Текст книги "Всадник Сломанное Копье"

Алчность рыцарей не знала границ. Знатные бароны и венецианские купцы, рыцари и оруженосцы словно состязались друг с другом в расхищении богатств византийской столицы. Они не давали пощады никому, и ничего не оставляли тем, у кого что-нибудь было. Потревожены были даже могилы византийских басилевсов, в том числе саркофаг императора Константина I, откуда унесли различные драгоценности.

Жадных рук крестоносцев не избежали ни церкви, ни предметы религиозного почитания. Крестоносцы разбивали раки, где покоились мощи святых, хватали оттуда золото, серебро, драгоценные камни, а сами мощи выбрасывали на свалку.

Не было сделано исключения и для самого собора Святой Софии. Оттуда были вывезены предметы искусства чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, притворы и врата.

Войдя в азарт, пьяные грабители заставили танцевать на главном престоле обнаженных уличных женщин и не постеснялись ввести в храм мулов и коней, чтобы вывезти награбленное добро. Латиняне, «ревнители христианской веры», не пощадили не только частное имущество горожан, но, обнажив мечи, ограбили православные святыни.

От погромщиков, закованных в рыцарские латы, не отставали грабители в сутанах. Католические попы рыскали по городу в поисках прославленных константинопольских реликвий. Аббат Мартин Линцский, присоединившийся к банде рыцарей, совместно с ними разграбил знаменитый константинопольский монастырь Пантократора.

Безвестный хронист из Гальберштадта написал, что когда епископ этого города Конрад вернулся в 1205 году на свою родину, в Тюрингию, перед ним везли телегу, доверху нагруженную разной драгоценной утварью и священными сосудами из серебра и золота. В Западной Европе не осталось ни одного монастыря или церкви, которые не обогатились бы украденными византийскими реликвиями…

Однако бывший кентарх гвардейцев этерии византийского императора полоцкий княжич Василько об этом ничего не знал. Когда грабеж Константинополя находился в самом разгаре, хеландия подходила к берегам Готии. Это было новое, добротное судно, нисколько не похожее на те, что бороздили моря под флагом Византии. По размерам хеландия была меньше дромона, имела более узкий, хищный корпус, две мачты и всего один ряд весел. Своими обводами она напоминала драккары викингов и обладала такой же высокой скоростью и маневренностью.

Хеландия отличалась от драккара наличием в команде двух опытных сифонаторов и установки с «греческим огнем» на носу, благодаря которой можно было, не сближаясь, сжечь любой вражеский корабль. Если гребцы и воины были монахами, то наварх (капитан), бандофор – его помощник, кормчий-кибернет, проревс, отвечавший за оборудование на носу хеландии, сифонаторы и несколько человек, управляющихся с парусной оснасткой, были профессиональными моряками.

Несмотря на весну с ее обильными штормами, плавание оказалось весьма приятным. Ярко светило солнце, дул попутный зефир, что позволило гребцам отдыхать и копить силы, и был этот легкий ветерок теплым, шелковистым, и приятно ласкал лицо.

Василько от счастья вознесся на седьмое небо. Рядом с ним постоянно находилась Альбия, и они ворковали у борта, как голубь и голубка, не обращая внимания на команду хеландии. Впрочем, все матросы во главе с капитаном повиновались ему беспрекословно.

Оказавшись на судне, Василько первым делом предъявил наварху грамоту с позолоченной свинцовой моливодулой, печатью самого императора, где красной киноварью на тонко вычиненном пергаменте было написано, что он находится в должности турмарха – вице-адмирала. Чинопочитание в византийском флоте было развито чрезвычайно, и наварх, который считался на корабле едва не наместником самого Всевышнего, немедленно признал превосходство Василько и подчинялся ему беспрекословно, со священным трепетом…

И вот, наконец, впереди, в зыбком утреннем тумане, показались горы Готии. Взволнованный Василько не стал будить Альбию. Им определили место в каюте капитана, и она сладко спала, досматривая утренние сны. Девушку, конечно, волновала судьба ее родителей, но радость от того, что теперь она рядом с возлюбленным и никто не сможет их разлучить, затмила все остальные ее чувства. Она была просто счастлива. А счастье всегда эгоистично.

