Текст книги "Крылан"

– Шестнадцатого марта? Через пять месяцев?

– Да.

– Тогда слушай: я назад не полечу, останусь здесь. Буду тебя ждать в Беэр-Шеве, это на юге, здесь неплохой университет…

– Я знаю, знаю…

– Я тебя сам найду! Вернее, нет, ты меня! Я оставлю тебе записку с телефоном – приклею несколько штук прямо к колоннам у входа в беэр-шевский Мисрад Апним, ой, извини, в МВД. Вы через пару дней по приезде туда обязательно пойдете заказывать удостоверения личности. Тогда позвонишь мне как-нибудь ночью. Ладно? Ой, у меня телекард заканчивается, слышишь – уже пиликает, сейчас отключится!

– Хорошо, – сказала Верочка, – спокойной но…

Пошли короткие гудки. Телекард выскочил из щели телефонного автомата.

Крылан медленно оторвал трубку от уха, так же медленно повесил ее на рычаг и замер: спиной он почувствовал, что сзади кто-то есть. Радары подсказывали, что это человек. Крылан стал медленно поворачивать голову, внутренне собравшись, напрягшись, приготовившись прыгнуть или увернуться от возможного удара или выстрела.

Он тысячи раз представлял себя в такой ситуации, был абсолютно готов, но в реальности это оказалось достаточно трудно. Поворачивая голову, он медленно отцепил одну лапу и чуть отвел в сторону крыло. Это дало бы ему в случае необходимости возможность одним взмахом отпрыгнуть по крайней мере на несколько метров, даже если он окажется ранен.

Первым, что он увидел, обернувшись, был сильно затертый и мятый листочек бумаги в клеточку. Он почему-то оказался у него почти перед самым носом, на нем его же, Крылана, корявым почерком было выписано: «Поздравляю!» Листочек дрожал, дрожала и рука, его держащая. Крылан хмыкнул и как можно спокойнее и веселее сказал по-русски:

– Привет!

Арик опустил руку с листочком и осторожно протянул Крылану правую руку, будто для рукопожатия. Глаза его горели восторгом и страхом. Крылан протянул ему крыло, вложил в холодную потную ладонь Арика три длинных когтистых пальца и как можно дружелюбнее пожал протянутую ему руку.

– Ну вот, будем знакомы! – заявил он и добавил: – Ма нишма?[3]3
  Как дела? (иврит)


[Закрыть]

– Бе… – Арик поперхнулся, закашлялся, застучал себя по груди, прочистил горло. – Беседер гамур. Ма шлом ха?[4]4
  Полный порядок. Как себя чувствуешь? (иврит)


[Закрыть]

Они как будто пытались похвастаться друг перед другом своими первичными познаниями в новом для них, но старом как мир языке.

– А ты чего здесь делаешь? – как ни в чем не бывало поинтересовался Крылан.

– Мне тоже позвонить надо. Жена сейчас с детьми на Алтае у родителей. У них как раз утро уже. Часов девять. А я к родителям приехал. В гости. Первый раз.

– Ясно. – Крылан перелез на пластиковый прозрачный козырек телефона. – Я тебя видел на пароме.

– Ты за мной следишь? – вдруг спросил Арик. – Ты заглядывал ко мне в окно. В Москве. Помнишь? Ты вообще-то кто? Ты инопланетянин?

– А никто… Я просто Крылан… – нехотя отозвался Крылан, делая вид, что занят почесыванием задней лапой своего загривка. Ему казалось, что так он сейчас выглядел более естественно, как какая-нибудь зверюшка.

– Ты… земной? – будто чего-то стесняясь, переспросил Арик.

– Самый что ни на есть! – шутливо ответил Крылан, выкинул вверх крыло и схватил на лету зазевавшуюся летучую мышь. Мышь заверещала, пытаясь вырваться. – Такой же земной, как она. Пардон, как он, это самец. Мерзкий! Весь в блохах… – он отпустил летучую мышь. – А ты земной?

– Я? В каком смысле? – Выпучил глаза и замотал головой ничего еще не понимающий Арик.

– А я в каком?

