Текст книги "«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в."

Учреждение стрелецкого войска

И еще ново прибави к ним огненных стрелцов много, к ратному делу гораздо изученных, и глав своих не щадящих, а в нужное время отцы и матерей, и жен, и детей своих забывающи, и смерти не боящееся, ко всякому бою, аки к велице которой корысти или к медвяной чаше Цареве, друг друга наперед течаху и силно бияхуся, и складаху главы своя нелестно за веру хрестьянскую и за любовь к ним царскую…

Казанский летописец // ПСРЛ. Т. XIX. Стб. 44–45

Где, когда, при каких обстоятельствах возникло стрелецкое войско, какие факторы оказали влияние на принятие этого решения, какие причины поспособствовали его рождению? На этот счет среди историков, как уже было отмечено выше, существуют разные точки зрения, и этот разнобой связан прежде всего с тем, что до наших дней не дошло подлинного царского «приговора» «з братиею и з боляры» об учреждении корпуса стрелецкой пехоты. Это событие помещают в промежутке между 1545 и 1551 гг. (в зависимости от того, какими источниками пользовался тот или иной историк и какую версию происхождения стрельцов он поддерживал и защищал). Попробуем определиться с ответом на этот чрезвычайно важный для предпринятого нами исследования вопрос.

Откуда берутся датировки, относящие образование стрелецкого войска к началу 50-х гг. XVI в., – совершенно очевидно. В летописях стрельцы появляются при описании событий 1551–1552 гг., предшествовавших «3-й Казани». «Из Новагорода из Нижнего велел государь идти изгоном на Казанской посад князю Петру Серебряному, – отметил в летописи русский книжник, – ас ним дети бояръские и стрельцы и казаки (выделено нами. – В.П.)…». И состоялась эта экспедиция в мае 1551 г.[193]193
  Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича. С. 61.


[Закрыть]

Итак, май 1551 г. – надежный terminus ante quem, поскольку не доверять сведениям составителя «Летописца начала царства», работавшего с официальными документами (в данном случае, очевидно, с разрядными записями и воеводскими «отписками»), нет оснований, и совершенно очевидно, что стрельцы весной 1551 г. уже существовали как вполне боеготовое войско.

Не менее надежный terminus post quem дает нам выдержка из грамоты 1598 г., о которой мы уже говорили прежде. Эта царская грамота, посланная новгородскому воеводе князю Д. Ногтеву, стала ответом Бориса Годунова на обращенное к нему челобитье ладожских отставных «за худобу и за старость и за увечье» стрельцов. Обращаясь к воеводе и его товарищам, с которыми он управлял Новгородом, Годунов писал, что челобитчики «служили деи они наши всякие службы лет по двадцати и по тридцати, а иные по сороку и по пятидесяти болши (выделено нами. – В.П.)…»[194]194
  Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Т. I. СПб., 1846. С. 254.


[Закрыть].

Полсотни «и болши» от 1598 г. как раз дают нам конец 40-х гг. XVI в., следовательно, и искать дату создания стрелецкого войска нужно между 1551-м и, грубо говоря, 1548 г. Можно попробовать еще более уточнить этот временной промежуток, обратившись к разрядным книгам, – источнику, достаточно надежному. В разрядных записях, повествующих о 2-м Казанском походе Ивана IV, говорится о том, что когда «приступ был к городу во вторник на Федоровой недели (т. е. 18 февраля 1550 г. ст. ст. – В.П.), а х приступу имал государь у бояр и воевод и у детей боярских пеших людей в доспесех (в списке М.А. Оболенского это место выглядит иначе – «с пищали в доспех». – В.П.)…»[195]195
  Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. I. Ч. II. М., 1977. С. 381.


[Закрыть]. Из этой записи следует, что в составе русского войска под стенами Казани в феврале 1550 г. еще не было стрельцов, раз для приступа были собраны пешие люди детей боярских с пищалями. Между тем, если взять аналогичные записи о 3-м Казанском походе 1552 г., то мы без труда найдем там стрельцов как одних из главных героев «казанского взятья». «А головы были стрелецкие с стрельцами под Казанью Иван Черемисинов, Григорей Жолобов, Федор Дурасов, Матвей Дьяк Иванов сын Ржевской», – сообщает нам одна из частных разрядных книг и, продолжая свой рассказ о важнейших событиях осады Казани осенью 1552 г., отмечает, что 13 сентября 1552 г., после взрыва заложенной под казанские валы мины, «стрельцы великого князя и пищальники заметали ров у города Казани хворостом з землею и скоро взошли на стены великою силою и поставили щиты, и билися на стене день и ночь до взятия города»[196]196
  Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. I. Ч. III. М., 1978. С. 424, 426–427.