В какой-то момент Василько почувствовал сзади что-то необычное. Он резко обернулся и увидел, как из-под люка, который закрывал трюм, где в одном из сундуков хранилась Золотая Колыбель Спасителя, выбивается яркое голубоватое свечение. У Василько волосы встали дыбом. Он смотрел, как завороженный, не веря своим глазам…

Свечение погасло так же внезапно, как и появилось. Василько не знал, сколько оно длилось. Ему показалось, что прошла вечность.

Когда он пришел в себя, на палубе появился наварх и стал отдавать своим зычным голосом команды. Хеландия уже подошла достаточно близко к берегу Готии, впереди виднелись буруны, поэтому требовалась большая осторожность, чтобы не напороться на камни.

Василько встал на колени и истово перекрестился в сторону берега. Теперь он точно знал, что священная реликвия будет в целости и сохранности. Она приняла свое новое местопребывание. А еще полоцкий княжич Василько дал себе зарок до конца своей жизни хранить и защищать Колыбель Христа.

Глава 1. Город чудес

Жители Венеции уверены, что их город построен на воде по небесному повелению. Это само по себе чудо – строить на море. И Венеция действительно стала городом чудес. Божественное происхождение города подтверждается совершенной архитектурой и ее торговым превосходством.

Предками венецианцев считались венеты. Они были в основном купцами, торговали янтарем и воском, медом и сыром, добывали соль. Венеты одевались во все черное, и этот цвет стал отличительным в одежде венецианских аристократов. Спасаясь от варварских племен с Севера и с Востока, венеты оставили далеко позади свои города или селения. Так они оказались в диком месте, в широкой и неглубокой лагуне, в которой смешивались пресная вода материковых рек и соленая вода Адриатики.

При отливе обнажался берег моря, изрезанный ручьями, речками и небольшими проливами. Во время прилива были видны наносные островки, покрытые болотной травой. Мелководья поросли камышом и дикими травами, невысоко поднимавшимися над поверхностью.

Болота вода заливала лишь изредка. Они образовали обширное пространство, испещренное прудами и островками. Топи, до которых не доходил прибой, были так же темны и неприветливы, как воды. Линия поросших сосновыми лесами островов, состоящих из песка и речных наносов, защищала лагуну со стороны моря.

Несмотря на то, что лагуна находилась недалеко от некогда важных центров римской цивилизации, она была пустынной и изолированной. Тишину нарушали только крики птиц, рокот морских валов да звук ветра, шелестевшего в камышах.

Ночью здесь царила тьма, луна освещала лишь неугомонные волны. Но при дневном свете, когда изгнанники прибыли сюда, море тянулось туманной линией, а покрытое облаками небо будто отражало серебристую рябь воды. Со всех сторон их заливал свет. Они нашли остров. И голос, подобный шуму многих вод, велел им построить церковь на обретенной земле. Это одна из историй возникновения города, которую рассказывают венецианцы.

Болота, топи и заливаемый приливом берег были защищены с моря длинным и узким песчаным барьером, разделенным на острова несколькими проливами. В лагуне всегда кто-то жил, ведь и дикие места бывают изобильными. С самых ранних времен здесь были небольшие зоны обитания людей – рыбаков и охотников, привлеченных пернатой дичью, дарами моря, в частности осенним движением рыб из рек в море. Болота служили природным источником для сбора соли. А она была очень ценным продуктом во все времена.

Но как могли строить на столь ненадежной земле? Как строить на тине и воде? Хитроумные венеты быстро нашли выход – они забивали в ил деревянные сваи длиной не менее восьми локтей, пока они не достигали слоя более твердой глины и плотного песка. Так возникли первые бревенчатые casoni – дома с камышовыми покатыми крышами.

