Текст книги "Каисса"

Глава 8

Пятничное утро ласкало лицо Клары теплыми лучиками солнышка, пляшущими в такт качающимся веткам кладбищенских берез. Девушка шла по брусчатой дорожке к флигелю Часовни Дружбы Конфессий, сердцу Первой Обители. Будто стражники, со всех сторон ощерились черными копьями могильные ограды, охраняющие мертвецов. Предутренний ливень превратил все кладбище в болото, среди которого вешками выступали могильные плиты с портретами – словно альбом с марками, уводящий в глубины времени и пространства. За каждой гравированной «маркой» скрывался человек, умерший не далее как десять лет назад – кладбище открылось в двадцать пятом и хоронили на нем только местных, обительских. Служки в черных рясах, заправленных в высокие резиновые сапоги, суетились на брусчатке, разметая лужи и убирая крупные ветки и листву. Вдалеке, прямо среди могил, стояла «шишига»[26]26
  Шишига – народное прозвище среднетоннажного грузового автомобиля ГАЗ-66, широко применяемого в хозяйстве и армии.


[Закрыть] с краном, загружавшая в кузов сломанную березу.

На могилах запрещалось размещать религиозную символику, чтобы подчеркнуть единство всех вероисповеданий и не порождать конфликты. Зато все многообразие религий и наций жило в приветствиях служек, обращенных к Кларе: «Мир тебе, Клара», «Ас-саляму алейкум», «Бокер тов»…

– И духу вашему… С миром принимаем… Ва-алейкум ас-салам… Шалом алейхем, – отвечала Клара. За проведенные здесь пять месяцев она успела выучить традиции, вероисповедание, кухню и базовый словарный запас многих культур. Без необходимости – просто из интереса.

Здесь вообще жилось интересно.

Хотя Кларе не с чем было сравнивать толком.

С шести лет она обитала в интернате для душевнобольных детей, потом ее перевели в обычный детдом. В двенадцать ее удочерила семья из Германии и увезла в Дрезден, где жить пришлось в религиозной коммуне «Противостояние и Спасение», адептами которой были ее новые родители. Всех без исключения детей, включая Клару и ее пятнадцать братьев и сестер, тоже приемных, подвергали жестоким телесным наказаниям, чтобы «спасать от одержимости». В две тысячи двадцатом, когда Кларе было шестнадцать, Kommando Spezialkräfte[27]27
  Kommando Spezialkräfte (нем.) – спецподразделение военного спецназа в Германии.


[Закрыть] штурмовали поселок коммуны. Родителей ликвидировали. Детей распределили по приютам по всей Германии – Клара оказалась в интернате в Бремене.

Интернат находился под патронажем большого местного госпиталя. При госпитале был средней руки медицинский институт, в который девушку приняли по «сиротской» социальной программе.

С восемнадцати она уже не могла находиться в приюте, но и получить свое жилище и пособия – тоже, из-за отсутствия немецкого гражданства (удочерители-сектанты сожгли все документы маленькой Клары, считая юридические формальности игрушкой дьявола). Поэтому Клара стала Obdachlose[28]28
  Obdachlose (нем.) – бездомный.


[Закрыть]. В то время Германия впала в глубокий кризис, сопровождающийся голодом, криминалом и погромами. Клара жила в ночлежках, на улицах, в квартирах появившихся первых любовников. А иногда – в исправительных учреждениях: когда Клару ловили на воровстве в супермаркетах. Причем ночевки в полиции оказались самыми спокойными и уютными: у бюргеров считалось, что преступники до двадцати трех лет еще могут исправиться, поэтому отношение было хорошее, иногда даже подкармливали домашним.

В потертом рюкзаке у девушки всегда лежали книги по хирургии и конспекты – несмотря на бродяжничество, Клара изо всех сил пыталась продолжать обучение. Но в двадцать два ее отчислили за неуспеваемость. Прямо перед Staatsexamen[29]29
  Staatsexamen (нем.) – государственный экзамен на получение лицензии врача.


[Закрыть]. Девушка была разбита, но собралась с силами и через год смогла поступить в бесплатный медицинский колледж. Через пару лет она получила диплом медсестры.

