Текст книги "Проект «Hydra Sapiens»"

– Ну спасибо, уж если ты меня так любишь, сделай так, чтобы я стал побольше и посильнее! Чтобы я мог противостоять врагам.

– Во-первых, я и так уже очень многое для тебя сделала – ты мыслишь! и это самый бесценный дар, который был дан в своё время человечеству и не был использован людьми по назначению. А во-вторых, я устала уже тебе повторять, что я не могу изменить твой физический облик, это невозможно! Как бы я ни хотела этого – ты был и останешься трусливой пустынной лисичкой, но не размер или внешний облик определяет место мыслящего существа в природе. Попробуй использовать свой дар креативно, попробуй хоть что-то улучшить в своей жизни, используя…

Фенек перебил незримую собеседницу:

– Но ты ведь утверждаешь, что ты Бог, а это, по твоим же словам, почти то же, что и Природа! Ну так сделай что-нибудь, помоги мне реально! Сделай меня сильнее, больше, сделай меня огромным, зубастым, покрой меня чешуёй! я оторву голову этому проклятому коту! Он всё время крутится у входа в нашу норку. Я боюсь за наших детей!

Гидра молчала, а фенёк не унимался.

– И вообще, ты же сама и устраиваешь эти человеческие побоища, ты сама тут всем распорядилась, и вся эта кровь и смерть этих человеческих детёнышей – на твоей совести. Причём неизвестно, зачем это тебе нужно и что ты имеешь против этих людей, зачем тебе столько крови и зачем ты вмешиваешься в их жизнь именно так… А мне почему-то запрещаешь просто прибежать сюда на часок и немного полакомиться. Да ещё называешь меня людоедом! Не понимаю я этого.

– О, господи! Ну что я могу тебе объяснить? Что я управляю жизнью целого Города, что тысячи людей, сами того не подозревая, живут по моим законам, что скоро я подчиню себе весь Остров? а потом и всю Землю! Ты всё равно этого не поймёшь. У тебя самые низменные интересы – твоя самка, жратва, щенки…

– Нет, нет, нет! Хватит, ты меня запутала уже совсем! Давай поговорим об этом потом! Возвращайся завтра, все спокойно обсудим…

– Ты неисправим, из виртуозного охотника ты превращаешься в какого-то падальщика, в настоящего людоеда!

– Слушай, давай не будем ссориться! Мне совсем не до этого, люди ушли и мне нужно скорее добраться до места. Моя самка совсем изголодалась, дети высосали из неё всё молоко. Ей нужно восстановить силы.

– Ладно, давай. Но будь осторожен! Пожалуйста. У меня не так много друзей, я не хочу тебя потерять. Будь осторожен!

Fennecus zerda снова почувствовал лёгкое головокружение – так уходила Гидра из его головы. Он вновь оказался сам собой, сам по себе. Он оглянулся – самка бежала за ним, отставая на полкорпуса. Уши она прижала, немного повернув их назад, продолжая прислушиваться к тому, что происходит со стороны норы – ведь там остались щенки.

Когда Fennecus оглянулся, она весело вильнула хвостом и перешла на галоп. Они помчались, перегоняя друг друга, высунув языки, истекая горячей голодной слюной, ощетинив рыжие холки. Умопомрачительный аромат усиливался, заполняя всё вокруг, оттесняя на задний план все запахи короткой летней ночи. Они поднялись на огромный холм, где русло высохшей реки делало крутой поворот, быстро оценили ситуацию – никого, и кубарем скатились вниз.

3

В основных дисциплинах Дуб, однако, не уступал другим Воинам, любил тренироваться, прекрасно дрался, и единственное, что отличало его от них, – скрытность, склонность к одиночеству и отсутствие чувства товарищества.

