Текст книги "Великая огнестрельная революция"

Ориентализация польско-литовской конницы не могла не сказаться и на тактике армий Речи Посполитой. К середине XVI в. под влиянием непрерывных схваток с татарами и русскими окончательно сложилось так называемое «старое польское уряженье» – характерное для польско-литовской армии XVI – 1-й половины XVII в. тактическое построение. Пехота и артиллерия перед битвой, как правило, занимал позиции в вагенбурге, заимствованном поляками и литовцами у чехов. Они выступали в роли своего рода крепости, опираясь на которую конница получала возможность перестраиваться после неудачной атаки²⁸¹. Сама конница выстраивалась на поле боя в расчлененные по фронту и глубине боевые порядки, позволявшие осуществлять маневр хоругвями во время сражения и наращивать силу удара из глубины. В 1-й линии боевого порядка, так называемом «гуфе чельном», становились тяжеловооруженные (gravioris armaturae) хоругви (сперва копийничьи, а затем гусарские), а на флангах-«рогах» занимали место легкие (levioris armaturae) стрелковые и казацкие хоругви – «посылковые гуфы». 2-ю и 3-ю линии составляли опять же легкие хоругви – «черные гуфы» и «стражники». Наконец, 4-ю линию, резерв польного гетмана, составляли несколько отборных тяжелых хоругвей, вступавших в бой в решающий момент.

Естественно, что при использовании такого сложного боевого порядка резко возрастали требования к профессионализму, дисциплине и подготовке как рядового, так и командного состава коронной армии. Недисциплинированное, плохо сколоченное, неспособное к слаженному маневрированию на поле боя посполитое рушение не могло использовать с должной эффективностью такой боевой порядок. В итоге всеобщее посполитое рушение (expeditio generalis), созванное в последний раз в 1537 г., в дальнейшем существовало только на бумаге. Попытки созвать его в 1544, 1552, 1563 и 1569 гг. успеха не имели. Сохранилось лишь, и то главным образом на юге и юго-востоке, где особенно ощутима была татарская угроза, выставляемое воеводствами посполитое рушение (expeditio particularis). Последнее имело место в 1509, 1516, 1519, 1520, 1522, 1524, 1527 и 1558 гг.²⁸² и действовало с большим успехом, нежели всеобщее, так как в данном случае шляхта знала, за что именно она воюет, и высокий моральный дух позволял компенсировать недостатки в подготовке шляхетских хоругвей.

Облегчение вооружения и амуниции, высокий профессионализм и «втянутость», привычка к войне способствовали и росту маневренности и подвижности польско-литовских армий. Так, в 1581 г. 5,6-тыс. конный отряд литовского польного гетмана К. Радзивилла в течение одной кампании совершил рейд в 1400 км., а в 1615–1616 гг. 2-тыс. конный отряд А.-И. Лисовского проделал 2000-км рейд²⁸³.

В целом анализ основных особенностей польского военного дела 1-й половины XVI в. позволяет утверждать, что поляки сумели усвоить основные положения военной революции, но отнеслись к западноевропейскому опыту творчески, с учетом тех реалий, в которых им приходилось действовать. Так, к примеру, если к концу XV в. западноевропейские армии снова стали в основе своей пехотными, то польско-литовские наемные армии были преимущественно конными. И это вовсе не было свидетельством некоего отставания военного дела Речи Посполитой от Западной Европы. Напротив, военная элита Польско-литовского государства, будучи прекрасно осведомлена о последних западноевропейских военных новинках, взяла на вооружение только то, что действительно способствовало росту боеспособности коронной армии в действиях специфического юго-восточного ТВД. И если экспедиция короля Яна Ольбрахта в Молдавию в 1497 г. завершилась полным провалом не в последнюю очередь потому, что его армия состояла главным образом из посполитого рушения, то в 1531 г. коронный гетман Я. Тарновский наголову разгромил под Обертыном численно превосходившее его армию войско молдавского господаря Петра Рареша, имея в своем распоряжении исключительно наемные войска. Так что можно согласиться с мнением современных польских историков (но с одной оговоркой – когда интересы короны, знати и шляхты совпадали и сейм соглашался финансировать найм большой армии. К сожалению, в отличие, к примеру, от Франции в Речи Посполитой случалось это не так уж и часто, а с течением времени все реже и реже. – П.В.), когда они утверждают, что «…военная мощь Речи Посполитой была сопоставима с другими странами (например, с Францией), а боеспособность наемной армии очень высока…»²⁸⁴.

