Текст книги "Всадник Сломанное Копье"

На самой низкой ступени стояли те, кого византийцы по старому образцу называли рабами. Часть из них были военнопленными или невольниками, привезенными иноземными купцами; другие попадали в рабство, продавая свою свободу. Рабы были пастухами или ремесленниками, но чаще всего их ждала домашняя служба, которая ставила невольника лицом к лицу с господином и способствовала беспощадному унижению человеческого достоинства. Если домашнему рабу и удавалось заслужить господскую милость, то обычно это достигалось угодничеством, доносами или коварством.

У всех этих людей, стоявших на разных ступенях общественной лестницы и отличавшихся друг от друга достатком, привычками, языком и верой, было одно общее – все они практически жили на улице. Лавки и мастерские были открыты для каждого прохожего, многие ремесленники работали под открытым небом. Мастерские размещались по всей Месе, и даже храм Святой Софии был окружен свечными эргастериями и лавками скорняков.

Товары выставлялись перед лавками, развешивались на стенах, многими из них торговали вразнос, с лотков. Даже купцы сидели на улице.

На улицах рыбаки чистили и жарили недавно выловленную рыбу, в открытых портиках велись научные беседы, шли школьные занятия, разворачивались религиозные диспуты. Люди с утра до вечера слонялись по улицам, пустевшим только в полдень, в жаркую обеденную пору, – все прятались в тень. А кто был более состоятельным, с удовольствием пил охлажденное вино на плоской крыше своего дома и наблюдал за забавными уличными сценками…

В капилее Мокши было шумно. Гуляли не только воины Варанги, но и ремесленники какой-то гильдии. Вино лилось рекой. Уж чего-чего, а разных вин в Константинополе хватало. Золотистые, черные и белые, сладкие и кислые, легкие и крепкие, долго хранящиеся и легко портящиеся…

Помимо винограда, вино изготавливали из яблок, груш, кизила, граната, меда, полыни. Нередко его настаивали на копытнике, лавровых ягодах, укропе, дикой петрушке, сельдерее и других растениях. Существовал напиток, при изготовлении которого смешивали яблочный сок, воду и мед, а также напиток, приготовленный из меда и роз.

Женщины обычно разбавляли вино водой, а мужчины нередко добавляли в него пряности. Вином утоляли жажду, запивали пищу и использовали его в лечебных целях. Вино, настоянное на укропе, пили для возбуждения аппетита, укрепления желудка и как мочегонное средство. Вино, настоянное на дикой петрушке, наряду с другими качествами обладало хорошим снотворным действием. В свою очередь, напиток, настоянный на руте, использовали как противоядие при отравлениях и укусах змей. А вино из роз, аниса, шафрана и меда помогало страдающим желудком и болезнью легких.

В общем, выбрать было из чего. Капилея Мокши отличалась еще и тем, что вина у него были на любой вкус.

Но больше всего воинов Варанги привлекали крепкие напитки, которые пришли в Византию вместе с «варварами» – из хлебного зерна, ячменя, полбы, овса и проса. Они напоминали русам и скандинавам родину и пользовались большим спросом.

– Хей, Василько! – радостно воскликнул Харальд, завидев кентарха. – Братья, поприветствуем руса!

Скандинавы проревели приветственный клич и с лязгом скрестили мечи. Гильдейские невольно притихли; связаться с хмельными «варварами» – себе дороже. Особенно с гвардейцами, которых мог усмирить разве что эпарх. И то не всегда.

Василько был голоден, поэтому без особых церемоний приналег на вино и добрую закуску. Мокша, еще тот хитрец, для гвардейцев расстарался, – выставил на стол все самое лучшее.

Богатство и разнообразие продуктов в Константинополе впечатляло. Дичь, домашняя птица, рыба, икра, молоко, сыр, масло, фрукты, овощи, всякого рода зелень, грибы, сладости присутствовали не только на пирах знати, но и на столах менее состоятельных людей.

