Текст книги "Проект «Hydra Sapiens»"

Часть первая. Воины и Возницы

1

– Брось меня в подвал, – на этот раз он услышал в её голосе и страх, и мольбу. Это ещё больше разозлило старика, всё перепуталось в его голове.

Обоз возвращался с передовой. За полночь, в белом свете луны вверх по склону каменистого холма, скрипя и постанывая, ползли гружёные телеги.

Обычная картина: сизые пятки, скрюченные пальцы, чёрные пятна крови. Возницы спешились, они негромко, по-деловому подгоняли лошадей, придерживали на уклонах телеги, иногда поправляя сползающее с трупов тряпьё.

Почти прибыли.

Пикет на Воротах Славы расступился, с грохотом ушла вверх кованая решётка. После короткой проверки документов обоз вошёл в Город и отправился по нужным адресам – развозить павших.

Колонна постепенно развалилась, от неё отделилась группа всадников с собаками, две крытые повозки, платформа с бочкой. Телеги: то одна, то другая – сворачивали с Центрального проспекта в боковые улочки и переулки и расползались по гулким булыжным мостовым, разрывая сонный покой скрепучим стоном деревянных колёс.

Время как будто остановилось. Вот оно – утро нового дня, вот они – рядовые события этого славного Города.

Картина привычная и тривиальная, повторяющаяся в деталях и не достойная особого внимания.

Возницы не спеша останавливаются у подъездов, возятся с телегами или попросту дремлют, дожидаясь положенного часа, когда кто-нибудь выйдет из дома, отопрёт ставни подвального окна и опустит в него деревянный желоб, обычно пристегнутый цепью к металлическому кольцу на стене дома.

Когда уже всё подготовлено, Возница отмечает что-то в потрепанном реестре, рулоном намотанном на деревянную ось, и сбрасывает труп в подвал, из которого обычно слышится писк потревоженных крыс. Изредка, бывает, одна из них выскочит прямо по желобу и помчится вдоль по улице до ближайшего сточного колодца.

В подвалы некоторых домов сбрасывают иногда два или даже несколько трупов. Если больше одного, то они, как правило, чем-то похожи друг на друга – все-таки братья. Некоторые – В доспехах, некоторые – В исподнем, иногда вообще голые. Страшные раны, колотые и рубленые, зияют на мускулистых телах. Всем им на вид от двенадцати до пятнадцати.

Возница, заканчивая работу, выписывает квитанцию и передает её кому-нибудь из принимающих. Обычно это девочка-подросток или женщина, как правило, беременная, обязательно в траурном голубом переднике и с белой перевязью на запястье. Принимающая обычно производит опознание и расписывается в Возницином реестре. По окончании процедуры тщательно закрывается подвальное окно, а желоб ополаскивается мыльной водой и пристраивается на прежнее место вдоль стены. Возница проглатывает поданный ему стаканчик вина, прощается и уезжает. Женщина вывешивает на специальный крюк у двери бело-голубой полосатый флажок и уходит в дом, где ее ждут дела и многочисленные члены семейства.

В некоторых домах Возница вместо тела передает Семье только справку, в которой отмечено, что тело геройски погибшего Воина захвачено врагом и Семье разрешается произвести процедуру формального захоронения в отсутствие трупа, но зато со всеми соответствующими почестями. И так далее…

У последнего подъезда Возницу обычно уже с нетерпением поджидают – ночь кончается, небеса светлеют, приближается время рассветной молитвы и завтрака, и все, конечно же, хотят побыстрее закончить и собраться к столу. Да и Возница устал, а ему ещё нужно добраться до дому и первым делом отдраить перепачканную телегу, чтобы полчища мух не собирались на ней в течение жаркого дня.

А ещё надо выпрячь лошадь, накормить и напоить её и потом уже самому есть и спать. Бывает и так, что телегу вообще уже никто не ждет – рассвело, наступило время завтрака, из открытого окна второго этажа слышатся звуки флейты, рожка или гитары, и тянется к носу и животу валящегося с ног служаки одуряющий запах свежесваренного кофе и свежеиспеченной сдобы.