Свет-мой поправлялась медленно. Давно затянулась сеченая рана на левой груди, зажили и исчезли без следа множественные ранки, ссадины и синяки. Девочка лежала, не поднимаясь, и лишь по прошествии месяца начала немного двигать пальцами ног и рук. Воробей, верный её дружок, очевидно, нанес ей удар рукояткой меча, как и было заранее договорено, между лопаток, ближе к шее. Ведь это было тогда для девочки тем самым ничтожным шансом, который позволил бы ей вернуться домой. И, о чудо, так оно и случилось! Невозможно даже поверить, что все сложилось, как было задумано. Но что стало с ним? Где он теперь? Жив ли? Всё, что теперь известно, так это то, что его не было среди павших. Это уже проверено. А значит, возможно, они ещё когда-нибудь встретятся… Она так скучала теперь по нему.

Так думала девочка, проливая тихие слезы по тому, кто был посвящен в её тайну, кто любил её и опекал, не смея к ней прикоснуться, не смея разрушить детскую тайную дружбу, так неожиданно возникшую среди всего этого армейского уродства и тупости.

«Наверное, так оно и было, ведь я жива, и я дома», – думала она, тщетно пытаясь восстановить в памяти картину боя. В день возвращения её перенесли на чердак, в маленькую комнатушку прямо под крышей – подальше от холодного сырого подвала, подальше от человеческих подлых глаз. Здесь ей было хорошо, она слышала все звуки вокруг – И то, что творилось снаружи, и то, чем был наполнен дом.

А дом был наполнен надеждой и тайной радостью заговора, почти удавшегося, почти состоявшегося. Только бы она выздоровела – их девочка-воин, их жертва и их спасительный план!

Её возвращения все очень ждали. Подлог, в котором она выступила как мальчик, готовился тайно много лет, с тех пор как погиб последний Воин в семье, а Мать поняла, что рожать, вероятно, больше не будет.

…Это была внешне почти обычная Семья. Отец, старый болезненный человек, всю жизнь прослужил секретарем Коммунального Управления и не сумел скопить какого-либо состояния. Четверть века они с Матерью рожали детей, и им не очень-то везло – кроме нескольких мальчиков, рождались в основном девочки, большинство из которых остались в доме, так как Мать почему-то так и не нашла в себе сил продать хоть одну из малышек в чужую семью. Пять из шестерых мальчиков погибли в разное время. Они были хорошими Воинами и хорошими сыновьями, о каждом из них семья помнила и даже иногда печалилась. Последний из них – Медведь – был посвящен в тайну семейства, как гром среди ясного неба свалившуюся на Отца с Матерью, – материнское чрево иссякло, грядут большие перемены!

Медведь в это время фактически уже руководил семьей: он контролировал скудный бюджет, он следил за состоянием дома и ремонтировал его время от времени сам, чтобы не платить кому-то на стороне. Пособие, которое выплачивалось на него семье, было в то время самой существенной статьей дохода. Мальчик организовал своих разновозрастных сестёр в небольшой цех, где они ремонтировали бельё всего квартала и выручали таким образом некоторые деньги себе на пропитание.

Уже лысеющего болезненного Музыканта, которого звали Радость, Медведь не позволял обижать и даже советовался с ним по разным семейным вопросам. А как же, ведь тот был старше его на пятнадцать лет! Спал Медведь вместе со всеми «детьми» в огромном зале, занимавшем весь третий этаж дома, хотя у него и была собственная, положенная ему по рангу спальня, прекрасно меблированная и с окном не на улицу, а во внутренний заросший инжиром и виноградом двор. Никогда в те выходные дни, когда Медведь ночевал не в казарме, а дома, он не приставал к сёстрам, как это делали, судя по рассказам, все Воины из его роты. Он не представлял себе, как бы он мог это сделать. Приятели, конечно, немного пошлили и по-дружески подтрунивали над ним, зная об этом. Он и сам себе казался не от мира сего. Но это была тайна необычной Семьи, в которой родители научили детей стеснению и ещё многим другим странностям, вообще не свойственным современным горожанам.

