Текст книги "Отчаянная педагогика: организация работы с подростками"

Беседа третья. Бунт

Итак, первое условие успешного создания организации – свое помещение?

Как дом для семьи. Педагог-организатор клуба, где мы временно находились, вышла на работу. Мы оказались на улице. Я сказал ребятам, что теперь все зависит от них. Надо провести разведку, обойти все подвалы района. Дважды повторять не пришлось.

На другой день у меня уже было несколько адресов. Пошли смотреть. Всюду висели большие замки. Что там, внутри подвалов – непонятно. Самые шустрые сказали:

– Завтра, в крайнем случае, послезавтра, будем знать.

Им нужно было время, чтобы подобрать ключи. Я сделал вид, что не понял.

Один подвал нам особенно понравился. Огромный, почти 500 квадратных метров, с небольшими окнами. Я тут же пошел в ЖЭК.

Начальник ЖЭКа Сериков сказал, не отрывая глаз от документов:

– В этом подвале будет склад.

– Там будет штаб-квартира организации «Гринабель», – сказал я.

Сериков посмотрел на меня, как на ненормального, и терпеливо повторил:

– Там будет склад.

– Зря, – сказал я. – Нас будет человек сто двадцать. Одно ваше слово, и мы горы свернем. А без нас у вас будет только склад.

– Говоришь, можете быть полезны? – засомневался Сериков.

– Мы будет держать в районе порядок. Шпаны меньше будет.

– Шпана не по нашей части, – сказал Сериков.

– Да нет, – сказал я, – шпана как раз по вашей части. У кого голова болит, когда пацаны что-нибудь натворят во дворе, в подвалах?

Сериков задумался и вдруг говорит:

– Вот если бы вынесли из одного подвала сараи да углубили пол, мы бы там сделали склад…

– Углубим, а если надо, то и расширим, – пообещал я.

Соглашение было достигнуто, и мы получили под штаб-квартиру очень приличное, как нам казалось, помещение. Главное – большое!

Любили вы, однако, звонкие слова. Штаб-квартира…

Что тут сказать – молодость. Хотя в слове «штаб-квартира» был и свой «суровый» смысл. Штаб – это порядок, дисциплина. А «квартира»… Я хотел, чтобы штаб был для ребят вторым домом. Каждый второй воспитывается в неполной семье. У многих проблемы с родителями.

Итак, присяга принята. Жизнь организации продолжается, но меняется к лучшему не так быстро, как хотелось бы. Ты снова весь в делах, а ребята предоставлены самим себе?

Ребятам хотелось поскорее надеть форму. Я этого хотел не меньше. Все-таки форма очень дисциплинирует. Материал и пошив стоили недешево. Какую-то часть расходов готовы были взять на себя родители. Какие-то средства распорядился выделить Литвиненко. Но мы решили на сборе, что на эти деньги купим что-нибудь другое, а на форму заработаем своим трудом. Но как? Государство запрещало подросткам работать. Считалось, что это вредно для неокрепшего организма. О том, что безделье куда страшнее, никто не думал.

Я пошел на тракторный завод, обратился прямо к директору Орловскому.

Говорю:

– У вас на территории полно металлолома. Видно, некогда сдавать. А план сдачи «висит». Давайте мы сдадим. Вам – план, нам – деньги.

Орловский усмехнулся:

– А не жирно будет?

– Мне надо, – отвечаю, – ребят одеть.

И цитирую Макаренко: «Коллектив, который вы хорошо одеваете, на 50 % в ваших руках».

– А сейчас в чьих руках? – спрашивает Орловский.

– Пока заправляет шпана.

Орловский подумал и сказал ворчливо:

– Они сами должны уметь держать себя в руках.

– Для этого и нужна форма.

Короче, нашел с ним общий язык. Начали собирать металлолом. Сдали за месяц годовой план завода. Завод оплатил счет, и в ателье уже шили наши форменки.

Раньше к каким только партийным и советским чиновникам не обращался. В лучшем случае меня «кормили» обещаниями. Куда проще оказалось договориться с хозяйственниками. В таких случаях надо только сообразить, в чем может быть их интерес. Чем им может быть полезна подростковая организация.