Тогдашних друзей одного за другим выдергивали из жизни наркомания, бандитские разборки, пули спецназа, тюремные сроки, болезни и холод. Кларе же повезло найти работу сиделкой в хосписе. С небольшим жалованием, кормежкой и проживанием на территории.

Три года. Три года усердного труда в консульстве смерти на земле. Больные задумчиво смотрели в стены и видели в них кто ад, кто рай. Для сотрудников тут было чистилище. Неудивительно, что именно здесь, впервые за свои двадцать восемь лет, Клара столкнулась с депрессией. Наверное, для рассудка было с рождения заложено какое-то количество смертей окружающих, после которого он сказал бы нечто вроде: «О! Пожалуй, пора» – и отправил бы свою хозяйку в болезнь. В клиническую, удушающую, с выпадением волос, попытками суицида, паническими атаками и новой волной ночных кошмаров. И в хосписе это количество перевалило «за».

Клару уволили. Местный главврач тогда вежливо предложил отличное место в берлинском Nervenheilanstalt[30]30
  Nervenheilanstalt (нем.) – психиатрический госпиталь.


[Закрыть], «по знакомству». Вежливо – в смысле, по-бюргерски вежливо, с нескрываемой ноткой ультимативности. Отказаться от добровольной госпитализации означало госпитализироваться принудительно силами полиции – давала о себе знать история мелких правонарушений и дружбы с околокриминальными элементами.

Но Клара, еще в детстве побывавшая в сумасшедшем доме, предпочла вернуться на родину. Там, правда, не задалось с самого начала – Россия Клару, как оказалось, не знала, потому что все данные о ее гражданстве были потеряны в эпоху введения Цифрового профиля гражданина. Поэтому Клара оказалась на правах иностранки. А иностранцам было запрещено трудоустраиваться в большинстве сфер, потому что они не подлежали чипированию. Наблюдение за гостями страны ограничивалось только съемкой с дронов, а на границе им выдавались временные чипы, которые не вживлялись в руку, а находились в электронном браслете. Значение рейтинга назначалось по умолчанию. Вся валюта принудительно обменивалась на цифровой рубль и зачислялась на временный чип.

Кларе были непривычны дроны вокруг, обилие камер, проверки эфэсбэшниками на улицах. Очень возмущал рейтинг сам по себе. А уж у Клары он и вовсе опустился до минимума после того, как она приняла участие в митинге против рейтинга. Когда кончились средства, привезенные из Германии, Клара чудом смогла встать на учет по безработице и получать пособие. Но через несколько месяцев Центр занятости населения предложил вакансию проститутки – единственную доступную для иностранцев с низким рейтингом, – а когда Клара отказалась, то лишил выплат. В Германии тоже такое случалось, но в России… Это была последняя капля, и Клара ушла в Обитель. Свою тридцать первую весну она встретила там.

Формально в Обители принимали абсолютно всех. Достаточно было подать заявление на Госуслугах, ставших основным сервисом. Через них можно было даже заказать еду или девочку, посмотреть трансляции новых webcam-моделей, поставить цифровые рубли на скачки.

Вот только открытость Обителей была мнимой, потому что существовало ограничение – принимать только нечипированных. Это означало, что Обители сформировали свое население уже в первые годы появления и оно пополнялось только детьми, рожденными в общине.

Кларе повезло – ей оказалось достаточно срезать браслет, чтобы стать полноценным членом Обители.

Для обычных чипированных был свой нелегальный способ попасть в Обитель. Лишь позже Кларе, которой дали должность медсестры в госпитале общины, пару раз довелось увидеть, в чем именно он заключался. Это была шокирующая и негуманная процедура, пойти на которую могла заставить только острая нужда. Лишь тогда Клара поняла, насколько ей повезло с временным чипом, который просто сняли вместе с браслетом.

Работа в госпитале занимала не больше пары часов в день – в общине не было зарплат, поэтому задачи просто распределялись между сотрудниками. А медсестер в общине было много, поэтому на каждую приходилась небольшая нагрузка.