Возница тогда сам совершает все манипуляции, наскоро ополаскивает желоб из оставленного у стены ведра и подсовывает под дверь квитанцию с печатью Горсовета. В следующий раз можно заехать и получить недостающую подпись и, само собой, щедрые чаевые, что не возбраняется, хотя и не по инструкции. За усердие, за неудобство.

По квитанции Семья погибшего Воина будет получать в Горсовете стандартную пенсию, таким образом, чем больше в семье погибших героев – тем больше достаток.

Уже пьяненький, подстегиваемый мыслями о собственном очаге, изголодавшийся на сухом пайке за два-три дня похода, Возница уже не плетется, а прямо-таки летит по мостовой, громыхая коваными колесами. Пустая телега подпрыгивает, изредка из нее вываливается тряпка-другая. Первые прохожие сторонятся, жмутся учтиво к стенам домов, провожая завистливым взглядом этого важного горсоветовского работника. Фонарщики с длинными шестами, к концам которых прикручены перевернутые колпачки, гасят по всему городу свечные фонари.

И вот уже на улицах Города, кроме траурных бело-голубых флажков на подъездах, ничто не напоминает о войне – телеги чисто вымыты и спрятаны в подворотнях, тряпки, кое-где упавшие с них, подобраны Дворниками и отправлены в мусорные корзины, которые скоро будут вывезены и сожжены на окраине. Заспешили по своим делам горожане, поливаются из леек газоны и цветы в ящиках; изо всех окон слышна музыка, спокойная и ненавязчивая, как предписано Законом о городском укладе… Музыка, цветы, музыка, цветы…

А никто и не против, все даже очень довольны, ведь содержание Музыкантов обходится не так уж и дорого. Тем более что их не обязательно кормить так же хорошо, как, например, Воинов, за которых Правительство щедро платит семьям, – чем больше Воинов в Семье, тем она зажиточнее.

Дело упрощается ещё и тем, что многие Семьи Музыкантов вообще не покупают, а воспитывают их из собственного потомства, забраковывая самого слабенького из рождающихся мальчиков, – такой не пригоден к военной службе и особой выгоды Семье всё равно не принесёт.

Всё вполне законно, и это, несомненно, гораздо дешевле, чем покупать ребёнка на стороне. Доктора для экспертизы и подтверждения слабого здоровья младенца вызывают из Городского отдела здоровья. Ошибка, конечно, не исключена, и Правительству, естественно, было бы невыгодно, если бы мальчик, из которого можно было бы вырастить Воина, стал Музыкантом, однако в последнее время уродцев и больных детей рождается всё больше, и Докторам нет смысла лукавить даже за большие взятки, подписывая сертификат о воинской непригодности очередному хилому новорожденному.

На забракованного таким образом сына средств уходит гораздо меньше, кормят его очень скудно, мяса вообще не дают. Растёт он, конечно, слабым, а значит, более впечатлительным и в принципе более приспособленным именно для работы Музыкантом. Обучение его, слава Богу, вообще ничего не стоит, оно начинается с трех лет и проходит вне стен дома – В музыкальном классе при Горсовете, куда его регулярно водит кто-нибудь из прислуги. К семи годам, когда Воины, например, переселяются жить в казармы и приходят домой только в выходные дни, Музыканты тоже уже вполне сносно владеют специальностью и, как предписано Горсоветом, в светлое время суток радуют домочадцев чудесными звуками музыки, отчего и жить веселей, и заботы не так гнетут.

То же происходит и с прислугой – Кухарок и Прачек воспитывают из собственного потомства, когда рождаются девочки. В зажиточных Семьях, особенно, если Бог милостив и родятся по большей мере мальчики, прислугу иногда покупают на стороне. Прислугу кормят традиционно хорошо, ведь она должна много и тяжело работать, однако и это зависит от количества Воинов в Семье.

А Воины – это цвет нации, им отдаётся самое лучшее. В целом члены Семьи достаточно дружны между собой, все прекрасно понимают: не будет Воинов – не будет достатка в доме.

Не только приличные пособия, выплачиваемые Горсоветом на каждого живого Воина, не только пенсии, которые Семья получает в течение года после его геройской и неминуемой смерти, но и почёт и уважение горожан, а также непосредственное участие Воинов в жизни Семьи и всего Города ставят их на привилегированную ступеньку общества.