– Но ты ведь говоришь… Как человек. Таких, как ты, нет… Не должно быть. То есть я не видел никогда. Извини…

– Любые есть! Всякие есть! – делая вид, что ему не нравится тема разговора, отрезал Крылан.

– Ну что будем делать? – засуетился Арик. – Мне позвонить надо.

– Звони.

– А ты?

– А я подожду. Вон там, на детской площадке. У тебя сигареты есть? – Крылан свесился сверху и попытался изобразить улыбку.

– Ты что, куришь? – Арик протянул ему пачку «Лаки Страйк» и зажигалку.

– Это ты куришь, а я так, балуюсь!

Крылан перелетел на детскую площадку и уселся на качелях.

Арик, часто оглядываясь, но не видя Крылана в темноте, долго набирал номер и все-таки дозвонился.

Минут пять говорил с женой, обещал перезвонить через пару дней. Она не могла долго говорить, торопилась, так как укладывала детей спать.

Крылан дождался Арика на детской площадке, и они вместе покурили, поговорили, да так запросто, как будто всегда были старинными приятелями.

Потом Арик, неловко попрощавшись, отправился на другой конец караванного поселка в домик своих родителей, а Крылан, пообещав поддерживать связь, улетел в город, где скоро нашел себе убежище в кроне старого кипариса, который давно уже приглядел.

Собравшись спать, Крылан вдруг подумал, что ведь не будет теперь Арику покоя.

Впрочем, как и всем людям, имевшим счастье или несчастье познакомиться с Крыланом. Все они так или иначе меняли свою жизнь и оказывались прямо или косвенно втянуты в осуществление проекта «Ковчег».

А на Арика у Крылана вообще были планы. Арик был романтик и врач, скрытый философ и гуманист. А Крылану нужны будут помощники.

Главное, чтобы все, кто узнал Крылана, молчали. А эту установку он им внушал с самого начала, ненавязчиво, но доступно. Он это умел делать, у него была прекрасная, совершенная методика нейролингвистического программирования. Он очень гордился своими гипнотическими способностями. Только Верочка была невосприимчива.

Эпизод пятый. Отъезд

В Шереметьево Арик уже почти не нервничал, он был уверен в себе, он был на подъеме, и его энтузиазм передавался другим. Дети в свои почти четыре года уже не первый раз летели на самолете. Однако теперь им предстояло не просто лететь куда-то к «бабе-деде» на лето, им предстояло переместиться во времени – из прошлого в будущее. Потому что прошлое – это грустно и скучно, а будущее – это радостно и интересно. Так, по крайней мере, думал сам Арик в эти часы.

Оформили ветеринарные сертификаты на трех тойтерьерчиков, погрузили этих полуторакилограммовых гномиков в специальный контейнер, прикрепили каждому бирочку. Собачки полетят сами по себе, их в пассажирский салон не пускают, так принято в «Эль-Аль».

В таможенной суете, среди странно улыбающихся провожающих друзей и испуганных родителей жены Арик вдруг вспомнил все, что было, будто он, Арик, должен вот прямо сейчас умереть. Где-то у стойки паспортного контроля пронеслись перед ним мгновенными вспышками картинки его странной жизни, и понял он тогда, что ведь совсем не знает, куда везет семью, зачем он это делает и будут ли они там счастливы. Будто просто инстинкт гонит его с места и не дает его сердцу покоя, будто он какая-нибудь перелетная птица и в предчувствии долгой зимы душа его, повинуясь древним инстинктам, просто устремилась на юг.

Просто устремилась на юг.

Устремилась на юг.

На юг…

…Долго жали руки друзьям, целовались с родителями жены. Была уже поздняя ночь, и дети, конечно, устали, но вот все вдруг закончилось, и они оказались за барьером, за границей. Как-то быстро и без суеты прошли в самолет и спокойно, будто это какая-нибудь обычная туристическая поездка, расселись по местам, пристроили детей, которые спать не хотели и, как взрослые, тихо и деловито обсуждали между собой интерьер «Боинга».