Отец рассказывал детям какие-то чудные сказки о том, что раньше якобы люди жили совсем не так, как сейчас, – мир был устроен иначе. Дети, от мала до велика, слушали его с открытыми от удивления ртами, забавлялись этими отцовскими историями и их чудаковатыми героями. Но с годами каждый из них понимал, что это не просто сказки, что эти герои существовали когда-то на земле и что они так же, как все, радовались и грустили, жили и умирали, боролись и побеждали, и что Отец-то знает об этом наверняка, что он это всё не придумал – он откуда-то это знает! и про бедную Анну, бросившуюся под железную колесницу именуемую «Паровоз», и про великого путешественника Гулливера, и про подводный корабль капитана Немо, и про семерых говорящих козлят и говорящего волка…

А когда приходило время, Отец показывал им книги – не обычные книги, переписанные от руки городскими писарями, а другие, уже полуистлевшие, но удивительно красивые книги, буквы и строчки в которых были совсем ровные и аккуратные, а некоторые картинки были настолько реальными, что даже дух захватывало – как это можно так нарисовать?

Читать их было трудно, но Отец, научивший Музыканта прекрасно управляться с этими текстами, требовал от каждого, чтобы тот обучался под руководством Радости этому трудному, но такому увлекательному чтению. Отец говорил, что на этих языках когда-то говорили и писали и что эти книги из Прошлого.

Иногда они всей Семьей, сидя за завтраком в гостиной, обсуждали некоторые эпизоды из прочитанных книг, объясняли малышам значения некоторых слов, названия странных предметов, не существующих в реальной жизни – самолет, ружье, машина, электричество, фотография…

Большинству членов Семьи все это было страшно интересно. Интересно, но очень страшно. Это была их тайна, и её нельзя было выносить из дому. Все чувствовали скрытую в ней опасность. Она не только объединяла, но и сильно осложняла их жизнь – внутренний мир Семьи стал формироваться по своим законам, и постепенно настало время, когда обычаи и взаимоотношения в Семье вступили в противоречия с внешними порядками и законами. Настали тяжелые времена – вся Семья буквально болела фантастическими иллюзиями, почерпнутыми из нескольких десятков отцовских книг. Они не находили общего языка с соседями, они растеряли друзей-приятелей, они пугались собственных слёз, они с восторгом рассказывали друг другу о неожиданных, вдруг посетивших их чувствах. Они страдали.

После запланированной, ожидаемой, но всё равно чудовищно несправедливой гибели Медведя, которая резанула неожиданно больно и переживалась Семьей особенно тяжело, родители вынесли судьбу Семьи на общий совет. Средств на существование, то есть скудной отцовской зарплаты и нерегулярных доходов от их швейно-ремонтного дела, на нормальную жизнь явно не хватит, Свет-мой, которой в то время уже исполнилось одиннадцать месяцев и которую ещё не зарегистрировали и по традиции ещё не показали соседям, была последним ребёнком, рожденным Матерью. Через месяц её должны зарегистрировать в Доме народа, а других детей, а значит, и Воинов – больше не будет. И если Семья хочет продолжать рожать и выращивать Воинов, нужно купить новую Мать у двоюродного семейства, а этого никто себе даже представить не мог – ведь Мать и Отец так любят друг друга! Да и денег на такую ответственную инвестицию у Семьи просто нет! Что делать?

Но даже если привести в дом новую Мать, Отец уже тоже стар и, кто знает, может, детей от него тоже уже никогда не будет. Но что тогда делать с Отцом? Он слаб, он привязан к Семье. Кто заменит его? в семье больше нет мальчиков. А Музыкант Радость по закону так и должен остаться Музыкантом на всю жизнь. Это какой-то тупик! Да и что вообще будет, если Отца кем-нибудь заменить? Ведь он исчезнет из их жизни – Закон проследит за этим. Но этого нельзя допустить, это ужасно, ведь они все так привязаны к нему!

В тот трагический день Семья с удивлением поняла, что произошел какой-то крутой поворот в их жизни, они впервые признались себе, что они все любят друг друга, что они не могут друг без друга, точь-в-точь как описано в этих волшебных, удивительных книгах. Но что же все-таки делать?