Не все гладко было и в отношениях с ДОСААФ. Сначала не давали учебное оружие, потому что не было помещения. А когда появилось, оказалось, должен быть специальный сейф. По приказу Орловского на заводе изготовили железный ящик. Тогда ДОСААФ выдвинул новое требование: должен быть ночной сторож.

На мотоцикл, даже самый легкий, не хватало денег. Что касается бокса и самбо, то тут основные трудности заключались в оплате работы тренеров. За спасибо никто не хотел работать.

Я не очень расстраивался, и вот почему. В те годы считалось, что для перековки уличных подростков достаточно чем-то их заинтересовать. Чтобы они забыли о своих уличных забавах. Может, это и верно, особенно теоретически. А на практике часто бывало с точностью до наоборот. Поднаторев в боксе или самбо, ребята шли сводить счеты с враждебной группировкой.

Обидно было только. Когда кто-то не выполнял обещание, получилось, что это я не сдержал слово.

Однажды моя оппозиция этим воспользовалась. Мы пошли в очередной поход. Снова – вино, визг девочек, хохот мальчиков, неуправляемый балдеж.

Ночью я не мог заставить пьяную «элиту» выполнить команду «отбой». Утром не мог добиться выполнения команды «подъем». Они, видите ли, не выспались. У меня сдали нервы. Я вырвал колышки, и палатка упала, накрыв нашу «элиту».

«Элита» выбралась из-под палатки и устроила мне скандал. Мол, она ни одного моего приказа больше не выполнит, и вообще меня не признает. У меня было ощущение, что меня провоцируют.

Я приказал всем:

– Снимаем лагерь, возвращаемся в город.

Никто даже не шевельнулся. Я сказал, что это приказ. Рядом со мной встали со своими рюкзаками только Слава Измайлов и Витя Севницкий. Большинство понуро молчало.

А «элита» заулюлюкала:

– Проваливайте!

Я предупредил:

– Вы давали присягу.

Кто-то из элиты рассмеялся мне в лицо:

– Мы уже шестой раз клялись.

Действительно, в то время с клятвами на верность партии и комсомолу был явный перебор.

Дикий момент.

Вернувшись в город, мы сидели в штаб-квартире втроем (Измайлов, Севницкий и я) и гадали, что же произошло. Ребята были уверены, что был заранее спланированный заговор. Но как можно было впутать в эту интригу большинство участников похода?

Я не сомневался, что виной всему мой диктаторский тон.

Оправдывало меня только то, что слишком долго терпел выходки «элиты». Больше месяца.

Что терпел-то? Можно конкретней?

Каждый день после уроков ребята переодевались, и мы ехали на завод. Там нас уже ждали водители самосвалов. Мы вручную грузили металлолом, а машины отвозили груз во Вторчермет. Работа была нелегкая, а главная опасная. Малейшее баловство, и кому-то в голову мог полететь кусок металла. Баловалась, конечно, «элита».

«Элита» быстро уставала, начинала работать кое-как или вообще не работала, а это расхолаживало остальных.

Почти все ребята понимали: это не пионерский сбор металлолома, когда не знаешь, куда пойдут заработанные деньги. Это работа на себя. Но «элита» не хотела работать даже на себя.

Надо было что-то предпринимать. Макаренко подсказывал: «Не может быть воспитания, если нет требования. Требование не должно быть половинчатым. Оно должно быть предельным, доведенным до возможного предела».

Однако классик делал оговорку: «Там, где я не был уверен, можно ли требовать чего-либо, я делал вид, что я ничего не вижу. Я ожидал случая, когда для меня становилось очевидным, что я прав. В таком случае я и предъявлял до конца диктаторские требования. Ребята понимали, что я прав, и легко мне уступали».

Я сделал все по Макаренко. Дождался, когда всем, казалось бы, стало ясно, что дальше терпеть нельзя, и только тогда перешел на приказной тон. А вышел полный провал.

