборот, снова стал терять равновесие. И вскоре спад в моём настроении стал явным. Я чувствовал себя зверьком, зажатым в тиски противоречий. Помогал Машеньке делать украшение для куклы, а сам пытался успокоить своё сердце и мысли, вдруг так неожиданно развернувшиеся в сторону Лины…

Прогуливаясь вечером того же дня, я заглушил в себе этот новый порыв чувств самонастройкой на поиск истины. Плюс ко всему всё моё существо пронзила позабытая обида на Лину за две её оплошности по отношению ко мне.

Во-первых, на днях, на генеральной репетиции новогоднего концерта, предложив Лине, которая отвечала за его режиссуру, в конце исполнения нашей задорной песни взять её на руки и покружить, я застыл на места от её резкого ответа:

– Да вы что!? В вашем-то возрасте такое выделывать…

Я опешил от неожиданности и почувствовал себя стариком – впервые в жизни.

Во-вторых, когда после концерта она давала интервью журналистам столичной прессы о таком первом в истории агентства крупном новогоднем концерте (где наряду с приглашёнными звёздами эстрады выступали – на равных – наши сотрудники), то среди перечисленных фамилий не назвала мою…

Оживив всё это в памяти, я был на неё зол. Я был уверен, что теперь нескоро смогу сказать ей о своих чувствах…

Но этого запала хватило ненадолго. Утром 30 декабря, когда мы созвонились с Линой по рабочему вопросу, она попросила меня прийти к ней в кабинет и вдруг стала меня хвалить за великолепное выступление в концертной программе.

– Витольд Григорьевич, вы были на высоте! Все вами восхищаются! Вы, оказывается, в душе большой артист, – говорила она, выражая радость своим «фирменным» смешком, но более сдержанным (видимо, после нежелательных намёков на ухаживание со стороны джентльменов нашего агентства она взяла под контроль сей способ выражение своих эмоций).

Затем совершенно серьёзным тоном спросила:

– Я, наверное, не назвала вас, перечисляя для прессы всех участников?

– Да, Лина. Может, это вовсе и не я выступал с тобой?

– Не шутите так. И не обижайтесь, умоляю вас! Я чувствовала, что вы остались не довольны. Я из-за этого все выходные переживала.

След этих переживаний я заметил на её лице и смягчился.

– Не вы один чем-то не довольны. Другие – тоже… Я старалась думать обо всех вас. Поэтому не пытайтесь меня осуждать.

Было заметно, что к её глазам подступают слёзы.

– Я просто механически забыла произнести ваше имя. Держала в памяти имена всех, сосредоточилась на тех, кого знаю хуже, чем вас. А вас упустила из вида.

Видя слёзы близкого мне человека, я, как обычно, не выдержал:

– Лина, всё хорошо! Я уже не обижаюсь. Обижаться вредно, а поэтому глупо.

– Забот по подготовке концерта оказалось больше, чем я предполагала. А обещанной помощи от Сан Саныча – никакой. А ведь ещё результаты приглашения внешней прессы на такое нестандартное мероприятие надо было успевать контролировать. У меня на выходных даже самочувствие было никудышным… Я ведь вас ещё обидела и своей нелепой фразой про ваш возраст. Извините меня и за это! Я хотела как лучше. Хотела, чтобы наши коллеги не подумали лишнего о вас, кружащего меня на сцене. Понимаете?

Она подняла на меня свои влажные глаза.

– Понимаю, что система Станиславского здесь не уместна, – сострил я и, перейдя на серьёзный тон, поспешил её утешить. – Всё хорошо! Ты молодец! Ты такую работу сделала колоссальную за такой короткий срок! Да ещё и спела со мной в дуэте классно!

А она, словно не слыша меня, глядя уже куда-то сквозь меня, говорила совершенно другим тоном:

– Господи! Зачем я всё это говорю, словно оправдываюсь? Зачем я снова жалуюсь на свой крест? Ведь всё по заслугам. Каждому – своё. Если я верую, зачем причитаю на промысел Божий?.. Прости меня, Господи!..

Последние её слова, воспринятые мной как молитва в чистом виде, ещё сильней подействовали на меня, и я уже не мог сдержать своих эмоций:

– Да ты святая женщина!

Я приблизился к ней, сидящей за своим столом, и, желая обнять (слава Богу, в эти минуты никто не заходил в кабинет), смог лишь слегка обхватить руками её голову. Также слегка я поцеловал Лину в макушку (заметила она это или нет?), говоря какие-то успокаивающие слова…

Затем я отстранился от неё.

А она поинтересовалась:

– Вы говорили, что я спела с вами в дуэте классно. А как оценивает наш вокал ваша жена?

Я тут же вспомнил лестный отзыв Оксаны с элементами конструктивной критики и приступом деструктивной ревности и ответил:

– О! Это отдельная тема.