Все остальные это понимают и воспринимают как собственное благо…

В перерывах между тренировками и учебными боями, в выходные дни и во время праздничных каникул Воины активно участвуют в жизни Семьи – тренируют младших братьев, которые ещё не переселились в казармы, возятся по дому, что-то ремонтируют, помогают Отцам в коммерции, устраивают семейные дела.

Но никогда, в час отдыха или тяжелой работы, Воины не пропускают военную молитву, в которой они клянутся драться с неверными, когда призовёт Господь, и, конечно же, погибнуть за Родину, за Правительство, за Горсовет! Они все страстно желают этого, они ведь для этого и живут!

Часто Воин – уже зрелый юноша – заменяет одряхлевшего Отца. Это происходит после подачи Семьей специального прошения в Горсовет и после получения разрешения Комиссии по Делам Поколений.

Тогда Воин перестает быть Воином и становится новым Отцом, что вообще-то не менее почётно. Главное, продолжать рожать. Эта проблема решается не только мужской половиной. Старую Мать также может заменить одна из дочерей двоюродной Семьи, которая, как правило, живёт в соседнем доме или где-то неподалёку. Её покупают по установленному Горсоветом тарифу, всё регистрируется в Комиссии по Делам Поколений, и жизнь Семьи продолжается.

Конечно, замена родителей происходит одновременно, как только Семья обнаруживает невозможность продолжения рода либо со стороны старого Отца, либо со стороны старой Матери, Горсовет не приветствует инцест, это ведь дикий пережиток прошлого.

Таким образом поддерживается состояние вечной беременности у Матери, без чего невозможно дальнейшее существование и процветание Семьи. Если в семье есть и Воины, и Музыкант, и вся прислуга – это настоящее счастье: все при деле, все сыты. Одновременно старого Отца, даже если он ещё здоров и полон сил, отлучают от семьи, отлучают от дел и переводят в Мужской приют, где он содержится в чистоте и сытости, а при желании, наличии здоровья, а главное, совершенно добровольно может начать работать в одной из городских служб, например, Дворником, Фонарщиком, Садовником или ещё кем-нибудь. Это скрашивает его дни и приносит пользу обществу и государству. Тем временем его дела передаются новому Отцу, который иногда оказывается младше большинства членов своей Семьи, что, впрочем, неплохо и гарантирует стабильность и благополучие Семьи на годы.

Старая Мать, в противоположность старому Отцу, навсегда остаётся в Семье, но на неё возлагаются обязанности Посудомойки. Это почётно и неутомительно. Её перестают замечать, но уважают и позволяют ей возиться с малышнёй.

Так меняются поколения.

Концепция Вечного брака угодна Богу и поддерживается Государством.

Аминь…

Всё это, конечно, не так уж просто, не для всех и не всегда радостны эти перемены, но и для печали нет места в сердцах. Ведь в большинстве домов кипит жизнь, большая Семья занята рождением и выращиванием Воинов, все подчинено этой Цели, и даже гибель их является событием запланированным, ожидаемым и, скорее, даже торжественным, нежели трагичным.

Трупы, привезённые, например, сегодня, как и в другие дни, будут, как положено, оприходованы и завтра после торжественной погребальной молитвы формально захоронены. Кроме флажка, Семья вывесит на парадную дверь табличку с сообщением о геройской смерти одного или нескольких Воинов, и их имена будут навечно выгравированы на сандаловой панели, укреплённой на дверном косяке. Домочадцы будут ими гордиться! На некоторых дверях самых зажиточных Семей в Городе выгравированы целые списки из десятков или даже сотен имён Воинов. Так повелось издревле. Каждый входящий должен поцеловать перста и прикоснуться затем к этой табличке, перед тем как пройти в дом.

После короткой, но торжественной церемонии с присутствием военного чиновника в заранее приготовленной нише в стене Военного кладбища в сандаловом ларце будет замуровано забальзамированное сердце Воина. Тело же будет вывезено следующей ночью из подвала и отправлено в специальный морг, где на нем будут тренироваться студенты из Школы Докторов и другие Воины, дабы получить заряд ненависти к врагу и пройти короткий курс анатомии, обучающий наиболее уязвимым точкам человеческого тела.