Однако Венеция, как таковая, еще не родилась. Ее нет на карте IV века, на которой лагуна изображена как ненаселенный морской район. Венецианцы утверждают, что город был основан в полдень 25 марта 421 года бедным рыбаком Джованни Боно, или Джованни Добрым. Так это или нет – не суть важно. Венеция для ее жителей – это вопрос веры.

На самом деле город возник век спустя, после вторжения ломбардцев на северо-восток Италии. Но, в отличие от гуннов, ломбардцы не собирались убираться с награбленным добром восвояси. Они заняли прибрежную область, которая стала называться Ломбардией.

Венеция родилась в процессе бегства венетов от ломбардцев. Чтобы противостоять морю, поселенцы ограждали землю скрепленными между собою деревянными столбами, отводили воду, делали насыпи из булыжников, осадочных пород и песка с дюн. Это и было начало города.

Изгнанники выбрали группу островов на середине лагуны под общим названием Ривоальто – Высокий берег. Со временем там построили Большой мост и стали называть это место Риальто. По островам текли ручьи и потоки, но была и река, приток Бренты, – Ривоальтус, которая со временем превратилась в канал.

Венеция состоит из ста восемнадцати островов, которые в результате упорного труда были соединены. Поначалу существовали разрозненные островные церковные приходы. Одни управлялись монастырями, другие – маленькими общинами, к примеру, рыбаков или солеваров. Были общины кораблестроителей. Они группировались вокруг церкви и колокольни. Там всегда была зеленая лужайка, которую называли campo – площадь.

На campo находился колодец или водоем с пресной водой, наполнявшийся частыми дождями. Дома были, как правило, деревянные, с камышовыми крышами, хотя жилища видных горожан уже строили из кирпича и крыли черепицей. Некоторыми островами управляли бежавшие с материка влиятельные семьи, которые взяли с собой слуг, чтобы возделывать сады и виноградники. У каждого острова был свой святой покровитель.

Очередное вторжение способствовало объединению. В 810 году Пипин, сын императора Карла Великого, привел войска в лагуну, чтобы заявить на нее права империи франков. Он попытался штурмовать усадьбу дожа, но тот бежал на остров Ривоальто. Пипин пустился в погоню, но его флот завяз в болотах.

Каковы бы ни были истинные обстоятельства поражения, Пипину пришлось отказаться от своих замыслов. Таким образом, место, куда бежал дож, доказало, что оно безопасно. Укрытая среди болот, Венеция была неприкосновенна. С моря ее защищали острова и мели, а от материка отделяла вода. После вторжения франков местопребыванием дожа стала Венеция. Она сделалась центром лагуны. И город начал свою большую, наполненную событиями жизнь.

В X веке Венеция уже была вполне состоявшимся средневековым городом, в котором свиньи бродили по улицам, а пастбища и сады чередовались с домами и церквами. Здесь были районы с названиями «На Болоте», «В Зарослях» или «В Водорослях».

Острова соединяли плоские деревянные мосты без ступенек, по берегам каналов росли деревья, на островах раскинулись луга, где паслись стада крупного рогатого скота и овец. Там были виноградники и фруктовые сады, пруды и маленькие озера. На центральных островах, которые постепенно соединяли, были дворики и calli – узкие улочки, определившие неповторимый облик Венеции.

К концу первой четверти IX века пространство вокруг места, которое позже назвали площадью Святого Марка, сложилось. Там построили Дворец дожей с большой герцогской церковью, посвященной византийскому Святому Теодору, а самые влиятельные семьи начали сооружать вокруг площади свои дома, чтобы быть ближе к средоточию власти.

В результате этой перестройки расчистили поля, уступившие место площадям, а большой зарыбленный пруд засыпали, и образовалась piazzetta – небольшая площадь перед Дворцом дожей. Вплоть до XIII века город не назывался Венецией. Этот регион лагуны был известен как Венето или Venetia.

И, конечно, островитяне всегда наблюдали за морем. Оно было неотъемлемой частью их жизни. Где бы они были без моря? Венеция такая же часть моря, как приливы или волны.