Уходя, я четко обозначил выбор: «Все, кто за “Гринабель”, должны вернутся в город». Я специально так поставил вопрос. Ребята должны были вернуться не ради меня, а ради организации. Они должны были повести себя в соответствии с принятой присягой, подчиниться приказу. Ответом было гробовое молчание.

Мы сидели втроем в штаб-квартире и нервно посматривали на часы.

– Неужели «Гринабель» нужен только нам троим? – спрашивал я.

– Нет, – решительно отвечали Измайлов и Севницкий.

– Значит, я был не прав?

– Нет, ты был прав.

– Тогда почему это произошло?

Ребята уходили от прямого ответа:

– Все рассосется. Все будет хорошо.

Но проходил час за часом – никто не появлялся.

– Они вернутся, но позже, – успокаивали меня Измайлов и Севницкий.

– Почему позже?

– Им трудно вернуться сразу. Им нужно разобраться в себе.

(«Завтра же к чертовой матери уволюсь», – подумал я.)

В это время в подъезде послышался какой-то шум, дверь распахнулась, и в штаб-квартиру ввалились ребята, почти все, не было только «элиты».

– Мы за «Гринабель», – сказал кто-то из них.

Хорошо, что все так кончилось. Но как ты объясняешь, чем был вызван этот бунт?

Следствия я не устраивал. Ни тогда, ни после мы не возвращались к этому случаю, будто его вообще не было. Могу только строить догадки.

Труд сам по себе хороший катализатор. Быстро проявляется характер, кто есть кто на самом деле. Большинство собирало металлолом, а «элита» постоянно сачковала. Кому это понравится? Из ребят, которые работали особенно хорошо, быстро формировался новый актив, и это уже не нравилось «элите». Тот же Суворов понимал, что при следующем анкетировании ребята напишут, что он только называется вице-президентом. А его места больше заслуживает Слава Измайлов с внешностью пай-мальчика и характером бойца.

Тут что-то не вяжется. Ведь во время бунта большинство как раз поддержало «элиту».

У Макаренко есть интересное определение, что такое коллектив. Передаю своими словами. Это социально живой организм, в котором большое значение имеет соотношение частей и их взаимозависимость. Ребята знали друг друга с детской песочницы, а меня – всего месяц. Они были как семья, в которой может быть не без урода, но они – свои, их не положено предавать ради какого-то чужака. (Это и есть то, что Макаренко называл взаимозависимостью.) Да, я был для них пока что чужой. Они общались друг с другом в мое отсутствие гораздо больше, чем при мне. Число тех (соотношение частей!), кто осуждал «элиту» за ее поведение, постоянно менялось, в зависимости от их настроения и того, как вела себя сама «элита» по отношению к тем или иным ребятам.

Потом, перебирая в памяти предыдущие события, я вспомнил, что накануне бунта «элита» ничем не раздражала остальных ребят, никого не обижала, не пользовалась никакими привилегиями, всеми силами старалась быть ближе к ребятам, чем я. В то же самое время она пыталась выдать некоторые мои требования (например, запрет на курение в штаб-квартире) за проявление диктаторства.

«Элита» пыталась представить дело таким образом, будто только она мешает мне установить полную диктатуру. Это было интриганство, в чем подростки иногда не уступают взрослым.

Это объясняет, почему большинство осталось с «элитой». Но оно же, большинство, быстро одумалось и вернулось в город. А это – почему?

Я не раз говорил ребятам, что быть в «Гринабеле» совсем не то, что быть в пионерии и комсомоле, где ты записался и можешь ничего не делать. Мы должны не просто состоять в своей организации, а служить ей всеми силами. Только в этом случае мы станем сильными, нас будут уважать, а значит, и мы будем уважать самих себя.

Иными словами я пытался возвести организацию в некий абсолют. Надеялся, что таким образом смогу заменить несомненный (в глазах ребят) авторитет их уличного коллектива. Вначале сработала зависимость большинства от «элиты», а затем – зависимость от абсолюта организации. Хотя тот факт, что ребята быстро одумались, могло иметь и куда более простое объяснение. После нашего ухода «элита» быстро разоблачила себя, снова став прежней – нахальной и грубой.

