Текст книги "Всадник Сломанное Копье"

Надменные франки не захотели оставить оружие – длинные франкские мечи – при входе в Тронный зал. Это уже было нарушением этикета. Но Алексей V Дука Мурзуфл не стал нагнетать ситуацию и милостиво дал согласие принять послов во всем их воинском облачении, изображая из себя большого храбреца.

Однако по тому, что его чело оросили капельки пота, Василько понял – император боится франков до дрожи в коленках. Это открытие не только поразило кентарха, но заставило пересмотреть некоторые свои соображения насчет дальнейшей службы в качестве гвардейца этерии.

Хуже нет, когда правитель и главный военачальник – трус. С ним победы точно не видать. Даже престарелый Исаак II Ангел отличался смелостью и решительностью. На византийский престол он был вознесен удивительным стечением обстоятельств.

В сентябре 1185 года его хотели схватить, заключить в темницу и предать смерти. Но Исаак, обнажив меч, напал на начальника императорской стражи и зарубил его. После этого он во весь опор поскакал к Святой Софии и укрылся в храме. Проезжая через площадь, Исаак громким голосом призвал народ к восстанию.

Городская чернь стала тысячами стекаться к церкви. Большинство пришло просто поглядеть на то, как будут расправляться с несчастным. Но его родственник Иоанн Дука смог направить в другое русло настроение толпы, которая ненавидела жестокого императора Андроника. Он убедил народ остаться с храбрецом и помочь ему в крайней опасности.

Были разбиты темницы и выпущены все заключенные. Возбуждаясь все больше, толпа провозгласила Исаака императором. Один из служителей Святой Софии снял хранившийся в храме венец Константина Великого и возложил его на голову Исаака. Узнав о том, что случилось, император Андроник пытался бежать, но был схвачен и казнен.

Послами были Конон де Бетюн, Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, и Милон ле Бребан де Прованс, а также три главных советника девяностолетнего Энрико Дандоло, дожа Венеции. Они исполняли посольские обязанности и в начале первой осады Константинополя.

Послы, надменно подняв головы, прошли сквозь строй варангов, и их ввели в Тронный зал. Напряжение, которое и так царило в Консисторионе, с их появлением достигло высочайшего предела.

Василько невольно затаил дыхание. Ему уже довелось драться с крестоносцами, и он знал, что Жоффруа де Виллардуэн очень сильный воин, стремительный, свирепый и чрезвычайно опасный. Поэтому еще больше насторожился.

Однако рыцари не обратили на стражу ни малейшего внимания, словно русы были пустым местом. Андрейко, который стоял рядом с Василько, хищно ощерился. Но тут же снова надел на лицо маску невозмутимости. Василько понимал его состояние – во время первого штурма Константинополя погиб двоюродный брат Андрейки. И теперь тот пылал местью.

После обмена приветствиями, от имени остальных послов слово молвил Конон де Бетюн, который был мудр и красноречив.

– Ваше Императорское Величество, – сказал он, – мы пришли от лица предводителей войска и от дожа Венеции. Они хотели бы напомнить Вам о той великой службе, которую мы сослужили Византии, как это ведомо всякому и всеми признано. Король Иерусалима маркграф Конрад Монферратский сражался за Вас против войск Фридриха Барбароссы и разбил его войска под Камерино. А потом он помог императору защитить свой трон против мятежников во главе с Алексеем Враном. Это было в недавнем прошлом. А в настоящем времени ваш предшественник поклялся выполнить соглашение, которое было заключено с ним, и у нас имеются грамоты об этом. Тем не менее оно не было соблюдено так, как должно. Мы много раз увещевали Вас об этом, и теперь перед всеми вашими сеньорами мы призываем соблюсти договор. Если вы этого сделаете, то мы будем вполне удовлетворены. А ежели нет, то знайте, что с этого часа мы не станем считать вас ни своим сеньором, ни своим другом, и постараемся добиться того, что нам причитается, всеми способами. Наши предводители попросили передать, что наше воинство не причинило бы зла ни Вам, ни кому-либо другому, не бросив честного вызова. Вы услышали все то, что мы должны были сказать, и теперь Вам решать, какие действия Вы соблаговолите предпринять.