Одним из наиболее доступных и излюбленных продуктов византийцев была рыба – морская, речная и озерная. Ее жарили, варили, коптили, вялили, сушили, мариновали, приготовляли черную и красную икру. В Константинополе рыбу нередко жарили прямо на рынке. Густое пюре из трески, а также вареная рыба считались деликатесом. Пищей простонародья были тунец, скумбрия и селедка. Эти сорта рыбы продавали по нескольку штук за обол[12]12
  Обол – название монеты и единицы веса. Бронзовая монета Византии, равная 1/2 медного фоллиса или 20 нуммиям.


[Закрыть].

Высоко ценили византийцы пернатую дичь и нередко посылали ее в подарок. Деликатесом считалось мясо журавля, а также павлинье и воробьиное. Мелкую дичь обычно ловили с помощью приманки на тростник, покрытый птичьим клеем.

Среди сыров более других отличали пафлагонский. Высоко ценился сыр горных овцеводов – влахов – из Болгарии. Валашский сыр сбывали и за границу. Он был предметом оживленной торговли в Дубровнике и назывался «бранза».

Но главным продуктом питания, без которого не обходилась ни одна трапеза, считался хлеб. Его делали из пшеничной и ячменной муки. Император имел обыкновение посылать выпеченные из пшеничной муки высокого качества и имеющие форму колец пирожные, как особый дар, клирикам, стратигам и сановникам. Ведь хлеб, как хорошо было известно каждому византийцу, придавал организму нужную силу. Тем более, если хлебом одарил сам Imperator terrenus – наместник Бога на земле.

Поскольку все еще продолжался Великий пост, Феодор угощал гвардейцев удивительно вкусной рыбой, запеченной на вертеле. Она была приправлена ароматическими травами и исчезала в луженых желудках варангов с неимоверной быстротой. Василько тоже не отставал от скандинавов. В отличие от хитрых и лукавых инглинов, на них можно было положиться и в бою, и вне строя.

Он ел и присушивался к разговорам гвардейцев. Закоперщиком беседы, как всегда, был ветеран Гуннар по прозвищу Кожаные Штаны. Ни ума, ни боевого опыта ему было не занимать. Как и Харальд, он ходил в должности кентарха, но все знали, что Гуннар Кожаные Штаны является негласным помощником и советником этериарха, командира Варанги.

А ведь этериарх был одним из высших имперских офицеров, доказательством чему являлся тот факт, что в период отсутствия императора и аколуфа, командующего всеми наемными войсками, он хранил ключи от ворот Константинополя.

Кроме того, Гуннар Кожаные Штаны был еще и манглабитом – одним из тех, кто нес ответственность за личную безопасность императора. Вооруженные мечами и дубинками, манглабиты возглавляли процессии в различных церемониях и были ответственны за охрану некоторых ворот императорского дворца. У пояса Гуннар носил отличительный знак манглабита – обоюдоострый кавалерийский меч-спату с золотой рукоятью.

Широкие плечи Гуннара прикрывал плащ синего цвета, украшенный желтыми листьями плюща, представлявшими собой символ вечной жизни. Темно-фиолетовый плащ Василько был расшит геометрическими фигурами, которые обозначали его ранг. Все командиры Варанги выделялись позолоченными доспехами и дорогим оружием, зачастую подарками императора.

Варяги из компании Харальда были увешаны золотыми цепями, гривнами, браслетами и кольцами. Украшения являлись символом их высокого статуса и отражали принадлежность к тому или иному народу. Тот же Харальд носил Молот Тора, скандинавского бога-громовержца – языческий амулет данов, который соответствовал его прозвищу.

А некоторые варанги цепляли на доспехи нательные кресты. Ведь главным условием поступления на императорскую службу, тем более в этерию, была принадлежность к христианской церкви. Многие крестились уже в Константинополе (в том числе и Василько). Тем не менее варяги не забывали и своих языческих богов.

Скандинавов отличали длинные рыжие и светлые волосы, а также густые бороды и усы. Все гвардейцы были рослыми, а скандинавы вдобавок и татуированными. Этим они отличались от других воинов этерии.