[Закрыть]. Можно также сослаться и на князя А.М. Курбского, также упоминавшего об участии стрельцов в 3-й осаде Казани (мы преднамеренно не берем в расчет «Историю о Казанском царстве» как «баснословный», ненадежный источник)[197]197
  Курбский А.М. История о делах великого князя московского. М., 2015. С. 40, 44, 52. Заметим, что перевод использованного Курбским термина «стрелцы» как «стрелки» мы считаем неудачным, потому что из контекста «Истории», в той ее части, где идет речь о взятии Казани, следует, что речь идет именно о стрельцах.


[Закрыть]. И если источники, повествующие подробно о взятии Казани, непременно упоминают о стрельцах как одних из главных действующих лиц этой драмы, то их отсутствие в описаниях 2-й осады Казани зимой 1550 г. косвенно свидетельствует в пользу предположения о том, что дату учреждения стрелецкого войска нужно искать между февралем 1550 г. и маем 1551 г.

Попытка же опереться на свидетельство «Казанского летописца» (которое было взято нами в качестве эпиграфа к этой главе) в поисках даты учреждения стрелецкого войска, как это сделал А.В. Чернов, не может быть принята, поскольку, во-первых, как уже было отмечено прежде, «История о Казанском царстве» – это историческая «беллетристика» XVI в. (как, к примеру, и знаменитое «Сказание о Мамаевом побоище», написанное в том же столетии), автор которой весьма вольно обращался с имевшейся в его распоряжении информацией. Точность передаваемых сведений для него отнюдь не была сверхзадачей, а вот произвести впечатление на читателя – как раз наоборот. Во-вторых же, из самого контекста сообщения об учреждении стрелецкого войска в «Истории о Казанском царстве» следует, что это мероприятие находилось в тесной связи с другими «преобразованиями» в военной сфере начала царствования (именно царствования, не правления) Ивана IV, когда юный царь и его советники после очередной перемены власти на русском политическом Олимпе начали восстанавливать порушенную в годы пресловутого «боярского правления» «вертикаль власти»[198]198
  См.: История о Казанском царстве. Стб. 44.


[Закрыть]. А это, выходит, могло случиться никак не раньше 1547–1548 гг. и уж совершенно точно не в 1545 или 1546 гг.

Итак, можно считать надежно установленным фактом, что создание корпуса стрелецкой пехоты произошло между февралем 1550 г. и маем 1551 г. Можно ли уточнить эту дату? Да, безусловно, можно. В нашем распоряжении есть вольное переложение соответствующего царского «приговора», сохранившееся в одной из позднейших редакций Русского хронографа 1512 г. Вот эти строки (приведем их полностью, ибо чрезвычайно важны для нашего дальнейшего повествования): «Того же лета (имелся в виду 7058 г. от сотворения мира, или 1549/50 г. по нашему летоисчислению. – В.П.) учинил у себя царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии выборных стрелцов нс пищалей 3000 человек, а велел им жити в Воробьевской слободе, а голов у них учил детей боярских: в первой статьи Гришу Желобова сына Пушешникова, а у него пищальников 500 человек да с ними головы у ста человек сын боярской, а в другой статьи Дьяк Ржевской, а у него пищалников 500 человек, а у всяких у ста человек сын боярской; в третьей статье Иван Семенов сын Черемисинов, а у него 500 человек, а у ста человек сын боярской в сотниках; в четвертой статье Васка Фуников сын Прончищев, а с ним 500 человек, а у ста человек сын боярской; в пятой статье Федор Иванов сын Дурасов, а с ним 500 человек, а у ста человек сын боярской; в шестой статье Яков Степанов сын Бундов, а у него 500 человек, а у ста человек сын боярской. Да и жалованье стрелцом велел давати по четыре рубли на год»[199]199
  Русский хронограф // ПСРЛ. Т. XXII. М., 2005. С. 532.


[Закрыть].

Приводимая в пересказе в Русском хронографе выдержка из царского приговора об учреждении стрелецкого войска весьма удачно попадает в обозначенный нами промежуток времени между февралем 1550 г. и маем 1551 г., что делает ее еще более убедительной в качестве единственно приемлемой датировки этого важного для истории русского военного дела XVI в. события.