– Этого не будет никогда! – отрезал император. – Никаких выплат! Вам вполне достаточно того, что вы получили. Поэтому мой вам совет: отправляйтесь в Египет – туда, куда вы направлялись ранее, чтобы освободить Гроб Господень. И тогда между нами воцарится мир и согласие.

– Тогда и мира не будет! – грубо отрезал маршал Шампани. – Ждите нас в гости! Pour le diable!..[16]16
  Pour le diable – к дьяволу (фр.).


[Закрыть] – Он грязно выругался.

Василько невольно схватился за рукоять меча. Не только придворные, но и гвардейцы были глубоко изумлены и потрясены его словами.

Никто и никогда прежде не отваживался дерзить императору Византии в его покоях, тем более – бросить вызов. Зал заполнился гневными голосами, но басилевс, вместо того чтобы приказать страже изрубить наглецов на месте, повелительно поднял руку и шум затих.

– Приходите, мы вас ждем, – надменно выпятив нижнюю губу, сказал Мурзуфл. – Мы приготовили вам знатное угощение. – И добавил с иронией: – Оно вам понравится…

На этом прием послов завершился. Видно было, что Жоффруа де Виллардуэн вне себя от гнева. Рыцарь уже собирался покинуть Тронный зал, но тут он встретил взгляд Василько – холодный и беспощадный. Маршал Шампани сразу понял, что перед ним рус, – по какому-то странному наитию.

Ему уже была известна сила воинов Варанги. Именно русы нанесли поражение его отряду во время первой осады Констиантинополя. Жоффруа де Виллардуэн был этим сильно уязвлен и поклялся поквитаться с русами. Он с вызовом осклабился и многозначительно бросил руку на рукоять меча, но Василько смотрел на него, как на пустое место, неподвижный и отрешенный.

Тогда маршал Шампани круто развернулся и, бормоча под нос проклятия, направился к выходу…

Василько стоял на крепостной стене и смотрел на бухту, которая с давних пор носила название Золотой Рог. Естественная гавань привлекала суда, проходящие по Босфору, помогая Византии контролировать торговый путь из Мраморного в Русское море. Бухта и впрямь была рогом изобилия, так как всегда полнилась торговыми кораблями, которые прибывали в Константинополь с товарами из разных стран.

Столица Византии буквально озолотилась на торговле, что очень не нравилось венецианцам, которые были конкурентами византийцев на торговом поприще. Они считали Великое море – Средиземное – своей вотчиной. А византийцы упрямо именовали его Римским или Византийским морем, чем изрядно досаждали венецианцам.

Именно по этой причине престарелый дож Венеции Енрико Дандоло предоставил крестоносцам корабли для похода в Святую землю. А затем хитрым маневром венецианцы направили всю силу воинства пилигримов на Константинополь, чтобы избавиться от главного соперника в торговле. Ведь Венецию совсем не устраивала война с Египтом, с которым были хорошо налаженные коммерческие связи.

Сребролюбивые венецианские купцы, изрядно наживавшиеся на перевозке паломников в Сирию и Палестину, на доставке восточным франкам подкреплений и хлеба с Запада, в то же время с выгодой сбывали оружие египетскому султану. Они ежегодно зарабатывали миллионы, продавая Египту лес и железо, а там покупая рабов. Поговаривали даже, что египетский султан отсыпал венецианцам немало денег за то, чтобы они направили крестоносцев в Константинополь.

По договору Венеция обязалась предоставить суда для перевозки четырех с половиной тысяч рыцарей и стольких же коней, девяти тысяч оруженосцев, двадцати тысяч пехотинцев и обеспечить их едой и кормом в течение девяти месяцев. Сверх того, «из любви к Богу», Венеция принимала обязательство за свой счет снарядить еще пятьдесят вооруженных галер.

Крестоносцы же, со своей стороны, брались уплатить республике Святого Марка за услуги восемьдесят пять тысяч марок серебром. Кроме того, Венеция выговорила для себя также половинную долю всего, что будет завоевано крестоносцами с помощью ее флота и военных сил – на суше или на море. Все это стало известно императору и стратегам Византии от плененных рыцарей.