В этой связи необходимо отметить, что в Речи Посполитой очень рано, едва ли не в числе первых в Западной Европе, осознали необходимость содержания постоянной армии. Причиной тому была татарская угроза, которая стала следствием активной политики Ягеллонов на юго-востоке Европы. Вызванное этим обострение отношений с Османской империей способствовало и росту напряженности в отношениях с вассалом Порты Крымским ханством. Татары, чьи мобильные отряды в середине XV в. (1448, 1450 и 1452 гг.) совершили первые крупные набеги за ясырем в пределы владений Ягеллонов, представляли в определенном смысле более опасного и серьезного противника, чем Орден, тем более что полякам еще было нужно приспособиться к борьбе с новым и необычным неприятелем.

В изменившихся условиях в полный рост встал вопрос о создании более или менее постоянной армии, способной нести службу в южных воеводствах Польши для обороны от крымской угрозы²⁸⁵. Обычная практика, когда в преддверии войны корона выдавала ротмистрам соответствующие документы для набора наемников, а после завершения кампании набранные роты и хоругви распускались до очередной военной тревоги, не годилась. Татары в силу своей «неправильности» были не тем противником, который дал бы время для набора армии, и для противостояния татарским набегам корона нуждалась в постоянной силе, способной оперативно отражать очередное вторжение кочевников. Еще в 1479 г. короной впервые были выданы «листы пшиповедны» для набора 16 рот пехоты и 17 конных хоругвей (примерно 1200 ставок-порций и 60 коней в пехоте и 900 коней в коннице), которые должны были нести так называемую «оброну поточну» (obrona potoczna) на южном рубеже. Опыт создания постоянной армии для борьбы с татарскими набегами был перенят и в Великом княжестве Литовском, где была создана так называемая «застава волынская». Ее численность была еще меньше, чем коронной «оброны поточной». Так, в 1552 г. для несения службы на южной границе было набрано 10 конных хоругвей с 1200 конями²⁸⁶.

В дальнейшем эта практика получила свое продолжение, хотя нанимаемые ежегодно контингенты наемников никогда не были многочисленны, о чем свидетельствуют данные следующей таблицы.

Таблица 8

Численность коронной «оброны поточной» на южной границе Польши в конце XV – начале XVI в.²⁸⁷

Дело было в том, что содержание наемных рот обходилось недешево и опустошало королевскую казну, и без того не слишком полную. Длительное военное напряжение создавало серьезные проблемы, как это было в начале XVI в., когда тяжелая война с Москвой полностью истощила коронную казну. После смерти короля Александра в 1506 г. долг польской короны составлял 170 000 злотых и преемник покойного Сигизмунд I был вынужден резко сократить численность «оброны поточной»²⁸⁸. Сейм крайне неохотно выделял короне средства на содержание постоянного войска, и подвигнуть его на введение чрезвычайных военных налогов могла только действительная опасность. Так было, к примеру, после того, как в 1526 г. венгры были разбиты турками под Мохачем и сейм, встревоженный возможностью масштабного турецкого вторжения, постановил для содержания наемных войск взять с каждого лана по 16 грошей. Однако уже на следующий год стало ясно, что турки пока не планируют наступление на север, а в 1533 г. с Портой и вовсе был заключен «вечный мир», который действовал почти целое столетие. Естественно, что в этих условиях добиться от сейма значительных средств на содержание постоянной наемной армии было невозможно и в отсутствие серьезной военной угрозы, даже при благоприятной экономической конъюнктуре, коронная казна не располагала средствами для того, чтобы содержать более или менее значительную по численности постоянную армию. В итоге войска «оброны поточной» временами сокращались до минимума – так, в 1536 г. службу на границе несли всего лишь 7 пехотных рот с числом ставок 500 и 22 конных хоругви (1595 коней), а в 1540 г. – 7 рот с 500 ставками и 28 хоругвей с 2490 конями²⁸⁹. Этих сил вкупе с частными армиями магнатов в принципе хватало для того, чтобы отражать набеги небольших татарских отрядов.