Итак, можно полагать совершенно точно установленным, что «приговор» об учреждении стрелецкого войска состоялся в 7058 г. от сотворения мира. Можно ли уточнить эту довольно расплывчатую дату (все-таки в году 12 месяцев, больше полусотни недель и 360 с лишком дней)? Конечно, конкретный день установить невозможно, но исходя из содержащейся в летописях хронологии перемещений Ивана IV в этом году, определиться со временем создания стрельцов с точностью до месяца, на наш взгляд, все-таки можно. А.А. Зимин, кстати, по этому поводу отмечал, что, скорее всего, приговор состоялся «между сентябрем 1549 г. и августом 1550 г., очевидно, летом 1550 г.», поскольку запись о создании стрельцов помещена была после известий о событиях, имевших место в июле 1550 г., но прежде случившихся в октябре[200]200
  Зимин А.А. К истории военных реформ 50-х гг. XVI в. С. 358.


[Закрыть]. Значит, в июле или августе 1550 г.? Здесь возможны два варианта – либо это произошло до 18 июля 1550 г., когда в Москву прискакал гонец с Поля и сообщил, что крымские татары в великом числе идут на государеву украину и через день, 20 июля, Иван IV отбыл в Коломну встречать незваных гостей[201]201
  Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. I. Ч. II. С. 388–389.


[Закрыть]. Вернулся он в Москву только 23 августа[202]202
  Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича. С. 59.


[Закрыть], следовательно, приговор мог состояться после этого числа. Однако мы склоняемся к тому, чтобы предположить, что приговор об учреждении стрелецкого войска состоялся между 1 и 17 июля 1550 г., возможно, тогда же, в тот же день и на том же заседании Боярской думы, когда «государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии приговорил с отцом своим и богомольцем с Макарием митрополитом и з братьеми своими со князь Юрьем Васильевичем и со князь Володимером Ондреевичем (Старицким. – В.П.) и з бояры своими да в норяд в служебной велел написать, где кому быть на государеве службе бояром и воеводом полком»[203]203
  Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. I. Ч. II. С. 383.


[Закрыть].

Таким образом, проведя небольшое разыскание, мы пришли к выводу, что стрелецкое войско было учреждено, скорее всего, в 1-й половине июля 1550 г., и приговор этот был вынесен на том же заседании Боярской думы в присутствии митрополита Макария, на котором был вынесен и другой, не менее важный, приговор об иерархии полковых воевод. Все прочие датировки могут быть отброшены или оспорены, поскольку не имеют под собой надежных оснований[204]204
  Правда, исходя из предполагаемого политического контекста принятия решения о создании стрелецкого войска, можно предположить, что приговор о создании корпуса стрелецкой пехоты был оглашен не в июле, но в октябре 1550 г., вместе с приговором об испомещении «в Московском уезде, да в половине Дмитрова, да в Рузе, да в Звенигороде… от Москвы верст за 60 и 70» «помещиков детей боярских лутчих слуг 1000 человек» (Зимин А.А. Тысячная книга 1550 г. и Дворцовая тетрадь 50-х годов XVI в. М.-Л., 1950. С. 53). Все же мы склоняемся к тому, чтобы принять в качестве основной гипотезы о времени учреждения корпуса стрелецкой пехоты первую, а не эту дату.


[Закрыть].

Определившись с датой учреждения стрелецкого войска (1-я половина июля 1550 г.), попробуем ответить и на другой, не менее важный, вопрос – какие, собственно говоря, причины обусловили появление стрельцов? Почему нельзя было обойтись, к примеру, теми же казенными пищальниками, о которых шла речь прежде, нарастив их численность (напомним, что, согласно С. Герберштейну, при Василии III в середине 20-х гг. XVI в. их было около полутора тысяч, поселенных в отдельной подмосковной слободе)? Или почему нельзя было продолжить практику призыва пищальников от «земли» (тем более что, как мы уже отмечали выше, есть все основания полагать, что эти созываемые от случая к случаю на государеву службу стрелки из огнестрельного оружия были, если так можно выразиться, «полупрофессионалами» в своем деле и кормились от войны)?

Ответ на этот вопрос вряд ли будет простым и однозначным, поскольку не вызывает сомнений тот факт, что на царское (и его советников) решение обзавестись отрядами стрельцов оказал влияние целый ряд факторов – и не только чисто военных, но и политических. Чтобы сформулировать наш ответ на этот вопрос, обратимся к приведенной выше цитате из «Хронографа» об учреждении стрелецкого войска.

При анализе этой длинной выписки из царского «приговора» первое, что бросается в глаза, – так это эпитет «выборные», который составитель летописи присовокупил к термину «стрельцы». Сам по себе термин «выборный» по отношению к стрелецкому войску означал элитарность, повышенный статус в сравнении с другими частями (да хоть и с теми же пищальниками – что с казенными, что с собранными с «земли») русского войска того времени. В. И. Даль, раскрывая содержание слова «выборный», писал в своем «Толковом словаре живого великорусского языка»: «Выборный, отборный, самый лучший, выбранный; избранный…»[205]205
  Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1989. С. 278.