Вопрос на лице Лины обозначился острее.

– В целом, она осталась довольна. Но… Её отношение – это, действительно, отдельная тема.

– У вас не всё гладко в семье? – живо прореагировала она.

– Ой… Я сегодня не готов говорить на эту тему. Может, завтра…

Мы ещё о чём-то говорили, а я, впечатлённый произошедшим, оценивал:

«Она не отстранилась от моего прикосновения, как, например, от красавчика Блюзова, или от того же Сан Саныча… И ничего мне не сказала в укор за такой мой жест. Значит, она нуждалась в нём… Боже! Я впервые (впервые!) за эти годы прикоснулся к ней… Значит ли это, что она меня… Она меня любит? Любит…».

С того момента мой служебный роман вошёл в стадию кульминации. Вернувшись в свой кабинет, я с трудом настроился на рабочий лад. А после работы, пройдя пешком остановок пять метро, расставил акценты в своих сомнениях-противоречиях и повторил-обновил для себя вывод двухнедельной давности:

«Да. Я люблю её! Люблю!».

Я вспоминал слова Лины о том, что она переживала из-за моей обиды все выходные. Вспоминал её открытость моим объятиям. Даже её слёзы стали для меня знаком любви… Эти мысли, эти чувства наполнили моё сердце тем самым чувством обновления, которого мне так не хватало в последнее время, и – вчерашний день адской боли преобразился в сегодняшний свет райского облегчения.

И тогда я вспомнил о том, что во время генеральной репетиции Лина назвала несколько раз моими именем и отчеством Сан Саныча, с которым обсуждала детали некоторых номеров. Если называла его Витольдом Григорьевичем, значит, думала обо мне. Если думала обо мне, значит, я для неё ценен. А коль уж ценен, то не может не любить… Вот такая железная логика.

Итак, я созрел. Я был готов признаться. Признаться Лине в своих чувствах, в своей любви. Признаться именно завтра – 31 декабря – в этот последний день уходящего года…

А Оксана… Её интуиция… Она почувствовала что-то неладное и когда легла в постель спросила меня:

– Витоша! Как ты настроен в сторону нашей семьи? Как?

Я ещё не заснул, но чувствовал себя очень уставшим. Немного подыграв – мол, говорю уже сквозь сон – лишь смог ответить краткое:

– Хорошо!

И вот наступило утро 31 января. Решающий день! По пути на работу – последняя настройка на поворотный шаг в судьбе, и я был готов к действиям.

С той поры, как Лина переехала на другой этаж, наше с ней общение «переселилось» в социальные сети. Удобнее всего оказалось нам «встречаться» на просторах ВКонтакте. В отличие от меня Лина ежедневно обновляла-наполняла свою стену. По её фотографиям я видел и поражался, какой она может быть разной, но всегда – загадочной, прекрасной, романтичной, а главное – духовноцельной личностью.

Вот и в то утро я прибегнул к помощи сетевого общения и, поздравив её с последним днём уходящего года, предложил ей продолжить одну из начатых вчера тем. Она ответила:

«Витольд Григорьевич, хорошо! Заходите ко мне сейчас:)) у меня есть минут десять:)»

Я ей написал:

«Лина! Для этой беседы рабочее место, кабинет – что-то не подходящее. Было бы здорово пройтись по улице плюс минут хотя бы 30 свободного времени… Ты когда будешь посвободней?».

Она ответила:

«Освобожусь не так быстро. Но потом сразу исчезаю с работы)) Отпросилась у шефа. Даже за праздничном столом с вами посидеть не смогу. Еду на праздники к родителям – в деревню:) Билеты на поезд были только на час дня».

Я написал:

«Давай провожу тебя на вокзал:) По пути и поговорим)))».

Она ответила:

«Нет…».

От неожиданности я растерялся. А через минуту-другую получил её следующее сообщение:

«Такие беседы лучше напрямую не вести (((».

Пока я переваривал это, она добавила:

«В вашей семье разлад?.. Давайте лучше писать. Сначала я. Не говорите мне о том, о чём пожалеете ((».

И ещё следом:

«Я ведь была в такой же ситуации… Потом локти кусала ((».

Пока я писал ответ, она отправила:

«Я уезжаю к родителям и родному мне мужчине. А Вы должны в мире и любви встретить праздники в своей семье. Ваша жена – самая лучшая женщина в мире, потому что она выбрала вас. Именно вас:) Пожалуйста, любите её:)))».

Я спешно отправил своё послание:

«Вчера я и понял, и прочувствовал, что должен поведать тебе то, что касается лично тебя. Все произошедшее со мной за последний месяц я оцениваю ПОЗИТИВНО:) Разлад в семье?.. Смотря с какой стороны оценивать?.. Давай я тебе лучше напишу. У тебя буде в дороге доступ к ВКонтакте?».