Венецианской атмосфере изначально присуще что-то тревожное, как предчувствие шторма. Соль в воздухе, туманная от испарений атмосфера, дымка легко превращается в морской туман, из-за чего воздух будто плавится над домами. Соль и сырость оставляют серебристые следы на беленых стенах домов, делая их похожими на перламутровые.

Пол базилики Святого Марка слегка волнистый, словно прихожане бредут по волнам. Мраморные колонны собора с прожилками, тоже струйчатые, будто волны. Острова и песчаные отмели, на которых была построена Венеция, казались первым поселенцам спинами спящих китов. На капителях во Дворце дожей изображены крабы и дельфины, на церквях видны барельефы ракушек. Венеция – это город моря.

Море воплощает все изменчивое, непостоянное, случайное. Это беспокойная и своевольная стихия. Море возникает в бесконечных вариациях цветов и узоров. Венецианская живопись славилась текучестью цвета, мазками краски, обладающими собственным весом и объемом. Все находилось в движении. Как в венецианской живописи, так и в скульптуре чувствовалось влияние морской стихии, а мозаики по преимуществу изображали библейские легенды о море.

В церкви Санта-Марии дель Ассунты каскады серого, зеленого и белого мрамора имитировали драпировки, напоминающие волны, катящиеся вниз по стенам церкви и застывающие в момент тишины и спокойствия. Когда лучи солнца пронизывали мрак внутри церкви, то благодаря полу из зеленого мрамора она казалась таинственной подводной пещерой.

Каждую весну, в праздник Вознесения, в Венеции совершался ритуал, названный «бракосочетание с морем». «Супругом» выступал дож, который брал в «жены» бурные морские воды.

После мессы в соборе Святого Марка дож и его свита плыли на великолепной церемониальной галере в сопровождении знати и глав гильдий к той части Лидо, где воды Адриатики смешивались с водами лагуны. Стоя на носу, патриарх Венеции выливал большую бутыль освященной в храме воды в смешивающиеся течения, чтобы воды земли и святого духа становились нераздельны, и бросал обручальное золотое кольцо в волны со словами: «Мы берем тебя в жены, о море, в знак истинного и вечного господства!»

Погода в Венеции морская. Воздух был влажен и пропитан солью, что благоприятствовало образованию тумана или дымки. Весна мягкая и прохладная, с Адриатики обычно дует сильный ветер. Лето чаще всего было знойным и тягостным, но как только солнце скрывалось за горами Фриули, воздух становился прохладнее благодаря дующим с моря бризам.

Осень – вот время года, когда Венеция становилась особенно прекрасной. Осенний воздух – воздух меланхолии и прощания. Осенью часто шли дожди, и в воздухе появлялся приглушенный серый цвет, а небо приобретало жемчужный оттенок.

Когда шел дождь, вода накапливалась в каменных желобах на крышах церквей и домов и бежала по трубам, пока не достигала подземных водоемов. Здесь она фильтровалась сквозь массу песка, прежде чем попасть в колодезную шахту. Вода в колодцах, которые в Венеции встречались повсеместно, была пресной и чистой.

Вода являлась сутью жизни, а колодец служил основой заведенного социального порядка в приходе. Железная крышка, закрывавшая отверстие каждого колодца, открывалась в восемь утра, поэтому у колодца в течение всего дня толпились люди.

Колодцы нередко пересыхали. Венеция, стоящая на воде, время от времени страдала от жажды, потому что после штормов в колодцы проникала соленая вода. В этом случае к рекам Боттенига и Брента посылали корабли, дабы привезти запас пресной воды.

Во Дворце дожей находились две большие общедоступные цистерны, оттуда bigolanti (водоносы) разносили свой драгоценный груз. В основном это были крестьянки из Фриули в ярких юбках, белых чулках и соломенных или фетровых шляпах. Они ходили по Венеции с медными ведерками, выкрикивая: «Acqua, acqua fresca!»[30]30
  Acqua, acqua fresca – вода, свежая вода (ит.).