Давай уж признайся, наверное, где-то перегнул палку?

Явных перегибов у меня не было, потому что я этого очень боялся. Чтобы объяснить все до конца, вернусь к взаимозависимости и соотношениях частей. Возьмем для примера элементарное: почти все подростки курили. Только одни дымили в штаб-квартире открыто («элита»), а остальные – когда меня не было или когда я не видел. Я требую от «элиты» не курить, и «элита» выглядит в глазах других ребят пострадавшей. Сочувствие ей обеспечено.

То есть ребята, которые никак не могли отказать себе в удовольствии покурить в штаб-квартире, были не только из «элиты». Есть курящие взрослые (очень милые люди), которые никак не могут понять, что их курение наносит вред здоровью окружающих. Такими же бывают и подростки. И те, и другие воспринимают требование не курить, как страшное покушение на их личную свободу.

Итак, ты понадеялся, что привязанность к «Гринабелю» стала для ребят дороже привязанности к их лидерам. Тогда возникает вопрос: в чем заключается эта привязанность? Как она создается?

Подросткам важно, как они выглядят в чьих-то глазах: сверстников, взрослых, учителей, родителей. Неуверенность в себе одна из главных черт подростка. Поэтому организация должна быть популярна. Но для известности нужны какие-то успехи, заслуги. А если их еще нет? Если организация в таком младенческом состоянии, в каком находился «Гринабель»?

В этом случае важна заявка. Я договорился с редакцией областной газеты, и нам дали возможность время от времени печатать подборку материалов о своих делах, проблемах, перспективах, планах.

В первоначальной популярности было больше того, что я называю заявкой. Организация заявляет о своих стремлениях, и это обязывает ребят держать взятые на себя обязательства. Они стараются соответствовать тому образу, который создает для них пресса. Это один из воспитательных приемов, который дает в уличной педагогике достаточно быстрый результат.

Но это не все. Ребята чувствовали себя создателями организации. Они участвовали вместе со мной в социальном творчестве. «Гринабель» был нашим общим детищем. Что может быть дороже этого? Как можно от этого отказаться?

Что было дальше?

Большинство вернулось, а «элита» осталась в своей привычной среде, на улице. По отношению к «Гринабелю» была теперь как бы в «эмиграции». Через какое-то время лидеры вернулись, но не сразу и не все. Некоторым не позволяло самолюбие. Но и без своего «уличного народа» они обходиться не могли. Поэтому они отирались возле штаб-квартиры и устраивали разные пакости.

Однажды подхожу к дому и вижу: весь подъезд, с первого по пятый этаж, в едком сером дыму.

Жильцы проклинают:

– Откуда только свалился на их голову этот «Гринабель»!

Все ясно, «эмигранты» взорвали дымовую шашку. А я-то гадал: куда она пропала с нашего склада?

На нас посыпались жалобы во все инстанции. Всюду пришлось объясняться.

«Эмигранты» были довольны, но не успокаивались на достигнутом. Через неделю из штаб-квартиры исчез магнитофон и кое-какой спортинвентарь. Воришка был из тех ребят, которые постоянно бывали в «Гринабеле». Вычислили его почти сразу же. Он признался, что его подговорила «элита».

Давление на новый актив приняло откровенно хулиганский характер. Слава Измайлов ходил с разбитыми губами. Вите Севницкому доставалось от принадлежавшего к «элите» старшего брата. «У нас гражданская война прямо на дому», – смеялся Витя.

Однажды трое бывших лидеров, выпив для смелости, пришли сводить счеты со мной. Зла на них у меня не было, но (момент был переломный) пришлось немного сыграть: мол, если вы всерьез решили разобраться, по-мужски, то давайте. Вид у меня не предвещал ничего хорошего. Наглецы отступили.

Итак, «элита» откололась. Можно было этого избежать?

Наверно, да, если бы я был другим человеком: более опытным, терпеливым, способным влиять индивидуально на каждого. Но и в этом случае двое-трое из «элиты» все равно не приняли бы новых правил жизни.