Большего же на то время ожидать было невозможно. Нельзя было требовать от польско-литовского общества того, чего не было ни в Испании, ни во Франции или Священной Римской империи. Военная революция стоила недешево, а польская корона была весьма ограничена в средствах. Получить дополнительные деньги можно было только с согласия сейма, однако последний крайне неохотно шел на установление новых налогов на содержание наемной армии и вообще на какие-либо перемены в этой сфере. Так, в 1477 г. Я. Остророг предложил реформировать армию Польского королевства, сделав службу в армии достоянием всех свободных людей, определив характер ее имущественным цензом. Города же должны были нести техническую службу, поставлять артиллерию, порох и готовить обозы. Однако сейм провалил эту реформу, так же как попытки Александра Ягеллончика и Сигизмунда Старого в начале XVI в. мобилизовать хлопов (зависимых крестьян) на военную службу и восстановить городскую милицию. Не получил поддержки и проект реформы примаса Я. Лаского (1513–1515 гг.), предложившего отменить посполитое рушение, заменив его постоянным налогом со шляхты для найма наемников²⁹⁰. Однако это было практически невозможно. Как отмечали современные польские историки, на рубеже XV–XVI вв. в Польше сложилось политическое равновесие между королем, магнатерией и шляхтой, которое препятствовало введению каких-либо принципиальных новшеств в сфере управления государством²⁹¹. Яркий пример тому – решение Радомского сейма 1505 г., который ввел принцип «nihil novi» («ничего нового»). Этот принцип был закреплен в своде законов 1506 г., составленном по инициативе коронного канцлера Я. Лаского. Теперь без согласия шляхты корона не имела права вводить какие-либо новшества, способные каким-либо образом ущемить ее интересы.

В итоге польская корона, вынужденно довольствуясь достигнутым, пыталась решать серьезные внешнеполитические задачи весьма немногочисленными силами. При этом, указывали польские историки, «…ни с финансовой, ни с военной точки зрения Речь Посполитая была не в состоянии сделать необходимое усилие, чтобы воплотить в жизнь возможности, которые открыла перед ней династическая политика Ягеллонов». Это представляется тем более странным, учитывая, что государство Ягеллонов имело все необходимые людские, финансовые и материальные ресурсы для того, чтобы стать настоящей империей. Однако этого не произошло. Почему? Польские авторы полагают, что первопричина находится в той самой политической системе, которая формировалась в Польско-литовском государстве в это время и которая была неспособна вести широкомасштабную экспансию посредством военной силы²⁹². Создание мощной армии, способной стать надежным инструментом этой экспансии, неизбежно должно было привести к усилению королевской власти и нарушению того баланса, что сложился в отношениях между нею, шляхтой и в особенности аристократией. Готова ли была последняя пойти на это? Дальнейшее развитие событий дало однозначный ответ на этот вопрос.

