Текст книги "Рассказы о природе"

И он целыми днями вертелся среди голых веток на верхушках старых ив-ракит: высматривал с вышки таинственного врага. Но так ничего и не заметил подозрительного.

И вот вдруг – в последний день месяца – стала река. Лёд разом покрыл её и больше уж не растаял.

Утки улетели ещё ночью.

Тут Зиньке удалось наконец уговорить Зинзивера покинуть речку: ведь теперь враг мог легко перейти к ним по льду. И всё равно Зиньке надо было в город: узнать у Старого Воробья, как называется новый месяц.

Декабрь

Полетели синички в город.

И никто, даже Старый Воробей, не мог им объяснить, кто этот невидимый страшный разбойник, от которого нет спасенья ни днём, ни ночью, ни большим, ни маленьким.

– Но успокойтесь, – сказал Старый Воробей. – Здесь, в городе, никакой невидимка не страшен: если даже он посмеет явиться сюда, люди сейчас же застрелят его. Оставайтесь жить с нами в городе. Вот уже начался месяц декабрь – хвостик года. Пришла зима. И в поле, и на речке, и в лесу теперь голодно и страшно. А у людей всегда найдётся для нас, малых пташек, и приют и еда.

Конечно, Зинька с радостью согласилась поселиться в городе и уговорила Зинзивера. Сперва он, правда, не соглашался, хорохорился, кричал:

– Пинь-пинь-черр! Никого не боюсь! Разыщу невидимку!

Но Зинька ему сказала:

– Не в этом дело, а вот в чём: скоро будет Новый год. Солнышко опять начнёт выглядывать, все будут радоваться ему. А спеть ему первую весеннюю песенку тут, в городе, никто не сможет: воробьи умеют только чирикать, вороны только каркают, а галки – галдят. В прошлом году первую весеннюю песенку солнцу спела тут я. А теперь её должен спеть ты.

Зинзивер как крикнет:

– Пинь-пинь-черр! Ты права. Это я могу. Голос у меня сильный, звонкий – на весь город хватит. Остаёмся тут!

Стали они искать себе помещение. Но это оказалось очень трудно.

В городе не то, что в лесу: тут и зимой все дупла, скворечни, гнёзда, даже щели за окнами и под крышами заняты. В том воробьином гнёздышке за оконницей, где встретила ёлку Зинька в прошлом году, теперь жило целое семейство молодых воробьёв.

Но и тут Зиньке помог Старый Воробей. Он сказал ей:

– Слетайте-ка вон в тот домик, – вон – с красной крышей и садиком. Там я видел девочку, которая всё что-то ковыряла долотом в полене. Уж не готовит ли она вам – синичкам – хорошенькую дуплянку?

Зинька и Зинзивер сейчас же полетели к домику с красной крышей. И кого же они первым делом увидели в саду, на дереве? Того страшного бородатого охотника, который чуть насмерть не застрелил Зинзивера.

Охотник одной рукой прижимал дуплянку к дереву, а в другой держал молоток и гвозди. Он наклонился вниз и крикнул:

– Так, что ли?

И снизу, с земли, ему ответила тоненьким голоском Манюня:

– Так, хорошо!

И бородатый охотник большими гвоздями крепко прибил дуплянку к стволу, а потом слез с дерева.

Зинька и Зинзивер сейчас же заглянули в дуплянку и решили, что лучшей квартиры они никогда и не видели. Манюня выдолбила в полене уютное глубокое дуплишко и даже положила в него мягкого, тёплого пера, пуха и шерсти.

Месяц пролетел незаметно, никто не беспокоил тут синичек, а Манюня каждое утро приносила им еду на столик, нарочно приделанный к ветке.

А под самый Новый год случилось ещё одно – последнее в этом году – важное событие: Манюнин отец, который иногда уезжал за город на охоту, привёз невиданную птицу, посмотреть на которую сбежались все соседи.

Это была большущая белоснежная сова, – до того белоснежная, что, когда охотник бросил её на снег, сову только с большим трудом можно было разглядеть.

– Это злая зимняя гостья у нас, – объяснял отец Манюне и соседям, – полярная сова. Она одинаково хорошо видит и днём и ночью, и от её когтей нет спасенья ни мыши, ни куропатке, ни зайцу на земле, ни белке на дереве. Летает она совсем бесшумно, а как её трудно заметить, когда кругом снег, – сами видите.