Варяги уделяли большое внимание своему внешнему виду. Среди них были настоящие модники. В сумке почти каждого из них можно было найти несколько гребешков, расчесок и скребков, которые позволяли ухаживать за волосами и тщательно подстригать усы. А еще там были пинцеты для удаления лишних волос и крошечные ложечки для чистки ушных раковин.

Василько лишь посмеивался, глядя на расфуфыренных варягов. У русов было не принято модничать, носить многочисленные украшения и чересчур пестрые одежды. Соплеменники Василько отличались скромностью и даже скаредностью. Только на доброе оружие они не жалели никаких денег. Ведь от него зависела их жизнь.

У него самого была великолепная секира из индийского нержавеющего железа с рукоятью, украшенной золотой инкрустацией, и длинный обоюдоострый меч из сарацинской стали с золотой рукоятью (знак того, что его обладатель военачальник или ветеран) и рисунком на широком клинке, напоминающим изморозь, который мог разрубить любой доспех.

– …Франки готовятся идти на приступ, – мрачно вещал Гуннар. – Это не может заметить разве что слепой. Но нашего нового господина, наверное, сразила слепота. Вместо того чтобы поднять народ и собрать ополчение, он развлекается – устраивает зрелища на Ипподроме.

– С чего ты взял, что пилигримы решатся пойти на штурм? – спросил Харальд. – Войско рыцарей тает на глазах. По последним сведениям, один из отрядов тех, кто принял крест, отправился к князю Антиохии и графу Триполи Боэмунду, который ведет войну с королем Леоном из Малой Армении. Они собирались служить ему, как наемники. Но турки устроили засаду, и франки потерпели тяжелое поражение. Среди погибших оказались Вилен де Нейи, один из лучших рыцарей, Жиль де Тразиньи и многие другие. В плен попали Бернар де Морей, Рено де Дампьер, Жан де Виллер и Гийом де Нюлли. Тоже воины не из слабых. Погибли восемьдесят рыцарей отряда, ни один не уцелел. Поэтому басилевс надеется, что франки вскоре уйдут в Египет, чтобы отвоевать Гроб Господень, благо весенние шторма на море заканчиваются. Снова взять Константинополь франкам не удастся! – закончил он самоуверенно.

Гуннар скептически покривился и ответил:

– Блажен, кто верует… Разве ты не заметил, что франки привели в рабочее состояние осадные орудия, расставили на кораблях и транспортах баллисты и катапульты и подготовили высокие лестницы из корабельных мачт?

– Да, это так. Но думаю, что они просто пугают нас. Хотят таким образом получить все то, что им было обещано. И кстати, новый басилевс изрядно укрепил оборону города… хотя он и так надежно защищен высокими стенами и башнями. Несмотря на Великий пост, в Константинополе непрестанно ведутся работы. Мастера-каменщики и плотники заделывают пробоины, наращивают стены, оружейники куют мечи и топоры, рабы заготавливают булыжники для камнеметов… Город никогда бы не взяли, не будь предательства басилевса! Он взял ночью из сокровищницы деньги и ценности, – сколько мог унести – и бежал вместе со своими приближенными. Между прочим, именно в ту ночь я стоял в карауле. Знать бы, на что решился этот змей, я бы лично ему башку срубил!

– Не по-христиански мыслишь… – Гуннар сочно хохотнул. – А ты почему помалкиваешь, рус? – вдруг обратился он к Василько.

– Что тут скажешь… – Василько развел руками. – Воевать нам точно придется. Вот только с кем пойдем на стены? Кроме Варанги и хорошо вооруженных пизанцев, которые не хотят терять свои барыши (ведь вместе с пилигримами пришли и венецианцы, их соперники в торговле), остальные воинские части не горят желанием скрестить мечи с железными рыцарями франков. Ко всему прочему, в городе царит смута, вызванная борьбой за власть между отдельными кланами византийской знати. Но самое худое то, что теперь у Византии нет своего сильного флота, как было прежде. И все это благодаря договору 1187 года с хитрыми венецианцами, по условиям которого басилевс полагался на флот итальянских «союзников». Император не пожелал кормить своих моряков, и теперь мы все пожинаем плоды его скаредности. Кстати, именно корабли венецианцев доставили франков в Константинополь. Так что готовьтесь, друзья, принять бой. Гуннар прав – хорошей драки нам не избежать.