§ 2. Завершение первого этапа военной революции в Речи Посполитой. Реформы Стефана Батория и Владислава IV

Анализ особенностей развития военного дела в Польше и Литве в позднем Средневековье показывает, что Речь Посполитая, безусловно, вступила, хоть и с небольшим запозданием против ведущих держав Западной Европы, на первый этап военной революции и успешно продвигалась по пути накопления количественных изменений в военном деле и создания усовершенствованной с учетом последних новинок тактики и военных технологий традиционной военной машины. Еще раз подчеркнем, что, по нашему мнению, преобладание в структуре польско-литовской армии того времени конницы вовсе не означало серьезного отставания Речи Посполитой от, к примеру, Франции или Испании. Польско-литовская военная элита подходила к восприятию западноевропейского военного опыта весьма избирательно, с учетом местных реалий, характера ТВД и потенциального противника и в итоге заложила основы собственной, весьма оригинальной модели развития военной революции. Однако при всех успехах, достигнутых поляками в усвоении и применении на практике последних военных новинок из Западной Европы, не стоит забывать о том, что большую часть 1-й половины XVI в. Польша вела боевые действия, как бы сейчас сказали, «малой интенсивности». Наиболее опасным ее противником были крымские и буджакские татары, регулярно совершавшие набеги на южные области Польского королевства. Серьезных войн, требовавших значительных усилий и затрат, корона (в отличие от Литвы) после 1522 г. и вплоть до 60-х гг. XVI в. не вела и проверить действенность созданной военной машины в большой войне не было возможности. Польская знать и шляхта не видели необходимости что-либо серьезно изменять и далее накачивать военные мускулы. Нужна была хорошая «встряска», мощный толчок, который подвиг бы правящую элиту Польши и Литвы к переменам, в том числе и в военной сфере.

Эта встряска пришлась на середину XVI в. Ситуация вокруг Польско-литовского государства, в особенности Великого княжества Литовского, резко обострилась. Молодой и честолюбивый московский государь Иван IV возложил на себя царский венец и недвусмысленно заявил о своих претензиях на гегемонию в Восточной Европе, а для начала попытался закрепиться на берегах Балтики, в Ливонии. В Крыму к власти пришел не менее честолюбивый хан Девлет-Гирей I. Несмотря на заключенный мир с Османской империей, турецкая угроза не сходила с горизонта, и пусть сам Сулейман I не собирался вторгаться в пределы Польско-литовского государства, однако его вассалы, волошский воевода Стефаница и его брат Ильяш, белгородский санджакбей, были не прочь отомстить за обертынскую неудачу и пограбить владения Сигизмунда II. Дипломатические попытки разрядить неблагоприятную ситуацию, не допустить возникновения большой войны не имели успеха, особенно в отношении с Россией. Сигизмунд и паны-рада Великого княжества Литовского категорически отказывались признать за Иваном царский титул, что не могло не вызвать сильнейшего неудовольствия в Москве. Война была неизбежна, и она не заставила себя долго ждать. В 1558 г. посланные Иваном IV войска вторглись в Ливонию и подвергли ее опустошению. Началась Ливонская война, в свою очередь, вызвавшая 1-ю Северную войну 1563–1570 гг. Эти войны привели не только к перекройке карты Восточной и Северо-Восточной Европы, но и к серьезным переменам в устройстве вооруженных сил Польско-литовского государства.

Осложнившаяся международная обстановка вынудила Сигизмунда II и его правительство обратиться к усилению обороноспособности как Польского королевства, так и Великого княжества Литовского перед лицом надвигающейся большой войны. На первых порах король и великий князь попытался разрешить возникшую проблему в рамках существующих законов и конституции. Сигизмунд, как отмечал М.К. Любавский, «…старался использовать лишь традиционные средства, предоставлявшиеся ему конституциею государства, т. е. установившимися отношениями между ним и землевладельцами великого княжества (и короны. – П.В.)… Эта конституция парализовала всякий сколько-нибудь широкий размах творческой деятельности господаря…»²⁹³. Однако тяжелая и изнурительная война, истощавшая силы Великого княжества Литовского, наглядно продемонстрировала всю непригодность прежней военной машины для «большой» войны.