Завыли турбины, лайнер вырулил к взлетке, постоял немного и побежал, побежал, побежал…

Он оторвался от земли и резко пошел вверх.

Малышка тихонько охнула и схватилась за ушки. Малыш на руках у матери попытался освободиться от ремня и полез к иллюминатору.

– Сматыте, какие маинькие домики! – закричал он.

Арик сглотнул слюну и прикрыл глаза.

И вновь понеслись перед ним яркие картинки. Вдруг привиделся ему благородный дурковатый Шах, которого украли еще два года назад, болтливый Сильвестр, который сдох, когда его накормили рекламируемым по телевидению новым французским кормом для попугайчиков, шальная левретка Гайда, которую из-за беспокойного вредного характера пришлось отдать друзьям, улыбчивая стаффордширка Маруська, которая теперь благополучно переселилась к родителям жены на Алтай. Арик и его жена совершенно не могли жить без собак, вот и теперь они везли с собой в новую страну и в новую жизнь сразу трех собачек.

Потом вдруг Арик почему-то вспомнил своего собственного деда, как тот хлебал душистый борщ из огромной глубокой тарелки, как опрыскивал медным купоросом огурцы и помидоры в своем волшебном саду у подножия горы Бештау.

Потом вдруг пригрезилась Арику его первая жена-одноклассница, а следом за ней еще какие-то одноклассники, какие-то институтские приятели и неприятели. Франтоватый профессор неврологии Левон Оганесович Бадалян, покойный, вдруг склонился над Ариком и спросил женским голосом с незнакомым акцентом:

– Мистер, что желаете пить? Кока-кола, лимонад, чай, кофе?

Мистер открыл глаза и пожелал кофе.

Над ним склонилась знойная оливково-солнечная стюардесса, сияющая жемчужными зубами. Другая стюардесса уже выдавала детям какие-то сувенирчики. Малыш жадно хлебал лимонад, Малышка уже спала.

Арик поблагодарил на иврите, стараясь не ошибиться в короткой, давно вызубренной фразе: «Тода раба!» Отхлебнул ароматный кофе, хотя вообще никогда в жизни не пил кофе, так как просто его не любил.

– Лап, ты представляешь, заснул на секунду… Чушь какая-то приснилась…

Он потянулся к жене, положил руку ей на колено.

– Глупости какие-то, как будто вся жизнь пронеслась перед глазами, – продолжил было он, заглянул любимой в глаза и вдруг осекся.

В ее глазах, в ее беличьих пушистых глазах стояли слезы.

И в их черноте, в их беспредельной таинственной черноте Арик вдруг увидел деревянный зеленый дом с высокой голубой елью у ворот, тихое озеро, ползущий над водой туман, сосны по-над берегом и огоньки брусники средь пушистого изумрудного мха.

Арик откинулся в кресло и крепче сжал ее колено.

«Боже мой, что это с нами? Куда это мы летим?» – подумал он.

В тот же миг ему показалось, будто он явственно слышит какой-то волшебный звон. Он прислушался к самому себе и сразу же понял: где-то там, где он оставил себя прежнего и все, что было в его жизни, там, уже за тысячи километров, в прошлом, в центре огромного, когда-то любимого, но такого теперь враждебного города, в хорошо знакомой Обыденской церкви, гудит и поет в полный голос веселый утренний колокол, а старое доброе солнце целует его в начищенные бронзовые щеки.

Арик посмотрел в иллюминатор и увидел там только ночь. И тогда он испугался, может быть, так, как еще не пугался никогда в жизни.

«Неужели я ошибся, неужели мы летим в прошлое? Ведь на Кропоткинской уже утро!» Он долго еще крутился, не решаясь заговорить с женой, пытаясь унять тревогу, силясь уснуть, и вдруг снова проснулся от того, что его треплет за бороду дочь.

– Пап, мы плилители, пваснись!

…Они выползли как полупотравленные тараканы из самолета, шагнули на ступеньки трапа и чуть не ослепли от яркого и какого-то совсем другого солнца. Голова закружилась от какого-то другого, непривычно чистого и очень высокого неба, от какого-то слишком невесомого и необычайно вкусного воздуха. Они стали спускаться по трапу, держа детей за руки, и увидели вдалеке пальмы и апельсиновые деревья.