…Утро. К предпоследнему дому по улице Мессии подкатила телега с последним оставшимся трупом, тяжелые деревянные ставни подвального окна уже отодвинуты, желоб спущен вниз. Но никто не встречает Возницу. Он, подождав недолго, отмечает в своей книжице: «ул. Мессии, 16, Дуб Сын-льва – 2-я рота».

Перегнувшись через край телеги, Возница тянется к лежащему посередине телу, берется за край одежды, чтобы немного пододвинуть труп к себе, и вдруг прямо-таки замирает: на него смотрят два открытых глаза, живых, чёрт возьми, глаза!

Возница резко сдвигается в сторону, чтобы дать слабому свету осветить лицо Воина.

– Помоги мне, – произносят пухлые запекшиеся губы, – Я жив…

Возницу как подкосило: привезенный с поля боя живой Воин – это не только неудобство, это служебное преступление, невыполненный приказ. А приказ ясно гласит – добивать оставшихся на поле боя раненых, и никаких других вариантов не предусмотрено.

А за невыполнением приказа следует, естественно, наказание! и никто не станет разбираться, что не он, а, может быть, кто-то другой не прикончил этого рыжеволосого, как его? Дуба Сына-льва! а ведь их, черт возьми, специально обучали, как щупать пульс на шее, как ловко и быстро добивать уколом в сердце.

Халтурщики, бездельники, идиоты! Что делать? Разбираться не станут – ты привёз живого в Город, ты и подставляй задницу. Страшно даже представить, как могут наказать!

Раздосадованный Возница оглянулся на окна, где Семья последнего Воина уже, по-видимому, попивала кофе под звуки популярной народной песенки. Быстро оглянулся по сторонам – на улице никого, вытащил из-за голенища замотанный в тряпицу стилет и полез на телегу. Так будет проще! Лучше это сделать прямо сейчас и без проволочек! Широко раздвинув над мальчиком ноги, Возница приноровился и уже приблизил тонкий, как шило, клинок к груди раненого.

– Гад! – услышал он хриплый голос. – Предатель! Вот кто этим занимается, мы всегда догадывались!

Воин отвернулся и закрыл глаза, ожидая смерти.

Возница напрягся, сосредотачиваясь для удара. Много раз он уже слышал последние слова раненых – мольбы, угрозы, брань, предложения взятки… Но работа есть работа, порой приходилось даже уворачиваться от неожиданных отчаянных ударов.

Но ничего! Сейчас всё будет кончено, и никто ничего не узнает. Возница ухмыльнулся. Никто ведь действительно ничего не узнает! Ещё мгновение – И всё было бы кончено, но вдруг служака заметил под разрубленной расползшейся кольчугой, под пропитанной кровью рассеченной тканью нательной рубахи Воина, на которую уже начали собираться мухи, маленькую девичью грудь! Но этого же не может быть!

У Возницы даже голова закружилась. Ведь это же подлог, страшное, очень страшное антигосударственное преступление!

«Убить, заколоть прямо сейчас, скорее, как можно скорее доложить о подлоге начальству! Нет, молчать! Конечно, молчать! Чёрт, что же делать?»

Он протянул руку и раздвинул края кольчуги, сомнений не было – девка.

«Убить! Как можно тише… И скорее сбросить в подвал. И молчать, мол, ничего не знаю – оформил труп, как положено, привез и спустил в подвал… А что не передал лично, так это все так делают, побранят да и только… Ничего не знаю, не заметил, не видел, пусть сами разбираются. Авось пронесёт!»

Возница оглянулся на мирные окна дома, на мирно покачивающиеся белые занавески. Стало совсем светло. Неожиданно из лавки напротив вышла девочка с ведрами и посмотрела на перепуганного служаку. Тот быстро сунул стилет под плечи Воина и сделал вид, что просто хочет перевернуть или подвинуть труп.

– Молчи, не говори ничего, – услышал он вновь тихий голос. – Просто не убивай меня!