Прежде всего еще раз со всей очевидностью было подтверждено, что шляхетская милиция неспособна защитить страну от вторжений русских войск. Так, литовский великий вальный сейм, начавший свою работу 12 мая 1563 г., признал, что в значительной степени вина за утрату Полоцка лежит на шляхте, которая не торопилась выступать в поход по призыву великого князя, а если и приходила на сборы, то в неполных почтах²⁹⁴. Наемные роты могли быть отличной альтернативой небоеспособному посполитому рушению и, казалось, так оно и было. Именно наемники составляли большую часть гарнизонов ливонских городов и замков. К примеру, в середине 1561 г. в занятой литовцами части Ливонии были размещены 11 конных и 18 пеших драбских рот общей численностью около 2200–2300 чел. И чем дальше, тем большую значимость приобретали наемные роты. Так, в конце 1566 – начале 1567 г. были выданы «листы пшиповедны» 19 ротмистрам конных рот и 24 ротмистрам драбских рот (всего по спискам 3000 драбов и 3200 всадников), а во 2-й половине того же года на службе великого князя литовского находилось 20 конных рот с примерно 4 тыс. всадников и 24 драбских роты с 3150 драбов. Большое внимание уделялось найму опытных в военном деле польских наемников, несмотря на то, что их использование было сопряжено с выполнением определенных требований с их стороны (например, иметь собственного гетмана). В кампании 1564 г. принимало участие 23 конных и 18 драбских рот с 4900 коней и 3700 драбов в них, а в следующем году одних только всадников было более 7 тыс²⁹⁵.

Однако, при всех достоинствах наемников они имели одно свойство – воевали хорошо «желныри» только тогда, когда получали регулярное жалованье. А вот с этим у литовских властей были большие проблемы. Постоянная нехватка средств вела к хронической задержке выплат. Так, в 1569 г. ротмистры наемных рот потребовали в категоричной форме от Сигизмунда II выплаты им долга за службу 1564–1566 гг. в размере 161 648 злотых (на 26 конных и 28 драбских рот). Задержки с выдачей жалованья неизбежно вели к падению морального духа наемников, росту дезертирства, грабежам и прочим злоупотреблениям с их стороны. Как отмечал А. Янушкевич, «..потери, нанесенные наемниками мирному населению, были такими серьезными, что могли быть приравнены к тем, что несли с собой неприятельские войска». Так, в кампанию 1565 г. польские жолнеры, не получая обещанных денег и провианта, занялись самообеспечением, причем в таких размерах, что их злоупотребления стали предметом специального расследования, предпринятого на Виленском сейме 1565–1566 г. Таким образом, Сигизмунд II столкнулся с теми же проблемами, пусть и в несколько меньшем размере, с которыми постоянно имел дело Карл V или его сын Филипп II Испанский. Однако и экономические и финансовые возможности Великого княжества Литовского были несравненно меньшими, нежели у Римской империи или Испании. В итоге, писал белорусский историк, «…наемные войска, не имея необходимых средств для функционирования, не видели перспективы обогащения и карьерного роста и практически все время находились на грани самораспада. Особенно сильно эта тенденция проявилась в конце Инфлянтской войны. Кризисные явления, связанные с использованием наемников, не позволяли сделать из наемного войска надежную и эффективную силу для борьбы с неприятелем…»²⁹⁶. Естественно, что, не имея в руках надежного «ultima ratio regum», Сигизмунд был вынужден искать иные пути противостоять давлению со стороны Москвы. Создается впечатление, что Сигизмунд II понимал это и потому делал ставку не на решение исхода войны в полевом сражении, а на дипломатические маневры и на использование противоречий между Иваном и его боярами, ратовавшими за продолжение войны с татарами, а не с соседним христианским, более чем наполовину православным государством. И, надо сказать, в этом он немало преуспел. С одной стороны, столкнувшись с оппозицией в Боярской думе, Иван был вынужден отказаться от развития успеха после взятия Полоцка и приостановить боевые действия против ВКЛ (и утрата им темпа сыграла впоследствии чрезвычайно негативную роль). Развязанная же Сигизмундом и его памфлетистами против «московского тирана» пропагандистская война способствовала тому, в частности, что общественное мнение в Германии обернулось против русских и имперский рейхстаг 1570 г. в Шпейере разрешил вербовку наемников-немцев на территории Империи иностранцам, имея в виду прежде всего посланцев Сигизмунда II²⁹⁷.