[Закрыть]

Именно эту превосходную воду и пили два закадычных дружка – Андреа Гатари и Джованни Аретино, с утра измученные нестерпимой жаждой. И не потому, что в Венеции стояла летняя жара, – наоборот, летняя погода баловала прохладой, – а по той причине, что шалопаи до полуночи проторчали в таверне «Белый лев», привлекавшей венецианскую молодежь свободой нравов, недорогой кухней и превосходным вином, крепость которого была выше всяческих похвал.

«Белого льва» соорудили в 1324 году, о чем свидетельствовала надпись на его вывеске, то есть, лет сто назад, весь он дышал благородной стариной, но главным достоинством таверны было то, что она находилась в квартале борделей и торговцев тряпьем, куда очень редко заглядывали служители «черной инквизиции» – Судебного комитета. Это была маленькая Венеция внутри большой.

Судебный комитет вызывал в городе страх и ненависть. Он обладал властью, равной власти Сената, занимался предотвращением угрозы беспорядков и беззакония в пределах республики, и его полномочия были весьма широки.

Члены Комитета встречались тайно каждый день. Они носили черные мантии, за что их и прозвали «черными инквизиторами». Комитет использовал тайных агентов и сеть осведомителей во всех частях города. Комитет не разрешал свидетельствовать обвиняемому, а его свидетели не могли подвергаться перекрестному допросу.

Обвиняемого по большей части допрашивали в темноте, а из комнаты трех глав Комитета лестница вела в подземную тюрьму и камеры пыток. Вердикты Комитета не подлежали обжалованию. Приговоры – изгнание или смерть через удушение или утопление – приводились в исполнение без промедления.

У молодых людей уже немало накопилось мелких и крупных грехов, поэтому они старательно избегали встреч с «черными инквизиторами». Оба были записными бретёрами и дрались так часто, что давно заслужили изгнания из Венеции.

Но венецианцы, считавшие честь главным достоинством любого мужчины, которое нужно отстаивать любыми способами, не спешили докладывать «черным инквизиторам» об очередной драке с применением оружия.

Да и сами члены Комитета смотрели сквозь пальцы на подобные «безобразия», не без основания считая, что хорошим воинам, столь необходимым республике, нужна каждодневная практика. И не просто учебные бои, а смертельные схватки, когда боец сражается на пределе своих сил и возможностей, видит кровь и получает ранения, тем самым закаляя свой характер и повышая личное мастерство во владении клинком.

– О-о, бог мой! – простонал Джованни Аретино, вылив остатки воды на свое разгоряченное чело. – Зачем мы после «Белого льва» потащились в «Кастеллетто»?!

Так назывался городской публичный дом, которые посещали еще деды юношей.

– А все потому, что омбра[31]31
  Омбра – местное белое и красное вино, древний напиток. Его название означает «тень». Оно восходит к концу XIV в., когда продавцы вина на площади Святого Марка передвигали свои ларьки в тень колокольни, привлекая клиентов.


[Закрыть] в этом гнусном борделе чересчур крепкая, – мрачно отвечал Андреа Гатари. – В вино явно что-то подмешано – дабы мы не жалели денег на девиц. Эй, милашка, плесни мне еще кружечку твоего целительного прохладного напитка!

Черные глаза под соломенной шляпкой весело блеснули, и прелестная bigolanti, которой еще не было и шестнадцати годков, с удовольствием исполнила просьбу симпатичного юноши. Андреа выпил кружку до дна и с облегчением вздохнул.

– А жизнь-то налаживается! – сказал он с улыбкой и потянулся до хруста в костях. – Гуляем! Ведь сегодня праздник Сан Джованни Баттиста[32]32
  Сан Джованни Баттиста – святой Иоанн Креститель. Празднование начинается 24 июня и продолжается несколько дней – вплоть до дня святых Петра и Павла (29 июня).


[Закрыть].