В этом особенность момента: «элита» хотела быть с ребятами в «Гринабеле», но только по своему неписанному уличному уставу. А это было уже невозможно. Значит, в том, что «элита» откололась, была неизбежность. И быть может, даже одна из закономерностей уличной педагогики.

На смену стихийным лидерам, жившим по уличным понятиям, выдвинулись другие, которые приняли законы организации. Вице-президентом вместо Суворова ребята избрали Славу Измайлова. Я его не выдвигал, не рекомендовал, не настаивал на его кандидатуре. Он выдвинулся сам благодаря своей принципиальной позиции во время бунта.

Поход и присяга были 10 апреля, а бунт в конце мая. Учебный год закончился. Как складывалась дальше жизнь «Гринабеля»?

Ребята все чаще напоминали мне, что пора бы им надеть новенькую форму. А я ссылался на то, что она еще не готова. Мне самому хотелось увидеть ребят в этой форме. Но что-то подсказывало мне: рано! Нельзя давать форму только за то, что ребята ее заработали. Они должны сделать еще что-то, но что? Стать другими, но какими?

В планах горкома комсомола снова, как и в прошлом году, стоял летний лагерь труда и отдыха. Мне сказали, что мои ребята тоже могут поехать.

Лагерь был рассчитан на 70 подростков. 40 из них – по направлениям детских комнат милиции, 30 – из «Гринабеля». Нормальное соотношение частей. Ненормально было – просто ехать.

– В каком качестве поедут мои ребята? – спрашивал я в горкоме.

– Как в каком? – отвечали мне. – В качестве «трудных».

– Это неправильно.

– А что ты предлагаешь? – спросили меня.

– Должна быть какая-то задача.

– Какая?

– Они могут помогать воспитателям.

– Пока что они могут только взрывать в жилом доме дымовые шашки, – сказали мне в горкоме.

А у меня в голове уже вертелась идея. Помню, ликовал про себя: «До такого даже Макаренко не додумался». Хотя надоумил как раз классик – своим «завоеванием Куряжа».

Беседа четвертая. Операция «Инкогнито»

«Завоевание Куряжа» – это когда Макаренко с отрядом воспитанников поехал принимать новую колонию, где хозяйничали беспризорники?

Совершенно верно. Вспомним, что там произошло. Вчерашние беспризорники, став опорой Макаренко, помогли ему обуздать анархию беспризорников, чьим перевоспитанием еще никто не занимался.

Мне было проще. У меня были обычные уличные ребята.

Идея операции была подсказана не только опытом Макаренко. Я уже говорил, как маялись в прошлом году с «трудными» воспитатели-энтузиасты: кражи, драки, притеснения, побеги. Только последние дни лагеря прошли относительно спокойно.

Я спрашивал: что мешало побороть эту анархию раньше? Мне отвечали: круговая порука. Не хотели выдавать своих даже те подростки, у кого крали, кого притесняли, кого били.

Я спрашивал:

– А можно было прекратить безобразия раньше? Скажем, в течение первой недели?

Мне отвечали:

– Это возможно только в одном случае: если заранее знать, кто и что замышляет.

Было над чем задуматься.

Предположим, еду я с тридцатью ребятами в этот лагерь. И пытаемся мы эту чертову круговую поруку преодолеть. Едва ли получится, потому что лагерь с первого дня разделится на две части: на тех, кто из детских комнат милиции, и тех, кто из «Гринабеля». И еще неизвестно, во что выльется это разделение. Кто на кого сильнее повлияет.

А что, если нашим ребятам не говорить «трудным», что они из «Гринабеля»? Если дать ребятам задание предотвращать кражи, притеснения, драки, побеги из лагеря? Кажется, это как раз то, что надо.

Легко сказать. А как это может выглядеть на практике? Обязать ребят докладывать обо всем воспитателям и начальнику лагеря? Естественно, нет. Это полностью исключено. Тогда как предотвращать? А очень просто – своими силами. Бред! Сами ребята с этим не справятся. Тут требуется тонкое руководство взрослого.