Взгляд Василько был мрачен, а настроение скверное. Золотой Рог полнился боевыми галерами, нефами и грузовыми юиссье[17]17
  Юиссье – суда для перевозки лошадей морем. В византийских документах они значились как дромоны, триремы и хеландии, мусульмане называли их тарида, ушари и паландари, а хронисты христианских стран западной Европы именовали такие суда юиссье, уксера, паландра и саландрия.


[Закрыть] крестоносцев с провиантом, конями, стенобитными орудиями, катапультами и баллистами для метания тяжелых стрел, камней и бревен, окованных железом, а также бочек с горючей жидкостью.

Хищные узкие галеры обладали быстрым ходом и маневренностью в сражениях. Они могли ходить и на веслах, и под парусом. Кроме экипажей – матросов и гребцов, которых венецианцы обычно нанимали служить за плату с марта по ноябрь, на галерах размещались команды арбалетчиков и пращников.

Весьма впечатляли огромные нефы – крупные, вместительные суда с изогнутыми к килю бортами, с несколькими мачтами и широкими парусами. На носу и корме нефа высились деревянные башни для стрелков – шато. В отличие от галер, нефы имели медленный ход и были очень неповоротливы, что при осаде не имело никакого значения.

Юиссье были транспортными парусниками. В их глубоких трюмах помещалось до сотни лошадей, которых выводили на пологий берег через широкую дверь-пандус в корме.

Василько еще помнил те времена, когда военный флот Византии представлял собой грозную силу; ведь он поступил в Варангу, когда ему едва исполнилось шестнадцать лет, и служил уже двенадцатый год. Тяжелые боевые дромоны, мощные фортиды – военные грузовые корабли, хеландии – быстроходные весельные галеры, похожие на дромоны, но меньших размеров, транспортные памфилы, легкие военные усиаки и вместительные усиеры с двумя палубами, предназначенные для перевозки лошадей, заставляли трепетать все страны, населявшие берега Византийского моря и Понта Эвксинского.

В качестве цаконов (матросов), просалентов (гребцов), букинаторов-трубачей и сифонаторов, в задачу которых входило обслуживание установок для «греческого огня», на кораблях служили только византийцы и газмулы, выходцы из смешанных греко-латинских семей. Команды кораблей из местных жителей давали полную гарантию от предательства и от того, что они сдадутся на милость победителя.

Но засилье венецианских и генуэзских купцов привело к упадку византийской торговли, являвшейся важным источником пополнения императорской казны. Высшие сановники без стеснения опустошали и без того оскудевшую сокровищницу басилевса. Все это неизбежно повлекло за собой ослабление армии и флота, который практически перестал существовать. Византийцы привыкли прибегать к услугам хитроумных венецианцев.

А великий друнгарий (командующий флотом) Михаил Стрифна, родственник императора Алексея III, имел обыкновение превращать в золото для пополнения своей сокровищницы не только рули и якоря, но даже паруса и весла. Он полностью лишил византийский флот больших кораблей, посчитав это «удовольствие» слишком дорогим для империи. Еще недавно грозные дромоны и фортиды гнили в отдаленных бухтах, чтобы не смущать народ, своими черными остовами напоминая флаги, которые вывешивали в местностях, зараженных чумой.

Кто жалеет денег на собственную армию, вынужден кормить чужую…

Василько тяжело вздохнул и перевел взгляд на стены, где шла подготовка к отражению штурма. За зиму, пока крестоносцы-пилигримы торчали лагерем в окрестностях Константинополя, дожидаясь обещанных выплат, жители города хорошо укрепили стены города, надстроили сверху каменных башен деревянные и прочно укрепили их снаружи, обшив досками и прикрыв сверху бычьими шкурами. Во время приступа шкуры поливали водой, и башни нельзя было поджечь.

Стены имели добрых шестьдесят стоп[18]18
  Стопа – старинная русская единица измерения. Использовалась как единица счета писчей бумаги, а также как мера длины и объема. Стопа равна 28,8 см. Аналогична футу.