Конечно, ни Зинька, ни Зинзивер ни слова не поняли из объяснения бородатого охотника. Но оба они отлично поняли, кого убил охотник. И Зинзивер так громко крикнул «Пинь-пинь-черр! Невидимка!» – что сейчас же со всех крыш и дворов слетелись все городские воробьи, вороны, галки – посмотреть на чудовище.

А вечером у Манюни была ёлка, дети кричали и топали, но синички нисколько на них за это не сердились. Теперь они знали, что с ёлкой, украшенной огнями, снегом и игрушками, приходит Новый год, а с Новым годом возвращается к нам солнце и приносит много новых радостей.

Паучок-пилот

Жил-был маленький паучок. была у него страшная паучиха-мамаша и множество братишек и сестрёнок.

И вот в один прекрасный осенний день наш паучок потихоньку убежал от паучихи, от всех своих братишек и сестрёнок, залез на высокий стебель и начал ткать паутинку: решил сплести тенёта, ловить мух и комаров – зажить своим домком.

Но только он стал выпускать из себя паутинку, глядь – бежит мохнатое страшилище: ни шеи, ни хвоста – голова да брюхо, восемь ног, восемь глаз – все враз на нас! Это была паучиха – его мамаша.

Ужасно испугался паучок. У пауков ведь так: паучиха долго таскает на себе мешок, набитый детишками. Бережёт их от дождя и холода, от всех хищников. С опасностью для собственной жизни защищает их от всех врагов. А подрастут паучишки, разбегутся кто куда – и кончено: мамаше на глаза не попадайся – съест!

Наш паучок как увидал паучиху, так со всех ног наутёк: со стебля на листок, с листка на цветок, на одуванчик. Осень тихая стояла, солнечная, –  одуванчики в ту пору опять зацвели.

На цветке на одуванчике собрал паучок все свои восемь ног вместе – к голове. Брюшко к небу… А внизу на земле муравьи собрались, букарашки разные, сам жук-олень пришёл, –  и смотрят, что такое паучок делать собрался? И паучиха сюда приближается.

Паучок из себя паутинку пустил. Длиннее, длинней выпускает… И зацепилась паутинка за стебель. Тут пошёл паучок с цветка на стебель. Тихонько идёт, еле ножками перебирает. А сам паутинку всё ткёт, ткёт… Уж длинной петлёй паутинка завилась.

А паучиха к одуванчику подошла, на стебель лезет. Паучок как припустит – к ней вниз! Голову, что ли, потерял со страху?!

Добежал до места, где его паутинка за стебель зацепилась, –  раз её! – и откусил как ниточку.

Ветерок дохнул – паутинку мотнул – оторвал паучка от травинки. Паучок лёгонький – пушинка! Летит себе на паутинке.

Паучиха так не может: тяжела. Слезла поскорей с одуванчика – побежала догонять паучка: спустится же где-нибудь!

Коротка паутинка, –  летит паучок над самой травой.

Летел-летел – да за какую-то травинку и зацепил.

Глядь – это не травинка, а длинный ус зелёного кузнечика-скачка!

Рассердился кузнец – как тряхнёт усом! Паутинка порвалась – отлетел паучок далеко в траву.

Да ведь это не спасенье: живо и тут паучиха найдёт!

Где она? – Вылез паучок посмотреть на голубой цветок цикория.

Откуда ни возьмись – две страшные осы на него! Полосатые как тигры, крылатые как ястребы, спереди челюсти-жвала, позади – смертоносные жала! Спешат, жужжат, –  обе сразу бросились – да в воздухе и столкнулись – на землю упали. Только тем и спасся.

А сзади уж ещё две летят.

Ну, паучок не стал ждать: пал вниз – и спрятался в траве.

Спрятался – и видит: висит на кусту большая серая роза – осиное гнездо.

Собрал паучок ножки, брюшко вверх – и паутинку ткёт, ткёт, ткёт!.. Ветерок дохнул, паутинку мотнул, паучка сорвал, –  паучок дальше помчал.

Летел, летел, да – хлясь! – опять за что-то паутинка задела!

Повис паучок вниз головой – и видит: на земле под ним слизняк-мягкотел с витиеватым домиком на спине. Две длинные, две короткие мягкие булавочки выставил.