Положение осложнялось тем, что сам я ехать в лагерь не мог. Точнее, мог, но для этого нужно было на месяц бросить оснащение «Гринабеля» материальной базой. Значит, операцией должен был руководить кто-то другой.

Как и следовало ожидать, в горкоме комсомола отнеслись к идее скептически и посоветовали держать фантазии при себе. Я сказал, что пойду к секретарю обкома Литвиненко.

– Сергей, конечно, может тебя поддержать, – сказали мне. – Но учти, если что-нибудь случится, ты подставишь его.

Сергей Литвиненко спросил:

– Ты сам-то уверен в ребятах? Вдруг кто-нибудь из них проболтается? Вас же «трудные» на смех подымут. Там, где планируешь плюс, будет минус.

Я сказал, что ребята сохранят операцию в секрете. А чтобы не было утечки со стороны взрослых, желательно, чтобы о ней знал только комиссар лагеря.

– Ладно, давай рискнем, где наша не пропадала, – согласился Сергей.

Надо сказать, к этому времени операция уже была обсуждена в «Гринабеле», и я получил полную поддержку. Единственное, что вызвало спор: брать или не брать наших ненадежных? Решили все-таки: брать! И даже ничего от них не скрывать. Включить в выполнение операции на равных со всеми. Все понимали, конечно, что это – риск. Но если во всем не доверять ненадежным, как сделать из них надежных?

Осталось найти взрослого руководителя операции. Горком хотел обратиться в гороно. Я запротестовал: только не педагога! Мне сказали: тогда иди в комитет комсомола тракторного завода. Пошел. Там порекомендовали молодого фрезеровщика Толю Мураховского. Обаятельный, веселый, умный парень. Идея операции ему понравилась. Начали обсуждать в деталях. Вижу, загорелся. Ну, что ж, тогда – с богом!

А тебе не кажется, что ты должен был бросить все другие дела и руководить операцией сам?

Помню, перед отъездом ребят в лагерь мы еще раз говорили с Мураховским. Он спросил меня:

– Ты мне завидуешь?

Да, я ему завидовал. Это у меня было на лице написано. И тогда Мураховский задал тот же вопрос:

– Чего же тогда сам не едешь?

Я действительно не мог оставить другие дела. Нужно было оплачивать счета и завозить инвентарь. Искать тренеров и инструкторов. Готовиться к ремонту штаб-квартиры. Нельзя было вернуться в город к тому, что было. В создании организации требовалось соблюдать определенный темп.

И я даже мысли не допускал, что ребята не справятся. Думал, что отчасти даже хорошо, что сам не еду. Если у Толи Мураховского получится, значит, эта операция может стать обычным педагогическим приемом в работе с «трудными» подростками в летних лагерях. Подбираешь в школах толковых девятиклассников, объясняешь, что от них требуется, ставишь во главе операции толкового парня – и «трудные» у тебя в руках. Короче, я верил в Мураховского и верил в ребят.

Не очень понятно: твои ребята прикинулись «трудными», так что ли?

Именно так. Они меня со смехом спрашивали:

– Может, нам еще татуировочки нарисовать?

Предстоящая операция казалась им игрой. Но когда сели в автобусы и поехали, стало не до шуток.

Несколько слов о месте действия. Палаточный лагерь ставился на берегу потрясающе красивого озера Джасыбай в горном местечке Баян-аул, примерно в 200 км от Павлодара. Ехать туда – по раскаленной солнцем степи не меньше 6 часов, что само по себе нелегкое испытание, даже для взрослых.

На этом этапе у воспитателей и появлялись первые серьезные проблемы. В душных автобусах, «трудные» подростки сначала раскисали, а потом шли вразнос, не ставили воспитателей ни во что. А ведь сразу после приезда нужно устанавливать палатки, полевую кухню, заготавливать дрова и т. д.