– Но в «Кастелетто» ни ногой! – воскликнул Джованни.

Андреа, к которому уже вернулось душевное равновесие, расхохотался и ответил:

– Как пожелаете, мессер![33]33
  Мессе́р, месси́р – господин (ит.). Обращение к именитому гражданину в средневековой Италии и Франции. В итальянских средневековых городах мессерами именовали рыцарей, судей, докторов медицины и юриспруденции, церковных иерархов. К представителям среднего класса (в том числе нотариям) обращались «сер», а к мастеру цеха, художнику или музыканту – «маэстро».


[Закрыть] Мы навестим нашу любимую таверну «Осетр», где подают превосходное легкое вино. Нам оно сейчас в самый раз. Ведь наша пословица гласит, что у человека, который не любит вина, Бог отберет и воду. И тогда эта милашка bigolanti пройдет мимо нас, даже если мы будем умирать от жажды. Держи, милая прелестница!

С этими словами Андреа подкинул в воздух монету, которую девушка поймала на лету с проворством и грацией дикой кошки. Увидев, что это серебряный гроссо[34]34
  Гроссо – итальянское название гроша из серебра 944-й пробы. Вес гроссо был разным. К примеру, гроссо романино весил в пределах 3,875 г – 4,0.


[Закрыть], юное создание обрадовалось и сделало книксен, здорово удивив друзей, – это было весьма необычно для крестьянской простушки. Вскоре ее звонкий голосок: «Вода, синьоры, превосходная холодная вода!» – уже слышался на соседней улице.

Оба шалопая принадлежали к известным фамилиям, поэтому обращение «мессер» было для них привычным. Джованни Аретино был сыном знатного землевладельца, а что касается Андреа Гатари, то он принадлежал к семейству потомственных аптекарей и служил в отцовской аптеке вместе со своим старшим братом Бартоломео в качестве стюарда[35]35
  Стюард – помощник аптекаря.


[Закрыть], заодно обучаясь аптекарскому ремеслу.

Таверна «Осетр» была расположена на берегу Большого канала, на первом этаже трехэтажного дома с красивыми пилястрами и колоннами. Дабы попасть туда, друзьям пришлось перейти на другую сторону по крытому горбатому мосту, который украшали фигуры Архангела Гавриила и Девы Марии. Он был зашит с двух сторон досками с прорезанными оконцами.

Ограждение сделали для того, чтобы людям не мешала непогода, потому что в Большом канале часто дули сильные ветры, швыряя на прохожих водяную пыль. Да и дожди в Венеции были явлением довольно частым.

Питейное заведение принадлежало достопочтенному мессеру Чезаре Контарини из благородного патрицианского рода. Аристократические фамилии Венеции усиленно искали предков-римлян, благодаря которым они могли бы стать наследниками virtus – древней доблести. Историки города доказывали, что предки знатных родов – это беженцы из Трои, которые, так принято было считать, основали Рим.

Венецианцы были зачарованы стариной. Повсюду красовались на самых видных местах старинные предметы, взятые на время или украденные в качестве военных трофеев. В городе было множество известных антикваров, которые изрядно наживались на этой слабости венецианцев. Хватало и пользующихся дурной славой фальсификаторов, которые без труда могли изготовить любой фрагмент римской статуи или древнюю бронзовую статуэтку.

Кланы Контарини и Корнато вели свое родство от семейства Корнелиев, одного из самых древних римских родов, из которого вышло много выдающихся государственных деятелей и полководцев. Благодаря столь представительной родословной в роду Контарини было четыре дожа.

Что касается мессера Чезаро, то он звезд с неба не хватал, а довольствовался скромной ролью владельца таверны. Впрочем, она была богатой, пользовалась большой популярностью среди венецианцев, которые имели достаточно средств, и приносила солидный доход.