[Закрыть] в высоту, а башни – все сто. На стены установили дополнительно сорок камнеметов в тех местах, где, как предполагалось, пилигримы могли пойти на приступ.

– Выбираешь место, где сподручней умереть? – послышался знакомый голос.

Василько обернулся и увидел Андрейко. Обычно улыбчивое лицо его друга было хмурым, а в ясных голубых глазах таилась тоска.

– Отобьемся! – ответил Василько, но уверенности в его голосе не прозвучала.

– Твои бы слова да Господу в уши. Город обречен.

– Не говори глупости! – рассердился Василько. – Иначе накличешь беду.

– Это чистая правда. А беда уже давно пришла. Горожане не идут в ополчение. Никто не хочет сражаться за узурпатора, которым они считают нового императора. На стенах только наемные войска и пизанцы. Но нас очень мало!

– И что ты предлагаешь?

Андрейко бледно улыбнулся и ответил:

– Стоять. До последнего. Такова наша участь. Мы поклялись на кресте сражаться за императора и ничего уже изменить нельзя.

Василько мрачно глянул на друга и обречено опустил голову…

В пятницу 12 апреля 1204 года, за десять дней до Вербного воскресенья, пилигримы и венецианцы построили свои корабли борт к борту, франки перегрузили боевые орудия на юиссье и галеры, и двинулись по направлению к городу. Флот крестоносцев растянулся по фронту едва не на целое льё[19]19
  Льё (лье) – старинная французская единица измерения расстояния. Как и морская миля, льё привязано к длине земного меридиана. Сухопутное льё равно 4444,4 м, морское – 5555,5 м, почтовое – 3898 м (2000 туазов). Сухопутное льё представляет собой оценку расстояния, проходимого за один час пешком, морское – на весельной шлюпке.


[Закрыть].

На носу огромной флагманской галеры стоял Энрико Дандоло, великий дож Венеции. Ветер нещадно трепал бордовые полотнища с грозными крылатыми львами евангелиста Марка, гербами Венеции, которые были затейливо вышиты на знаменах золотыми нитями. Львы изгибались под порывами ветра и хищно щерили клыки в сторону неприступных стен Константинополя.

Энрике Дандоло стоял молча и недвижимо, словно каменное изваяние. Молчали и все благородные рыцари Европы, окружившие почтенного дожа.

Молчал знаменитый воин Тибо Шампанский, племянник короля Англии Ричарда Львиное Сердце, сурово насупив брови и задумчиво глядя на башни древнего города, ощетинившиеся многочисленными лучниками, чьи шлемы ослепительно блестели на ярком солнце.

Молчал прославленный своей храбростью и алчностью маркграф Бонифаций Монферратский, стискивающий в яростном порыве рукоятку своего меча, который был вложен в роскошные ножны, богато инкрустированные драгоценными каменьями.

Молчали благородный амьенский рыцарь Робер де Клари, граф Балдуин Фландрский, маршал Шампани Жоффруа де Виллардуэн, и только ветер, оживлявший крылатых львов на венецианских флагах, с шелестом играл роскошными перьями на богатых шлемах знатных воинов.

Они не решались произнести даже слово, потому что смертельно боялись Энрико Дандоло, человека загадочного, таинственного и внушающего трепетный ужас каждому крестоносцу. Девяностолетний полуслепой дож вовсе не выглядел старым и несчастным. Напротив, он был на удивление бодр, здоров, полон сил и абсолютно уверен в себе. А его недоброжелатели, которые пытались ему перечить, почему-то жили недолго. Да и не находилось тех, кто был посмел бы перечить дожу.

Существовала легенда, что Дандоло лет тридцать назад во время пребывания в Константинополе в качестве посла был предательски ослеплен греками при помощи вогнутого зеркала, сильно отражавшего солнечные лучи. И будто бы именно это обстоятельство являлось причиной личной ненависти Энрико Дандоло к Византии, побудившей его возглавить поход на Константинополь.

Но правды в этих сказках было немного. Венецианцы стремились к падению Византийской империи или ослабления ее могущества лишь потому, что не любили греков как сильных торговых соперников.