Решение возникло случайно, «Вот бы Свет-мой была бы мальчиком», – печально произнёс Радость…

Процедура подлога разрабатывалась и готовилась больше недели и обошлась в кругленькую сумму, которую собрали с трудом, после чего они почти два месяца голодали. Были внесены изменения в журнал Повитухи, принимавшей роды в их квартале, уничтожены якобы украденные патронажные записи Доктора. И Повитуха, и Доктор запросили за своё молчание столько денег, что четвёртая дочь Морская втайне, не говоря никому ни слова, обратилась в одну из нелегальных контор, процветающих в Весёлом районе, и больше двух недель подряд пропадала целыми днями в одном из тамошних «институтов здоровья», развлекая чужих мужчин, в основном армейских хозяйственников, которые расплачивались наличными и недорогими побрякушками, бывшими в ходу на блошином рынке, – их можно было быстро продать. Дома она сообщила, что нашла временную подработку в швейном цеху Горсовета, пока там болеет Гладильщица. Работа тяжелая, но платят прилично…

Когда всё закончилось и нужную сумму набрали, Морская поняла, что она беременна. Это вызвало замешательство, сама девушка сильно расстроилась и испугалась, стыдясь рассказать даже Матери, что понятия не имеет, кто отец её будущего ребёнка, но мудрый Отец сказал, что это, наоборот, хорошо – И в Семье, возможно, снова родится мальчик. А ведь именно это им и было нужно!

Тем временем огромная сумма при посредничестве всё той же Повитухи была передана родителям одного малыша из соседнего квартала, которого те согласились передать Семье как бы в аренду на один день для прохождения процедуры регистрации. Малыш был такой же рыженький и кругленький, как и Свет-мой, но очень крупный для своего возраста, его ещё не регистрировали и должны были регистрировать только через три месяца. Процедура прошла гладко. Мальчик ещё не говорил, вёл себя благодушно, родители привели его в контору в конце дня, когда Регистратор уже устал и вряд ли бы запомнил посетителей.

Так последняя девочка в семье стала Воином и получила очень распространенное в средних слоях, но гордое имя – Дуб. Через несколько лет она вступила в армию, а в семь лет переселилась вместе с другими в Казармы, где и начались беспрерывные тренировки и подготовка к Священной Войне, которую вело Правительство где-то на Юге против безбожных кровожадных дикарей.

Всё больше и больше денег выделялось на тренировки Воинов, на строительство тренировочных полигонов, на пропаганду патриотизма и богобоязни, но в Городе всё больше и больше рождалось слабых детей, всё меньше и меньше мальчиков, и уже некуда было девать Музыкантов, а интернаты для детей-инвалидов давно уже закрыли свои двери из-за отсутствия свободных мест и надлежащего субсидирования.

Особенно это стало актуально в последние десятилетия: дети с разнообразнейшими дефектами стали рождаться всё чаще, старики утверждали, что значительно чаще. Да и Доктора, правда неохотно, подтверждали тот факт, что настолько родственные двоюродные связи все-таки, наверное, отражаются на здоровье поколений. Городской Совет даже выдвинул программу поощрения продажи и обмена девочек для дальнородственных семей. Однако официальная причина всё большего распространения врожденных уродств и ослабления здоровья нации называлась, как обычно, одна – Божья кара людям за явно недостаточные усилия горожан в Священной войне против диких племен, населяющих Юг долины.

Отец же по этому поводу имел своё мнение и старался объяснить это своим домашним. Во-первых, по всем признакам никаких «диких» племён не существует, и вообще непонятно, что это за война такая? Он много читал про войны и много думал об этом. А во-вторых, он рассказывал детям про описываемую в его чудесных книгах форму брака, когда, наоборот, запрещены и Богом, и государством именно близкородственные связи и когда люди вступают в брак торжественно, самостоятельно выбирая себе спутника жизни. Отец называл это «по любви». Именно эта форма брака, утверждал он, является правильной и непротивной природе, именно от такого брака должны рождаться здоровые дети и даже, если хотите, самые сильные Воины!