В свободное время Клара читала книги, занималась спортом, болтала с местными, пробовала стряпню разных кухонь, гуляла по городку, каталась на велосипеде или лыжах, а по жаре купалась в Моло́ге.

В Обители жилось интересно.

Часовня Дружбы Конфессий стояла посреди кладбища на брусчатом пятаке, подсыхающем на солнышке. Небольшой, десять на десять метров, кубический бревенчатый сруб, венчаемый односкатной крышей из красной черепицы. Из сруба выступало широкое деревянное крыльцо, сверху которого была такая же односкатная крыша, чуть поменьше размером. Из середины постройки устремлялся вверх на десять метров узкий шатер, оканчивающийся небольшим позолоченным куполом со сверкающим острым шпилем. По периметру часовни стояли, уткнувшись лбами в стены, служки, вслух читающие молитвы.

Выглядело жутковато.

За часовней был флигель – похожее на конюшню низкое продолговатое строение с мелкими окошечками под двускатной крышей, которая, как и у Часовни, была покрыта красной черепицей. Отделанные зеркальными пластинами стены отражали деревья и кладбищенские ограды. Из-за этого казалось, что на месте флигеля постоянно стоит какое-то марево, а само здание прозрачно.

Флигель был разбит на три небольших смежных помещения. Клара сидела в первом – аванзале (именно так называли служки предбанник с иконами, напольной вешалкой и тремя деревянными стульями). На одном из стульев, прямо в резиновых сапогах, стоял долговязый прыщавый служка лет восемнадцати и менял лампочку в люстре с абажуром из бахромы. За аванзалом был кабинетик – приемная батюшки, а за ним – опочивальня, в которой Владыка проживал.

Владыка, в миру Лев Иванович Пистолетов, был неформальным лидером всей общины. До попадания в Обитель он был иеромонахом в монастыре. Поговаривали, что до пострига Лев Иванович был президентом байк-клуба, успел отбыть срок за разбой и поработать в ФСБ. Незадолго до двадцать пятого года его исключили из монастыря за какие-то очень неприличные вещи. После этого он ударился в протестное движение, причем протестовал вообще против всего. Сначала приковывал себя к деревьям во время вырубки парков. Потом, в разгар кризиса, сформировал народную дружину из крепких парней и ловил мародеров на улицах, обливал их краской и привязывал к столбам. Когда к власти пришла Партия Равенства, то начал организовывать митинги. Особенно яро он боролся против Наблюдения и Информирования, сколотив целую секту в даркнете. Он, используя бэкграунд священника, зачитывал отрывки из апокрифов и Священных Писаний, в которых проводил аналогии между чипированием и метками дьявола. Он настолько достал политиков, что, если верить слухам, его бывшие друзья из ФСБ специально создали Обители, лишь бы убрать с улиц Владыку.

В Обители Пистолетов обрел мир, найдя себя в менторстве, написании книг и решении почти всех вопросов в общине. Разве что до фанатичности зациклился на каком-то апокрифе. Он не являлся официальным главой Обители – должность старейшины, напрямую подотчетную истеблишменту, занимал епископ Святослав, известный меценат и филантроп из области информационных технологий, престарелый еврей. Божий одуванчик, постоянно путающий слова и забывающий факты, читающий с листочка, но тем не менее любящий внимание телекамер. Он был идеальным публичным лицом Обители – sprechender Kopf[31]31
  Sprechender Kopf (нем.) – говорящая голова.


[Закрыть].

Редакция развернула в общине небольшой центр, в который регулярно приезжали студенты из Университета Редакции с кафедры управления общественным мнением и популярной культурой и их руководитель Матвей Карпов. Они делали серии репортажей о жизни Обителей. Нужно было показывать общину как ортодоксальную группу, практически секту, транслируя идею, что никаких интересных вещей внутри не происходит. Чтобы у обывателей формировалась правильная картина того, насколько непривлекательная альтернатива у современного технократического общества Наблюдения и Информирования. Поэтому харизматичный, языкастый и дерзкий Владыка, словно в чулан, был спрятан в свой флигель на кладбище.

– Уйди, педераст железный! Ты здесь не благословляешься!