И Арик, и его жена, и их дети уже бывали на этой земле, но тогда они были в гостях, все воспринималось совсем по-другому. А теперь они дома! И все тревоги будто вмиг испарились, Арик вдруг понял, что все его сомнения – пустое, просто он перенервничал с оформлением документов, просто он перенервничал, продавая квартиру и стараясь не засветить в своем бандитском городе вырученные за квартиру деньги, просто он перенервничал за пару месяцев до отъезда, отбиваясь от случайного обкуренного попутчика, который попытался его зарезать в его же, Арика, машине, просто он перенервничал, собирая в дорогу самое нужное, а на самом деле самое памятное и дорогое. Просто он очень, очень устал. Они все очень и очень устали.

Но теперь все позади, они на новой родине, и им должно быть хорошо. И не потому что это Святая земля, и не потому что их ждет здесь вся его семья, а потому что они вместе – он, она и их дети. А когда они вместе, им хорошо друг с другом. Они счастливы. Да и Крылан обещал помогать. Когда Арик приезжал к родителям в гости и встретил Крылана в караванном поселке, он уже думал об отъезде и советовался с Крыланом. Тот не обманет, он обещал помочь. Все будет хорошо, даже очень хорошо!

Арик подхватил дочь, потянул за руку сына.

– Лап, ты знаешь, у меня такое чувство, что я вырвался из клетки! Все теперь будет по-другому! Это свобода, Лап!

Он не расслышал, как она тихо переспросила его:

– А что именно будет по-другому?

Он засуетился, поспешил сойти с трапа, повернулся было к жене, чтобы сказать ей что-нибудь хорошее, но вдруг споткнулся обо что-то и чуть не упал. Арик остановился, забалансировал, стараясь не уронить дочь, дернул назад сына, отступил на шаг и увидел тогда, обо что споткнулся.

Снизу на него смотрела огромная задница в лоснящихся черных брюках: на бетонных плитах на коленях стоял человек. Он целовал эти плиты и смеялся сквозь слезы. Рядом стояла совершенно смущенная, интеллигентного вида полногрудая женщина, поодаль от нее – девушка, поддерживающая скрюченную старушку. Женщина тянула задницу за воротник кожаной куртки и умоляла подняться с колен.

– Левочка, ты что, люди же смотрят! – причитала она.

Арик разглядел под воротником кожаной куртки жирную складчатую шею, выше – коротко стриженный седеющий затылок, прикрытый новенькой бархатной кипой. Левочка стал подниматься, оперся рукой на колено, потянул жену за руку. Арик заметил массивную золотую печатку на пальце и татуировку на тыльной стороне кисти.

– Простите, – произнес Арик, улыбаясь и отступая еще на шаг.

– Да брось ты, братан! Мы же дома, у себя дома, понимаешь? – уже откуда-то сверху ответил Левочка, вытирая массивным розовым кулаком маленькие черные глазки.

Пахнуло пивным перегаром и чем-то тревожным, больным, кислым.

«Приехали!» – вдруг подумал Арик и помчался к аэродромному автобусу, увлекая за собой семью.

– Поздравляю, братан! – прокричал ему вслед растроганный Левочка. – Шалом!

– Нашел тоже братана… – пробурчал Арик, в левой руке которого был зажат потрепанный старый кейс со всеми их семейными документами, а в правой руке – мускулистая маленькая ладонь Малыша, тащившего за собой сестру.

У входа в здание аэропорта иммигрантов, а теперь уже репатриантов, встречал небольшой военный ансамбль – красивые мальчики и девочки, загорелые, стройные, в наглаженной парадной форме с аксельбантами. Они широко открывали рты и вообще были полны энтузиазма. Аккомпанировала им на электрооргане женщина лет тридцати, тоже в военной форме. Военный чуть постарше, в кипе, очках и при пистолете, дирижировал ими, восторженно взмахивая белыми пухлыми руками, беззвучно открывая рот в унисон исполняемой песне. Он постоянно оглядывался на прибывающих, не забывая при этом улыбаться. Они были похожи на дружную семейку увлекающихся семейным пением типа караоке, а детки их, по-видимому, родились в военной форме, до того она ладно на них сидела.