– Плевать мы хотели на ваши палатки и кухню, – с этими словами «трудные» шли на озеро или разбредались по окрестности, где стояли дома отдыха, турбаза. Воровали, дрались…

Операция «Инкогнито» заслуживает того, чтобы описать ее детально. Ты сказал, что когда твои ребята сели в автобусы, им стало не до шуток…

Автобусов было три. В каждом ехало 20 «трудных» и 10 наших. Численное превосходство было, как видим, на стороне шпаны. Спасало положение три обстоятельства: 1) «трудные», собранные из разных районов города, плохо знали друг друга; 2) многие были на два-три года младше наших; 3) мои ребята держались сплоченно.

Уточняем: они ехали инкогнито? Отсюда и название операции?

Мои ребята не скрывали, что знают друг друга. Напротив, они всячески это подчеркивали. Еще до отъезда, у автобусов, разыграли несколько сцен. Мол, встретились старые кореши. А «трудные» смотрели и на ус мотали: с этими ребятами лучше вести себя потише: вон их сколько. А то, что они из «Гринабеля», естественно, никто даже не догадывался.

С другой стороны, наши должны как можно быстрее перезнакомиться с остальными ребятами и завоевать их симпатии. В качестве безотказного средства был запас сигарет и питьевой воды. В пути угощали водой, во время остановок – сигаретами.

Примерно в 17.00 автобусы прибыли в Баян-аул, а спустя несколько часов все уже стояло на своих местах: палатки, полевая кухня, столовая, туалет, мачта с флагом. Наши задавали тон, а остальные просто не могли оставаться в стороне. Торжественное открытие лагеря состоялось, как и было запланировано, уже на следующий день. Для сравнения: в прошлом году лагерь открыли только на третий день после заезда.

Что показали первые два дня? «Трудные» увидели, что наши ребята умеют то, чего не умеют они – без нытья работать. Но кто они такие? «Трудные» были заинтригованы.

Комиссар лагеря и воспитатели провели выборы командиров подразделений. На такой результат мы и рассчитывали: избрали исключительно наших ребят. «Трудные» сами, совершенно добровольно, признали их власть.

Почему все шло так гладко? Это тоже требует пояснения.

Гораздо лучше, чем в прошлом году, были подобраны воспитатели. Договорились придерживаться одних принципов. Например, не проявлять педагогическую мелочность. Не обыскивать и не изымать сигареты. Когда нет сигарет или когда запрещается курение, «трудные» подростки становятся раздражительными и вредными. А когда курево есть, они покладистые. Разрешать курение, хотя и с условием – только в установленном месте.

Первые кражи в таких лагерях – кражи друг у друга именно сигарет. А где воровство, там драки. Где драки, там крепко побитые, которые становятся изгоями. Изгоям свойственно бежать. А побег – это ЧП и полная дезорганизация лагеря. Пока воспитатели, сбившись с ног, ищут беглецов, остальные ходят на головах.

Договорились с воспитателями: если кто-то из подростков плохо заправил постель, терпеливо приучать к порядку, не устраивать по утрам скандалы, которые только взвинчивают ребят и объединяют их против воспитателей. Договорились также вводить строевую подготовку и другие не очень любимые занятия небольшими дозами. Давать больше времени на купание, рыбную ловлю. Была четко сформулирована и конечная цель лагеря – сделать так, чтобы как можно больше «трудных» влилось в «Гринабель».

А теперь перейдем к сложностям операции.

Среди «трудных» было несколько рослых и крепких парнишек. Они видели, что наших больше. Но это их не смутило. Они начали задираться. Драки начались еще на пути в Баян-аул, а когда приехали, вспыхивали на дню по несколько раз. Шла сшибка самолюбий, борьба за влияние.

Мураховский звонит мне:

– Что делать?

– Разнимай.

– Разнимаю, – говорит Мураховский. – Но надо же, наверное, как-то остановить драки?

– Дай им боксерские перчатки, устраивай бои, пусть молотят друг друга.

– Это идея! – воскликнул Мураховский.

Жестоко? Может быть. Но это и есть уличная педагогика, как я ее понимаю. Выяснять, кто прав, кто виноват – разве лучше? Если вы начали разбирательство, то должны установить, кто больше виноват, кто меньше. Значит, кто-то будет наказан строже, чем другие. И эти наказания наверняка будут казаться подросткам (как участникам драк, так и остальным) несправедливыми. Отношения ребят с воспитателями будут надолго испорчены.