Донесшийся с улицы злобный бас точно принадлежал Пистолетову. Вот-вот он, двухметровый, похожий на Керри Кинга, лысый и тучный здоровяк с окладистой черной бородой и плоским носом, в вечном свитере болотного цвета, камуфляжных штанах и берцах, должен был появиться в сенях-аванзале – об этом говорили тяжелые шаги за входной дверью, от которых задрожал паркетный пол флигеля, а голова служки сразу вжалась в плечи.

Клара никогда не была религиозной. Владыку видела вживую раза два – последние месяцы он лично присутствовал в госпитале на каждой операции, связанной с утилизацией вшитых чипов у людей, которые хотели вступить в Обитель. Сегодня ночью Кларе приснился ужасный кошмар. Он никак не шел из головы, пугал, щемил сердце тоской. А Владыка, если верить местным, был хорошим психологом, терпеливо относился к атеистам и всегда был рад просто поговорить по душам и успокоить.

Именно за успокоением пришла сюда Клара, потому что больше идти ей было некуда.

– Ты такая симпатяжка, сестра… Пойдешь со мной на свидание? – вдруг спросил долговязый со своего стула. – Хочу сегодня еды нехаляльной и некошерной, напитков алкогольных и утех плотских с мирянкой.

– Wenn die Hölle zufriert,[32]32
  Wenn die Hölle zufriert (нем.) – Когда ад замерзнет.


[Закрыть] – ответила Клара.

При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность.

Альберт Эйнштейн

Владыка встретил пятничное утро, сидя у окна своего кирпичного коттеджа на окраине Первой Обители и наблюдая за аметистового цвета тучами, изрыгающими на общину потоки воды. Словно где-то наверху из сауны выбежал дюжий мужик, встал у подвесного ведра-перевертыша с ледяной водой и, дернув цепочку, опрокинул его на себя. «Ух!» – отзывался возглас небесного мужика оглушительным громом, от которого дрожали стекла.

Впервые в жизни Лев Иванович увидел шаровую молнию, она медленно пролетела вдалеке.

Выла учебная воздушная тревога, которую запускали ежедневно весь август, доносились пьяные голоса попавших под ливень соседей, шумел дождь по железной крыше. Сквозь это все невесть откуда прорывалась заунывная мелодия скрипки. Непонятно, кто мог столь искусно играть в такой час, ведь еще не было и пяти утра.

Тем более тут, в особом квартале Обители, где свои роскошные дома построили криминальные авторитеты, олигархи и опальные политики. Они воротили дела настолько серьезные, что при смене власти им пришлось скрыться в общине религиозных фанатиков, чтобы продолжать руководить из нее в обход Наблюдения и Информирования. Устроились они тут отлично: эфэсбэшники, в обмен на золотые слитки и отписанные доли в компаниях, привозили им лучшую еду, технику, любую санкционку, эскортниц, наркотики – чего душа пожелает. Владыку его друзья из спецслужб поставили курировать все доставки сюда, а заодно завербовали следить за жильцами и отчитываться. За это Владыка жил в том же квартале, у него был отличный дом, обставленный дорогой техникой, а также доступ ко всему, что захочется. Так что кладбищенский флигель был лишь запасным жилищем, построенным для взаимодействия с обычными обительскими.

Скрипка замолчала.

Дождь кончился, фиолетовый морок отступил, обнажив рассветное солнце.

Пистолетов, не доходя сотни метров до кладбищенского флигеля, свернул за кусты, прошел по тропинке к склепу в виде крохотной церквушки, сложенному из кирпичей. «Церковь гномиков» с надписью «Пистолетова Варвара Михайловна». Могила жены.

Владыка стоял. Курил.

– Ну и гроза же сегодня была, Варька, да? Облака фиолетовые, страсть какая. Я тут сам не свой с утра. Мне татуировщик один буквально месяц назад говорил, что бывают фиолетовые тучи, а когда они на небе, то открываются всякие порталы и из них однажды придет сам Антихрист. А уж если еще и молнии шаровые – пиши пропало! Татуировщик… как его… Евгений. Женька, значит. Он не от мира сего. Знаешь, Варя, каждому времени свои блаженные. Женек этот ипотеку брал в долларах перед кризисом. И с плечом на бирже[33]33
  Маржинальная торговля, или торговля с кредитным плечом – способ совершения сделок на бирже, когда часть ценных бумаг или денег берется в займ у брокера. Считается инструментом для опытных инвесторов, потому что даже малейшее колебание цены может разорить.