Именно поэтому Отец вовсе не огорчился, когда у Морской родился не мальчик, как этого все хотели, а девочка, не рыженькая, как и всё семейство, а чёрненькая, со смуглой кожей. Отец радовался и говорил, что этот ребёнок начнет новое поколение в их семье! Так продолжалось до того дня, когда Свет-мой сообщила, придя домой на выходные, что её, а именно Воина Дуба, записали в Большой поход уже на следующий месяц.

Тогда все поняли, что она, их кормилица и всеобщая любимица, если что-то опять не предпринять, практически уже мертва…

«Господи, кто придумал эти дикие порядки, эту страшную, но такую спокойную и такую бесконечную Войну? и почему, почему всех это устраивает? Это же дикость какая-то! и что вообще теперь делать? Как со всем этим жить?» – Отец бессильно сжимал кулаки и думал, думал, думал…

Он не знал и не ведал, что именно на этой земле уже в какой-то далёкой неизвестной истории, в какие-то незапамятные времена, почти не оставившие после себя воспоминаний, кроме чудом сохранившихся полуистлевших и теперь повсеместно запрещённый печатных книг, дети уже вели беспрерывную и почти никому не заметную войну – В рядах регулярной армии единственного народа, вставшего во весь рост против ощетинившегося и набирающего силу зла.

4

Он знал, чего он хочет, понимал, что вряд ли сможет это осуществить, но любопытство и решимость уже настолько созрели в нём, что впервые в жизни он испытал такое возбуждение, по сравнению с которым ни страх наказания, ни сладость женщины, ни винный хмель ничего не значат!

Возница отдыхал почти две недели. Заменил колесо у телеги, ещё кое-что починил. Запрягал всего два раза – соседи уговорили съездить на рынок, запастись на неделю провизией, а другой раз сам отправился с женой и Кухаркой к Северным воротам, где распродавали имущество, конфискованное у нескольких Семей за какие-то преступления.

Прибарахлился немного, купил кое-что из посуды, кое-какую мебелишку для нового флигеля. В общем – отдыхал. Но работа не заставила себя долго ждать, явился гонец из Гарнизона и сообщил, что завтра выступать. «С кем?» – поинтересовался Возница. «С младшей ротой!» – крикнул тот, уже убегая.

Странное чувство посетило Возницу. Раньше он ждал с нетерпением, когда его позовут, когда вслед за колонной Воинов они выйдут из Города и встанут обозом в высохшем русле реки. Причастность к Священной Войне и вместе с тем почти полная безопасность, хорошее жалование, премиальные, уважение горожан – всё это будоражило кровь, радовало, наполняло сердце гордостью, рвением и сладостным сознанием собственной исключительности.

А кроме того, Тайна, за которую ему платили! Великая Тайна. Вряд ли кто-нибудь из коллег хотя бы раз подумал о том, чтобы сменить работу. Возница даже и не помнил, чтобы кто-нибудь сам ушёл. Старый Возница или умирал, или его списывали по болезни – С почётом, с пенсией, с сохранением чувства братства, причастности к Тайне…

Сегодня же как-то тоскливо стало на душе.

Приказал Кухарке собрать ужин, но есть не стал. Жена – старшая из дочерей родного брата, зная, что он это любит, надушилась цветочными духами, раньше ушла в спальню, выставила на прикроватный столик початую бутылку сладкого вина и серебряную тарелочку с инжиром, сушенным ещё в прошлом году. Он пришел к ней поздно, ковырялся весь вечер в подвале. Она даже скинула рубашку, тихонько поджидая его, поглаживая собственные бедра, лаская грудь. Он же плюхнулся на постель и собрался спать. Она, было, прижалась к нему, но он грубо одернул её и засопел, подавленный какими-то переживаниями. Вскоре он захрапел, с перерывами, тревожно, на мгновения вываливаясь из сна. Всю ночь Возница крутился в постели, пару раз вставал до ветру. Утром вскочил засветло, намного раньше, чем обычно. Быстро оделся и укатил. Музыкант, с раннего утра шляющийся по дому, сообщил, что Отец даже не перекусил…