[Закрыть]. Точно так же как одно из значений для этого слова составители «Словаря русского языка XI–XVII вв.» полагают определение «лучший по качеству, по достоинствам, отборный»[206]206
  Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 3 (Володьнье – Вящыыина). М., 1976. С. 181.


[Закрыть]. Вместе с тем он предполагал, что стрельцы как отборное войско, находящееся на особом положении, были «выбраны» из кого-то, кто существовал прежде них. По большому счету особых разногласий по поводу того, из кого «выбрали» стрельцов, среди ученых нет – конечно же, это пресловутые пищальники и, вероятнее всего, «казенные»[207]207
  См., например: Марголин С.Л. Начало стрелецкого войска. С. 49. Историк в качестве аналогии приводит пример с созданием во 2-й половине XVII в. «выборных» солдатских полков.


[Закрыть].

Особняком стоит лишь мнение А.В. Чернова, который полагал, что «всего вероятнее, выборные стрельцы были выбраны из существовавших до этого стрельцов» и что «выборные стрельцы не могли быть набраны из пищальников, так как последние привлекались на службу временно в принудительном порядке, стрельцы же всегда «прибирались» в службу добровольно»[208]208
  Чернов А.В. Образование стрелецкого войска. С. 236.


[Закрыть]. Сложно согласиться с такой точкой зрения, памятуя о том, что А.В. Чернов нигде и никак не отмечает, что пищальники еще при Василии III делились на две категории, и одна из них, «казенные», считалась, как уже было отмечено прежде, государевыми служилыми людьми. Кроме того, сам по себе термин «стрельцы» был весьма неоднозначен. Вовсе не обязательным было то, что под ним русский книжник полагал именно героя нашего повествования, а не вообще стрелка из чего-либо – лука ли, ручной пищали или же пушки (летописные «огненные стрелцы»), благо и примеры такого «технического» употребления термина «стрельцы» найти нетрудно. Например, в Постниковском летописце в рассказе о неудачной экспедиции русских войск на Казань в 1530 г. одной из причин неудачи названы неблагоприятные погодные условия: «И по грехом в те поры тучя пришла грозна, и дожщь был необычен велик. И которой был наряд, пищяли полуторные и семипядные, и сороковые, и затинные, привезен на телегах на обозных к городу, а из ыных было стреляти по городу, и посошные и стрельци (выделено нами. – В.П.) те пищали в тот дожщь пометали»[209]209
  Постниковский летописец // ПСРЛ. Т. 34. М., 1978. С. 16. Пищали, о которых идет речь в этом отрывке, относятся к артиллерии, за исключением, быть может, пищалей затинных, которые можно охарактеризовать и как крупнокалиберные ружья, и как малокалиберные пушки.


[Закрыть]. Или в 1555 г. будущий ногайский бий Исмаил просил у Ивана IV прислать к нему «дватцать пищалников да три пушечки и стрелцы, хто стреляет из них (выделено нами. – В.П.)…»[210]210
  Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой (1551–1561 гг.). Казань, 2006. С. 156.


[Закрыть]. Поэтому мы все же склоняемся к наиболее распространенной версии о том, что учреждение стрелецкого войска было осуществлено посредством «переформатирования» уже имевшихся отрядов пищальников – за счет «выбора» наиболее достойных, «к ратному делу гораздо изученных», «добрых и молодых и резвых, из пищалей стреляти гораздых» «казенных» пищальников, «разбавленных» отчасти за счет «прибора» пищальников с «земли» и вольницы. При этом новому «выборному» войску был придан и новый статус. Здесь к месту будет вспомнить и уже процитированный прежде отрывок из разрядной книги, описывающий бой 13 сентября 1552 г. на валах Казани (позаимствованный из т. н. Русской летописи?[211]211
  Отрывок из Русской летописи // ПСРЛ. Т. VI. Софийские летописи. СПб., 1853. С. 307.


[Закрыть]) – здесь четко и недвусмысленно обозначена принадлежность стрельцов к царскому двору («стрелцы великого князя»), тогда как пищальники остаются просто пищальниками.