[Закрыть] крупно проигрался потом. Наверное, это блаженный нашего времени. На серьезных щах мне рассказывал, что играл в шахматы с зэком и тот ему рассказал за партией всякое: что есть Ангел и Демон, Блудница-змея и Цербер, защитник Демона. И все начнется вот как сегодня – с буйства стихии и сиреневого неба, и пробудится в нашем городе нечистый и будет приближать конец света. Женя очень серьезно воспринял это все, в книгах разных сидел, читал и Библию, и Коран, и Тору, и апокрифы разные. Показывал символы, которыми отмечены эти персонажи.

Владыка стряхнул пепел в урну у стены склепа и потушил сигарету об язык.

– Бабу ему надо, этому Жене, Варька. А то даже я что-то в последнее время верю в его сказки, настолько убедительно он вещает. У него книжечка есть, он все время в нее пишет и пишет. Он когда сказал, что Ангел будет с одной рукой, я даже теперь посещаю наши… операции. Ну… ты знаешь.

Лев Иванович достал из склепа ветхий табурет, взгромоздился на него. И заговорил доверительно и тихо:

– Знаешь, а я ведь смог найти для Жени что-то похожее на его легенду. И не в религиозных трактатах, не в мифологии, а в байках кокни девятнадцатого века. Среди непристойных анекдотов и городских легенд, из уст в уста передающихся в лондонских пабах, есть поверье о летающих глазах с крыльями летучей мыши. При чем тут такая жуть, спросишь ты меня, Варь? А при том, что создал их сам Великий Архитектор, о котором говорят масоны. Забредали, видимо, они в бары-то к простолюдинам, да так и осело в фольклоре… Так вот, кокни говорят, что Великий Архитектор есть могущественный демон, который, будучи человеком, изучал алхимию, некромантию и темные науки, да так и продал свою душу, обратившись в нечистого.

Ветер скрутил воронку из листьев и мелких веток. Этот маленький смерч промчался мимо Пистолетова. Тот погрозил ему кулаком: говорят, так черти играют на кладбищах.

– А он тут при чем? Всему свое время, Варь. Великий Архитектор подарил огромную стаю глаз уличному скрипачу-скаузеру. Уж больно тот хорошо играл. Вся улица плясала под его скрипку. Наказал Архитектор скрипачу устроить в восточной части города представление для зевак. А глаза летали везде и указывали на людей, которых нужно взять…

В тишине раздалось навязчивое жужжание. Лев Иванович, опрокинув табурет, вскочил и стиснул кулаки. Несколько минут он всматривался в кроны кладбищенских берез. Затем продолжил стоя:

– И вот придуманная для постановки история была точь-в-точь как описывает Ульский! Была куртизанка, которая плясала с Дьяволом. У того был охранник – сиамские близнецы из заезжего цирка уродов, – и был сэр достопочтенный аристократ, который потерял руку на войне с зулусами. Он пытался убить Дьявола!

Настал день спектакля. Шатер на площади. Вечер. Играет скрипач, актеры кружатся в пляске, народ улюлюкает. Внезапно начинает идти дождь, а по земле прямо из-за сцены прокатываются светящиеся шары фиолетового цвета! Среди людей начинается давка. Многие погибли в ней тогда. Многих убили эти шары. Конечно, кокни отомстили: актеров забили до смерти, а куртизанку сожгли на костре на следующий же день! А вот бродягу, который играл Дьявола, не нашли нигде, как ни искали. Кто говорит, что он бежал, кто – что это был сам Джек-потрошитель. Как бы то ни было, с тех пор в этом районе Англии считают, что если ты увидел в небе летящий на крылах глаз – жди беды. Это Архитектор планирует новый спектакль. Вот так-то, Варьк.

Пистолетов осторожно убрал нанесенные ночным шквалом ветки с крыши склепа и вернул табурет на место. Помолился. Вздохнул.