Чем же кончился конфликт?

Поставили ринг, дали перчатки и устроили бои. Не драки, а именно бои по всем правилам бокса. Потом устроили мировую. Выпили за это дело, естественно, компот. На мой взгляд, все было сделано грамотно, с неплохими результатами. Иногда, чтобы хорошо подружиться, нужно крепко поссориться. Так было и в этом случае. Один из драчунов, Валерка Сайфулин, стал со своим соперником, нашим Васей Плахотиным, просто не разлей вода.

А что еще происходило?

Тринадцатилетний Витя Курочкин стоял на учете в милиции за бесконечные побеги из дома и воровство. Тихий такой пацаненок, с невинными глазками и непреодолимой тягой к чужим вещам. Сколько с ним ни беседовали, ничего не помогало. Скажет «не буду», а через час снова что-нибудь украдет.

Однажды стащил у Плахотина фонарик. Я к тому времени сам приехал в лагерь. Сидим с Мураховским, соображаем, что делать. Решаем поговорить с Курочкиным.

Нам говорят:

– Плахотин с Сайфулиным его в лес повели.

Бежим в этот лес. В голове – что только не промелькнуло. Подбегаем, а навстречу выходят Плахотин и Сайфулин. Встревоженные, видно наш вид не предвещал разговора по душам. А позади Курочкин, весь в слезах, на ходу штаны застегивает.

– В чем дело? Что тут происходит?

– Маленько повоспитывали, – отводя глаза, говорит Плахотин.

Оказывается, они высекли Курочкина крапивой. Вот это действительно жестоко.

Я закричал:

– Вы что себе позволяете?!

Вдруг Курочкин говорит:

– Я все понял!

Он уже не обещает, как обычно, что больше не будет. Он говорит, что понял!

И ведь понял! Впоследствии, ни в лагере, ни после лагеря (мы взяли Курочкина в «Гринабель») претензий к нему не было.

Но мы все же хотели строго наказать Плахотина и Сайфулина. Чтобы другим неповадно было устраивать самосуд. Но как именно это сделать – не знали. Сказали, что будем думать.

На другой день приходит в штабную палатку Курочкин:

– Не надо их наказывать. Они правильно сделали.

– Нет, – говорим, – обязательно накажем.

Вы предоставили им свободу, вот они воспользовались ею по своему усмотрению.

Каждый вечер наши собирались вдали от лагеря и вместе с Мураховским обсуждали события прошедшего дня, выносили решения, планировали свои действия.

Никто не имел права самостоятельно наказывать кого-либо. Это было строжайше запрещено. Плахотин эту установку грубо нарушил. Я поставил вопрос об его исключении из «Гринабеля». Обсуждение этого предложения было тяжелым. Ребятам было жалко Плахотина. Мне и самому было жалко, но я этого не показывал.

Чем руководствовался Плахотин? Он хотел показать, что наши душеспасительные разговоры с Курочкиным ничего не стоят. Мол, пацана может остановить только жестокость, страх перед болью и унижением. Это был чисто уличный метод воспитания, наверное, заслуживающий осуждения.

Как закончился этот эпизод?

Финал был почти лирический. Через сутки идем в поход. Возвращаемся усталые, особенно младшие. Вижу, Курочкин согнулся под тяжестью своего рюкзака. Сайфулин потянул к себе рюкзак, попытался снять. Курочкин не отдает. Сайфулин прикрикнул – Курочкин отдал. Еще через километр Курочкин обессилено опустился на землю. Вася Плахотин подхватил его и посадил себе на плечо. Так и донес до самого лагеря. Решили никак его не наказывать.

Что ж, трогательно. А не говорит ли этот случай, что в лагере было что-то вроде дедовщины?

Порка, спору нет, метод жестокий. Но улица вообще жестока, и сам подростковый возраст. А «Гринабель» был пока что обыкновенный уличный коллектив под флагом организации, но еще не организация. Трудно было требовать от участников операции «Инкогнито» педагогически безупречных действий.