Статус «выборных», свидетельствующий об особом отношении со стороны верховной власти к стрельцам, подтверждается и еще одним фактом. Согласно все той же записи в «Хронографе», первые стрельцы были поселены в слободе Воробьево. Между тем село Воробьеве, в окрестностях которого и были размещены на жительство «выборные», – старое государево село, любимая резиденция Василия III, а затем место регулярного пребывания и его сына Ивана IV. Именно сюда, в Воробьево, бежал Иван во время великого московского пожара 21 июня 1547 г., и именно сюда, в Воробьево, явились во множестве московские посадские люди 29 июня 1547 г. с требованием выдать им

на расправу княгиню Анну Глинскую и ее сына князя Михаила Глинского, которых молва сделала виновниками великого бедствия. «В том же времени бысть смятение люд ем московским: поидоша многие люди черные к Воробьеву и с щиты и с сулицы, – писал неизвестный новгородский книжник, – яко же к боеви обычаю имяху, по кличю палачя». Это явление во множестве вооруженных москвичей поразило Ивана IV: «Князь же великый, того не ведая, оузрев множество людей, оудивися и оужасеся»[212]212
  Новгородская 4-я летопись. Список Н.К. Никольского // ПСРЛ. Т. IV. Ч. I. Вып. 3. Л., 1929. С. 621.


[Закрыть]. Сам Иван, вспоминая позднее о тех днях, писал, что «отсего бо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя, и смирися дух мой, и умилихся, и познах своя согрешения»[213]213
  Стоглав. СПб., 1863. С. 31.


[Закрыть].

Ситуация, что и говорить, пренеприятнейшая – юный царь оказался лицом к лицу с разъяренной толпой, снарядившейся в военный поход, по-боевому, со всей воинской снастью, а на кого и на что мог опереться Иван, кроме немногочисленных дворян его свиты? А ведь годом раньше под Коломной ему уже приходилось иметь дело с вооруженными земскими людьми, требовавшими справедливости и, не получив ее, прибегнувшими к насилию, и государевы дворяне не смогли защитить великого князя, которому пришлось возвращаться домой по объездной дороге. Стоит, пожалуй, привести мнение американского слависта Н. Коллманн, которая отмечала, что «каким бы могущественным ни считался царь, законность его власти зиждилась на представлениях народа о его благочестии, справедливости, милости к бедным и умении слышать свой народ», при этом «сама идеология Московского государства не предполагала наличия полиции для охраны царя: считалось, что он должен взаимодействовать со своим народом напрямую»[214]214
  Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени. М., 2016. С. 487, 505.


[Закрыть]. И «черный» народ трижды попытался воспользоваться этим правом – два раза безуспешно (под Коломной в 1546 г. и под Москвой в июне 1547 г., накануне великого московского пожара), ну а в третий раз «царь увидел перед собой не смиренных челобитчиков, а грозную толпу, требовавшую выдачи ненавистных временщиков»[215]215
  Кром М.М. «Вдовствующее царство»: политический кризис в России 30-40-х годов XVI века. М., 2010. С. 333.


[Закрыть].

А ведь не стоит забывать и о событиях января 1542 г., когда заговорщики во главе с князьями Шуйскими, опершись на новгородских детей боярских, устроили в Москве дворцовый переворот и силой сместили и отправили в ссылку попытавшегося стать «первосоветником» и де-факто правителем государства боярина И.Ф. Бельского и ряд других бояр, его поддерживавших, а также митрополита Иоасафа[216]216
  См., например: Кром М.М. «Вдовствующее царство»: политический кризис в России 30-40-х годов XVI века. С. 275–280.


[Закрыть].

Эти инциденты не могли не навести и самого Ивана, и его ближайших советников на необходимость принятия неких контрмер, призванных не допустить подобных эксцессов в будущем. С одной стороны, Иван от разгульной жизни обратился к государственным делам и всерьез озаботился тем, чтобы соответствовать тем представлениям об истинном православном государе, которые бытовали среди черного люда. А с другой стороны, на всякий случай, видимо, было решено обзавестись некоей реальной военной силой, на которую мог бы опереться государь в случае повторения таких масштабных волнений в будущем. Нельзя также исключить и того, что эта реальная сила могла потребоваться и в случае резкого обострения внутриполитической борьбы среди правящей элиты. В любом случае нам, вслед за А.В. Черновым[217]217
  Чернов А.В. Образование стрелецкого войска. С. 285.


[Закрыть], представляется несомненной взаимосвязь создания «избранной тысячи» детей боярских и «выборных» стрельцов в количестве 3 тыс. Тем самым Иван и его советники (митрополит Макарий, клан Захарьиных-Юрьевых?), создавая «избранную тысячу» и корпус стрелецкой пехоты, попытались заполучить в свое распоряжение своего рода «лейб-гвардию», корпус царских телохранителей. Напрашивается аналогия между учреждением «избранной тысячи» и корпуса стрелецкой пехоты, с одной стороны, и созданием опричнины с ее «перебором людишек» и формированием опричного войска, также включавшим наряду с отрядами опричных детей боярских еще и опричных стрельцов, с другой стороны.