Арик узнал исполняемую песню, он слышал ее раньше, в свой первый приезд в Израиль, она действительно была прекрасна. Арик, еще почти не знающий иврита, все-таки угадал ключевые слова – «Ерушалаим шель заав»[5]5
  Золотой Иерусалим (иврит).


[Закрыть], и сердце его потеплело.

«К черту всех этих Левочек и других братанов! – подумал он. – Открываем новую страницу!»

Эпизод шестой. Успех

Уже через год пребывания в стране Верочка развелась с Левочкой, который связался с тель-авивскими сутенерами и практически исчез из ее жизни, как и не было. Он разводиться, конечно, не хотел, его устраивала ее зарплата, он пытался возражать и даже угрожать, тогда она записала на магнитофон его очередные излияния, и его на гребне волны по борьбе с русской мафией вежливо предупредили, чтобы он больше не грубил и сидел тихо – как до решения суда, так и после него.

В доказательство своей правоты братья-полицейские сломали ему два ребра и реквизировали в свою пользу массивную золотую цепь с не менее массивным маген-Давидом. Левочка по совету друзей-сутенеров попытался жаловаться и даже предъявить встречный иск, после чего был повторно и не менее вежливо предупрежден, впоследствии не смог, видимо, собрать необходимую сумму для достойного зубопротезирования и скоропостижно улетел в Киев за очередной партией проституток.

Напоследок он прислал Верочке письмецо со словами сожаления о ее недостойном и неблагодарном поведении и намеками на то, что Бог рассудит и накажет. Верочка передала данное послание своему адвокату, что только ускорило процедуру заочного развода. Пока Левочка оформлял в Киеве туристические визы своим девочкам, полиция накрыла все массажные кабинеты, подконтрольные этой группировке, получила соответствующие показания от Левочкиных компаньонов и передала дело в суд, который в свою очередь удивительно проворно вынес постановление об аресте Левочки и его туристок прямо в аэропорту в случае их прибытия на Землю обетованную.

Это рассказал Верочке следователь, который однажды вызвал ее в Тель-Авив, чтобы сообщить о том, что ее бывший муж Лев Борисович Такой-то убит в Киеве в результате бандитского нападения на квартиру, которую он снимал для себя и своих девиц. Следователь также сообщил Верочке, что, после того как из Киева будут получены все соответствующие документы, а это займет не менее полугода, ей будет выплачена такая-то сумма страховки, так как драгоценная Левочкина жизнь была застрахована…

Крылан провернутой операцией остался очень доволен. Это он все устроил и разыграл как по нотам. У него теперь было много своих людей, проект «Ковчег» разрастался и превратился в тайное сообщество осведомленных, занятых в разных областях человеческой деятельности соратников. Они-то и помогли прижать Верочкиного боровка к ногтю. Но, слушая Верочкины рассказы о злоключениях ее мужа и ее счастливом избавлении от него, Крылан старался скрыть, что он здесь как-то замешан, пытался выглядеть и сочувствующим, и как бы не очень-то заинтересованным.

Старенькая Верочкина мать умерла от гриппа, осложненного пневмонией. Ее госпитализировали с высокой температурой в крупнейшую на юге страны больницу «Сорока»[6]6
  Университетский медицинский центр им. Моше Сороки в г. Беэр-Шева на юге Израиля.


[Закрыть], еще не назначили никакого серьезного лечения, зато на следующее же утро искупали и сразу после душа посадили отдохнуть прямо под кондиционер, из которого чуть ли не снег валил. В таком состоянии ее обнаружила Верочка, прибежавшая к ней утром.

Она ругалась по-русски с персоналом, она жаловалась, она пыталась разобраться – почему? Ей ответили, что у них не хватает людей и что старушка и сама должна соображать, где сидеть.