У входа в таверну висела длинная доска с прицепленной к ней рыбиной из позолоченной бронзы, в которой трудно было распознать благородного осетра. Но этого и не требовалось. Прежнее название таверны, написанное на стене, едва просматривалось, его давно забыли, а новое – «Осетр» – дали завсегдатаи питейного заведения. Уж как они распознали в бронзовой рыбе признаки осетра, одному Богу известно.

Таверна была двухэтажной. Второй этаж представлял собой крытую галерею, где так приятно сибаритствовать в тихие летние вечера, наблюдая за повседневной жизнью венецианцев, чтобы получить повод посплетничать и напитаться разными интересными историями. С высоты галереи городская суета была видна, как на ладони.

Большие городские площади – campo – и маленькие – campiello – представляли собой одно большое домашнее пространство. Люди приходили в один дом, двери и окна которого были постоянно открыты, затем, побеседовав с хозяевами или отужинав, перебирались в другой, точно такой же. Таверны и лавочки находились рядом, поэтому разговор, начавшийся в домашней обстановке, без помех продолжался в питейном заведении.

Что удивительно, в Венеции общественные дела сохранялись в строжайшей тайне, в отличие от частных, которые практически сразу становились известны публике.

Люди вольно или невольно следили за своими соседями днем и ночью. Чужаков в городе было немного, и все знали друг друга в лицо. Венецианцы отличались пристрастием к сплетням, поэтому времяпрепровождение на втором этаже «Осетра» всегда вносило разнообразие в не слишком бурное течение повседневной жизни.

Шпионство в Венеции было и работой и развлечением. Строения пребывали в таком состоянии, что наблюдение можно было вести сквозь трещины в стенах и щели в полу. По всему городу действовало множество различных доносчиков-профессионалов и доносчиков-любителей.

Для этого существовали веские причины. Обвинители получали награду, если выяснялось, что их сведения верны, а имена доносчиков по причине «благородных» венецианских манер оставались в тайне. Венецианцы даже придумали особую форму разоблачения, известную как секретный донос.

Для этого служили bocca di leone – «львиные пасти». Их можно было обнаружить в самых разных частях города. Пасть на отвратительной звериной морде была почтовым ящиком для доносов на любого венецианца.

Обвинитель должен был подписать донос, присовокупив подписи двух свидетелей, ручавшихся за его (или ее) доброе имя. Сведения могли относиться к чему угодно – от расточительности до распущенности нравов. Анонимные обвинения обычно сжигались, но если они были связаны с безопасностью государства, их всегда принимали к сведению.

Венеция полнилась слухами и интригами. Шпионы заполонили город. Ими были куртизанки, гондольеры, государственные инквизиторы. Свои шпионы были у Совета десяти. Существовали надзиратели за гильдиями, которые сообщали сведения о каждом ремесленнике или рабочем, нарушившем правила ведения дел. Были политические шпионы, собиравшие сведения для разоблачения какого-либо подкупа в процессе выборов или правления.

Одни шпионы наблюдали за другими, а за ними, в свою очередь, тоже велись слежка. Строгий надзор осуществлялся в доках, которые были воротами для людей и товаров. Неизменным правилом для иностранцев и других заинтересованных сторон было молчание. Пока ты молчишь, ты остаешься на свободе…

Увы, галерея была занята, и друзьям пришлось сесть за стол неподалеку от входа в таверну. Это было не лучшее место, но выбирать не приходилось, – по случаю большого праздника просторное брюхо «Осетра» было плотно забито посетителями-«икринками». В отличие от многих других таверн, небольшие столики у стен заведения мессера Чезаре Контарини были мраморными, и лишь посреди помещения стояли привычные дубовые с длинными скамейками.

В «Осетре» (как и в других тавернах) частенько случались драки, когда разгоряченный вином забияка проверял крепость головы противника с помощью табурета или скамьи. Поэтому предусмотрительный мессер Контарини заказал для таверны совершенно неподъемную мебель. А бросаться винными кувшинами и кружками выпивохи считали предосудительным, чай, не женщины.

Поэтому ссоры чаще всего заканчивались схватками на мечах. Это было благородно, в отличие от удара ножом в темном переулке. Но иногда сводили счеты и таким подлым образом.

