Текст книги "Всё о мореплаваниях Солнышкина"

Неужели всё кончилось?

Вечером, когда усталый от ходьбы Солнышкин прилёг отдохнуть на своём втором этаже, в каюту ворвался Перчиков.

– Дрыхнешь и ничего не знаешь?

– А что? – вскочил Солнышкин.

– Как «что»? Идём в Антарктиду!

Солнышкин так подскочил, что врезался головой в потолок, но даже не обратил на это внимания.

– Не может быть!

– Может! – крикнул Перчиков. – Всё может быть, Солнышкин. Мы везём продукты полярникам!

И друзья бросились обнимать друг друга:

– Да здравствует Антарктида! – крикнул Перчиков.

– Да здравствуют айсберги!

– Да здравствуют пингвины! – ещё громче заорал Солнышкин и с маху сделал стойку на руках.

С этого часа дни помчались наперегонки, как дельфины. Все бегали, суетились, к пароходу подлетали грузовики. В трюмы вносили ящики с консервами и компотом, мешки с сахаром и мукой, сгущённое молоко и шоколад, сухари и галеты.

Солнышкин торопился со всеми, сам себе командовал и сам всё исполнял. Он купил карту, чтобы отмечать маршрут судна, смастерил клетку, в которой решил привезти на Большую землю настоящего королевского пингвина. По ночам он часто вскакивал с постели и, выглянув в иллюминатор, вздыхал: ему снились айсберги! И он совсем не замечал, как к нему исподтишка подкрадывалась беда.

Наступил день отплытия. Пароход «Даёшь!» торжественно вывели на рейд. Солнышкин стоял на вахте у трапа и всматривался в берег. Там махали платочками женщины, инспекторы носились с бумагами, а Моряков получал на берегу последние документы и особо важные распоряжения.

Он должен был подойти к судну на катере, и Солнышкин привязывал к борту красивый капитанский штормтрап. Он завязал его уже на один узел, как вдруг за спиной раздался знакомый возглас:

– О, привет Солнышкину!

Солнышкин оставил трап и оглянулся. С другой стороны, прямо через борт перебрасывая длинные ноги, с маленького буксирного катера кто-то перелезал на «Даёшь!». Нос человека медленно вращался, принюхиваясь к запахам, а глаза уже нашаривали дверь камбуза. И хотя лицо и руки человека были чернее сажи, Солнышкин сразу узнал Ваську-бича. Он вспомнил первую встречу, путешествие по городу и с улыбкой спросил:

– Ну, как компот?

– Ах, Солнышкин! – торжественно сказал Васька. – Я ведь работаю. Работаю, Солнышкин. В жизни, кажется, есть кое-что поважнее компота…

В это время с катера закричали:

– Васька! Васька!

Он кивнул чумазой головой и заторопился:

– Видишь, без Васьки никуда! Лошадиных сил у мотора не хватает. – Он перекинул ногу через борт и улыбнулся: – Будь здоров, Солнышкин! Нас ждут великие дела!

Солнышкин протянул ему свою руку, и вдруг Васька оцепенел: на руке у Солнышкина сверкнул удивительный старинный компас.

– Вот это штучка! – сказала Васька. – Продай!

– Не могу, – ответил Солнышкин.

– Меняю на тельнягу и ботинки.

– Не могу, – сказал Солнышкин. – Не нужны мне тельняшки и ботинки. Компас-то особенный…

– А что? – спросил Васька.

– Да так… Говорят, если правильно живёшь, на север показывает, плохо – вертится из стороны в сторону.

Солнышкин разговорился, а именно в этот момент Моряков возвращался с берега на судно. Он был человек верного слова и держал в руке десять порций сливочного мороженого, которыми обещал премировать Солнышкина.

– Отличный, настоящий матрос! – повторял он.

И как только катер подвалил к борту «Даёшь!», Моряков прыжком повис на штормтрапе и стал подниматься вверх.

«Фьюить!» – свистнуло вверху.

«Фьюить!» – свистнуло второй раз.

– Стойте! – крикнул Солнышкин, но трап уже дёрнулся, узел развязался, и Моряков вместе с десятью порциями мороженого бултыхнулся вниз.

Он тут же вынырнул, но короткая балясина – деревянная ступенька – стукнула его по лбу. Он вынырнул второй раз, но вторая ступенька больно шлёпнула его снова. Солнышкин с ужасом смотрел, как десять раз выныривал Моряков и десять раз ступеньки шлёпали его по одному и тому же месту. Наконец трап свалился совсем, и на поверхности рядом с ним закачалась капитанская фуражка.