Когда выяснилось, что каждый крестоносец огромной армии должен венецианскому дожу большое количество денег, Энрико Дандоло объявил, что будет руководителем Крестового похода – чтобы не остаться в накладе, когда дело дойдет до распределения воинской добычи. Именно он своим удивительным даром убеждения сумел внушить огромной вооруженной толпе, заполнившей площадь Сан-Марко, что целью великого Четвертого крестового похода станет вовсе не Иерусалим, а Константинополь. И двадцать тысяч человек послушно подхватили его боевой клич.

Уже тогда многие понимали, что дож – человек необыкновенный. Но когда пошли настоящие чудеса, свидетелями которых были многие отважные воины, в войске сначала тихо, а потом все громче пошел слух, что дело тут нечисто.

Дандоло, по рассказам многочисленных очевидцев, умел летать, всегда сражался в первых рядах, несмотря на свой более чем преклонный возраст, и не было ему равных в рукопашных схватках, в которых он мог умертвить до нескольких десятков своих противников. Таинственные смерти знатных господ, посмевших возразить что-либо великому дожу, конечно, только прибавляли ужаса и без того демоническому образу. Многие рассказывали, что видели, как Дандоло разговаривал с огромным львом, из пасти которого извергалось пламя, а потом лев исчезал, по одному только взмаху руки великого дожа.

Неожиданно легкое проникновение венецианских кораблей в бухту Золотой Рог, вход в которую многие столетия надежно прикрывала знаменитая византийская цепь, порвавшаяся под натиском всего двух венецианских кораблей, представлялось настоящим колдовством. Что-то в душе не поворачивалось назвать это помощью Божьей, да и весь этот поход богоугодным делом. Шли-то ведь войной не на безбожных сарацин, а на самых настоящих христиан!

И как только этот проклятый Дандоло сумел убедить всех крестоносцев пойти против папы Иннокентия III, благословившего поход? (Впрочем, мало кто догадывался, что папа рассматривал захват Константинополя как способ воссоединить латинскую западную и греческую восточную церкви; только дож разгадал его потаенные мысли.) «Почему мы согласились?» – задавал себе вопрос каждый в огромной армии пилигримов. Но слухи о несметных сокровищах византийской столицы побеждали в итоге все сомнения.

Едва корабли пришвартовались под стенами константинопольских твердынь, Энрико Дандоло нарушил молчание. Его голос был совсем не старческим; он гремел словно большой колокол:

– Перед нами стоит город, который покорится вам, непобедимому воинству Христову! Стены этой древней твердыни ничто по сравнению с нашим духом, с нашей силой, с нашей верой! Женщины этого города уже ждут вас, своих героев, чтоб подарить вам свои ласки! Золото этого города просится в ваши руки! Когда-то украденное у вас, оно принадлежит вам по праву! Люди этого города, погрязшие в неверии и блуде, жаждут вашего прихода для избавления от грехов и душевного исцеления! Мы принесем им исцеление! Мы войдем в этот город и раз и навсегда твердой рукой наведем там порядок! – Дандоло обернулся к солдатам-венецианцам, вскинул руку и указал на стены города. – Дети мои! На штурм! За святую веру!

Тысячи солдат бросились на штурм города, тучи стрел, закрыв на мгновение солнце, полетели на пилигримов. Зазвучали крики раненых, полетели огромные валуны с катапульт, с грохотом врезаясь в древние башни.

От мачт венецианских галер отделились длинные прочные шесты, которые упирались прямо в крепостные стены. По этим шестам проворно поползли в сторону обороняющихся византийцев наиболее подготовленные и сильные крестоносцы. Их главной задачей было добраться до противника и завязать с ним бой, ожидая подхода товарищей, которые пытались влезть на стены по приставным лестницам и веревкам.

Каждый знатный рыцарь пошел на штурм с небольшим отрядом преданных лично ему оруженосцев, а также со знаменосцем с его баннером, узким прямоугольным флагом, на котором был нарисован фамильный герб. Поэтому таких рыцарей было видно издалека, и солдаты, воочию наблюдая их героический порыв, воодушевлялись еще больше и с утроенной энергией штурмовали константинопольские укрепления.