Кругом оглянулся паучок – сразу про булавки забыл!

Кругом – огромные рыжие мыши!

Но так ему со страху показалось: это были всего только мыши-малютки. Они даже паучкам не опасны.

Одна мышь-малютка лезет на стебель, другая сидит на земле, колосок в ручках держит и пастишку разинула: смешно ей, как паучишка на ниточке раскачивается вверх ногами. А за ней на траве замечательно свито гнёздышко из соломинок.

Паучку стыдно стало, что он мышей-малюток так испугался. Они спрашивает у хохотуньи вежливенько:

– Это ваш домик тут на траве?

– Самый наш, – отвечает мышка. – Мы в нём всей семьёй живём.

– Скажите, пожалуйста, – а что это у вас в руках?

– Вот смешной! Не видишь разве: колосок. В кладовку несу: на зиму запас собираем.

– А скажите, пожалуйста, – что такое «зима»?

– Ой, да ты и глупенький! Разве тебе мама не говорила, что скоро пойдут дожди, дожди… Ветры сорвут с кустов платье… станет холодно-холодно!.. Залетают снежинки – белые такие ледяные мушки, – засыплют всю землю. Тогда нечего станет грызть, нечем станет брюшко себе набивать. А зима долгая-предолгая, – и кто не запасёт себе на зиму зерна, тот с голоду помрёт.

– Какой ужас! – сказал паучок. – А как же я? Я совершенно не умею собирать себе на зиму запасы.

– Поди-кась ко мне, – промямлил снизу чей-то мятый голосок. – Я тоже запасов себе не коплю.

Это шептал слизняк-мягкотел со своим домиком на спине. Чтобы лучше слышать, паучок спустился к нему на листок ромашки.

– Ты сделай, как я, – сказал слизняк. – Начнёт холодеть, – я утянусь в свой домик весь с головой, замкнусь в нём – и спать! Ловко?

– Ловко-то оно ловко, – сказал паучок. – А как мне быть, если у меня домика-то нет?

– Н-не знаю, – промямлил слизняк. – Поди вон к шмелям. Шмели – не осы, тебя не тронут. А домик из себя делать тоже не умеют.

Паучок побежал к шмелям. Мохнатые шмели сказали паучку:

– А ты собери всё своё семейство – и сделайте себе такую землянку, как у нас. Первым делом свою мамашу зови. У нас мамаша всем домом правит.

Паучок как услыхал про мамашу, так боком, боком со всех ног наутёк.

Взбежал на травинку, видит: на чёрного жука-медляка напали муравьи. Жук стал на голову и ядовитой струйкой отстреливается от врагов.

Паучок испугался: а ну как в него попадёт смертоносная струйка, или муравьи увидят – наброеятся!.. Живому не уйти!

Слизняк и тот весь в свой домик утянулся со страху.

Паучок бежал, бежал, видит: берёза. На листьях жучки сидят – красоты неописанной! Уж на что у берёзы листья зелёные – жучки ещё зеленее. Листья золотистые – жучки ещё золотистее. А блестящие – прямо глаза слепит! И у каждого – хоботок: слоники-жуки.

Паучок залез на ветку, на паутинке спустился – и спрашивает:

– Слоники-зелёники, а вы что тут делаете?

– Не видишь разве: листья в трубки свёртываем. Листовёрты мы. В трубки яички свои откладываем. Так их ни дождём не замочит, ни холодом не проймёт.

– Понимаю, – говорит паучок. – Так как из яичек личинки выйдут, вы для своих личинок листяные домики на зиму готовите.

– Ничего ты не понимаешь! – рассердились слоники. – Это летнее помещение – дача. Зимовать будут наши личинки в земле.

– Как так?

– Как так да так как! – передразнили слоники. – Не мешай ты нам, не приставай, пожалуйста!

Один жучок залез на ветку – и перегрыз паутинку.

Ветерок дохнул, паутинку мотнул, приподнял слегка – понёс паучка.

Летит паучок над самой травой, глядь – а по земле паучиха бежит, его догоняет!

Паучок скорей паутинку ткать – подлинней отпускать. Выше поднялся, а паучиха за ним, как тень по земле, никак не отстаёт!