Возницына маленькая семья – Мать, Кухарка и Музыкант-инвалид – терялись в догадках, но особо и не беспокоились. Их связывали только общий дом и деньги этого старикана. Больше детей в семье не было; это была самая великая и самая выгодная привилегия Возницы – всех детей в этом доме продавали. И деньги в бюджет, и ртов меньше. Прислуга была им в общем-то не нужна – сами справлялись. Девочек продавали другим семьям, а мальчиков – В ясли-интернат при Гарнизоне, где их содержали за счёт государства, а в семь лет переводили в общие роты, в казармы. Оплату за проданных таким образом Воинов Горсовет производил одноразово и в размере почти в два раза меньшем, чем выплачивалось за содержание Воина в Семье. Зато возни и хлопот было меньше. А деньги, вырученные от продажи детей, Возница, используя кое-какие связи, клал в Национальный банк в рост да под очень приличные проценты. Так что можно ещё было поспорить, что выгоднее! Только немногие чиновники, причастные к Войне, в том числе и Возницы, пользовались и, дай Бог, будут пользоваться этой привилегией. Семьи их были немноголюдны, зато кошельки всегда туго набиты. А что ещё нужно честному гражданину?

…Предстоящее Сражение, как и всегда, было назначено на полночь. Обоз, как предписано, должен был стоять в стороне, на своём обычном месте – километрах в пяти-шести от линии фронта, как требовал Устав. Бой должен будет произойти в русле реки, которая девять месяцев в году была высохшей до глубоких трещин и только зимой во время проливных дождей превращалась в бурный поток, в котором частенько тонул скот или кто-нибудь из кочевников, стягивающихся в это время года к стенам Города.

За поворотами и изгибами русла ничего, конечно, нельзя было услышать или увидеть, но Возница, как и все в обозе, знал, что там идет бой. Очень необычный бой. И каждый знал, что ждать придётся, возможно, сутки или дольше, но это не так уж и долго. Как обычно, разводились костерки, открывались корзины с казенным пайком, а с наступлением темноты, после общей молитвы, команда разбивалась на группы. Разговоры велись громко и непринужденно: о деньгах, о женах, о ценах, о разном. Смерть была там, далеко, а главное, это была чужая, не их смерть.

И там была Тайна, которую они хранили, и каждый знал, что за её разглашение – казнь. Такая мучительная, такая позорная и такая безымянная, что лучше уж самому отрезать себе язык заранее, только бы не проболтаться!

Об этой тайне не говорили, в неё Возниц специально не посвящали, но всякий догадывался сам: сплошь и рядом, собирая трупы, они находили прямые и косвенные свидетельства тому, что Воины бились друг с другом!

Это ж было ясно как дважды два!

Раненых, но не сумевших уйти с поля боя добивали уколом в сердце, а если вдруг Воин неожиданно начинал сопротивляться, наваливались втроём, вчетвером. Всегда количество трупов было несколько меньше, чем Воинов, ушедших в бой. Самые смелые предположения делались на этот счёт – скорее всего, таким образом отбирались самые сильные бойцы, Сверхвоины, те, кто могли противостоять всем и выйти из боя невредимым или, по крайней мере, уйти на ногах, самостоятельно.

А дальше? Дальше их, вероятно, отправляют в какое-нибудь тайное место, в какой-нибудь секретный правительственный гарнизон, а куда же ещё? Но кто этим занимается? Кто-то ведь, наверное, уводит или увозит победителей ещё до того, как появляется обоз. А ведь эти сволочи, Десятники, и тем более Надзиратели, всё прекрасно знают!

Возницы терялись в молчаливых догадках, почёсывали затылки, болтали на отвлечённые темы и попивали ароматный чёрный кофе, сваренный на угольях в чугунных чашечках с длинными ручками. Разговоры о работе в обозе не велись вовсе. Было чего бояться – обоз сопровождала правительственная Десятка, состоящая из десяти чернокожих великанов, закованных в латы и вооруженных до зубов. У каждого из них было по четыре маленьких горбоносых собаки, тоже одетых в кольчуги. Удар челюстей такой вот собачки дробил мощные древки копий, а уж этих развлечений Возницы насмотрелись вдоволь!