Вечером, несмотря на массированные инфузии антибиотиков, состояние восьмидесятилетней пациентки ухудшилось. На следующее утро ее уже почти без сознания все-таки отвезли на рентген, вечером, то есть к концу вторых суток госпитализации, рентгеновский снимок с характерной картиной двухсторонней сливной пневмонии и признаками отека легких попал-таки на стол лечащего врача, но он уже уходил домой, так как был приглашен на Брит-милу, и попросил посмотреть снимки дежурного врача. И так далее…

Верочка похоронила маму, с трудом выбив место на христианском кладбище. Она хоронила маму в тот же день и на том же кладбище, где Арик и вся его семья хоронили такую же русскую бабушку Арика. Они встретились, но не обратили внимания друг на друга, они не были знакомы. Крылан подглядел за ними с пыльного эвкалипта, условно разделяющего старое ухоженное английское кладбище, на котором в палестинскую бытность хоронили британских солдат, и русское кладбище, на котором теперь хоронили умудрившихся умереть вдали от родины гоев[7]7
  Не евреев (иврит).


[Закрыть]. Все это Крылану было любопытно и порой даже немного грустно. Не то, совсем не то он хотел найти здесь!

Дочь ушла в армию, оставив Верочку дома одну.

Верочка поначалу страшно переживала, нервничала, вспоминая, как там, в Союзе, ее знакомые и друзья, у которых были подрастающие сыновья, всеми правдами и неправдами старались уберечь своих чад от службы в армии – кого запихивали в институт, кому заранее готовили медицинскую легенду. Однако вскоре Верочка успокоилась, обнаружив, что дочь все реже и реже стала приезжать домой на выходные, объясняя это тем, что просто не хочет тащиться через полстраны (всего два часа на автобусе!), или тем, что у кого-то из ребят день рождения и они будут гулять два дня где-то в Герцлии или Нетании.

«Ясное дело, – думала Верочка, – у нее теперь полно забот, помимо меня – мальчики, девочки, романчики с сослуживцами… Вот так армия!»

Верочка как-то вдруг помолодела.

Она сильно похудела, возможно, от жары, возможно, от фруктово-овощной диеты. Она стала следить за собой, пару раз в месяц ездила на море в Ашкелон, а среди недели бегала в бассейн и на теннис. Остальное время Верочка уделяла работе. Работе, работе и еще раз работе! Может быть, поэтому она все еще была одна?

Иногда, выйдя из ванной и дефилируя по квартире, Верочка вдруг останавливалась у большого зеркала в прихожей и подолгу смотрела на себя, удивляясь тем замечательным переменам, которые произошли с ее телом, теперь таким подтянутым и загорелым, с ее помолодевшим лицом – короткая модная стрижка вместо паклеобразной советской химии, ухоженная кожа, разглаженная кремами и массажем, большие глаза… Появилось что-то такое в глазах…

Что-то демоническое, что ли?

Но кому все это надо? Кто воспользуется этим? Кто заметит эти еще упругие крупные груди, кто прижмется к этому еще не дряблому животу? Возможно, уже никто. Сорок восемь лет – непростой возраст. Верочка не питала особых надежд на свое женское будущее, однако в свободное от действительно крайне интенсивной работы время она не прекращала поддерживать форму, это вошло у нее в привычку.

По выходным, если ей не приходилось работать, а такое случалось нередко, она отправлялась одна или с кем-нибудь из знакомых в автобусную экскурсию по этой удивительно красивой маленькой стране, к которой она, по сути, не имела никакого отношения, но куда она добралась на Левочке и где ей было предначертано осуществить, наконец, главную, а может быть, и единственную свою мечту – воплотить в жизнь давно задуманный и теоретически уже доработанный проект «Гидра сапиенс».

Универсальное живое существо, супермозг, телепатическая сенсорика! Вот над чем работала Верочка, вот чему она посвятила последние несколько лет после создания и рождения Крылана. Размышляя над этой работой, Верочка и сама иногда впадала в какое-то паническое состояние.

А что если все получится? Если я смогу? Что будет тогда?

Но она не хотела думать о последствиях, вернее, старалась думать только о положительных последствиях.