– Спасайте! – завопил Солнышкин.

– Человек за бортом! – закричали на катере и бросились на помощь.

Моряков, вынырнув, приоткрыл один глаз, высунул из воды крепкую руку, ухватился за конец каната и в минуту оказался на палубе. С него ручьями стекала вода, на лбу вырастала громадная шишка. Потирая лоб, он бросился в каюту.

«Всё! – подумал Солнышкин. Он побледнел, и его рыжий чубчик стал бледным, как лёд в Антарктиде. Он закрыл рукой лицо. – Вот тебе и Антарктида! Вот тебе и пингвины! Неужели всё кончилось?»

Впереди паруса!

Вокруг Солнышкина собралась вся команда.

– Бедный Солнышкин! – ехидно ухмыльнулся артельщик, которого не успели выгнать из-за срочности рейса.

– Разиня! – сердито процедил сквозь зубы Федькин и отпустил Солнышкину щелчок.

– Ах, Солнышкин, мы все тебя любим, – сказала Марина, будто уже прощалась.

– Ну и ну, отмочил! – вздохнул Перчиков.

А Солнышкин стоял ни жив ни мёртв и думал: «До свиданья, Антарктида, до свиданья, океан!»

– А всё из-за Васьки и ещё из-за этой вот штуки! – с горечью проговорил он и щёлкнул пальцем по крышке маленького бронзового компаса.

– Не мели ерунду, – возразил Перчиков, который никогда не интересовался, что это за компас у Солнышкина на руке. – При чём тут эта коробка?

– А при том, – сказал Солнышкин и выложил Перчикову историю робинзоновского подарка.

– Забавно, – качнул головой Федькин, глядя на компас.

– Всё показывал правильно! А тут, когда я болтал с Васькой, в самую трудную минуту не мог шевельнуться! За штурвалом я стоять не умею, а на компасе – всё правильно. Узлы вязать не умею, а на компасе – правильно. И моряком я ещё не стал – всё равно правильно, – чуть не глотая слезы, говорил Солнышкин.

– Знаешь, – задумчиво перебил его Перчиков, – ты, конечно, прав, настоящим матросом ты ещё не стал, но не беда, Солнышкин, не всё сразу! Самое главное, чтобы работал как следует твой самый надёжный компас. – И Перчиков положил ладонь Солнышкину на грудь, где тихо и грустно стучало его сердце. – А он работал неплохо. И этот бронзовый старичок всё показывал верно.

И тут все увидели, как стрелка маленького бронзового компаса, едва шевельнувшись, твёрдо указала на «норд».

– Жаль только, что случилась вся эта ерунда, – сказал Перчиков и подумал вслух: – А что, если нам всем пойти к Морякову?

Вдруг среди общего крика раздался голос боцмана:

– Солнышкин, к капитану!

Все замерли. Где-то далеко в городе звякнул трамвай, за бортом плеснула волна, и с криком пролетела чайка.

Солнышкин вздохнул, пригладил чуб, поднялся по трапу и переступил порог капитанской каюты.

Моряков ходил взад и вперёд, прикрывая подушкой посиневший лоб.

– Та-ак, – мрачно сказал капитан и повернулся к Солнышкину: – Значит, убить меня захотел?

– Нет, что вы… – грустно ответил Солнышкин.

– Значит, утопить меня захотел?

– Не хотел… – ещё грустнее сказал Солнышкин.

– Опозорить меня перед всем флотом захотел?

– Нет-ет, – покачал Солнышкин головой.

– Так не хотел? – спросил сердито Моряков.

– Нет, – повторил Солнышкин и посмотрел на свои ботинки.

– Ну что ж, раз не хотел – так и быть. Марш на вахту! А шишку я тебе ещё посажу не такую! – погрозил Моряков кулаком и потёр лоб.

– Десять шишек! – раздалось за дверью, и в каюту влетел Перчиков.

– Тысячу шишек! – крикнула Марина и чмокнула Солнышкина, как после долгой разлуки.

Всё это время они стояли за дверью. Солнышкин хлопал рыжими ресницами и не верил своему счастью.