Все Десятники были немы – все были без языков. Восемь из них уходили со сворой собак дальше, за Воинами, а двое оставались с обозом. И не спали, черти, ведь совсем не спали! Кроме них, с обозом оставались два Надзирателя от Горсовета – присматривать за остальными. Они разъезжали в мягких лёгких повозках и в них же, закрыв на ночь кожаный верх, ночевали, подглядывая периодически в чёрные круглые окошечки. Водовоз и Счётчик также были в сопровождении. Водовоз обычно присоединялся к какой-нибудь компании, а Счётчик всегда держался особняком, переходил от костра к костру, слоняясь туда-сюда и явно подслушивая. Его не любили…

Ожидание обычно не было утомительным, возвращался один из Десятников, и это было сигналом начать сбор трупов. Обоз снимался и шёл дальше вдоль русла, где при свете факелов в кровавом месиве находил результаты бойни.

Характерно было то, что многие из Воинов уже были без части экипировки, без оружия или даже одежды. Видимо, оставшимся в живых разрешалось перед уходом с поля боя выбрать себе то, что понравится. Ведь не было единой формы, а некоторые, особенно из зажиточных семей, выступали в поход в дорогих доспехах, с поясами, украшенными серебряными бляхами, с инкрустированным оружием.

Возницы, однако, заставляли себя не воровать – знали, что накажут. Они приучили себя не задавать вопросов, но каждый, конечно, пытался смекнуть – что же здесь на самом деле происходит? Нет ведь никаких «неверных дикарей» с Юга, Воины бьются между собой, это совершенно очевидно, как день и ночь. Но ведь это так дорого обходится Государству, Городскому Совету! Неужели только ради отбора лучших из лучших происходит эта «война»? Неужели это и есть та Цель, ради которой живёт весь народ? Ерунда какая-то!

Мурашки ползли по коже от этих мыслей. А если кто-нибудь из обычных горожан узнает всю правду или даже часть правды? Ведь это же крах, катастрофа! Вся политическая структура построена на этой Войне, вся религия, все молитвы, весь образ жизни, быт, торговля, общественная жизнь. Но кто может узнать, да и как? Каждый думал об этом, ловко добивая раненых и таская трупы к телегам. И никто не подавал и виду. Тайна, тайна и ещё раз тайна! и страх, и деньги. И возницкое братство…

…Возница направил лошадь к Южным воротам – Воротам Славы. Он намеренно сделал крюк, не поехал по улице Мессии. Тяжелые воспоминания, стыд за собственную слабость, за неудачу, за глупую ошибку с тем Воином, который оказался девкой и которого он не добил, а потом и отпустил, сжимали его внутренности. Он прибыл первым. Площадь перед Воротами была пуста, в будках по обе стороны от ворот виднелись головы Стражников, один из которых дремал. Тот, который не спал, увидев выкатившуюся на площадь телегу, дернул за шнурок и прозвонил в колокольчик. Второй тут же встрепенулся и вышел разбираться. Два солдата-арбалетчика на башне, облокотившись на край стены, наблюдали сверху.

– Ты чего так рано? – нарочито недовольно прокричал знакомый Стражник. Возница сделал приветственный жест рукой и, описав на телеге дугу, остановил ее прямо под городской стеной.

– Понимаешь, жена покою не давала, всю ночь мучила – хочу ещё, ещё давай! – отшутился он. Оказалось – удачно. Вся братия громко заржала.

– Да ну! – стал подыгрывать один из Арбалетчиков сверху. – Ну а ты чего?

– А я чего! На пятый раз портки напялил и сбежал! – Возница развел руками и скроил испуганную рожу.

– На пятый раз! – не унимался парень. – Ну ты, дедок, силён, мне бы так!

– Да и ты так сможешь, привяжи к своему красавцу карандаш потуже и вперёд! – Возница сделал неприличный жест и подергался туда-сюда. Парни просто падали от смеха.