– Утешил… – Харальд тяжело вздохнул. – И что вы за народ, русы? Даже в радости, когда жизнь изобильна и прекрасна, вы всегда в напряженном ожидании черных дней. Живи моментом, а там хоть трава не расти! На худой конец нас ждет Вальхалла[13]13
  В германо-скандинавской мифологии «чертог убитых» – находящийся на небе замок, принадлежащий Одину, жилище павших в бою храбрых воинов, которые там пируют, пьют неиссякающее медовое молоко и едят неиссякающее мясо вепря. В замке павшим воинам и Одину прислуживают девы-воительницы – валькирии.


[Закрыть], где мы отдохнем от трудов ратных. Мокша, еще вина! Да покрепче!

Василько покинул изрядно захмелевших варягов, когда солнце начало клониться к закату. Они начали горланить песни своей родины, и ему стало неинтересно. Его провожал к выходу сам Мокша. Удивительно, но он относился к Василько с большим почтением, словно тот принадлежал к высшей византийской знати. На прощанье Мокша шепнул ему на ухо:

– Пресветлый господин! Не забудь про своего верного слугу, когда грядет страшное.

– Ты о чем? – удивился Василько.

– Юродивый Фока возле церкви Святой Софии намедни валялся в пыли, рыдал, кричал, как резаный, и вещал, что гибель города близка. Я верю ему! Фока-слепец никогда не ошибается в своих пророчествах. У него дар Божий.

– Пусть так. Но что значат твои слова?

– Многие покинут город. И мне пора. Я хоть и прижился в Константинополе, а все ж домой тянет. Вместе нам будет легче. Твой меч, господин, мои деньги. Все расходы я беру на себя.

Василько с невольным удивлением воззрился на Мокшу. Он знал, что с виду неприметные харчевники, хоть и не кичились своим богатством, на самом деле были очень состоятельные люди. А уж Мокша точно скопил немало золота и драгоценностей. Ведь его заведение было весьма доходным местом.

Но почему он заговорил о бегстве из Константинополя? И с какой стати Мокша решил, что кентарх варанги, к тому же еще и спафарий, не падет в бою, а позорно сбежит из Константинополя, нарушив договор найма и присягу?

– Не говори глупости! – резко оборвал Василько харчевника. – Мы отстоим город!

– Может быть… Спаси нас, Господь!

На том они и расстались. Озадаченный Василько шагал по городу, куда глаза глядят. Хмель уже почти выветрился, и он пребывал в раздумьях. Почему Мокша начал к нему относиться с таким подобострастием, чего раньше не наблюдалось? Неужели ему стало известно…

Нет и еще раз нет! Похоже, Мокша был под впечатлением того факта, что русу-тетрарху присвоили еще и придворный чин спафария. И харчевник действительно прав в том, что в случае бегства из города им вдвоем будет легче. К тому же Мокша обещал возместить все затраты…

Задумавшись Василько не заметил как дошел до самых Золотых Врат. Площадь перед ними была пустынна. Ему много раз приходилось возвращаться с победных походов через эти Врата, и теперь он, закрыв глаза, мог вспомнить каждый камень кладки, каждое изваяние, украшавшие их.

Высокие и мощные, обрамленные колоннадой, Золотые Врата были увенчаны языческим изваянием богини Ники – Победы, а по бокам украшены крестами и начальными литерами имени Христа. На одной их стороне виднелся огромный образ Иисуса в исполинском лунном ореоле, и, казалось, над людским потоком, который вливался в город через Врата, витали его божественные черты, а большие выразительные глаза заглядывали в глубину души каждого человека.