Ответ был самым кратким:

«Да».

Я спешно доделал работу, которую от меня ждал Сан Саныч. Еле-еле высидел этот уже немилый моему сердцу традиционный новогодний обедик с шампанским. И вот, когда, коллеги и их шум да гам, наконец, покинули кабинет редакции, я смог приступить к письму.

Писал спешно, ведь до закрытия агентства в праздничный день оставалось часа два. Писал и мысленно благодарил создателей ВКонтакте за то, что эта сеть стала для меня единственным средством для объяснения в любви… Писал страница за страницей, отправляя написанные части письма в разных посланиях, опасаясь, что в одно-два сообщения такое длинное письмо не вместится (получилось несколько писем) … Писал, смотря на часы, которые оставляли мне всё меньше и меньше времени… Писал, подгоняемый то вахтёрами, то охранниками, которым моя задержка не позволяла работать согласно инструкциям… Писал с таким воодушевлением, словно создавал самое главное в своей жизни литературное произведение… Писал с такой скоростью, будто проходят последние минуты моего существования на Земле… Писал и не мог остановиться…

Письма Витольда к Лине

Лина, я уже говорил, что всё произошедшее со мною, всё, что должен тебе сказать, я оцениваю уже абсолютно позитивно:), осознавая всю ответственность за людей, которые мне дороги. Ты писала мне сегодня: «Не говорите мне о том, о чём пожалеете». Да, я, возможно, мог бы пожалеть ещё несколько дней назад, но только не сейчас.

Я постараюсь не причинить твоей душе боль (но если я не исповедуюсь тебе, больно будет мне), особенно перед встречей Нового года, а, наоборот, наполнить твою душу новым восприятием граней человеческих отношений, новым восприятием меня самого.

Надеюсь, верю, что ты тонко, верно как мудрая женщина расценишь все нюансы, всю неоднозначность событий, переживаний и их итог, обозначившийся в последние дни уходящего года. Выслушай меня, пожалуйста!

Всё началось (или стало проявляться нечто новое) в мае 2013-го и очень необычным образом, к чему я отнёсся с опасением: вдруг ты мне приснилась во сне. Он был ярким, твой образ ассоциируется до сих пор с чем-то солнечным, но в конце сна – явный эротический исход. Почему? Что такое?.. Я воспринимал тебя только как коллегу, интересного духовно развивающегося человека, собеседника. Видя в таком сне нездоровую работу подсознания или даже влияние на меня каких-то тёмных сил, я быстро привёл себя в равновесие. Продолжал воспринимать тебя, как и прежде. И про этот странный сон можно было бы забыть. Жена, дети, ответственность – всё это важнее, свято…

Но вдруг в августе – новый сон, и тоже с эротическим смыслом. Он был не таким ярким и его детали быстро стёрлись из памяти. В ту пору (не помню, до или после этого сна) я заезжал к тебе на ремонт сантехники. Я не стал скрывать от Оксаны, что во время велопрогулки мне надо будет заехать к тебе, чтобы оказать эту техническую помощь. Вдруг жена стала ревновать… Это было для меня неожиданностью. Ведь я воспринимал тебя только как коллегу и друга. Поэтому какие-то свои незначительные чувственные позывы к тебе без труда смог нейтрализовать до того момента, как переступил порог твоей квартиры. А после того, как уехал от тебя, был рад, что между нами не произошло ничего такого…

Наше общение в августе приносило моей душе приятные духовные моменты. Шёл сентябрь, чувствовалось, что всё «недостойное» по отношению к тебе навсегда улетучилось. Но вдруг наступил новый этап моего восприятия тебя…

Об этом я напишу в следующем сообщении – очень скоро…

Продолжаю… Стоит добавить, что летом ты вдохновила меня на создание целого цикла рассказов о счастливой любви. Я расценил это обычно – без каких-то там влюблённостей в адрес Музы…

Итак, с сентября постепенно стало возникать в моей душе по отношению к тебе нечто новое, совершенно далёкое от всякой там сексуальности, с которой справиться мне несложно. Тем более, что у меня с Оксаной не было (и нет) никаких проблем в исполнении так называемого супружеского долга в постели.

Так вот, суть в том, что во время одной из моих прогулок после работы, перед выходными, насыщаясь душевными порывами к дальнейшему саморазвитию, я уловил в своих мыслях твой Образ, который возник всего лишь на несколько мгновений. Чистый, светлый – образ женщины-друга, женщины-коллеги, от восприятия которого возникло такое же Чистое, Светлое чувство: «Как здорово, что такой человек есть рядом!!!» И всё. Этого было достаточно. Это оценивалось мною как проявление некой духовной близости между нами. Это вдохновляло! В том числе и на то, что бы продолжать движение по будним дням, заботясь, как и прежде о семье. Слава Богу, непристойных снов больше не было. Жизнь текла нормально.