Интересное наблюдение сделал историк О.А. Курбатов. Касаясь причин, обусловивших принятие решения о создании «избранной тысячи», он отмечал, что «нельзя забывать, что рядовые дворяне в малолетство великого князя были вовлечены в неприглядную борьбу между боярскими группировками, кроме того, принадлежность к Государеву двору уже давно стала зависеть только от происхождения служилого человека, передаваясь ему по наследству». «Выбор детей боярских в новый состав Двора самим Иваном IV восстанавливал личные служебные связи между дворянами и Государем», – завершал свою мысль исследователь[218]218
  Курбатов О.А. Реорганизация русской конницы в середине XVI в.: идейные источники и цели реформ царского войска // Единорогъ: материалы по военной истории Восточной Европы эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. Вып. 1. М., 2009. С. 209.


[Закрыть]. Но, согласитесь, эти слова в полной мере могут (и должны) быть отнесены и к московским «выборным» стрельцам. Точно так же, как и «тысячники», это «новое войско», отобранное государем и содержащееся государем, находилось с ним в особых отношениях.

Говоря о «политическом» факторе, нельзя не сказать и о другом замечании, сделанном все тем же О.А. Курбатовым. В учреждении этой конной и пешей «лейб-гвардии» он видел влияние византийского опыта военного строительства, некий византийский след[219]219
  Там же. С. 210.


[Закрыть]. Учитывая «книжность» самого Ивана и то влияние, которое на него оказывал митрополит Макарий, человек, несомненно, весьма и весьма начитанный, определенное зерно истины в этом предположении есть. Византийское войско времен раннего Средневековья состояло из двух компонентов – регулярных частей и милиционных формирований. «Главное различие между регулярными войсками и фемными ополчениями состояло в способе комплектования. Постоянные контингенты византийской армии набирались на добровольной основе, – отмечал отечественный византинист А.С. Мохов, – а милиционные формирования провинций – на основе воинской повинности (выделено нами. – В.П. Сразу напрашивается аналогия между казенными пищальниками и их преемниками стрельцами и «зборными» пищальниками)». При этом, продолжал он, «служба в регулярных частях предусматривала выплату рядовым воинам и командирам жалования» и, вдобавок ко всему, «государство обеспечивало их (регулярные формирования, тагмы, тауца – В.П.) вооружением, доспехами, лошадьми, продовольствием и прочими необходимыми припасами (запомним этот пассаж на будущее. – В.П.)…»[220]220
  Мохов А.С. Византийская армия в середине VIII – середине IX в.: развитие военно-административных структур. Екатеринбург, 2013. С. 55. См. также: Банников А.В., Морозов М.А. Византийская армия (IV–XII вв.). СПб., 2013. С. 334–340.


[Закрыть]. Нетрудно заметить, что есть некоторое сходство между отборными вербованными частями византийской армии, служившими на постоянной основе, и провинциальными фемными милиционными формированиями, с одной стороны – и, с другой стороны, «избранной тысячей» и «выборными» стрельцами и «городовыми» «полками и «зборными» пищальниками.

Таким образом, два мотива, обусловивших появление стрелецкого войска, можно считать определенными. Первый из них, условно говоря, «политический», представляется достаточно очевидным. Второй, «византийский», «царский» (и тоже в определенной степени политический), можно полагать точно также достаточно вероятным и отнюдь не невозможным. Конечно, мы не можем вести речь о прямом копировании византийских военных учреждений, но о попытке реализовать на практике некие идеальные, книжные представления о том, как было устроено «царское» войско, – почему бы и нет? И если рассматривать историю стрельцов и вообще отборного войска при особе государя, то в каком-то смысле при Иване IV в начале 50-х гг. была заложена некая традиция, которая получила свое продолжение в дальнейшем. Ведь и опричные стрельцы (заменившие собой «выборных» стрельцов после того, как была учреждена опричнина, а стрелецкие подразделения появились и в иных городах Русского государства), и наемная гвардии первого самозванца, и выборные солдатские полки Алексея Михайловича, и «потешные» Петра Алексеевича, образовавшие костяк его гвардии, – в принципе все они так или иначе продолжают линию, начатую в 1550 г. И похоже, что они, на первых порах, во всяком случае, играли ведущую роль. Но были ли другие мотивы, причины или факторы?

Общим местом в рассуждениях историков относительно причин, обусловивших решение Ивана IV учредить корпус стрелецкой пехоты, стало мнение об относительной неэффективности пищальников. Под последними обычно подразумеваются пищальники «зборные»: «Эпизодически собираемые с тяглого населения и всецело зависящие от него в материальном отношении, плохо владевшие огнестрельным оружием и мало дисциплинированные, пищальники были недостаточной и ненадежной боевой силой»[221]221
  Чернов А.В. Образование стрелецкого войска. С. 28.