По грязному лицу Воина текли слёзы.

– Да уж, где теперь, – процедил сквозь зубы Возница.

Служанка с ведрами отправилась к колонке за водой.

– Не убивай меня, – вновь прошептала девушка.

Возница спрыгнул с телеги и пододвинул раненую к краю.

– Брось меня в подвал, – на этот раз он услышал в её голосе и страх, и мольбу. Это ещё больше разозлило старика, всё перепуталось в его голове. Он сунул руку в пах Воину и, не обнаружив там ничего мужского, кряхтя и отводя глаза, приблизился вплотную к лицу девушки.

– Ты можешь двигаться? – прошептал он.

– Нет, у меня, наверное, перебит позвоночник.

– Это хорошо, хорошо… А Мать знает, что ты – это не ты? Ну, в смысле, что ты не парень?

– Знает.

– Ничего себе! а это совсем плохо! и что ты теперь будешь делать? Если тебя найдут, и тебе, и мне крышка. А если не найдут завтра, все равно хватятся: где труп, кто виноват? я же нарушил приказ! Ты это хоть понимаешь?

– Ничего ты не нарушил. У нас в похоронной команде есть человек, он все оформит как надо. Не бойся!

– Какой такой человек? Что за человек? Это же заговор получается? Что значит «не бойся»? Сомневаюсь я, ох как я сомневаюсь… – занервничал Возница. – И почему вообще я должен тебе верить? Все хотят жить!

– Я не хочу жить – Я должна жить! Подумай сам, зачем мне тебя обманывать? Если бы что-то было ненадежно, я бы не служила в армии. Всё продумано заранее…

– Как это «зачем обманывать»? Да затем! и что может быть продумано заранее – твой сломанный позвоночник? Что ты такое несешь!

– Да! – девчонка почти закричала. Крупные капли пота выступили на ее грязном лице, она вдруг подалась вся вперед, будто силясь приподняться, глядя куда-то вверх. Возница резко обернулся и увидел сквозь вязь кружевных занавесок в окнах второго этажа чьи-то неподвижные белые лица.

Он понял, что выбора нет.

– Чёрт с тобой – живи, всё равно ты калека. Сама скоро помрёшь… Но смотри, и домашним своим передай – не подведите меня! – Возница взял Воина на руки, перенёс и положил на желоб. – Так и передай Матери: если что случится, я-то выкручусь, откуплюсь в конце концов, но вас всех, будь уверена, из-под земли достану. Уж поверь мне, найду способ, разделаюсь с вами!

В конце улицы загромыхали колеса, Возница заторопился и подтолкнул раненую. Та скатилась по желобу вниз, в окнах за занавесками произошло движение. Под нестройные прерывающиеся звуки флейты да под мирный гитарный вальсок из дома напротив.

«Зачем же я это сделал?» – подумал служака.

…Медленно катила телега по уже залитому солнечным светом, ожившему и загомонившему Городу. Птицы, проклятые, распелись, расщебетались на ветвях цветущих акаций. Возница, чувствуя себя совершенно усталым и разбитым, направил лошаденку не домой, а в Весёлый район, в бани.

– Не поеду домой, – бормотал он по дороге. В голове его всё перепуталось, злоба и обида крутили кишки: «Ну почему это случилось со мной? Какая же сволочь так облажалась?» и вдруг совершенно ясно и отчетливо, до дрожи в поджилках, до спазма в животе, он вспомнил эти глаза и пухлые губы, и рыжие волосы, и рубленую кольчугу на груди – В свете Луны, там, на поле боя. Это же он, он сам облажался, ошибся, отвлекся, заработался!

Ужас обуял старика, он чуть не въехал на перекрёсток, по которому проносилась карета Горсовета. Получив удар поперёк спины длинным хлыстом от висящего на подножке разъяренного толстого Охранника, Возница в последний момент резко остановил телегу и мгновенно протрезвел…

– Душ и завтрак, – заказал он в низком окошке.

– С выпивкой? – уточнил хозяин.

– С выпивкой.

– Девочку постарше или помладше?

– Девочку – И желательно немую! Или мёртвую! – рявкнул раздосадованный Возница.