В конце концов, это она создаст невиданную доселе зверушку, это она запрограммирует ее анатомию и физиологию, это она вдохнет в нее душу и научит ее мыслить. Будьте спокойны, уж она-то знает, что делает! В конце концов, кто-то пошел по механическому пути: создает компьютеры, разрабатывает искусственный интеллект, скоро построят самовоспроизводящиеся аппараты. Чем не механическая жизнь? И ничего страшного не случилось! А сколько было написано сумасшедших книг, снято жутких фильмов о войнах роботов против людей, о победе компьютеров над человеком? Чушь!

А она создаст биологическую жизнь, обыкновенную, пусть новую, пусть искусственную, но самую что ни на есть биологическую. И к тому же – разумную. И ничто ей не помешает сделать это!

Ведь она уже создала Крылана. Он уникален. Он бесподобен. Но он смертен. А Гидра, по новой задумке, будет бессмертна!

Нужно действовать.

Пока есть силы. Пока горит запал.

Собственно, первые шаги уже были сделаны.

Верочка получила место в лаборатории Беэр-Шевского университета, вскоре лаборатория перешла полностью под ее руководство, так как ее начальник, старенький профессор-американец, слег и больше не появлялся.

Верочка выбила грант на свои генетические разработки, ее поддержали японцы и частично американцы, напуганные серией достижений в области клонирования, посыпавшихся как из рога изобилия из частных и совершенно неподконтрольных лабораторий.

Верочку некоторое время донимали с преподавательской работой, параллельно пытались навесить на нее какие-то темы по генетике рака. Тогда она объявила о начале работы по клонированию и пообещала, что, если ей не будут мешать, через месяц она обязуется клонировать лягушку.

Это произвело эффект разорвавшейся петарды – того, к чему она стремилась, она таки добилась!

Как по мановению волшебной палочки, от нее отстали университетские бюрократы, лабораторию в два дня закрыли, а через неделю вновь открыли на территории военной базы, расположенной в окрестностях Мертвого моря.

Верочку попросили впредь быть очень осторожной с подобными заявлениями, отправили ее в короткий отпуск, потом в течение месяца обрабатывали и так и сяк, и в конечном счете заставили сказать «да», подписать кучу документов, в том числе и о неразглашении, повысили ей в два раза зарплату, предоставили машину с гражданскими номерами, но с армейским водителем и вообще организовали страшную суету, стараясь, с одной стороны, нагнать на Верочку страху, а с другой – действительно создать оптимальные, если не идеальные, условия для ее работы.

Верочке все это очень понравилось, но она сделала вид, что страшно недовольна тем, что они пытаются ущемить ее свободу. И вообще, она хочет и даже должна самостоятельно определять, чем и как ей заниматься! Тогда они разыграли небольшой спектакль, дав ей понять, что они, вообще-то, делают ей большое одолжение, что она должна быть им благодарна, намекнули на ее нееврейское происхождение, а кроме того, прямо в лоб заявили, что ее статьи в международной прессе и устные заявления на самом деле ничего не стоят, так как по факту она им ничего еще настоящего не показала.

Верочка была к этому готова. Она сделала вид, что обиделась, и для начала, минуя своего непосредственного военного начальника, передала прямо в научный отдел Шабака[8]8
  Служба внутренней безопасности Израиля.


[Закрыть] почти тридцать старых фотографий, зафиксировавших подробности пятилетней давности, но вполне удачного эксперимента – от черно-белых снимков, сделанных с электронного микроскопа, до цветных поляроидных снимков. На них была новорожденная, еще розовая белка, потом – уже подросшая и покрытая зеленым клочкообразным пушком белка, висящая на резиновой соске, потом взрослая белка в бассейне, белка на руках у Верочки, потом несколько снимков после различной экспозиции в различных световых режимах – белка изумрудная, белка болотного цвета, белка желтовато-коричневая. Уникальные гистологические снимки – срезы беличьего волоса вдоль и поперек, на снимках маркером помечены хлорофилловые зерна, инкапсулированные, спаянные с митохондриальными структурами, очень похожие на подобные образования у некоторых простейших.