– Ладно, пора мне работать, Варь. Сегодня буду держать ухо востро и все подмечать. Неспроста сегодня такая гроза была. Чем черт не шутит. И Ульскому за здравие поставлю.

– Уйди, педераст железный! Ты здесь не благословляешься!

Пистолетов, уже у входа во флигель, приметил висящего в воздухе наблюдательного дрона. Погрозил ему кулаком – на территории Обители не должно их вообще быть. Дрон покачался по тангажу, словно покивал, издал трель из щелчков камерой и улетел.

Из флигеля доносилась ругань и, кажется, немецкая речь.

Владыка отряхнул ноги и вошел в аванзал.

Высоченный Симеон, студент семинарии, стоял на стуле. На другом стуле сидела красивая девушка в красной бейсболке, надвинутой на глаза. Крупная, ростом не уступающая Симеону. Она кричала служке, чтобы он отвалил. Тот отпускал какие-то сальности. Мерзкий отрок.

Наконец девушка, сверкнув из-под козырька абсолютно черными глазами, высунула длинный раздвоенный язык, скорчила страшное лицо и поводила кончиками языка туда-сюда. Симеон от неожиданности отпрянул и сверзился со стула.

– Симка, а ну бр-р-рысь отседа! – гаркнул Лев Иванович так, что люстра замерцала.

Симеон испарился. Девушка встала и нервно улыбнулась. Во рту у нее были клыки, как у вампира. Взгляд был испуганный и, возможно, почтительный, не разобрать – глаза застилала чернота.

– Святые угодники! Ты из ада за мной или с концерта Black Sabbath, дочь моя? – спросил Владыка.

– Скорее второе, батюшка, – низким голосом, шепелявя, ответила девушка. – Простите за мой внешний вид.

– Ничего, мы здесь всем рады. Заходи в кабинет.

Они прошли в маленькую квадратную комнату, в которой стоял обтянутый кожей черный стол с брифинг-приставкой. Рядом – большая тумба и четыре кожаных кресла. Владыка грузно сел за стол и величавым жестом пригласил Клару сделать то же самое.

Девушка сняла бейсболку, и по широким плечам рассыпались шелковистые русые волосы. На гостье были бежевые капри, скейтерские салатовые кеды и длинная, почти до пола, песочная кофта, расстегнутая ровно настолько, чтобы можно было разглядеть белую футболку Pink Floyd и крупные деревянные бусы. При женственной фигуре девушка была напрочь лишена грации, движения были какими-то неловкими, мальчишескими. Как у Симки. И лицо несколько детское, со вздернутым носиком и тонкими бледными губами. Уши торчали даже из-под распущенных волос, в них были вдеты небольшие тоннели.

Хороша, чертовка. Владыке всегда нравились вот такие женщины, неформальные, естественные. Интуитивно читающий людей Пистолетов на что угодно мог спорить, что перед ним феминистка, веганка, сторонница инклюзивности и бодипозитива, зоо– и экозащитница. Ну или, может, просто поэтесса или дизайнер. Кто бы разобрал.

– Я сплита языка сто лет не видел, со времен байк-клуба. И зубы, я смотрю, модифицированы. Есть в тебе какая-то дьявольщинка. Не подобает мне таким восторгаться, но – очень! – отвесил комплимент Владыка. – Будь добра, вынь склеры, а то меня креститься тянет.

Девушка послушалась. Под мглой склеральных линз оказались лучистые глаза изумрудного цвета.

– Владыка, меня Клара зовут. Клара Олеговна.

– Без линз намного лучше, Клара Олеговна, – улыбнулся Владыка. – А я же тебя знаю – ты медсестричка из госпиталя? Еще помню, как ты в обморок грохнулась, когда мы тому мирянину руку того… оттяпали. Чего пришла?

– Не знаю… – ответила Клара. – Тяжело с мыслями собраться.

– Обычно ко мне приходят, чтобы попросить что-то достать. Реже ко мне забегает кто-то из паствы поговорить про веру или покаяться. Но ты не выглядишь как прихожанка. Достать чего?