Толпа, в которой смешались люди разных племен и народов, не проходила в ворота, а вваливалась, словно ее кто-то подгонял. Желтолицые венгры с выпуклыми глазами, оборванные сильно загорелые болгары в бараньих шапках, бледные славяне с резкими очертаниями грустных лиц шли за нагруженными повозками, которые тащили серые быки. Эллины, македоняне, албанцы, сицилийцы, капподокийцы, исаврийцы, фригийцы, киприоты, родосцы, критяне шли пешком, ехали верхом, сидели в повозках, искусно сработанных из плетеного тростника, резного дерева, тисненой кожи, которая была обита по краям железными полосками и звенела бронзовыми бубенцами.

За воротами внутри города поначалу тянулись низкие, плохо оштукатуренные дома с крохотными оконцами, вырезанными в серых и розовых стенах. За ними устремлялись к небу высокие двух и трехэтажные виллы с мраморными фигурами, колоннами, витражными стеклами и открытыми прямыми лестницами, окаймленными золочеными перилами. Затем появлялись зубчатые стены монастырей, пышно отороченные зеленью обширных садов, дорожки которых были выложены черным или красным мрамором.

Дальше шли богатые храмы, часовни, молельни, укрывшиеся в глубине переулков. Раздавались резкие звоны симандр[14]14
  Симандр, било, клепало – ударный сигнальный инструмент из дерева, камня или металла, используемый в христианской традиции наряду с колоколом для созыва на богослужение, а также (в монастырях) – на трапезу. В Византии XII и нач. XIII в. продолжали использовать симандры, несмотря на появление колоколов.


[Закрыть], призывавшие православных к обедне, и неслышной поступью скользили в храмах молящиеся, подходя к большим иконам, освещенным гладкими восковыми свечами.

Но вот появилась и белая Триумфальная дорога – Аллея Побед, которая пересекала весь город; она тянулась от Золотых Врат до Форума Августа. Дорога вилась между дворцов, бань, площадей, колонн, арок, посеребренных или позолоченных, сверкавших неясными очертаниями в сиянии дня, утопавших в блестящей мгле.

Окаймленная домами бедняков, скудость которых не скрашивалась соседством нескольких богатых домов с оплетенными вьющимися растениями террасами, через город протекала небольшая река Ликос, впадавшая в бухту Элевтерия. Она ужом вилась среди ив, тополей и платанов, густо зеленевших по ее берегам и долине, на склонах которой тянулись пустыри, где пестрели дикие растения: горделивые сине-красные мальвы, едкая крапива с зубчатыми листьями, голубые воловики, покрытый бледно-розовыми цветами шиповник, бузина, пышные чащи кустов, в которых таились шустрые ящерицы.

Когда случалось свободное время, Василько часто приходил сюда, чтобы насладиться покоем и умиротворенностью. Он падал ничком в траву и с детским любопытством долго наблюдал за плывущими по небу облаками. Василько был уверен, что на облаках сидят ангелы, которые охраняют небесные чертоги Всевышнего.

Он мысленно просил белые тучки передать привет своим родным краям, ведь ими управлял своевольный ветер, поэтому они обязательно окажутся над Русью, где прольются животворящим дождем. Несколько дождевых капелек принесут на родную землю его послание, которое напоит молодой дубок. И будет листва дуба нашептывать заветные слова Василько. Несмотря на то, что его окрестили при поступлении в Варангу, Василько все еще почитал древних богов, которые таились в каждой былинке, в каждом деревце…

Тяжело вздохнув, Василько окинул тоскливым взглядом Золотые Врата и поплелся обратно. В этот момент ему почему-то вспомнились пасхальные торжества двухгодичной давности, когда император отметил его заслуги и наградил великолепным панцирем с золотой инкрустацией и кошельком золотых монет.

Пасхальная неделя в Константинополе обычно заканчивалась конскими бегами, на которые с самого утра устремлялись почти все жители столицы. Из широких и узких улиц, змеившихся по семи холмам, в одеждах из ярких тканей, украшенных узорами из накладного золота и серебра, стекались к Ипподрому византийцы.