Паучок и думает:

«Вон впереди река! Дай-ка перелечу её. В воду-то мамаша ни ногой! Там и спасусь».

Ткёт, ткёт на лету паучок паутинку. Паутинка длинней – ветерку веселей, –  высоко понёс паучка над берегом, над речкой…

Вот и другой берег. Паучиха на том осталась. Пора и снижаться.

Стал паучок паутинку укорачивать, под себя подбирать, на ножки наматывать. Короче паутинка – ниже паучок. Ещё короче – ещё ниже…

И приземлился паучок на берёзовый листок. Корабликом плыл этот листок по реке у самого берега.

Плывёт паучок и видит: снуют по реке быстрые водомерки, как по суху. А в воде-то, на дне-то – всяких чудищ! Тут и клоп-скорпион с длинной пикой сзади, и хищный жук-плавунец, и гладыши-кувырканчики, и страшные стрекозьи личинки, и слизняк-прудовик, и такое ещё, от чего у паучка глаза на лоб полезли: прицеплен на водоросли вроде бы прозрачный горшочек из воздуха, а в горшочке самый настоящий паук живёт, сам весь серебрится!

Выскочил паук-серебрянка из своего пузыря, всплыл наружу и говорит:

– Иди, паучок, к нам под воду жить!

– Ой, да куда тут мне купаться! – испугался паучок. – Зима скоро, холод…

– Эк, напугал! – серебрянка смеётся. – Слизняковых домиков – витиеватых ракушек – пустых сколько хочешь на дне валяется. Залазь в любую, натаскай в неё мохнатыми лапками воздушные шарики-пузырьки, крышку ракушки закрой поплотней – и спи себе в покое до весны!

– Ой, да ведь я ни плавать, ни нырять не умею! – говорит паучок. – И воздух в лапках таскать не могу.

Тут ветерок дохнул, листок толкнул – прибил к бережку. Паучок – скок! – на бережок – и думает:

«Лучше всех всё-таки слоники-зелёники! Для лета у них – дача на воздухе, для зимы – дом под землёй. Поищу-ка и я себе зимнюю квартиру».

А её и искать не надо: лежит на земле пустой жёлудь, в нём дырочка – для паука дверь.

Влез паучок в жёлудь. Мягкой паутинкой его выстлал. Дверку паутинной затычкой заткнул. Собрался в комочек – и заснул. Тепло и уютно!

Весной проснётся – на дачу переедет, сеть-паутину на травке сплетёт – мух ловить.

То ли не житьё!

Где раки зимуют

В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите – кастрюля, на столе – большое белое блюдо.

В корзине были чёрные раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.

Вошла хозяйка и начала:

раз – опустила руку в корзину и схватила чёрного рака поперёк спины;

два – кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и —

три – переложила красного рака ложкой из кастрюли на блюдо.

И пошло, и пошло.

Раз – чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом;

два – рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;

три – красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.

Раз-два-три, раз-два-три, –  в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.

И вот остался в корзине один, последний рак.

Раз – и хозяйка схватила его пальцами поперёк спины.

В это время ей крикнули что-то из столовой.

– Несу, несу! Последний! – ответила хозяйка и спутала – два! – кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и – три! – опустила его в кипяток.

Красному раку было всё равно, где лежать: в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю, не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют.

И, долго не раздумывая, он начал своё путешествие: задом-задом, на попятный двор.

Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.

Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол.

Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво.

Раки были вкусные. Гости были голодны. Хозяйка была занята.

И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом-задом подполз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.

А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола.

Вдруг – бац! – треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый.

Котёнок не знал, что это рак, думал – большой чёрный таракан, –  и толкнул его носом.

Рак попятился.

Котёнок тронул его лапкой.

Рак поднял клешню.

Котёнок решил, что с ним дело иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом.

А рак – хвать! – и зажал ему клешнёй кончик хвоста.

Что тут с котёнком стало! – Мяу! – он скакнул на стул. –  Мяу! – со стула на стол. – Мяу! – со стола на подоконник. – Мяу! – и выскочил на двор.

– Держи, держи, бешеный! – кричали гости.

Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил хвоста.

Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.

Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки.

Житьё у них было скучное – всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад-вперёд, улитки ползали по траве: один день наверх ползут, другой – вниз спускаются.

Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно.