Когда византийцам удавалось оттолкнуть от стены длинную лестницу или шест, крестоносцы летели вниз, ломая шеи и натыкаясь на копья своих же товарищей, толпящихся под стенами.

В воздухе стоял свист от огромного количества смертоносных стрел, пущенных со сторожевых башен меткими византийскими лучниками. То один, то другой крестоносец, на секунду забывший о том, как важно держать щит над головой, штурмуя вражескую крепость, падал бездыханный или со страшной раной, полученной от стрелы, разящей на излете. Атака крестоносцев явно ослабевала, тысячи трупов валялись у подножья крепостных стен, но проникнуть в город никак не получалось.

Престарелый полуслепой дож, обнаружив, что атака крестоносцев рискует захлебнуться, выхватил меч и бросился в гущу штурмующих. Уже через несколько минут он поднимался по одной из приставных лестниц на крепостную стену. Бордовый плащ его развевался, как флаг, многие, затаив дыхание, следили за отважными действиями необычного венецианского правителя.

Он ступил на крепостную стену, непрерывно сражаясь с добрым десятком византийских солдат. Спустя несколько минут все они были либо поражены мечом дожа, либо сброшены вниз. Спустя некоторое время подоспела подмога – с одного из кораблей по длинному шесту на помощь Энрико Дандоло перебралось несколько отважных крестоносцев. Бой разгорелся с новой силой…

Василько с двумя русами оборонял одну из башен. Кроме них, там находились и местные жители, стрелки из лука, настоящие патриоты Константинополя, но обучены мечевому бою они были плохо, и весь удар облаченных в броню рыцарей гвардейцы приняли на себя. Василько страстно желал встретиться в бою с маршалом Шампани, он даже разглядел баннер с гербом Жоффруа де Виллардуэна, но тот находился слишком далеко от башни и пока безуспешно пытался забраться на стену.

Четверо рыцарей, которым удалось проникнуть в башню по странному стечению обстоятельств (их неф снесло волной прямо под ее стены), несколько опешили, увидев перед собой знаменитых гвардейцев императорской этерии. Они думали, что в башне находятся только стрелки и вполне резонно считали их несерьезными противниками, расправиться с которыми им не составит труда.

И действительно, двоих стрелков, которые попытались им воспрепятствовать, они мигом зарубили своими длинными франкскими мечами.

Но тут на них набросились русы со своими огромным топорами, и щиты рыцарей мигом превратились в обломки. Василько с мстительной жестокостью орудовал топором как заправский дровосек. Он отбросил щит за ненадобностью, чтобы тот не сковывал движений в достаточно небольшом помещении башни, и рубился с потрясающей свирепостью, не особо заботясь о том, что франки могут достать его своими длинными мечами.

Василько сражался против двух крестоносцев. Они сразу сообразили, что перед ними не простой гвардеец, а какой-то военачальник, и горели желанием отличиться, заполучив в качестве трофея его оружие. На Василько был надет великолепный панцирь сарацинской работы с золотой насечкой, мечта любого крестоносца-голодранца.

А уж про его меч с золотой рукоятью и говорить было нечего; столь богатый клинок вместе с ножнами, украшенным драгоценным каменьями и серебряной оковкой, стоил целого состояния.

Увернувшись от очередного выпада, Василько пригнулся и нанес коварный удар сбоку, на уровне пояса. Крестоносец свалился как подрубленное дерево, только с железным грохотом. Второй пилигрим невольно отшатнулся; он не ожидал такой прыти от противника, который не только ушел от разящего удара, но одновременно умудрился пропустить его меч над головой. А этот прием рыцарь считал неотразимым.

Но времени на изменения тактики боя у него уже не было. Василько поступил совершенно неожиданным образом. Он перекинул топор в левую руку, а правой молниеносно выхватил свой меч. Миг – и голова крестоносца отделилась от шеи. Она покатилась по каменному полу, словно капустный кочан, прямо под ноги третьему рыцарю, который сражался с Андрейко.

Он был огромным – как скала. Под его ударами не отличающийся ни силой, ни статью Андрейко гнулся, словно тростник под ветром. Еще немного, и руса ждала бы незавидная участь. Меч рыцаря был тяжеленным и по размерам больше самого длинного франкского клинка. Поэтому защититься от ударов было очень сложно.