Тянулись вереницы роскошных экипажей, высекали искры подковы множества лошадей, покрытых богато расшитыми попонами, по краям которых бренчали и звенели бронзовые колокольчики, громыхали по гранитным плитам, которыми были вымощены центральные улицы, пышные квадриги богачей и колесницы кочевников, покрытые пылью дальних дорог.

Вышагивали когорты трубачей, военачальники и гвардейцы Варанги, за ними следовали барабанщики, трубачи и арфисты со своими громадными арфами, покоившимися на их мощных грудях. Шли и другие музыканты – сыны варварских племен, пришедшие повеселиться без малейшей заботы о том, каковы будут последствия праздника. Они несли ливийские бубны, славянские гусли и гудки, восточные караманджи и зурны, тимпаны из железа и бронзы.

За ними неспешно двигались вереницей черные монахи в скуфьях, длинноволосые пастыри, божественное пение которых и необычное, в нос провозглашаемое «аллилуйя», звучало под скрещенными хоругвями, покачивающимися на древках, окрашенных фиолетовой краской. Толпа шла в полном в беспорядке – густая, стремительная, оживленная, жестикулирующая. Везде мелькали разноцветные человеческие лики, начиная с очень светлого руса и рыжего варяга и кончая черной головой эфиопа.

Стены Ипподрома с окаймляющей его круглой галереей, по которой бродили в томительном ожидании любопытные, возвышались как скала. Люди имели вид подлинных пигмеев перед величественными бронзовыми статуями, которые стояли на разделительном барьере – спине.

Изваяния изображали не только знаменитых лошадей и возниц, но и различные мифологические сцены, в том числе и божественного Геракла, борющегося со львом. Ипподром имел вытянутую подковообразную форму. Трибуна императора, – кафизма – крышу которой венчала медная позолоченная статуя басилевса на квадриге, находилась в центре восточной стороны арены.

Во время скачек делались ставки и проигрывались большие суммы денег. При этом город делился на соперничающие партии, которые болели на скачках за свои команды. Синие назывались «венетами», зеленые – «прасинами», красные – «русиями» и белые – «левками». Две последние команды не пользовались популярностью, и их почитатели постепенно начали переходить в стан сторонников синих и зеленых.

Кафизма была окаймлена красными и фиолетовыми, золотом шитыми занавесями; по бокам от нее располагались две трибуны пониже, но повместительней – для придворных. У подножья кафизмы стояла охрана, сдерживавшая толпу. Стражи – гвардейцы этерии – были неподвижны, лишь изредка едва заметно хмурили брови, когда, повинуясь порывам ветра, с резкими хлопками трепетали императорские знамена, которые держали их стоявшие рядом товарищи.

Василько в этот день был свободен от службы, поэтому пришел на Ипподром как зритель вместе со свои закадычным дружком, тоже гвардейцем этерии, которого звали Андрейко. Одетые в свои лучшие одежды, они практически не отличались от византийской знати, хотя и занимали места поплоше.

Но фалеры[15]15
  Фалеры – медные, серебряные или золотые крупные бляхи, иногда украшенные геммами, драгоценными камнями или смальтой, служившие почетными знаками воинов. Чаще всего носились на ремне, но иногда, во время особо торжественных церемоний, они крепились и на панцирь.


[Закрыть] и знаки своего воинского отличия Василько прицепил к широкому, богато украшенному поясу вместе с кинжалом в дорогих ножнах. Награды вызывали почтение и уважение у патрициев, и никто из них не мог позволить себе отнестись к заслуженному воину варанги, тем более кентарху, с пренебрежением.

В какой-то момент Василько неожиданно ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, повернул голову… и едва не обомлел от удивительного чувства, которое сразило его наповал. Неподалеку от гвардейцев сидела семья какого-то знатного патриция: отец семейства, лысоватый толстяк, пышная матрона, на которой было нацеплено целое состояние – ожерелья с драгоценными каменьями, золотые цепи, подвески, жемчужное монисто… – юнец в парчовых одеждах и две девицы. Одна из них, красоты неимоверной (по крайней мере, так показалось Василько), смотрела на него огромными черными глазищами испуганной лани. То, что он прочитал в них, заставило его сердце забиться с такой силой, что он даже не заметил, как начались бега.