Он вошёл в зал, оставил стилет и сумку с барахлом у банщика, разделся, бросил одежду на лавку и отправился в кабинку. Он лёг на кушетку, перевернулся пару раз и быстро заснул. Вошедшая следом прислуга, прекрасно обученная тихая девушка, внесла на подносе завтрак, села рядом на табурет и стала ждать, когда этот вонючий мужик проснётся и можно будет его помыть, накормить и ублажить, как он только этого пожелает, – за всё уплачено по тарифу…

2

Они помчались, перегоняя друг друга, высунув языки, истекая горячей голодной слюной, ощетинив рыжие холки. Умопомрачительный аромат усиливался, заполняя всё вокруг, оттесняя на задний план все запахи короткой летней ночи.

Fennecus zerda[8]8
  Фенек – миниатюрная лисица, которая живет в пустынях Северной Африки (латынь).


[Закрыть] выскочил из своей норки и домчался до ближайшего кустика. Хлоп – сожрал зазевавшегося кузнечика! Остановился и прислушался. Его огромные уши ловили каждый шорох в ночи: вот хрустнули песчинки – это такой же полуночник крутится где-то поблизости и, судя по всему, он очень легок и подвижен, а значит, мелок, и стоит поискать его, найти, поймать и отнести самке и щенкам; вот шелохнулись листики на кустах и былинках – это теплый ветерок, неожиданно свежий, случайный, неуловимый; вот откуда-то, будто из-под земли, донесся приглушенный писк и возня – трое малышей только недавно прозрели, но уже балуются, им скучно в тесной норе, отобранной родителями у суслика, вот они и донимают мать и дерутся друг с другом от нечего делать.

Ничего, потеснимся немного, зато в такой узкий, круто уходящий вниз лаз не сможет проникнуть Felis silvestris lybica[9]9
  Степной кот (латынь).


[Закрыть], который днём частенько ворчит и мяукает где-то поблизости. До чего все-таки неприятный сосед!

Fennecus zerda помчался дальше, петляя, сужая круги, лоцируя своими чудесными ушами окружающее пространство. Он выскочил прямо наперерез не успевшей его заранее обнаружить полёвке. Мышка метнулась в сторону – он за ней. Прыгнул, ловко стабилизируя полет своим замечательным пушистым хвостом, преградил ей дорогу. Полевка тоже прыгнула, но он настиг её, ударив сильно обеими передними лапами, вогнал в песок. Она вырвалась, но уйти уже не смогла – он перебил ей позвоночник. Отчаянно пища, обреченная полёвка ещё пыталась укусить его за губу, но Fennecus, во избежание дальнейшей борьбы, просто перекусил свою жертву пополам и поспешил к норке.

У самого входа он обернулся, поднял голову, навострил уши и замер, чтобы удостовериться – да, это была именно та ночь!

Он сразу узнал её по нарастающему специфическому запаху, а теперь и явственно слышному звуку – далеко, за теми вот холмами, в сухом русле реки, там, куда они с самкой никогда в обычные дни не осмеливаются бегать, сегодня опять происходит нечто страшное: слабое движение теплого воздуха доносит оттуда лязганье, клацанье, крики людей, лай Canis vulgaris[10]10
  Собака (латынь).


[Закрыть] и тревожный запах смерти.

Fennecus zerda задрожал от возбуждения, зарычал, и в то же мгновение в норе всё затихло. Что ж, он ждал эту ночь! Один раз попробовав, от этого уже невозможно отказаться!

Сейчас он закинет полёвку щенкам, и они вдвоём с самкой отправятся туда, на эти звуки, на этот запах. Там они, преодолевая страх, спустятся с холма и будут, дрожа загривками, рыча и истекая слюной, лизать камни, выкусывать из пересохшего грунта спекшиеся комочки крови. Главное, успеть вернуться обратно до рассвета…

«Ну не ходи ты туда, неужели ты не можешь отказаться от этого сомнительного удовольствия?» – Fennecus вдруг почувствовал лёгкое секундное головокружение, к которому уже привык. Снова этот невидимый друг, эта таинственная, будто возникающая в нем самом и, казалось, появляющаяся прямо в его собственной голове мудрая всезнающая самка Fennecus zerda, почему-то называющая себя Гидрой, обратилась опять к нему.