Сейчас же все собрались на него поглядеть: приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки.

И верно – было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире – от кончика усов до кончика хвоста.

Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд как пики. Четыре пары тонких ног были как вилочки, две клешни – как две зубастые пасти.

Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видал рака, и все из любопытства лезли поближе к нему.

Рак шевельнулся – все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.

Это было так удивительно. Что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы.

Рраз! – рак схватил его клешнёй, и глупый карасик разлетелся пополам.

Всполошились карасики, разбежались – кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.

Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и траву, хватал клешнями тихоходов-улиток.

Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.

Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.

Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и бросила в канаву.

Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом-задом, как ползал, поплыл.

Но дождь кончился, канава обмелела – плыть стало неудобно. Рак пополз.

Полз он долго. Днём отдыхал, а ночью снова отправлялся в путь. Первая канава свернула во вторую, вторая – в третью, третья – в четвёртую, а он всё пятился-пятился, полз-полз, –  и всё никак не мог никуда приползти, выбраться из ста канав.

На десятый день пути он забрался, голодный, под какую-то корягу и стал ждать, не поползёт ли мимо улитка, не проплывёт ли рыбка или лягушка.

Вот сидит он под корягой и слышит: бултых! Что-то тяжёлое упало с берега в канаву.

И видит рак: плывёт к нему мордастый зверь с усами, с короткими лапами, а ростом с котёнка.

В другое время рак испугался бы, попятился от такого зверюги. Но голод – не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.

Пропустил рак зверя мимо себя, да хвать его клешнёй за толстый волосатый хвост! Думал, отрежет, как ножницами. Да не тут-то было. Зверь – а это была водяная крыса – как рванёт, и легче птички вылетел рак из-под коряги. Метнула крыса хвостом в другую сторону – крак! – и переломилась рачья клешня пополам.

Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клешнёй на хвосте. Спасибо ещё – не хватила рака своими страшными зубами: не помог бы ему и крепкий панцирь.

Пополз рак дальше с одной клешнёй.

Нашёл водоросли и поел их. Потом попал в ил. Рак засунул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая задняя лапка нащупала и схватила в иле червяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку – отправил рак червяка себе в рот.

Подкрепился и пополз дальше.

Целый месяц уже длилось путешествие по канавам, когда рак вдруг почувствовал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше: и стал он хвостом песок в берегу ворошить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.

Рак линял. Он упал на спину, хвост его то разжимался, то сжимался, усы дёргались. Потом он разом вытянулся – панцирь его лопнул на животе, –  и из него полезло розовато-коричневатое тело.

Тут рак сильно дёрнул хвостом – и выскочил сам из себя. Мёртвый усатый панцирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёгкий. Сильным течением его поволокло по дну, подняло, понесло.

А в глиняной пещерке остался лежать живой рак – такой мягкий и беспомощный теперь, что даже улитка могла бы, казалось, проткнуть его своими рожками.

День проходил за днём, он всё лежал без движения. Понемногу тело его стало твердеть, снова покрываться жёстким панцирем. Только теперь панцирь был уже не чёрный, а красно-коричневый.

И вот – чудо: оторванная крысой клешня быстро начала отрастать заново.

Рак вылез из норки и с новыми силами отправился в путь – туда, где раки зимуют.

Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз терпеливый рак. Панцирь его чернел. Дни становились короче, шли дожди, на воде плавали лёгкие золотые челночки – облетевшие с деревьев листья. По ночам вода подёргивалась хрупким ледком.

Ручей вливался в ручей, ручей бежал к реке.

Плыл-плыл по ручьям терпеливый рак – и, наконец, попал в широкую реку с глиняными берегами.

В крутых берегах под водой – в несколько этажей, пещерки, пещерки, как гнёзда ласточек вверху над водой, в обрыве. И из каждой пещерки рак глядит, шевелит усами, грозит клешнёй. Целый рачий город.

Обрадовался рак-путешественник. Нашёл в берегу свободное местечко и вырыл себе уютную-уютную норку-пещерку. Наелся поплотней и залёг зимовать, как медведь в берлоге.

Да уж и пора было: снег падал, и вода замёрзла.

Заткнул рак вход в пещерку своей большой клешнёй, –  поди-ка сунься к нему!

И заснул.

Так и все раки зимуют.