Император поднялся со своего трона, окинул испытующим взором Ипподром и трижды благословил всех своих подданных золотой ветвью. Тут же раздались ритмичные удары в бубны, послышалось рыдание восточных зурн, щелканье тимпанов, и грянула яростная музыкальная буря струнных и духовых инструментов к неописуемому ужасу стражей, которые бросились к музыкантам, чтобы заставить их умолкнуть. Чересчур громкая музыка могла испугать лошадей.

Но вот раздвинулись железные решетки конюшен, стража расступилась, и колесницы, блистающие золотом и резной слоновой костью, вылетели на арену как ураган. Народ вскочил на ноги и дружно взревел, приветствуя возниц. Четыре колесницы стремглав помчались вперед.

У каждого возницы на голове сверкала высокая шапка, шитая серебром, все четверо были одеты в цвета своих партий, одной рукой каждый из них держал златотканые шелковые вожжи, а другая рука орудовала бичом. За колесницами поднималось густое облако пыли, скрывая крупы лошадей, колеса, упряжь, и вскоре возницы едва виднелись сквозь желтоватую пыльную пелену.

Зрители неистовствовали; казалась, что от их воплей рухнут крепкие стены Иппподрома, но Василько ничего не слышал и не видел – только лицо красавицы и ее глаза…

Они встретились через неделю. Но самое интересное – не он нашел ее, а она его. Конечно, Василько пытался разыскать девушку, поразившую его своим огненным взглядом в самое сердце. Однако служба не предоставляла ему слишком много свободного времени, и потом, легче было найти иголку в стоге сена, нежели человека в огромном Константинополе, в котором насчитывался миллион жителей, не считая приезжих. Тем более, девушка принадлежала к знатному роду. Ведь при всех своих званиях и заслугах «варвар» Василько не был вхож в дома патрициев.

Красавицу звали Альбия. Он как раз сменился с ночной стражи и, выстраивая планы на день, наслаждался свежим утром, укрывшись в тени платана; солнце уже пригревало изрядно. Конечно же мыслями он был в основном на Ипподроме – девушка не выходила у него из головы. Василько мечтательно посмотрел на небо, сокрушенно вздохнул – что ж так не везет! – опустил голову… И окаменел. Девушка выросла перед ним словно из-под земли.

Василько глазам своим не поверил. Он помотал головой, стараясь избавиться от наваждения, и прикрыл глаза ладонью, словно его ослепило невероятное видение. И услышал, как рядом зазвенели серебряные колокольчики. Это смеялась красавица.

Конечно же встретились они не случайно. Альбия тоже искала Василько. Для нее эта задача была гораздо проще, нежели для него – облик руса изрядно отличался от внешности греков, основного населения Константинополя, а фалеры на поясе и значок кентарха подсказали девушке, где он может находиться.

С той поры любовь закружила их и понесла, словно они очутились в водовороте бурной реки. Им приходилось встречаться тайно, чаще всего под покровом ночи. Альбия не просто принадлежала к знатному семейству; она была дочерью важного придворного – логофета геникона (управляющего казной). Кроме того, ее отец являлся еще и членом Консистории – государственного совета при императоре.

Поэтому о браке варвара-руса, пусть и заслуженного воина императорской гвардии, с дочерью высокопоставленного патриция не могло быть и речи.

Но своенравная Альбия не придавала этому факту никакого значения, в отличие от осторожного Василько. Она была уверена, что отец сделает все так, как она скажет. Последний ребенок в большой семье, Альбия пользовалась огромной привязанностью матери и отца без зазрения совести.

Но Василько прекрасно отдавал себе отчет, куда его может завести связь с дочерью высокопоставленного придворного империи. В лучшем случае, учитывая боевые заслуги, ему могли тайно отрубить голову в подземном каземате, а в худшем – при большом стечении зевак сжечь заживо в чреве бронзового быка, который грозно высился на Воловьем Форуме.