[Закрыть]. В свое время дань этому поветрию, положившись на мнение авторитетов, отдал и автор этих строк. Отсюда вполне логичным было бы предположить, что создание стрельцов было призвано как раз и компенсировать низкие боевые качества старых добрых пищальников. Но так ли уж правы те, кто полагает старых добрых пищальников малобоеспособными?

Прежде всего этот тезис выглядит сомнительным уже хотя бы потому, что на первых порах корпус стрельцов был относительно малочисленным – всего лишь 3 тыс. бойцов, тогда как, к примеру, мы знаем, что один Псков, поднатужившись, мог выставить тысячу пищальников, Новгород – две, а ведь пищальников собирали и с других городов и волостей. Кроме того, в описаниях военных походов и кампаний 50-х гг. XVI в. стрельцы всегда действуют вместе с казаками и все теми же как будто малобоеспособными «зборными» пищальниками, и никого не смущает необходимость ставить в одну боевую линию элитную пехоту и разный сброд – даже угроза того, что этот последний в решающий момент разбежится и стрельцы окажутся под ударом.

Кроме того, еще раз подчеркнем, что, на наш взгляд, особенности набора пищальников позволяют предположить, что из года в год, из набора в набор в них шли практически одни и те же люди. Так что можно утверждать, что отряды пищальников, собранные с городов и волостей, обладали должной внутренней спайкой (когда в строю одного десятка или сотни стояли родственники и соседи по улице или кварталу – могло ли быть иначе), дисциплиной (за счет работы все тех же факторов, что и в предыдущем случае) и выучкой (которая обреталась в практически непрерывных походах – как, к примеру, во время 1-й Смоленской войны 1512–1522 гг., когда те же новгородские и псковские пищальники задействовались раз за разом практически ежегодно в походах против Литвы). Ив нашем распоряжении нет более или менее надежных свидетельств, которые недвусмысленно позволяли бы утверждать – да, пищальники на самом деле малобоеспособны, недисциплинированны, не умеют и не хотят воевать. Отдельные эксцессы вроде коломенского казуса 1546 г. или бесчинств по отношению к крестьянам, которые учиняли пищальники вместе с детьми боярскими в Муроме в 1537 г., не в счет – это обычная практика в те годы. Опять же не стоит забывать и о «казенных» пищальниках, государевых служилых людях.

Впрочем, если и вести речь о замене собираемых с тяглого населения пищальников стрельцами, то, по нашему мнению, этот мотив просматривается в 60-70-х гг. XVI в., когда отряды стрельцов появляются повсеместно и наряду с выборными, элитными подразделениями московских стрельцов учреждаются стрельцы городовые. Эти последние, судя по всему, постепенно вытесняют «зборных» пищальников (но и элитарный статус городовых стрельцов находится под вопросом, и окончательное исчезновение пищальников если и произошло, то только после Смуты). И такое решение выглядит вполне логичным на фоне действий властей, целенаправленно или нет, но проводивших политику все более и более жесткой регламентации и разделения «службы» и «тягла» и отделения служилых «чинов» от «тяглых»[222]222
  Историк А.В. Малов, касаясь «непрофессионализма» средневековых бойцов, отмечал, что «феодалов или представителей любой другой военно-сословной группы в Московском государстве, с детских лет готовившихся к службе, а в 15–18 лет ее начинавших, нельзя назвать дилетантами в военном деле». «Поэтому вооруженные силы средневековых феодальных обществ и государств представляется правильным и корректным называть феодальной сословной армией или войском, – продолжал он свою мысль дальше, – но не «феодальным ополчением» (Малов А.В. Московские выборные полки солдатского строя в начальный период своей истории. 1656–1671 гг. С. 14). Эти слова, на наш взгляд, вполне приложимы и к нашим пищальникам, собираемым с тяглых «чинов», поскольку, судя по имеющимся косвенным указаниям летописей, де-факто составляли особую социальную группу, осознававшую свою «особость» и служилый статус, но еще не оформленную юридически. Создание стрельцов, в особенности городовых, означало их «легитимацию» как части служилого «чина».


[Закрыть]. Что впрочем, отнюдь не исключало в случае необходимости верстания в служилые люди выходцев из тяглых «чинов», как это мы наблюдаем в последней четверти и в особенности в конце XVI и самом начале XVII в. в городах-крепостях на «крымской украине».