– Нет-нет, батюшка. Я как раз исповедоваться пришла, хотя не думаю, что я верую.

– Да я и сам не верую уже давно, дочь моя.

– Мне не к кому идти. Я одна. Совсем.

– Ну-ну. Дядя Лева готов внимать. – Владыка достал из тумбочки бутылку дорогого коньяка и серебряный церковный кубок, начислил себе солидную порцию и откинулся в кресле, закинув ноги на стол.

– Сегодня мне снился сон, – начала Клара. – Необычный. Как будто посетило меня какое-то странное существо. Похожее на черта. И как будто оно хочет меня напугать. Я в своей квартире. В которой жила в детстве. Ну… до детдома. Радио играет. Темно. Существо стоит ко мне спиной возле подоконника. В окно смотрит. А потом разворачивается и скользит ко мне. Бесшумно. Близко. И за окном такая же гроза, как сегодня. И молнии освещают всю комнату, а существо все равно не разглядеть. И я ему говорю: «Возьми меня с собой, чертик, забери». И – просыпаюсь… И так мне не по себе сегодня. К чему бы это?

– Ну сон не грех, Клара. – Владыка, казалось, побледнел и сменил зычный бас на тихий говор. – Мало ли что приснится. Лично я не верю во всякие одержимости и прочие экзорцизмы. Тебе бы к психологу. Ты хорошая девка. Не надо тебе религии. Да и почему какой-то сон тебя так беспокоит?

– Да дело в том, что я уже видела такой же сон в детстве. И я уверена, что это не сон был, а взаправду…

Клара замялась, взяла паузу. Начала часто-часто моргать, отвернулась и поднесла ко рту кулак. И застыла. Потом начала обеими руками обмахивать лицо. Милостивый Боже, да она сейчас расплачется! Но нет – взяла себя в руки, встала и скинула с себя кофту, пробормотав: «Жарко что-то».

Из рукава футболки выползала, извиваясь по предплечью, змея – мастерская и о-о-очень натуралистичная татуировка. Владыка не мог отвести взгляд от нее. Не только из-за ошеломляющей визуальной безупречности, но и из-за крохотных, едва заметных, вписанных в чешую штрихов, образующих знакомые инициалы: «E. U.».

– Экая у тебя татуировка занятная, мирянка, – почти шепотом сказал Пистолетов. – Эт где такие бьют нынче?

– Это мой лучший друг нанес, – ответила Клара. – Женя Ульский, большой мастер. Мы с ним по переписке познакомились, еще когда я в Германии жила. А тут он меня приютил. Скучаю по нему. Я его звала с собой в Обитель, а он мне говорит: как я без руки-то буду людей татуировать… Чипированный он. И будто на прощание сделал мне эту змейку-талисман. Сказал, что я когда-нибудь пойму… Не выходит на связь. Надеюсь, у него все хорошо.

– Так что там, говоришь: сон, не сон… – Владыка, до этого смаковавший коньяк мелкими глотками, опрокинул в себя целый кубок и крякнул.

– Ах да. Не сон! Клянусь – не сон был! Детство у меня, батюшка, несладкое было. Не то чтобы родители прямо плохие или неблагополучные. Не совсем уж бедно жили, как все. Меня не били, ни чего похуже. Нет! Я детей-то насмотрелась в жизни, уж поверьте, есть такие случаи, что потом плачешь три дня. Но кто-то плачет от того, что есть нечего, а кто-то – что игрушка не того цвета. И видит Бог, обе беды этих по горечи-то одинаковы, такова уж природа человеческая. Субъективная и эмоциональная.

– Не знаю, а я люблю прихожан успокаивать на этом, подлавливать: придет ко мне человек, а я ему говорю, де, есть на свете люди без ног – и ничего, Олимпиады берут. А ты раскис как нюня. Помогает обычно. Но если подумать, то правда твоя, Клара Олеговна.