– Марш на вахту! По местам! – сердито приказал Моряков и выглянул в иллюминатор. И вдруг он охнул и запричитал: – Батюшки, батюшки! Мирон Иваныч! – Он прикрыл ладонью шишку и, повернувшись к Солнышкину, крикнул: – Трап! Немедленно парадный трап!

Солнышкин выглянул в дверь и увидел, что к борту подходит катер, а с него машет мичманкой старый добрый Робинзон.

– Батюшки! Мирон Иваныч! Как же так?! Куда?

– В отпуск. В Антарктиду, – сказал Мирон Иваныч и весело улыбнулся.

Робинзон выбрался в плавание. За долгие годы он наконец взял отпуск и решил провести его на пароходе своего прославленного воспитанника.

– А как же дом, хижина, глобус? – крикнул Моряков.

– Всё пошло в музей пионерам, – махнул рукой Робинзон. И подошёл к трапу, который на редкость быстро наладили Солнышкин с Перчиковым.

Моряков осмотрел узел, потрогал его рукой и крикнул вниз:

– Поднимайтесь! Поднимайтесь! – И скоро принял в объятия отважного старика.

– А где же Солнышкин, что с ним? – спросил Мирон Иваныч.

– А вот он, вот он, – показал на него Моряков, прикрывая шишку на лбу.

– И как он? – спросил старик.

– Отлично, отлично! – потирая лоб, сказал капитан. – Будет настоящим моряком. – И он повёл Робинзона в свою рубку.

Через минуту оттуда раздался его громовой голос:

– Все по местам!

Бывалый капитан показывал своему воспитателю старую выучку.

Но тут на катере за бортом раздался знакомый возглас:

– Стойте! Стойте!

Это, как всегда, в последнюю минуту с катера по трапу поднимался доктор Челкашкин.

Наконец все встали по местам. Загудела машина, загрохотали лебёдки.

Боцман Бурун выбирал якорь и, поглядывая на берег, шептал:

– До свидания, медведики! До скорого свидания, родные!

Судно разворачивалось, вдали оставались сопки и становились лилипутиками белые домики Океанска; по бортам парохода пенилась зелёная вода.

Капитан Моряков отдавал команды.

А на самом носу парохода «Даёшь!» в обнимку стояли Солнышкин и Перчиков. Над ними кричали чайки, мимо пробегали яхты, и впереди покачивались белые паруса.

Друзья всматривались в горизонт, и навстречу им катились волны далёких океанов.

Солнышкин плывет в Антарктиду

В книжке «Весёлое мореплавание Солнышкина» я рассказал, как из далёкой сибирской деревушки к Тихому океану приехал Алёша Солнышкин.

Старый инспектор океанского пароходства Рабинзон подарил ему чудесный компас и помог поступить на пароход «Даёшь!» к своему воспитаннику Морякову.

Но Моряков заболел корью. А вместо него на пароход пришёл капитан по прозвищу Плавали-Знаем.

Солнышкина он заставлял ловить дым на трубе, перекачивать море слева направо. Уборщицу Таю выселил из каюты, чтобы поместить там попугая. А со своим приятелем Стёпкой-артельщиком он выбросил радиста Перчикова на необитаемый остров.

Но Перчиков приплыл к пароходу на ките и между делом выручил из беды дельфина. Солнышкин обхитрил Плавали-Знаем и доставил в Океанск дрессированных медведей, которых очень полюбил боцман Бурун…

Когда книга вышла, многие ребята стали спрашивать: «А где Солнышкин сейчас? Что он делает?»

Я отвечаю всем так, как написано на обложке этой книги:

«Солнышкин плывёт в Антарктиду».

Автор

Каюта для Робинзона

Пароход «Даёшь!» торопился на юг, к жарким тропическим водам. Перед ним вежливо раскланивались медузы, и молодые акулки, сворачивая налево и направо, почтительно уступали ему дорогу.

Над мачтами качалось солнце, ныряло в каюты, и настроение у матроса Солнышкина было самое солнечное. Он усердно мылил стены каюты, в которой совсем недавно обитал драгоценный попугай бравого капитана, и вокруг разлетались радужные мыльные пузыри.

Теперь попугай шатался со своим хозяином по Океанску, а Солнышкин смывал их следы и слушал доносившуюся с палубы песенку, которую сочинил матрос Федькин:

 
Шутки и песенки – их багаж;
Полночь, но не до сна им:
Что это, братцы, за экипаж?
Плавали, братцы, знаем!
 
 
По Антарктиде грохочет лёд,
Но и во льду – весна им!
Что это, братцы, за пароход?
Плавали, братцы, знаем!
 