«Но почему? Чем тебе это так не нравится?» – недовольно осведомился Fennecus, протискиваясь в абсолютной темноте по извилистому, уходящему круто вниз проходу. Щенки затихли, но он знал, что едва он успеет высунуть мордочку с полёвкой в просвет норы, как эти сорванцы набросятся на добычу, вырвут ее из отцовской пасти и устроят настоящую потасовку.

– Мне это не то чтобы не нравится, просто я волнуюсь за тебя, ведь мы друзья, а ты подвергаешь себя опасности!

– А чего тебе волноваться? Единственный мой враг на всей этой территории – это Felis silvestris lybica, как ты его называешь. Да ведь он ночью спит! Ты вот лучше скажи, как это так получилось, что я такой маленький, а эта мерзкая кошка такая большая? Кто это так придумал? Кошка наоборот! Ночью спит, а днём гуляет…

– Я же тебе уже сто раз объясняла, что никто этого не придумывал – так само собой получилось, в результате эволюции, за миллионы лет.

– Ну вот, опять ты свои непонятные слова употребляешь: «эволюции», «лет», «миллионы»… Ты же знаешь, что мне это ни о чём не говорит! Нельзя ли попроще?

– Слушай, ну почему ты все время прикидываешься дурачком? я ведь много раз тебе уже объясняла, что такое год, и, помнится, совсем недавно рассказывала про числа. Опять забыл?

– Ладно, ладно. Не расстраивайся, я все прекрасно помню: два уха, четыре лапы, три щенка, один хвост. Простая арифметика!

– Как ты сказал – арифметика? Ну вот, пожалуйста, прекрасно же помнишь эти чужие для тебя человеческие слова! Значит, ещё не отбило тебе последние мозги желание поживиться человеческой кровушкой, а то я думала, что ты уже совсем рехнулся с этим своим кровожорством! Ну в самом деле – тебе что, еды не хватает? Или вы там со своей самкой какие-то особые острые ощущения находите?

– Ну что ты от меня хочешь, я ведь всего лишь зверь! Животное. Обыкновенная примитивная зверюшка. А вот ты кто такая? Всё время почему-то пытаешься заставить меня туда не ходить! Но тебе-то что за дело? я откровенно тебе скажу: кровь – это самое вкусное из всего, что я когда-либо в своей жизни пробовал. Это, как ты говоришь, раз! а два – ну чего это ради мы должны себе в этом отказывать? Ты знаешь, попробуй-ка сама хоть разок человеческой крови! Тогда узнаешь! Ну, чего молчишь, есть у тебя такая возможность?

– Такая возможность у меня есть, но я не хочу употреблять её в пищу, у меня гораздо более сложные отношения с человеком и гораздо большая власть над ним, я тебе уже кое-что рассказывала об этом, – Я ведь для них Бог! По крайней мере, скоро стану Богом.

– Знаешь, ты мне уже сотню раз твердила, что ты Бог, но мне всё равно это ничего не говорит. Нет, я, конечно, понимаю, что ты вот у меня в голове вдруг берёшь и появляешься неожиданно, и избавиться от тебя я не в состоянии; что ты, несомненно, знаешь об этом мире гораздо больше, чем я; что ты, поверим тебе на слово, имеешь власть над людьми, хотя я совершенно не могу понять, как это кто-то может иметь власть над людьми. Страшнее человека нет зверя на земле! Ну вот, объясни мне хотя бы это.

– Чтобы тебе всё это объяснить, я должна была бы тебе показать хотя бы часть того мира, в котором обитаю я и обитают люди. Но я не могу этого сделать, ты ведь ни за что не согласишься оставить свою нору, свою семью и отправиться в путешествие. Да это и опасно для тебя, как только ты приблизишься к человеческому жилью, тебя растерзают собаки. Так тобой нелюбимые Canis vulgaris!