– Ну вот начали родители сильно ругаться, регулярно. Мне шесть было. И я просто сгорала от какого-то чувства вины. Мама ругала папу, а мне почему-то хотелось его защитить, а я не могла. И в одну из ночей я было заснула под их очередной скандал. В слезах вся, даже голова болела невыносимо. И проснулась среди ночи. За окном – фиолетовые тучи. Я села на кровати и… Дальше все было, как во сне этом. И когда я с тем существом заговорила – а я ведь совсем его не испугалась, правда была готова пойти с ним хоть куда, – оно тут же исчезло. Это наяву было. Я сейчас вот взрослая. Официально вменяемая. И я говорю – было наяву это!

– Ну, может, и было, не мне судить…

– Именно! А вокруг все, казалось, только и хотели судить: я родителям рассказала – а через день меня забрали в интернат для душевнобольных. Это его я детдомом называю, потому что стыдно. Потому что родители, которые с каким-то облегчением меня отдали туда, для меня перестали существовать. Да и, видимо, я для них тоже – домой я так и не вернулась. Никогда.

– Ты дома, – сказал Владыка. – Запомни, теперь у тебя есть братья, сестры, я.

Клара разрыдалась в голос.

Стало ли ей легче? Вряд ли. Было бы очень самоуверенно полагать, что человек, который всю жизнь держал это в себе, отпустит вдруг все в одном искупительном плаче или проникновенном разговоре. Владыке вспомнился почему-то недавний репортаж Матвея Карпова по телевизору. Про людей, которые взяли себе моду стоять на гвоздях. Они вставали на доску с гвоздями и спустя какое-то время начинали реветь, вопить. Вот к кому надо экзорцистов приглашать. Шарлатаны. И еще потом в интервью говорили, что они аж весь негатив и все плохое из себя выпустили, чувствуют себя обновленными, очищенными и просветленными. Враки – видели бы они негатив настоящий, что творится на улицах иногда, какие убогие люди бывают и раздавленные. Пистолетов столько всего повидал – гвоздем не выпустишь. Да и Клара тоже. Хотя Клара вот верит, что у этих чудиков горе и эмоции именно такие, как они сами считают. Но как же, черт возьми, трудно поверить этим холеным ребятам, у которых есть деньги на гуру с доской и гвоздями. Которые едут на машине, чтобы постоять на этом всем. Которые сегодня поели, а теперь стоят перед камерой, стриженные, в нормальной одежде. И говорят, как же им было трудно, а теперь вдруг стало легко. Ну хоть гвозди им вбивали бы в ладони, что ли, – чтобы они орали по-настоящему. И орали… И орали…

За мыслями Владыка не сразу понял, что и в самом деле из-за окна доносится ужасающий вопль. Очень громкий, прямо на всю общину. Будто зверь какой кричит.

Клара застыла.

– Из госпиталя, кажется! – наконец произнесла она.

– Да. Беги разузнай, что там стряслось.

– Так что мне делать с моим кошмаром?

– Я бы тебе на гвоздях порекомендовал постоять – знаешь, такое лечение модное нынче есть? А лучше – молитвы почитай. Любые, но долго. Полегчает, если поверишь. Что еще поп может посоветовать? – нервно хохотнул Владыка.

Клара умчалась.

Надо выяснить, что же случилось. Пистолетов взял телефон, чтобы набрать главу караула или, на худой конец, будочника, ближайшего к госпиталю – крик доносился явно оттуда.

Но не стоило забывать о более важном.

Владыка открыл заметки на телефоне, пролистал их и нашел ту самую, которую создал, когда Женя, чудаковатый татуировщик, впервые рассказал Льву Ивановичу о свой навязчивой идее с грядущим Апокалипсисом. Пистолетов подробно зафиксировал ее для того, чтобы по просьбе Жени поискать в церковных архивах любые упоминания о подобном сценарии.

Теперь же он смотрел на короткую заметку и размышлял.

Вычеркнул из текста: «Фиолетовый шторм, небо аметистового цвета, шаровые молнии, ужасный шквал и ливень».

Вычеркнул: «Блудница, змея».

Открыл чат с Симеоном. Конечно, отправлять семинаристу голосовое было неправославно, но тыкать в мелкие буковки после коньяка и волнения было невмоготу.

– Симка! Девка сегодня сидела дородная, с языком раздвоенным. Проследи за ней. Незаметно. До моих указаний. Чтобы как ниточка за иголочкой!