Солнышкин окатывал переборки водой, и по ним золотистыми медузами расплывались солнечные пятна. Он представлял, как внесёт в каюту Таин чемодан и поставит на прежнее место, как она всплеснёт руками, а Марина скажет: «Молодец, Солнышкин!»

Солнышкин засмеялся, и его руки забегали ещё быстрей.

Наконец он вытер пол, отжал тряпку, выставил на палубу ведро и постучал к Марине в каюту.

– Да-да, входи, Солнышкин! – сказала Марина, и Солнышкин улыбнулся: она узнала его стук!

Он распахнул дверь.

– Разрешите ваш чемоданчик! – попросил он, протягивая руки к Тае.

– Зачем? – удивилась Тая.

– Можете перебираться в свою каюту!

Тая всплеснула руками, Марина хотела что-то сказать. Но Солнышкин уже подхватил чемодан и, высоко подняв голову, шагал к Таиной каюте.

В коридоре торжественно посвистывал встречный ветерок.

Через несколько шагов Солнышкин вскинул голову ещё выше: с противоположного конца коридора к нему приближался его друг, старый инспектор Океанского пароходства Мирон Иваныч по прозвищу Робинзон.

– Здравствуйте, Солнышкин!

– Здравствуйте, Мирон Иваныч! – радостно кивнул Солнышкин. Но вслед за этим на его лице появилось лёгкое недоумение и на носу проступили крупные веснушки.

В руке у Робинзона тоже был чемоданчик. Под мышкой торчала свёрнутая медвежья шкура, из которой внимательно поглядывал глазок подзорной трубы. И остановился Робинзон у той же самой каюты.

– Кажется, эта каюта свободна? – спросил Робинзон.

Солнышкин мигнул, не зная, что сказать. Он готовил каюту для Таи. Но не мог же он выпроводить и своего старого друга! Солнышкин покачал чемоданчиком и смущённо оглянулся.

Марина и Тая остановились.

Робинзон тоже качнул чемоданчиком и усмехнулся:

– Вот так дела! Кажется, я забрёл не на своё место!

Солнышкин готов был провалиться сквозь палубу. Он думал, что бы предпринять. Но сзади раздался голос Марины:

– Что вы, Мирон Иваныч! На своё!

Солнышкин исподлобья посмотрел на неё.

– Но кажется, вы тоже направляетесь в эту каюту? – учтиво поклонился Робинзон, поглядывая на чемоданчик в руке Солнышкина.

– Конечно! – сказала Марина.

– Конечно! – подтвердила Тая. – Мы пришли посмотреть, как Солнышкин приготовил для вас каюту!

– Неужели для меня? – лукаво спросил Робинзон. – Но зачем же тогда ваш чемодан?

– А увидите, – сказала Тая.

– Ну что ж, тогда прошу, – пригласил Робинзон. – Прошу! – и распахнул дверь.

По переборкам струились солнечные блики. За иллюминатором перекатывались зелёные волны, а с лёгким сквознячком в каюту влетал громкий крик чаек.

– Спасибо, Солнышкин! – сказал Робинзон и приподнял фуражку.

– Молодец, Солнышкин! – сказала Марина.

А Тая вынула из своего чемоданчика белую скатёрку.

– Вот видите, – сказала она и одним взмахом накрыла ею стол.

Солнышкину показалось, что всё вокруг наполнилось солнцем. Он готов был мыть и драить все каюты, все корабли, все флотилии на земле.

И сверху раздался крик боцмана:

– Солнышкин, ко мне!

Цирковые штучки боцмана Буруна

«Даёшь!» был чист, сиял, как ложки перед обедом. Но боцману Буруну не терпелось начать покраску. На кормовой стреле с кистью в руке сидел матрос Петькин. А на носовой стреле раскачивался матрос Федькин. Оттуда и доносились его песенки.

Сам Бурун на коленках ползал по коридору с лупой в руке и приглядывался к палубе, высматривая царапины. У машинного отделения он чуть не прилип к палубе носом. Прямо перед ним краснело пятно с целый пятак, а рядом ржавело несколько закорючек вроде запятых. Красить, немедленно красить!

Бурун крикнул:

– Солнышкин! – и поднял вверх глаза.

Солнышкин стоял перед ним. Он ждал любого, самого отчаянного приказа. И Бурун приказал:

– Спать!

Этого Солнышкин не ожидал.

– Ты что, боцман? – удивился Солнышкин. Раньше он не замечал за Буруном любви к шуткам.

– Спать! – сказал Бурун и вскинул брови. – Сейчас спать, а ночью красить. Чтоб не топтали. Раскатаем под зелень. – И боцман улыбнулся. – Как в цирке!

Старый Бурун скучал по своим медведикам, которых оставил в Океанске. Ему всюду мерещился цирк, и, если бы мог, он превратил бы в цирковую арену весь пароход.

Боцман приготовил ведро краски и пошёл в каюту, засыпая уже на ходу…

Солнышкин тоже прилёг. Приказ! Но ему не спалось. Запахи краски кружили голову. Он видел, как из его рук выплывают разноцветные корабли и, поводя боками, идут к Антарктиде.

Наконец за иллюминатором потемнело. В небе покачнулась звезда, за ней вторая, третья. И скоро тысячи звёзд приплясывали над огоньками парохода.

На палубе смолкли разговоры. Сделав обход, захлопнул дверь лазарета доктор Челкашкин. Взялся за ключ рации Перчиков. И как только наверху затихла последняя песня Федькина, Солнышкин бросился в красилку.

Ведро было полнёхоньким. Солнышкин три раза отдыхал, оглядываясь по сторонам. Но через несколько минут он уже макал кисть в ведро и размазывал краску по палубе.

«Пусть старый поспит подольше, и всё будет как в цирке!» – думал Солнышкин.

Палуба становилась ярко-зеленой.

– Как ковёр! – говорил Солнышкин и добавлял: – И как мокрая трава в тайге.

Палуба зеленела, словно луг после дождя. Не хватало только пения лягушек.

Солнышкин водил из стороны в сторону языком и быстро пятился. Он оглянулся только тогда, когда его пятки упёрлись во что-то твёрдое. Сзади был трап! Солнышкин выплеснул на палубу остатки краски, растёр её и, выйдя из коридора, довольный, присел на краешек трюма.

Выходила луна. Влажный ночной ветер дул ему в лицо, и Солнышкин, усмехнувшись: «Всё как в цирке», опустил голову…

Он дремал наверху, боцман похрапывал в каюте.

Сквозь сон до боцмана донеслись нежные запахи краски. Бархатной, зелёной! Рука боцмана сползла с одеяла и от лёгкой качки двигалась влево-вправо, влево-вправо.

«Хорошо получается! – думал боцман. – Очень хорошо!»

Ему снилось, что это он сжимает кисть и красит коридор. Но рука ударилась о край койки, и боцман вскочил: а ведь и в самом деле пора красить!

Бурун нащупал ногами деревянные колодки и шагнул в коридор.

Он хотел повернуться и идти направо, но его ноги не сдвинулись с места. Он попробовал оторвать их от пола, они не поднимались. Колодки намертво приросли к палубе.

Ошарашенный Бурун вылетел из колодок, ухватился за фонарную решётку и, боясь опустить ноги, словно летучая мышь, повис под потолком. Пароходик подбросило.

– Кажется, начинает покачивать, – заметил в рубке молодой штурман Безветриков по прозвищу Тютелька в тютельку, который любил необыкновенную точность. – Полбалла есть!

– Да, вы правы: на балл меньше или на балл больше! – согласился штурман Ветерков по прозванию Ми́лей больше, ми́лей меньше.

– Магнитит! – рассуждал боцман, качаясь взад и вперёд.

В это время сбоку открылась дверь машинного отделения.

– Ты что это раскачиваешь судно? – удивился машинист Мишкин.

– Магнитит! – показал глазами на палубу Бурун.

– Да ну? – ещё больше удивился Мишкин. Он нагнулся, приложил к палубе большой палец, и на нём оттиснулся толстый слой краски. – Магнитит, – усмехнулся Мишкин и закрыл дверь.

Бурун косо посмотрел вниз, приподнял пятку, припомнил свой сон… Потом раскачался и, разжав пальцы, пролетел через весь коридор. Он ещё раз осмотрел палубу и опустился на ступеньки.

А в десяти шагах от коридора, на краешке трюма, дремал Солнышкин. Над ним светили южные звёзды, а из его рук всё уходили к Антарктиде цветные корабли.

Нужно закаляться, Перчиков!

Солнышкин проснулся оттого, что кто-то больно ухватил его за щеку и тянул неизвестно куда. Он завертелся от боли. К щеке присохла кисть, которую он дёргал то вниз, то вверх.

Солнышкин скатился к умывальнику и, пока спала команда, усердно оттирал краску.

Когда захлопали двери кают, он вышел в коридор.

У машинного отделения Бурун показывал Федькину и Петькину то на потолок, то на палубу, к которой примагнитились его колодки, и рассказывал приключившуюся с ним историю.

– Неужели во сне? – спрашивал Петькин.

– Сам удивляюсь! – говорил боцман.

– А Солнышкин? – поинтересовался Федькин.

– Солнышкин! – воскликнул Бурун. – Да он спал, как килька в банке!

Солнышкин был доволен. Он сдерживал смех и думал, что бы сделать ещё такое неожиданное и приятное.

– Ха-ха! – хлопнул он себя по лбу и посмотрел на каюту Робинзона. – Пока старик моется, наведу у него порядок! Он взялся за ручку, но кто-то тронул его за плечо:

– Доброе утро, Солнышкин! – За спиной у него стояла Марина.

– Доброе утро! – сказал Солнышкин и сунул руку в карман.

– Ну, что ж ты стал? – улыбнулась Марина. – Ведь вместе будет быстрей!

– Быстрей! – кивнул Солнышкин и приоткрыл дверь. В лицо ему едва не порхнуло полотенце.

В каюте было ветрено и свежо. Робинзон любил песни морского ветра – и иллюминатор был распахнут настежь. Койка была строго заправлена, и от зари уголок подушки светился, будто ломтик арбуза.

– Морской порядок! – сказал Солнышкин. – И хозяина уже нет.

– А хозяин смотрит, скоро ли появится Антарктида, – сказала Марина, выглянув в иллюминатор.

Робинзон стоял на палубе у борта и смотрел в подзорную трубу, будто искал что-то на горизонте.

– Ну, до Антарктиды далеко! – возразил Солнышкин. – Впереди ещё Жюлькипур!

– Далеко, а кое-кто к встрече с ней готовится сейчас. Вон у Пионерчикова вся каюта завалена книгами про Антарктиду, – сказала Марина. – Правда, нам это ни к чему. Мы ведь новые земли открывать не собираемся. Нам бы доставить груз – и домой.

Но Солнышкин нахмурился: ничего себе! Штурману Пионерчикову книги к чему, а Солнышкину ни к чему?

Минуты и секунды не шли, а летели, как брызги из шланга. Полдня Солнышкин то и дело бегал мимо книжного шкафа, в котором стояли тяжёлые тома энциклопедии.

Он притащил в каюту столько книг об Антарктиде, что Перчиков поёжился, как от холода.

– Ты это что? – спросил он, оторвавшись от радиоприёмника.

Но Солнышкин плюхнулся на койку и открыл том, на боку которого золотом была оттиснута яркая буква «А». Через секунду он уже не слышал ни рокота волн, ни гула машины. Солнышкин шагал по сверкающей Антарктиде среди льдов и пингвинов, и перед ним открывались новые земли. Земля Перчикова. Земля Робинзона. Названия старых земель ему нравились не всегда. Подумаешь, Земля Королевы Мод! Уж лучше бы Земля Марины! Никакая королева туда и носа не показывала, а Марина плывёт к настоящей Антарктиде на настоящем пароходе!

– Послушай, Солнышкин, нельзя ли потише? – сказал вдруг Перчиков, зашмыгав носом.

Под пальцами Солнышкина так летали страницы, что у Перчикова от ветра начался насморк. Солнышкин на минуту остановился, потом махнул рукой и сказал:

– Нужно закаляться, Перчиков! Впереди Антарктида!

Он захлопнул книгу и направился к шлюпочной палубе. Там, у шлюпки, лежали два увесистых болта, с которыми Солнышкин упражнялся каждое утро. Правда, Перчиков под насторожёнными взглядами Буруна то и дело язвительно замечал: «Ты бы прихватил что-нибудь потяжелее! Ну хотя бы боцманский якорь!» Но Солнышкин не обращал на это внимания. Он поднимал болты, бицепсы наливались под кожей, играли, как крупные антоновки, горячий ветер обдавал грудь, а сердце выстукивало: «Так держать, Солнышкин!» Но сейчас Солнышкин вдруг изменил курс: на корме к шуму волн примешивался быстрый лёгкий стук. Это у камбуза заядлые игроки начинали игру в домино.