– Вот именно! и согласись, что это несправедливо. Я – один из немногих зверей на земле, которому ты подарила дар мысли. И что я от этого имею? Одни лишь переживания, загадки, бесконечную череду знаний, которые мне только мешают спокойно жить. Зачем мне все это? Нет, я, конечно, очень рад, что ты выбрала именно меня, а, например, не Felis silvestris lybica, не этого подлого кота, который ошивается днём вокруг да около и все норовит засунуть лапу поглубже в мою нору. Я, кстати, очень боюсь, что когда щенки подрастут, он все-таки сцапает кого-нибудь, начнут же они обследовать и этот лаз наружу! Если бы я был хотя бы размером с волка, я бы задал ему трёпку!

Fennecus добрался до норы, и щенки мгновенно уволокли полёвку в дальний угол, устроив там, как и ожидалось, весёлую свалку. Пока они заняты, надо спешить! Самка приветливо вылизала ему мордочку, они обменялись любезностями – он лизнул её под хвостом, она куснула его легонько за губу. Родители, убедившись, что полёвки хватит щенкам надолго, устремились в лаз – их ждала потрясающая трапеза.

– Не ходи! – вновь услышал он голос Гидры, выбираясь на поверхность.

– О чем ты говоришь? Разве я могу отказать своей самке в таком удовольствии?

– Ты обманываешь сам себя и пытаешься обмануть меня! Если бы ты не хотел, вы бы не пошли туда, ведь твоя самка просто побоялась бы отправиться в русло реки одна!

– Может быть, ты и права, но какое тебе, в конце концов, до этого дело? Да нам просто нравится это, нам нравится вкус этой запекшейся крови! и там, кстати, иногда попадаются целые кусочки мяса! а много ли надо таким пустынным лисичкам, как мы, чтобы как следует наесться? и потом – это полезно, это не то, что жрать каких-нибудь кузнечиков или ящериц! я прямо-таки чувствую, как все мои мышцы наливаются силой, когда я налижусь этой крови. А эти кусочки солёно-сладкого мяса!!! а эти отрубленные пальцы, которые можно грызть и вылизывать несколько дней! Ты вот что, например, ешь?

– Я, дорогой мой, ем почти все, даже камни! Тебе этого не понять. Но дело не в этом!

– А в чём?

– А в том, что у меня не так много друзей в этом мире, которых я бы любила и за которых я действительно волновалась бы. Ты один из них, и мне бы не хотелось, чтобы с тобой или с твоей подругой там что-нибудь случилось. Вы ведь как ненормальные лижете эти камни, жуёте эту глину и вообще теряете всякую осторожность, забываете обо всем на свете! Да даже простая сова может в такой момент свернуть тебе шею или переломить позвоночник!

– Оставь! Совы охотятся только на мелких животных, нам ничего не угрожает.

– Да, а почему же тогда, когда она низко пролетает над тобой, ты всегда бросаешься в сторону, ищешь хоть какое-нибудь укрытие?

– Да потому, что я вообще всего боюсь. Ты же сама мне говорила, что так устроено природой. Ты вот мне лучше скажи, почему до сих пор никто не пытался напасть на нас там, в русле реки?

– Не знаю, наверное, все животные в окрестностях просто разбегаются и прячутся по своим норам и гнёздам – ведь там происходит нечто для них очень страшное. А кроме того, запах смерти, энергия смерти. Это плохое место для вас, вы, звери, инстинктивно чувствуете беду, плохие места обходите стороной. Только вот ты у меня не такой, как все! у тебя слишком уж высокое самомнение, у зверей так не бывает! у зверей так не должно быть!

– Да уж, конечно, не такой, как все! Вон, даже моя самка сейчас не подозревает, что я иногда думаю или разговариваю мыслями, почти как человек! Может быть, из-за этого меня тянет на всякие приключения?

– Ну ты совсем рехнулся! я ведь наградила тебя этим даром уже потом, когда ты почти год бегал жрать эту дрянь в русло реки! Забыл? Просто один из моих ганглиев, одна из моих телепатических антенн однажды достигла под землей здешних краев, а ты первый из зверей, кто попался мне, когда я сканировала окрестности. Ты просто счастливчик! Ты мне понравился тогда! и я решила дать тебе дар мысли и телепатии. Мне ведь почти не с кем общаться!