Эти фотографии она украла когда-то из лаборатории, в трусах вынесла их из советского института и спрятала в колумбарии, где был похоронен ее отец.

Фотографии Крылана, которые она сделала самостоятельно у себя на даче под Дмитровым, она передавать никому не стала. На них было запечатлено, как она выхаживает новорожденного Крылана, оторванного от соска институтской дворняжки, которую Верочка с разрешения начальства забрала с улицы только на зиму и в которой никто даже не подозревал ценнейший стратегический экспериментальный материал. Вынесла Верочка Крылана из института тоже на себе. Теперь эти фотографии Крылана она передавать в Шабак не решилась, а вскоре и вовсе их уничтожила, опасаясь слежки и тайных обысков. Это было бы слишком, ведь он практически был ее биологическим сыном, в нем была частичка и ее генетики… Фотографий белки оказалось достаточно. Военные были в шоке. Это подтверждало их догадки о тайных разработках советских генетиков.

Однако Верочка успокоила начальство. Похоже, после развала Союза все будет развалено и разграблено. И в первую очередь пострадает наука.

К Верочке прислушались. И с перепугу выделили столько денег, что можно было бы теперь черта лысого слепить!

Итак, Верочка добилась своего!

Через некоторое время представители Шабака и еще каких-то служб в сопровождении нескольких профессоров из других университетов пожаловали сами в Верочкину лабораторию и организовали круглый стол. Верочкин начальник, темнокожий вертлявый говорун марокканского происхождения, видимо, сильно уязвленный повышенным вниманием к сотруднице-иммигрантке, пытался взять инициативу в свои руки и всячески старался создать у присутствующих впечатление, что он владеет ситуацией и прекрасно разбирается в вопросе.

Он многократно переходил с английского на иврит, прекрасно понимая, что Верочке будет сложно, и так он, возможно, сможет все уладить и доказать свою компетентность, но неожиданно один скромный седенький дядечка в белой футболочке и джинсиках, а его-то Верочка как раз приняла за сопровождающий персонал, вдруг попросил говоруна помолчать и впредь открывать рот, если только его спросят. Какой возник конфуз! Это было грубо, но оказалось эффективно.

Мароккашка аж побелел. Военные окаменели. Сотрудники напряглись.

Верочка ликовала. Дядечка в белой футболке, украшенной кофейными пятнами, указал Верочке путь к экрану проектора и коротким, но выразительным жестом закрыл всем остальным рты.

В последующие два часа заседания Верочка рассказала коллегам все, что знала о клонировании и генной инженерии, описала вкратце технологии, которыми владеет в совершенстве, так как разрабатывала их сама, и, разгорячившись, попросила лабораторию в абсолютное свое подчинение, а также потребовала гарантировать ей право самостоятельно подбирать кадры и определять программу исследований.

Присутствующие загалдели, дядечка в футболке дал им выговориться и потом, вдруг обратившись к Верочке по-русски, елейным голосом пропел, традиционно по-иммигрантски вставляя ивритские слова:

– Вы, дорогая, конечно, великий ученый, аваль[9]9
  Однако (иврит).


[Закрыть] вы хотите и конфетку съесть и… щечки не запачкать. Тохнит[10]10
  Программа (иврит).


[Закрыть], так уж и быть, будете определять сами, предоставим вам абсолютную свободу… А вот с кадрами – слиха[11]11
  Простите (иврит).


[Закрыть], это уж предоставьте нам…

Он встал, объявил, что заседание окончено, и пошел к двери. Все тоже повыскакивали, дядечка вдруг обернулся и, широко улыбаясь, совершенно, казалось бы, добродушно сказал, обращаясь как бы ко всем и к Верочке персонально:

– Ба ацлаха![12]12
  Удачи (иврит).


[Закрыть]

Обстановка сразу разрядилась, все снова загалдели. Верочка поспешила сказать спасибо и еще раз спасибо, шагнула дядечке вдогонку, он доброжелательно протянул ей руки для рукопожатия и, не снимая улыбки с тонких губ, сказал негромко и так, чтобы слышала только она: