Текст книги "«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в."

Исходя из этих соображений, мы и подошли к анализу летописных текстов, которые были использованы при написании этого исследования. Правда, наша задача облегчалась в известной степени тем, что при всем консерватизме и традиционности московского общества позднего Средневековья – раннего Нового времени, новые веяния, пусть и окольными путями, проникают и в него, и это не могло не сказаться и на выходивших из-под пера книжников текстах, в т. ч. и летописных.

Для решения задач нашего исследования наиболее ценными оказались летописи, которые можно разбить на несколько групп. Если вести речь о предшественниках стрельцов пищальниках, то наиболее информативны в этом плане оказываются псковские летописи[84]84
  См.: Псковские летописи // ПСРЛ. Т. V. Вып. 1–2. М., 2000–2003.


[Закрыть]. Для псковских книжников характерна определенная, давно подмеченная исследователями, «приземленность» «философии истории», положениями которой они руководствовались при составлении своих летописных сводов. В псковских летописях «наибольший интерес представляет обильнейший материал, – отмечал в предисловии к изданию псковских летописей отечественный историк А.Н. Насонов, – почерпнутый из местных источников (выделено нами. – В.П.)…»[85]85
  Насонов А.Н. Предисловие // ПСРЛ. Т. V. Вып. 2. М., 2000. С. 3.


[Закрыть]. Именно эта местная информация, которую псковские книжники-составители летописных сводов (1, 2 и 3-й Псковских летописей во всех их списках) заимствовали, судя по всему, и из материалов псковского «архива», хранившегося в «ларе» в церкви Св. Троицы, и представляет наибольший интерес, так как здесь содержатся сведения относительно порядка набора псковского войска, в т. ч. и пищальников. Отдельные же сюжеты позволяют утверждать, что книжник пользовался сведениями, полученными из первых рук – от участника и очевидца события. Таков, к примеру, рассказ о неудачной попытке штурма Смоленска во время первой его осады Василием III псковскими пищальниками-добровольцами (подробнее об этой истории мы расскажем дальше).

Если же вести речь об официальном великокняжеском летописании, то, несомненно, больше всего сведений о московских стрельцах содержат в первую очередь т. н. «Летописец начала царства»[86]86
  Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича // ПСРЛ. Т. XXIX. М., 2009.


[Закрыть], разные редакции которого нашли свое отражение затем в Львовской и знаменитой Никоновской летописи (Патриарший список)[87]87
  Львовская летопись // ПСРЛ. Т. XX. М., 2005; Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью // ПСРЛ. Т. XIII. М., 2000.


[Закрыть], а также в не менее знаменитом Лицевом летописном своде (в соответствующих его томах и связанных с ними Александро-Невской и Лебедевской летописях)[88]88
  Александро-Невская летопись. Лебедевская летопись // ПСРЛ. Т. XXIX.


[Закрыть]. Ценность летописей этого круга заключается прежде всего в том, что, излагая официальную версию событий, они составлялись с активным использованием архивных и делопроизводственных документов того времени. Так, характеризуя Никоновскую летопись, отечественный историк В.К. Зиборов писал, что она «является уникальным памятником русского летописания; в его состав были включены разнообразные произведения: летописи, сказания, повести, жития святых, архивные документы (выделено нами. – В.П.)», причем, по словам исследователя, «при составлении памятника все составляющие материалы подверглись единовременной литературной и идеологической обработке»[89]89
  Зиборов В.К. Русское летописание XI–XVIII веков. СПб., 2002. С. 142.


[Закрыть]. Документальные вставки в летописный текст (прямой, порой чуть ли не дословный пересказ воеводских «отписок» в Москву и воеводских же победных реляций-сеунчей, переложение, также весьма близкое к тексту, разрядных записей, «конспекты» «розыскных дел», походные «дневники» и т. п.) хорошо заметны (к примеру, когда речь заходит о событиях Ливонской войны 1558–1561 гг.). И, поскольку стрельцы играли в этих событиях (в осаде той же Казани в 1552 г. и Полоцка десятью годами позже) немаловажную роль, то встретить упоминания о них, об их действиях в ходе той или иной кампании или похода, о начальных людях стрелецкого войска немудрено.

Правда, стоит заметить, что летописные заметки о стрельцах касаются прежде всего внешней, событийной стороны их истории и практически ничего не говорят о «внутренней» стороне, т. е. о том, что мы называем для удобства стрелецкой «повседневностью», что может быть отнесено к стрелецкому быту, внутреннему устройству стрелецкого войска – ив мирной жизни, и на войне. Но немалый пласт такой информации содержат разного рода сохранившиеся актовые материалы. Увы, к нашему глубочайшему сожалению, архив Стрелецкого приказа, в котором хранились документы, касающиеся ранней истории стрелецкого войска, погиб в великом московском пожаре 1626 г. (точнее, то, что в нем оставалось после грандиозных пожаров 1571 и 1611 гг.), и те акты, которые мы имеем, как правило, не связаны напрямую с деятельностью Стрелецкого приказа и тех административных структур в бюрократическом аппарате Русского государства, которые ему предшествовали. Тем не менее отдельные документы или их серии из приказного делопроизводства[90]90
  См., например: Столбцы дел московских приказов (Городового, Поместного, Разрядного) по управлению Ливонскими городами 1577–1579 гг. // Памятники истории Восточной Европы. Т. III. Документы Ливонской войны (подлинное делопроизводство приказов и воевод) 1571–1580 гг. Москва – Варшава, 1998.


[Закрыть], частных и монастырских (в особенности, поскольку они сохранились намного лучше) архивов[91]91
  Так, например, ряд любопытных документов по «внутренней» истории стрелецкого войска опубликован в «Актах служилых землевладельцев» (См.: Акты служилых землевладельцев. Т. I–IV. М., 1997–2008), не говоря уже о материалах, содержащихся в вышедших до 1917 г. сборниках документов (см., например: Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Т. I–II. СПб., 1841; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской Академии наук. Т. I–III. СПб., 1836; Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Т. I–II. СПб., 1846 и др.).


[Закрыть], опубликованные в разное время, позволяют нам взглянуть на стрелецкую «повседневность», на которую официальное летописание не обращало внимания. Весьма полезными источниками сведений, хотя и не дающими обычно прямой информации, непосредственно относящейся к стрельцам, выступают всевозможные хозяйственные монастырские книги. Из них можно узнать о ценах на провиант и фураж, одежду, обувь, предметы обихода, оружие и пр. – даже о размерах стрелецкого жалованья в провинции и о сроках его выплаты[92]92
  См., например: Приходно-расходные книги Соловецкого монастыря 1571–1600 гг. М. – СПб., 2013; Приходные и расходные денежные книги Кирилло-Белозерского монастыря. 1601–1637 гг. М. – СПб., 2010 и др.


[Закрыть].

Наконец, характеризуя источники, которые прямо или косвенно касаются истории стрелецкого войска, нельзя не упомянуть разрядные книги. К настоящему времени издан целый ряд разрядных книг как официального, так и частного происхождения[93]93
  См., например: Книги разрядные, по официальным оных спискам. Т. I–II. СПб., 1853–1855; Милюков П.Н. Древнейшая разрядная книга официальной редакции по 1565 год включительно. М., 1901; Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966; Разрядная книга 1550–1636. Т. I–II. М., 1975–1976; Разрядная книга 1559–1605. М., 1974; Разрядная книга 1475–1605. Т. I–IV. М., 1977–2003 и др.


[Закрыть], из которых можно почерпнуть информацию, касающуюся самых разных сторон русского военного дела. Более того, их оцифровка усилиями энтузиастов и размещение в Сети сделали их доступными не только узкому кругу специалистов, имевших возможность работать с ними в древлехранилищах, и тем самым открыли новые перспективы в изучении русской военной истории.

Разрядные книги – непростой источник. Появившись в середине XVI в. в ходе упорядочивания делопроизводственной практики в московских приказах и вообще «службы» служилых людей «по отечеству», разрядные книги изначально, как отмечал их исследователь Ю.В. Анхимюк, играли роль своего рода «местнических справочников». «В Московской Руси служилый человек по отечеству был кровно заинтересован не только в сохранении свидетельств своей феодальной собственности, – писал он, – но и свидетельств личной и родовой чести – заслуг пред государством, от которых в конечном счете зависело и его материальное обеспечение». Как результат, продолжал он свою мысль далее, «регулятором служебных отношений, определявшим место отдельных знатных родов и их представителей на иерархической лестнице чинов, являлся своеобразный институт местничества, действовавший во всех сферах служебной деятельности». Местническая же «честь» служилого человека по отечеству, отмечал исследователь, «определялась главным образом двумя факторами: служебным значением рода, к которому он принадлежал, и его генеалогическим положением в своем роду». Поэтому, назначая на службу и разбирая споры служилых людей, власти ориентировались на генеалогические записи и записи о прежних служебных назначениях. Эти записи и выступади в роли своеобразных «местнических справочников», причем, поскольку доступ к «Государеву разряду» и «Государеву родословцу» для частных лиц порой был затруднен, то служилые люди, остро нуждаясь, по словам Ю.В. Анхимюка, в собственных списках разрядных и родословных книг, обзаводятся всеми правдами и неправдами собственными родословцами и разрядами. Одним словом, что «Государев разряд», что частные разрядные книги – все они так или иначе играли роль в первую очередь своего рода «местнических справочников»[94]94
  Анхимюк Ю.В. Частные разрядные книги с записями за последнюю четверть XV – начало XVII веков. М., 2005. С. 73–74, 82.


[Закрыть].

«Справочный» характер разрядных книг на первый взгляд как будто должен сделать их непригодными для изучения истории стрелецкого войска уже хотя бы потому, что стрелецкая «служба» считалась для детей боярских непрестижной и «нечестной». Отнюдь не редки были случаи, когда в местнических спорах тяжущиеся попрекали оппонентов в том, что их предки-де служили стрелецкими головами. Понятно, что при таких раскладах можно предположить, что вряд ли в разрядных книгах будут сообщаться подробные сведения о стрельцах и их службе. Однако на самом деле все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Любопытный нюанс – частные разрядные книги по содержанию обычно богаче, чем официальный «Государев разряд». И снова сошлемся на мнение Ю.В Анхимюка. Характеризуя содержание частных разрядных книг, он писал, что «в эпоху, когда угасало официальное летописание, эти книги вобрали в себя многие записи, не имеющие разрядно-местнического значения, например, о рождении и смерти правящих особ, стихийных бедствиях и загадочных явлениях природы, социальных потрясениях и т. п. Историко-летописная сторона частных разрядных книг проявилась и в описаниях крупных военных походов и битв, имеющих здесь нередко черты литературных памятников»[95]95
  Там же. С. 97.


[Закрыть]. Примером тому может служить описание Полоцкого похода Ивана Грозного в 1562–1563 гг. в некоторых частных разрядных книгах[96]96
  См., например: Анхимюк Ю.В. Полоцкий поход 1563 года в частных разрядных книгах // Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004; Буганов В.И. «Взятье Полоцкое Литовской земли» // Записки ОР ГБЛ. Вып. 31. М., 1969.


[Закрыть]. В отличие от официального «походного» дневника Полоцкой кампании и «Государева разряда», разрядные «повести» о «полоцком взятьи» в частных разрядных книгах намного более подробны. В частности, они сообщают нам имена стрелецких голов, участвовавших в этом крупнейшем военном предприятии Ивана Грозного, что позволяет реконструировать список стрелецких приказов, участвовавших в осаде и взятии Полоцка. Другой, не менее наглядный, пример – сохранившаяся роспись Ливонского 1577 г. похода Ивана Грозного, в которой приводится подробный список всех стрелецких отрядов, принявших участие в этой военной экспедиции.

И раз уж зашел разговор о «ратных повестях», то, говоря об источниках по истории стрелецкого войска, нельзя не упомянуть и об этих историко-литературных произведениях русской книжности того времени. В нашем распоряжении есть несколько таких произведений, из которых можно почерпнуть некоторые сведения о русских стрельцах. Прежде всего это «История о Казанском царстве», повествующая об истории Казанского ханства и о его гибели в 1552 г.[97]97
  История о Казанском ханстве (Казанский летописец) // ПСРЛ. Т. XIX/ М., 2000.


[Закрыть] Именно отсюда те из историков, кто полагал, что стрелецкое войско появилось до 1550 г., черпали доказательства его более раннего учреждения. Однако в данном случае перед нами именно повесть, историческая «беллетристика» (если так можно выразиться по отношению к произведению русской книжности XVI в.), которая отражает действительно происходившие события в весьма и весьма субъективной форме. Автора «Казанского летописца» отнюдь не волновала абсолютная точность передаваемых сведений, но вот эффект, производимый «плетением словес», – как раз наоборот, отсюда и публицистичность стиля, изрядная доля художественного вымысла, и ряд других особенностей, обуславливающих осторожное отношение к сведениям, которые приводит автор повести.

Другое произведение подобного рода – это «Повесть о бою воевод московских с неверным ханом», повествующая о сражении при Молодях летом 1572 г., главном событии «Войны двух царей», Ивана Грозного и крымского хана Девлет-Гирея I[98]98
  Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами в 1572 году // Археографический ежегодник за 1961 г. М., 1962.


[Закрыть]. Как отмечал В.И. Буганов, опубликовавший тексты этой «Повести», она является наиболее полным источником, день за днем описывающим события конца июля – начала августа 1572 г., и к тому же была составлена, судя по всему, человеком, или непосредственно участвовавшим в боях с татарами, или же пользовавшимся сведениями, полученными, что называется, «из первых рук». И хотя, как указывал, историк, «Повесть» стала «своеобразным историко-литературным откликом на события 1572 г.», тем не менее ее, по мнению историка, можно считать «доброкачественным историческим источником» (с поправкой, конечно, на особенности жанра. – В.П.)[99]99
  Там же. С. 259–261, 262.


[Закрыть].

Любопытные детали относительно участия стрельцов в обороне Пскова от войск короля Речи Посполитой Стефана Батория в 1581–1582 гг. содержатся в «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков»[100]100
  См., например: Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков // Воинские повести Древней Руси. Л., 1985.


[Закрыть]. Конечно, ее нельзя сравнить с повестью о битве при Молодях, однако же сведения, которые сообщает автор «Повести о прихожении…», позволяют сделать любопытные умозаключения относительно времени начала перевооружения стрелецкого войска с фитильных пищалей на пищали с ударно-кремневыми замками (которые назывались тогда в России самопалами).

В общем, кратко охарактеризовав основные группы источников, которые были использованы нами при подготовке этого исследования, можно сказать, что при комплексном их использовании и тщательном анализе реально реконструировать более или менее точно (естественно, понимая при этом, что эта реконструкция носит авторский, субъективный характер) равно как «внешнюю» историю стрелецкого войска, так и «внутреннюю», понимая под первой прежде всего участие стрельцов в войнах, а под второй – историю их «повседневности». На этом будем полагать введение законченным и перейдем теперь к «внешней» истории стрелецкого войска.

Пролог
Предтечи стрельцов: пищальники

Кто, где и когда изобрел порох, а затем додумался до того, чтобы использовать его для метания разного рода снарядов (неважно, какой формы и веса) – об этом спорили, спорят и, надо полагать, еще долго будут спорить и профессиональные историки, и любители истории военного дела и военной истории. И связано это не в последнюю очередь с тем, что порох и огнестрельное оружие, во-первых, в корне изменили ход развития военного дела, совершив в нем подлинную революцию. Сама по себе концепция «военной революции» применительно к временному промежутку между серединой XVI и серединой XVII в. была сформулирована британским историком М. Робертсом в 1956 г. и на первых порах произвела подлинный фурор в историческом сообществе, завоевав немало сторонников и почитателей.

За пятьдесят с лишним лет обсуждения концепция военной революции, предложенная британским историком, претерпела определенные изменения. К настоящему времени гипотеза о военной революции в Европе на рубеже Средневековья и Нового времени в наиболее сжатом виде, по мнению английского историка Дж. Паркера, главного последователя М. Робертса, может быть представлена следующим образом. «Трансформация военного дела в Европе на заре Нового времени включала в себя три основных компонента – широкое использование огнестрельного оружия, – писал он, – распространение новых систем фортификации и рост численности армий…»[101]101
  Parker G. The Military Revolution. Military innovation and the Rise of the West, 1500–1800. Cambridge, 1988. P. 43.


[Закрыть]. Эти три инновации, продолжал он вслед за Робертсом, повлекли за собой все остальные новшества сперва в военном деле, а затем и перемены в политическом, социальном, экономическом и культурном устройстве западноевропейского общества, породив государство и общество современного, модерного типа.

Естественно, что как и всякое обобщение (и к тому же сделанное на достаточно зыбком фундаменте – свои умозаключения Робертс вывел, опираясь на результаты, полученные после изучения политических, экономических и иных процессов, происходивших в Швеции в XVI–XVII вв.), концепция военной революции имела определенные уязвимые места и подверглась серьезной критике со стороны «эволюционистов». Последние полагали, что, поскольку речь идет не об одномоментном акте, а целой цепочке событий, растянутых во времени на пару столетий, то имеет смысл говорить не о «революции», но об «эволюции». Однако, вне зависимости от того, кто прав в этом длящемся уже не одно десятилетие споре (а истина, на наш взгляд, лежит где-то посредине – в каком-то смысле правы и те и другие), для нас важнее другое. При пристальном рассмотрении особенностей развития военного дела в эпоху позднего Средневековья – раннего Нового времени оказывается, что пресловутый «крот истории» (военной истории, конечно) проделал колоссальную работу, обеспечив в конечном итоге переход военного дела Евразии на качественно иной уровень развития – от войн «первой волны» к войнам «второй волны», войнам индустриальной эпохи[102]102
  См., например: Тоффлер Э. Война и антивойна. М., 2005. С. 63–76.


[Закрыть]. Кстати, стоит отметить и неожиданное следствие военной («пороховой») революции, имевшее самое непосредственное отношение к России, – в ходе этого процесса произошла и перемена лидера в военной гонке. Приведем мнение видного отечественного оружиеведа и специалиста по военному делу кочевников Средневековья Ю.С. Худякова, который отмечал, что распространение с XIV в. огнестрельного оружия (сначала артиллерии, а затем и ручного) ознаменовало начало новой эры в военном деле. «Его освоение изменило все стороны военной деятельности, – продолжал он, – включая производство военной техники, формы военной организации, приемы ведения боя и способы войны. Но кочевое общество, основанное на экстенсивной скотоводческой экономике и натуральном хозяйстве, оказалось не способным к освоению новых форм производственной деятельности с разделением и кооперацией труда и безнадежно отстало в военно-технической области, утратив и военное преимущество своего культурно-хозяйственного типа»[103]103
  Худяков Ю.С. Вооружение центральноазиатских кочевников в эпоху раннего и развитого средневековья. Новосибирск, 1991. С. 167.


[Закрыть]. Наличие огнестрельного оружия и освоение его производства своими силами на основе своих ресурсов дало оседлым, городским цивилизациям, пусть и не сразу, но серьезное (и чем дальше, тем больше) преимущество над своими кочевыми соседями. Конные кочевые ополчения оказались бессильны перед вооруженными новым оружием и использующими новую тактику армиями раннемодерных государств.

Во-вторых же, кардинальные перемены в военном деле (вне зависимости, вызвала ли их «военная революция» или же «военная эволюция») содействовали переменам (и сами испытывали воздействие с той стороны) в политическом, экономическом, социальном и культурном (в широком смысле) устройстве государств позднего Средневековья – раннего Нового времени. Собственно говоря, совершенствование и широкое распространение огнестрельного оружия и вызванных этим перемен в военном деле совпало по времени (и проходило параллельно) с процессами становления и последующего развития раннемодерных государств Европы (и отчасти Азии). Эти государства в отечественной исторической традиции принято называть (не совсем верно, на наш взгляд) «централизованными», хотя эта «централизация» и носила порой весьма относительный и экстравагантный характер. Но вот что любопытно – так или иначе, но «централизация» эта в первую очередь коснулась военной сферы. Европейские (и не только) монархи, соперничая друг с другом за влияние в Европе и прилегающих к ней регионах, волей-неволей должны были внимательно следить за новинками в военном деле и перенимать их, если хотели не просто сохранить, но и улучшить свой статус, свое положение в неписаной иерархии». Почему? А потому, что, как писал британский историк Р. Маккенни, «насилие и войны – это константы европейской истории, однако в XVI в., подогреваемые самой экспансией, они обрели новый и невероятный масштаб… Никогда прежде армии и пушки не использовались с такой жестокостью и размахом (выделено нами. – В.П.)… Экспансия экономическая, интеллектуальная и духовная, равно как и собственно географическая, – и конфликт – социальный, религиозный и международный – проходят красной нитью через все столетие, объединяя в единое целое перемены, связанные с Возрождением, Реформацией, Контрреформацией и географическими открытиями…»[104]104
  Маккенни Р. XVI век. Европа. Экспансия и конфликт. М., 2004. С. 33.


[Закрыть].

Отказаться от участия в этой гонке было нельзя – в противном случае можно было легко оказаться в положении объекта, за счет которого агрессивно настроенные соседи будут решать свои проблемы (печальная судьба Ливонской «конфедерации» во 2-й половине XVI в. это наглядно демонстрирует). Однако новая война стоила дорого, очень дорого, и требовала все больше и больше и денег, и ресурсов – причем ресурсов самых разнообразных, не только провианта и фуража, пороха, тканей и металлов, но и ресурсов административных. Без профессионального, грамотного и мотивированного бюрократического аппарата, способного изыскать и доставить в нужное время и нужное место необходимые силы и средства, не стоило и рассчитывать на победу. Эта необходимость в конечном итоге порождает т. н. «военно-фискальное» государство Нового времени.

Сосредоточившись в первую очередь на решении проблем, связанных с наращиванием и поддержанием в нужной форме военной «мускулатуры», раннемодерные государства уже в конце XV–XVI вв. добились на пути трансформации в военно-фискальные деле немалых, в сравнении с достижениями их средневековых предшественников, успехов. Усовершенствованный бюрократический аппарат и фискальная система предоставили в распоряжение раннемодерным монархам необходимые финансовые, людские и материальные ресурсы для того, чтобы, во-первых, нарастить численность своих армий, а во-вторых, постепенно, шаг за шагом, де-факто превратить их в квазипостоянные (а в не очень далекой перспективе – ив постоянные).

Наращивание численности армий шло в первую очередь за счет пехоты – набрать, обучить и содержать армии, в которых пехота доминировала, было проще, легче и дешевле, нежели конные. К тому же продолжающееся совершенствование огнестрельного оружия, в т. ч. и ручного, позволяло получить в короткие сроки большие массы стрелков. Между прочим, бургундец Ф. де Коммин отмечал в конце XV в., что «в бою лучники являются решающей силой, когда их очень много, когда же их мало, они ничего не стоят (выделено нами. – В.П.)…»[105]105
  Коммин Ф. де. Мемуары. М., 1986. С. 17.


[Закрыть]. Масса решала исход дела, а подготовить много, очень много толковых стрелков из ручного огнестрельного оружия было не в пример проще, чем неплохих лучников: «Хороший лучник для того, чтобы иметь необходимые меткость и скорострельность, должен был тренироваться всю жизнь, тогда как мушкетера можно было подготовить за неделю»[106]106
  Parker G. Europe in Crisis 1598–1648. Ithaka, 1979. P. 68.


[Закрыть]. Да и при отлаженной технологии производства и наличии необходимых материалов и специалистов изготовить большое количество ручного огнестрельного оружия можно было и быстрее, и дешевле, нежели массово производить хорошие, качественные луки. К тому же и эффективность ручного огнестрельного оружия была выше, чем у лука. Все это обусловило постепенное вытеснение сперва лука, а затем и арбалета ручным огнестрельным оружием, в особенности когда первые примитивные ручницы были заменены на усовершенствованные в сравнении с ними аркебузы, а затем и на более тяжелые, нежели аркебузы, мушкеты.

Совершенствование конструкции, удешевление производства и связанный с ними процесс роста эффективности ручного огнестрельного оружия, ускорившийся с конца XV в., обусловил и рост численности пехоты (как абсолютный, так и удельный), вооруженной аркебузами и мушкетами. Пехотная пика, благодаря которой пехотинец почувствовал себя на поле боя более уверенно, чем прежде, еще долго будет оставаться «королевой поля боя», однако уже в начале XVI в. кровавый опыт сражения Итальянских войн показал – без аркебузира пикинер слаб и уязвим для неприятеля, способного поражать медлительные колонны пикинеров на расстоянии. Конечно, французский философ и моралист М. Монтень, заперевшись в своей башне, мог написать, что «шпага, которую мы держим в руке, гораздо надежнее, чем пуля, вылетающая из пистолета, в котором столько различных частей – и порох, и кремень, и курок: откажись малейшая из них служить – и вам грозит смертельная опасность… Что касается огнестрельного оружия, то… если не считать грохота, поражающего уши, к которому теперь уже привыкли, то я считаю его малодейственным и надеюсь, что мы в скором времени от него откажемся»[107]107
  Монтень M. Опыты. T. 1. M., 1992. C. 309–310.


[Закрыть]. Однако европейские генералы, раз за разом выводившие на поля сражений многотысячные армии, составленные из пикинеров, аркебузиров и конных рейтар и жандармов, вовсе так не думали и не выказывали намерений отказаться от этого как будто ненадежного новомодного оружия. Напротив, они стремились заполучить его в возможно больших количествах, благо с течением времени возможностей для этого становилось все больше и больше. Возрождение пехоты, наметившееся в позднем Средневековье, теперь получило новый толчок и новые блестящие перспективы.

Русская земля, с конца XIV в. постепенно втягивавшаяся в процессы, связанные с «пороховой» революцией, не могла остаться в стороне от этой постепенно набиравшей силу генеральной линии развития раннемодерного военного дела. У нее хватало недругов, разобраться с которыми можно было только при помощи оружия, а если огнестрельное оружие предоставляет дополнительные возможности в этом, то почему бы и нет? Русские летописи сообщают, что русские рати впервые познакомились с огнестрельным оружием в 1376 г. Тогда соединенная московско-нижегородская рать осадила волжский город Булгар, и тамошние гражане ополчились «противу их (русских. – В.П.) и сташа на бои и начаша стреляти, а инии из града гром пущаху (выделено нами – В.П.), страшаще нашу (т. е. русскую. – В.П.) рать»[108]108
  Рогожский летописец // ПСРЛ. Т. XV. М., 2000. Стб. 116.


[Закрыть]. Видимо, после этого случая великий князь Дмитрий Иванович повелел обзавестись для усиления обороны своей столицы некоторым количеством этих пусть и пока примитивных и не очень надежных, но перспективных средств ведения войны. И вот в 1382 г., во время печального для русских людей набега хана Тохтамыша, москвичи, отбиваясь от наседающих татар, «стрелами стреляхуть со заборол, инии же камением шибаху на ня (на татар. – В.П.), друзии же тюфякы пущаху на ня, а инии ис самострел (под самострелом тогда на Руси понимали арбалет. – В.П.) стреляху, инии же пушкы великые пущаху (выделено нами. – В.П.)…»[109]109
  Московский летописный свод конца XV века // ПСРЛ. Т. XXV. М., 2004. С. 208.


[Закрыть].

Отстоять тогда Москву не удалось, и не потому ли первые серьезные успехи в развитии огнестрельного оружия на Руси был связаны не с Москвой, но с Тверью? В Твери артиллерия появилась чуть позднее, чем в Москве, – под 6897 годом от сотворения мира (по нашему летоисчислению – 1389/1390 г.) в тверской летописи отмечено, что «из Немец вынесоша пушкы»[110]110
  Тверская летопись // ПСРЛ. Т. XV. Стб. 444.


[Закрыть]. Не прошло и двух десятков лет, как эмир Едигей, всемогущий правитель Орды, явившийся под Москву истребовать со своего неверного улусника князя Василия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, долг по ордынскому «выходу», затребовал у тверского князя Ивана Михайловича, чтобы тот немедля выступил к нему под Москву «со всею ратью Тферьскою и с пушьками и с тюфякы и с самострелы и со всеми сосуды градобийными»[111]111
  Московский летописный свод конца XV века. С. 238.


[Закрыть]. Иван, то ли опасаясь мести Василия, то ли еще по какой причине, саботировал требование эмира, «идучи не идяху». Его же внук Борис, напротив, поддержал сына Василия I Василия Темного, когда тот в ходе «Войны из-за золотого пояса» осадил зимой 1447 г. Углич, где затворился его главный враг, князь Дмитрий Шемяка. По просьбе Василия Темного тверской князь прислал к нему не только свою рать, но и «поушечника с поушками именем Микоулоу Кречетникова, но тако беаше той мастер, но яко и среди немец не обрести такова»[112]112
  Лихачев Н.П. Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче // Памятники древней письменности и искусства. Вып. CLXVIII. М., 1908. С. 46.


[Закрыть].

Умелые действия тверской артиллерии, направляемой твердой и искусной рукой Микулы Кречетникова, обеспечили московскому князю победу – угличане, устрашенные канонадой, открыли ворота своего города Василию. Сам же тверской князь тогда же осадил Ржеву, и, хотя ржевичи отчаянно отбивались от осаждающих, «бияхоу овии поушками, а инии пращами, а дроузии камением», однако мощь тверской артиллерии сказала свое веское слово и здесь – «толь бо грозно, но якож от великого того громоу многым человеком падати…»[113]113
  Там же. С. 49.


[Закрыть].

В ходе «Войны из-за золотого пояса» между Василием II и его дядей Юрием Дмитриевичем (а затем его сыновьями Юрьевичами, Василием и Дмитрием) огнестрельному оружию было негде развернуться – осад было немного, больших полевых сражений – и того меньше. Набеги, стремительные рейды и стычки немногочисленных отрядов составляли канву военной истории как самой этой смуты, так и беспокойной обстановки на русско-литовском и русско-татарском «фронтирах», где легкие на подъем отряды местных warlord’ов не давали спуску своим соседям по ту сторону рубежа, совершая «наезды» за «животами» и пленниками. Все переменилось после того, как Василию II удалось одолеть своих недругов, «перебрать» «людишек» и восстановить управляемость оказавшихся в сфере его влияния земель. Его сын Иван, будучи соправителем своего слепого отца, набравшись необходимого опыта государственного управления и получив хорошее наследство, перешел к активной политике, методично прибирая к рукам все новые и новые земли и накапливая тем самым необходимые ресурсы для дальнейшего продолжения экспансии. И хотя Иван III не читал Клаузевица и не подозревал о существовании максимы относительно того, что война есть продолжение политики иными средствами, тем не менее он, когда в этом возникала необходимость, без особых раздумий пускал в ход ultima ratio regis – свое войско, в котором отнюдь не последнее место занимало огнестрельное оружие.

На первых порах рати, которые посылал Иван III против своих врагов, выглядели вполне традиционно, будучи практически неотличимы от тех, которые ходили походами под знаменами Дмитрия Ивановича или Василия Васильевича, за тем лишь исключением, что время от времени их сопровождали артиллерия и ее прислуга. Правда, судя по всему, применялась она эпизодически, от случая к случаю и не была широко распространена. Случаи, подобные «Стоянию» на реке Угре поздней осенью 1480 г., когда, отражая атаки татар, пытавшихся переправиться через реку, «москвичи начаша на них стреляти и пищали пущати и многих побили»[114]114
  Московский летописный свод конца XV века. С. 328.


[Закрыть], были скорее исключением из правила, нежели реальной повседневностью. Складывается впечатление, что те же псковичи были большими специалистами (благодаря постоянным тренировкам – у них были хорошие «наставники» в лице литовцев и ливонцев) и «экспертами» в вопросах применения огнестрельного оружия. И, отправляя свои рати на Северо-Запад, Иван III требовал от псковичей, чтобы они оказывали ему и его воеводам всяческое содействие, в том числе и предоставляя огнестрельное оружие и мастеров, способных с ним обращаться надлежащим образом. Так было, к примеру, во время экспедиции Ивана на Новгород в 1478 г., когда он потребовал от псковичей явиться «на свою службу на Новгород с пушками и с пищалми и самострелы, с всею приправою»[115]115
  Там же. С. 313.


[Закрыть]. Точно так же не вызывает сомнений, что именно псковичам (и новгородцам) принадлежали те самые «пушки и пищали и тюфякы», посредством которых русские в марте 1481 г. «разбившее стену охабень Велиада (ливонский Феллин. – В.П.) взяша»[116]116
  Там же. С. 329.


[Закрыть].

Впрочем, это и немудрено – московским воеводам, привычным к «малой» войне с ее стремительными набегами и стычками небольших конных отрядов, явно не хватало нужных навыков и умений, которые по большому счету и не нужны были в противостоянии с татарами. Другое дело, новгородцы и в особенности псковичи, у которых не было иного выбора, кроме как учиться военному делу настоящим образом – иначе бороться с Литвой и Орденом им было бы не под силу. И они быстро перенимали последние технические новинки с Запада и успешно применяли их против своих врагов – как это было, к примеру, в 1444 г., когда орденское войско осадило Ям. Отвечая на обстрел города неприятельской артиллерией, ямские пушкари отличились, «нарочитую их (ливонцев. – В.П.) пушку заморскую великую, и намеривши с города розбиша, и пужечника и многых добрых Немцов поби»[117]117
  Летопись Авраамки // ПСРЛ. Т. XVI. М., 2000. Стб. 185.


[Закрыть].