Одним словом, влияние чисто военного фактора, стремления иметь хорошую, боеспособную и обученную пехоту, похоже, по старой доброй традиции сильно преувеличивается. Нет, конечно, полностью отрицать его воздействие мы не будем, но и ставить его вперед «византийского» и тем более политического не намерены. Иначе чем можно объяснить параллельное существование и стрельцов, и пищальников[223]223
  Сохранилась царская грамота, датированная апрелем 1560 г., в которой упоминаются «писщалники», живущие в Переяславле Рязанском и которые отличаются от тамошних пушкарей (Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. Т. I. М., 1997. С. 74). Правда, из контекста грамоты не совсем понятно, идет ли речь о пищальниках как пехоте или о пищальниках – прислуге «городового наряда», «стрелцах» из крупнокалиберных пищалей «на собаках».


[Закрыть], как не тем, что боеспособность последних для выполнения поставленных перед ними задач была на тот момент вполне достаточной, а «разводить» более дорогостоящих в финансовом отношении стрельцов было невыгодно – слишком дорого. Да и элитарность статуса в этом случае размывается, слабеют те самые личные служебные связи между стрельцами и государем, о которых шла речь раньше.

Теперь обратимся к еще одной проблеме, касающейся в равной степени как учреждения стрелецкого войска, так и вообще тех преобразований (хотя вряд ли, осуществляя их, московские государи думали как раз о преобразованиях и реформах в том смысле, в каком мы их понимаем нынче, в наши дни), что осуществлены были во времена Ивана III и его внука. Речь идет о т. н. «османском следе» (или влиянии), который как будто просматривается в этих «реформах» – что в поместной «реформе», что в создании стрелецкого войска. Последнее даже приравнивают к османским янычарам и проводят прямую параллель между султанской отборной пехотой и государевыми «выборными» стрельцами.

«Застрельщиком» дискуссии об османском влиянии стал историк С.А. Нефедов, опубликовавший в 2002 г. статью «Реформы Ивана III и Ивана IV: османское влияние»[224]224
  См.: Нефедов С.А. Реформы Ивана III и Ивана IV: османское влияние // Вопросы истории. 2002. № 11. С. 30–53.


[Закрыть]. «Секрет их (османов. – В.П.) могущества заключался не в кавалерии, а в пехоте и артиллерии. При султане Мураде I были созданы первые подразделения янычар. Это было дисциплинированное и обученное войско, получающее жалование из казны. В Европе еще не было подобных армий». И, продолжая развивать свой тезис далее, от отмечал, что «дисциплина, порядок и мужество янычар помогали им побеждать в сражениях, но настоящая слава пришла к ним тогда, когда в руках «новых солдат» оказалось новое оружие. При Мураде II янычары были вооружены аркебузами-«тюфенгами»… На свет появилась регулярная армия, вооруженная огнестрельным оружием». Ее появление, по мнению историка, с одной стороны, вызвало новую волну османских завоеваний, а с другой – волну подражаний османам[225]225
  Там же. С. 33–34.


[Закрыть].

Создание корпуса стрелецкой пехоты Иваном IV, по мнению С.А. Нефедова, также является частью этой волны подражаний, равно как и учреждение «избранной тысячи»[226]226
  Там же. С. 42.


[Закрыть]. При этом историк ссылается на сочинения известного «прожектера» начала правления Ивана IV Ивана Пересветова, в сочинениях которого якобы прослеживаются контуры будущей военной «реформы» Ивана IV. «Первые мероприятия царя в точности следовали проекту Пересветова», – писал историк[227]227
  Там же. С. 42.


[Закрыть]. Правда, сам Пересветов в своем сочинении «Сказание о Магмет-салтане» приводил в пример московскому великому князю турецкого султана, у которого якобы было в наличии собственной «гвардии» 40 тыс. «гораздых стрельцов огненыя стрелбы» («Царь же турской умудрился, и на всяк день 40 тысящ янычан при себе держит, гораздых стрелцов огненыя стрелбы, и жалование им дает, алафу по всяк день»[228]228
  Сочинения И. Пересветова. М.-Л., 1950. С. 156.


[Закрыть]). В другом сочинении, т. н. «Большой челобитной», прожектер рекомендовал завести 20 тыс. «юнаков» с пищалями для несения сторожевой и караульной службы на южной границе («Таковому государю годится держати 20 тыссящ юнаков храбрых со огненною стрелбою, гораздо ученою, и стрелбы поляниц со украины на поле при крепостех от недруга, от крымского царя, и оброчивше их из казны своим жалованием государевым годовым, и они навыкнут в поле житии и от недруга его, крымского царя, воевати»[229]229
  Там же. С. 176.


[Закрыть]).