– А у меня карандаша нету! – уже надрываясь и задыхаясь от ржачки, продолжал Арбалетчик. – Я ведь не писарь, у меня только стрелы! а стрелу привязать можно? Стрела подойдёт?

– Стрелу? Можно, – делаясь серьезным, парировал Возница, – только прежде ты на неё наперсток надень, чтоб девку насквозь не проткнуть!

– А у него такая девка, что ему впору не наперсток, а мой шлем на стрелу нацеплять! – вступил в игру другой Арбалетчик.

– Это плохо, – поддержал его Возница, – тебе, парень, девку надо менять! а то ты того и гляди в такую-то пропасть когда-нибудь и сам провалишься, придется тебя за ноги оттуда вытаскивать!

Все просто умирали со смеху, наржались и уселись играть в карты. Тем временем прибывали остальные телеги. Вскоре появилась Десятка на огромных конях, свора собак беспокоилась и тянула в сторону ворот, зная, что там им удлинят цепи и они смогут порезвиться, душа и терзая по дороге к месту назначения тушканчиков и ящериц, случайно оказавшихся на пути. Надзиратели прибыли последними, произвели построение, проверили запас воды, раздали корзины с провизией и двинули обоз на выход. Ворота поднялись и вновь опустились – это были особенные ворота в Городе, через них, кроме этого обоза, никто никогда не входил и не выходил.

…С ближайшего холма обозники увидели совсем рядом русло реки, в которое спускается дорога, а в нём, уже далеко впереди, двигающуюся в облаке пыли колонну Воинов со знаменами.

«Младшая рота», – вспомнил Возница и весь аж покрылся испариной от сознания того, что он задумал и что именно он собрался предпринять.

Рота, как всегда, шла пешим строем. Они вышли засветло из Западных ворот и достигли русла дорогой, идущей снаружи вдоль стен Города. До обоза доносились обрывки бравой военной песни, выкрикиваемой сотней звонких детских глоток. Впереди роты на коне ехал её бессменный командир – всем известный Сосна Сын-мира.

Его знаменитый шлем сиял и отбрасывал зайчики, так что издалека казалось – это само Солнце шествует впереди возбуждённой колонны. Этот ротник прославился среди народа своими интригами, которые он вечно затевал в военных кругах, драчливостью, пьянством и приближенностью к кому-то из Большой Тройки Горсовета.

Воины верили ему безгранично и старались быть похожими на него. Из года в год он уводил свои роты драться с проклятыми иноверцами. Сегодня после долгих совместных тренировок и множества учебных боёв Сосна Сын-мира снова вёл свою очередную роту на убой, весело и торжественно!

Возница шёл в обозе вторым. Он не мог оторвать глаз от исчезающей за поворотом колонны. Неожиданно он почувствовал себя дурно, в глазах потемнело и задрожало, с яростной силой вновь и вновь, вместе с ударами крови в висках, в очумевшей от страха за собственные мысли голове застучал неожиданно простой вопрос: что происходит? а что, чёрт возьми, происходит?

Опять вспомнилась эта недобитая девчонка с улицы Мессии. Слава Богу, все обошлось. Наверное, обошлось. Но ведь она-то знает, знает! Она теперь знает, что там происходит. Она знает теперь обо всем… О всей нашей жизни.

Я тоже узнаю. Я сегодня же всё и узнаю, будь я неладен!

Солнце поднималось всё выше, обоз вышел на обычную позицию и остановился. Восемь Десятников ускакали вперед. Возницы расположились в тени своих телег, накрыв лошадей холщевыми попонами и прячась от беспощадного солнца. Двое Десятников спешились и уселись в тени оливкового дерева на высоком берегу. Привязанные длинными цепями к оливе собаки выслеживали ящериц и периодически цапались между собой. Надзиратели расположились поодаль, отчитывая за что-то Счётчика. Водовоз уже отправился собирать хворост. Вскоре он, зазевавшись, удалился достаточно далеко, и его остановил резкий свисток Десятника. Он торопливо вернулся, сбросил хворост и забрался в тень своей бочки. Началось ожидание.