Тем не менее пилигрим дрогнул, когда увидел, что подкатилось ему под ноги. Это временное замешательство стоило ему жизни. Василько мигнул Андрейко и тот сразу понял, что намеревается сделать кентарх.

Они ударили одновременно – Андрейко на уровне ног, а Василько в голову. От выпада Андрейки крестоносец сумел защититься щитом, а вот удар топором по шлему отразить не успел. Большого вреда рыцарю он не причинил, шлем остался цел, только погнулся (Василько не смог размахнуться пошире), но словно шмели у него в голове загудели, и крестоносец на какой-то миг потерял ориентацию.

И тут снова просвистел меч Василько. На этот раз удар получился разящим. Добрый меч из сарацинской стали разрубил доспех, и правая рука пилигрима безвольно повисла, потому что была перерублена ключица.

Предоставив Андрейко добивать противника, – брать крестоносцев в плен русы не желали, вполне обоснованно полагая, что они покушаются на истинную православную веру, а не только пришли в Константинополь, чтобы пограбить (для наемников в этом не было ничего зазорного), – Василько помог справиться своему товарищу с четвертым рыцарем, и когда тот, залившись кровью, рухнул на пол башни, вскинул руки с оружием вверх и проревел победный клич императорской Варанги…

Раннее весеннее утро выдалось на удивление приятным. Прозрачный воздух благоухал цветочными ароматами, восточная сторона неба была похожа на розовое с позолотой покрывало из тончайшего шелка, и тишина стояла удивительная.

Но что-то не давало возможности насладиться прекрасным утром, и Василько лишь тяжело вздохнул, глядя на громадный храм Святой Софии, который высился неподалеку. Кентарх, получив указание от стратига, руководившего обороной Константнополя, торопился возглавить свою сотню, дежурившую на стенах.

Первый приступ у крестоносцев не удался. Жаркий бой длился до темноты, некоторые башни противник все-таки захватил, но развить успех у пилигримов не получилось.

Взбешенный Бонифаций Монферратский посылал в бой все новые и новые отряды рыцарей и солдат, но их потуги были тщетными – Варанга и пизанцы стояли насмерть. Особенно опасным и смертоносным для крестоносцев был участок стены, который обороняли русы и варяги.

Кентарх Харальд Молот был берсерком и считал самой большой радостью в жизни кровопролитное сражение. Он завывал, как дикий зверь, бесстрашно бросаясь на рыцарей, и его огромный молот не оставлял им никакого шанса остаться в живых. Не отставали от него и другие даны.

Дрогнули лишь инглины. Они оставили свой участок стены и бросились бежать. Хорошо, что подоспели наемники-печенеги, превосходные стрелки из лука, и быстро проредили толпы франков, которые уже хозяйничала на стенах.

Бой затих, когда на Константинополь опустила свое покрывало ночь. Пилигримы, злобно ворча и огрызаясь выстрелами из арбалетов, вернулись на суда и в лагерь, расположенный неподалеку от городских стен – чтобы зализать раны и приготовиться к решающему штурму. А что он будет последним, мало кто сомневался. Жители Константинополя, озлобленные поборами, новыми налогами и тем, что знать пошла против их воли, избрав императором не заслуженного воина, а хитрого интригана Мурзуфла, не хотели брать оружие, дабы помочь наемникам защищать город, а воинов Варанги не хватало, чтобы закрыть все бреши.

Василько смотрел на храм Святой Софии и вспоминал, как впервые попал туда в качестве телохранителя Исаака II Ангела. Император, в отличие от узурпатора Мурзуфла, отдавал предпочтение русам из Варанги. Они были не только его личными телохранителями-манглабитами, но и составляли костяк стражей, присутствовавших на всех торжественных церемониях.

Внутри храм был потрясающе великолепен. Озаренный дневным светом и паникадилами, спускающимися из девяти куполов на золотых цепях, он полнился толпами знати в богатых одеждах и воинских доспехах. Чины духовные, государственные, монашествующие, военные заполнили базилику от боковых кораблей[20]20
  Корабль, неф – вытянутое помещение, ограниченное с одной или с обеих продольных сторон рядом колонн, отделяющих его от соседних кораблей.