Андреа глубоко втянул своим длинным носом аромат, который шел от камина, где на вертеле жарилось мясо, и воскликнул:

– Святой Джованни! Топая сюда, я мечтал о паре кружек доброго вина, но теперь готов съесть зажаренного быка!

– Фи! – поморщился его друг. – Какие отвратительные запахи! Здесь воняет рыбой больше, чем на Рыбном рынке.

– Зато в «Осетре» не слышно кошачьего духа, который на Ривоальто шибает в нос, словно запах от самой едкой луковицы.

Котов в Венеции воспринимали как маленьких львов. В разных районах города можно было встретить стаи одичавших кошек. Особенно много их было на Рыбном рынке, который раскинулся на Ривоальто – Высоком береге.

Конечно, кошки были полезны тем, что ловили крыс, превратившихся в одно из проклятий города на воде. В Венеции даже существовала поговорка: «В каждом доме есть крыса», что означает примерно то же, что в семье не без урода.

Именно успехи кошек в борьбе с этой напастью породили венецианское суеверие: тот, кто убьет кошку, в течение года умрет, а с тем, кто покалечит кошку, произойдет несчастье. Но это не останавливало закоренелых ненавистников кошек, к которым принадлежал и владелец «Осетра» мессер Чезаре Контарини.

В тавернах нередко случались отравления, в которых винили котов. В таком случае существовал целый ритуал. Бедное животное, заподозренное в этом страшном грехе, распинали на доске и убивали, бодая головой. Поэтому мессер Контарини, чтобы не пострадала репутация заведения, не заводил кошек, а бездомных животных, привлеченных запахами кухонных отходов, жестоко преследовал.

Хорошо прожаренный каплун с острым перечным соусом и главное – вместительный кувшин охлажденной омбры быстро вернули друзей в то состояние эйфории, которое они испытывали вчера. Жизнь озарилась розовым сиянием, а в полумраке таверны начали летать крохотные прозрачные ангелочки.

Беззаботно смеясь, и подкалывая друг друга солеными шуточками, Андреа и Джованни болтали, как два попугая, нимало не заботясь о приличиях и наличии рядом чужих ушей. И то верно: какие могут быть тайны у юных повес? Да и чего стесняться в питейном заведении и переходить на заговорщицкий шепот?

Тем не менее кое-кому не понравилось чересчур шумное общение друзей, хотя в таверне всегда стоял шум и гам, и никому до этого не было никакого дела.

– Эй, вы там, молокососы возле двери, заткнитесь! – вдруг прорезал общий шум чей-то чересчур громкий раздраженный голос.

Друзья дружно обернулись и увидели, что неподалеку от них находится стол, за которым собралась подозрительная компания. Это не касалось внешнего вида клиентов мессера Контарини – все они были прилично одеты, можно даже сказать, богато (а иных в «Осетр» и не пускали), но что-то неуловимое выдавало в них разбойников, морских или сухопутных. Это было видно по их обветренным загорелым физиономиям и шальным глазам, в которых тяжелым серым свинцом застыла постоянная угроза.

В 1378 году флот Генуи вошел в лагуну и сжег несколько городков вдоль берега Лидо. Такого в истории республики еще не случалось. Перед лицом опасности венецианцы сплотились. Они предложили переговоры, но генуэзцы ответили, что не будут разговаривать с врагами до тех пор, пока кони Святого Марка не будут взнузданы. К этому времени бронзовые кони, привезенные из разграбленного Константинополя, стали символом венецианской гордости и жадности.

Произошли крупные бои, во время которых генуэзский командующий Пьетро Дориа погиб при попадании пушечного ядра в башню, откуда он наблюдал за происходящим. После этого, в июне 1380 года, генуэзцы сдались. У Венеции оставалось еще немало забот на Адриатике и в Средиземном море. Но Генуя больше не бросала вызова Венеции, а генуэзские корабли больше не появлялись в Адриатике.