Посягательство на честь знатной семьи каралась самым жестоким образом. А их встречи никак нельзя было назвать невинными. Но отказаться от Альбии он не мог. Это было выше его сил…

Прежде при дворе всегда можно было видеть пеструю толпу посольств со всех концов Европы, Азии, Африки в разнообразных костюмах, слышать все языки мира. Ведомство иностранных дел, которое находилось под управлением великого логофета, обладало огромным штатом, держало переводчиков со всех языков и выработало сложный порядок приема послов, рассчитанный на то, чтобы поразить их воображение, выставить перед ними в самом выгодном свете мощь Византии.

Обычно послов встречали на границе. Под видом почетной стражи к ним приставляли зорких соглядатаев. Послам не позволяли брать с собой слишком большую вооруженную свиту, так как были случаи, когда такие «послы» захватывали врасплох какую-нибудь византийскую крепость. Иногда их везли в Константинополь самой длинной и неудобной дорогой, уверяя, что это единственный путь.

Это делалось с той целью, чтобы внушить варварам, как трудно добраться до столицы, и отбить у них охоту к попыткам ее завоевать. В дороге послы должны были получать пищу и помещение от специально назначенных для этого лиц, которым нередко должно было оказывать содействие и окрестное население. Строились и специальные дома для приема послов в пути.

По прибытии послов в Константинополь им отводился особый дворец, в сущности превращавшийся в тюрьму, так как к послам не пускали никого, и сами они никуда не ходили без конвоя. Им всячески мешали вступать в общение с местными жителями. Что касается приема у императора, то он должен был поразить и ослепить послов. Великолепие и богатство Тронного зала – Консисториона – потрясали. Перед троном басилевса было установлено золотое дерево, на котором щебетали и порхали золотые птицы. А по сторонам трона стояли золотые львы, которые били хвостами и рычали.

Византийцы, если это им было нужно, могли ошеломить иноземных послов роскошью приема, но умели также унизить их и отравить им пребывание в Константинополе. Обычно послов старались очаровать и обласкать, чтобы легче было обмануть. Их водили по Константинополю, показывали великолепные церкви, дворцы, общественные здания. Послов приглашали на праздники или даже специально устраивали торжества в их честь. Принимал гостей не только император, но и императрица, а также вельможи. Им показывали военное могущество Константинополя, обращали внимание на толщину его стен, на неприступность укреплений. Перед послами проводили войска, причем для большего эффекта их пропускали по нескольку раз, меняя им одежду и вооружение.

При дворе существовал особый церемониал приема послов. Во время первого, торжественного приема послы лишь передавали верительную грамоту и подарки. Подарками нередко служили драгоценные камни, оружие, редкие животные. Очень приветствовались в качестве подарка юные рабы-евнухи. Римские папы посылали византийскому двору мощи. Это был очень ценный подарок.

Когда ослепленные и подавленные послы уезжали, наконец, из Константинополя, их провожали с воинскими почестями – под рев боевых труб и грохот больших тимпанов, с распущенными знаменами. Иногда мелким князьям оказывался необычайный почет, если нужно было их покрепче привязать к Византии…

Ничего этого не было, когда в Константинополь явились послы франков, которые осадили Константинополь. Василько «повезло» – в этот день он как раз командовал стражей Консисториона. Его вызвали неожиданно и приказали сменить дежуривших варягов воинами своей сотни, которые должны были вооружиться как для боя. Мало того, ему и еще четверым лучшим гвардейцам было предписано встречать посольство не у двери Тронного зала, а образовать стену между троном императора и послами и быть готовым к любому повороту событий.

Не было в Консисторионе и наряженных в дорогие одежды придворных. Только скромно одетые писцы, личный секретарь императора, аколуф – командующий наемными войсками, этериарх Варанги, два военачальника-стратига и несколько членов Консистории, среди которых находился и отец Альбии.