[Закрыть] до галереи, и, казалось, уносились ввысь в золотых волнах света, лившегося из узких разрезов витражных окон.

В храме было сто семь колонн из ценных пород цветного камня. Сто семь – цифра, имеющая магический смысл. Каждая из этих колонн носила имя одного из византийских патриархов, возглавлявших христианскую церковь до постройки храма. Каменные опоры как бы представляли собой «столпы церкви».

Эта огромная церковь была сооружена при императоре Юстиниане. Он задумал построить не только самый большой храм на свете, но и наиболее богатый по внутренней отделке. Император-христианин хотел затмить пышностью своих языческих предшественников. Он собирался даже выложить золотыми плитками пол, но на это не хватило бы всех богатств империи. Пришлось довольствоваться разноцветным мрамором, волнистые линии которого должны были напоминать верующим волны райских рек.

Патриарх сошел с амвона, который был увенчан киборионом[21]21
  Киборион, киворий – в христианских храмах дарохранительница, позже алтарная сень, поддерживаемая колоннами и богато украшенная.


[Закрыть] и осенен золотым крестом, а из наоса[22]22
  Наос – центральная часть христианского храма. С востока к наосу примыкает алтарь – важнейшее помещение храма, где располагается престол и совершается литургия. Алтарь в православных храмах отделен от наоса завесой и иконостасом. С запада к наосу присоединяется притвор, по-гречески нартекс.


[Закрыть] показались помазанники от всех церквей и во всевозможных мантиях. Здесь были епископы из Африки, смуглая кожа, орлиный нос и суровый вид которых так резко отличались от епископов Македонии, белокурых и приветливых. Были монахи-островитяне и простые священники из-за Дуная, где они обращали в христианство племена, еще исповедующие языческую веру. Множество других священнослужителей стояли сплошной толпой в сверкающих митрах, в облачении ряс, стихарей, епитрахилей и далматик, затканных необычайно сложными узорами, драгоценные нити которых передавали жаркие оттенки заходящего солнца, переливы занимающейся зари.

Колебанием крестов и хоругвей сбивалось острое пламя свечей, которое голубым и желтым сиянием расплывалось под сводами и бесследно исчезало в пространстве. В установленном порядке двинулась толпа через корабли и нартекс[23]23
  Нартекс, нарфик – притвор, входное помещение, примыкавшее обычно к западной стороне христианских храмов. Предназначался для лиц, не имевших права входить внутрь главного помещения для молящихся.


[Закрыть] ко всем выходам и поспешно построилась снаружи.

Народ склонился, крестясь и воспевая радостные похвалы Господу и басилевсу, в которых слышалось изумление столь выдающимся великолепием. Василько и другие русы-телохранители едва сдерживали толпу простолюдинов, которые собрались, чтобы увидеть пресветлый лик наместника Бога на земле. Такие случаи им выпадали очень редко.

Всколыхнулись стоящие в наосе чины, и задвигался балдахин, который несли над императором. Чело Исаака Ангела было сурово нахмурено, глаза сверкали, нос напоминал орлиный клюв, а пышная иссиня-черная борода (явно подкрашенная, подумал Василько, потому что он видел басилевса вблизи) ярко выделялась на фоне скрепленной у плеча драгоценным аграфом золотой узорчатой хламиды.

В сопровождении сановников император величественно проследовал с мечом в одной руке, с державою в другой, паря над лесом дрогнувших секир и золотых копий.

И опустел храм Святой Софии-Премудрости, показавшийся еще громадней в своей пустоте. Ярче обрисовалось пламя паникадил, прежде несколько потускневшее. Раскрылись появившиеся из облаков фимиама красочные лики: исполинские ангельские головы посреди белых скрещенных крыльев, крылатые ангелы на золотом фоне в прозрачных одеждах, вооруженные мечом и копьем, украшавший внутренний нартекс исполинский Иисус с Евангелием, восседавший на троне со спинкой, увенчанной двумя тиарами.