Полученная передышка была сполна использована правящей элитой Польско-литовского государства (в особенности польской ее половиной). В 1569 г. два этих государства, объединенные ранее лишь личной унией, слились в двуединое государство – Речь Посполитую, обладавшее потенциально несравненно большими ресурсами и возможностями, нежели каждое из составлявших его частей по отдельности. Но политические перемены сопровождались не менее важными переменами и в военной сфере, затронувшими прежде всего Польшу. На первых порах это выразилось в преобразовании «оброны поточной» в «кварцяное войско» (wojsko kwarciane) в 1563 г. Собравшийся в ноябре 1562 г. в Пиотркуве сейм утвердил предложение Сигизмунда II, обеспокоенного снижением дисциплины и, как следствие этого, боеспособности наемных войск из-за нерегулярных выплат жалованья, выделить на содержание постоянной наемной армии 1/4 часть доходов с королевских имений.

На первых порах размеры выделенных средств на содержание постоянного компонента польских вооруженных сил были невелики – армейская казна, хранившаяся в Раве Мазовецкой, насчитывала всего лишь 90–100 тыс. злотых, чего хватало на содержание не более 3 тыс. контингента конницы и 1 тыс. пехоты²⁹⁸. Но даже и эта цифра не выдерживалась, о чем свидетельствуют данные таблицы 9. Окончательно новая система содержания постоянной армии утвердилась в 1569 г., и поскольку в этом же году была заключена Люблинская уния, установившая окончательно единство Литвы и Польши, вскоре после этого кварцяное войско было учреждено и на территории Великого княжества Литовского.

Таблица 9

Численность коронного кварцяного войска в конце XVI – начале XVII в. (без учета реестровых казаков)²⁹⁹

Конечно, в том виде, в каком возникло кварцяное войско, оно еще не могло считаться полноценной постоянной армией, но, как справедливо отмечал Р. Фрост, оно могло послужить костяком для ее развертывания в случае необходимости³⁰⁰. Кроме того, необходимо помнить еще и о том, что в Западной Европе на то время постоянных армий практически не существовало. Та же Испания, к примеру, обзаведется ею позднее, лишь к началу 70-х гг. XVI в., и то де-факто. Во Франции же королевская армия в середине 60-х гг. XVI в. была ненамного больше по численности, учитывая разницу в ресурсах и размерах властных полномочий, которыми обладали короли Франции и Речи Посполитой на то время. В 1566 г. она насчитывала 91 роту жандармов с 7650 чел. и 5804 чел. пехотинцев, разбросанных по гарнизонам крепостей, не считая немногочисленной королевской гвардии³⁰¹. Из ближайших соседей небольшую постоянную армию имел лишь московский государь Иван IV (стрелецкое войско), и только турецкий султан Сулейман I обладал по-настоящему многочисленной и отлично вымуштрованной постоянной армией – корпусом капыкулу (о нем речь пойдет ниже). Так что можно утверждать, что в этом вопросе Речь Посполитая была если и не первой, то, во всяком случае, шла в первых рядах.

Следующие серьезные шаги были предприняты в конце 70-х – начале 80-х гг. XVI в. Стремление выиграть затянувшуюся войну способствовало новому витку перемен, который оказался связан с деятельностью избранного в 1576 г. на трон Речи Посполитой трансильванского воеводы Стефана (Иштвана) Батория³⁰². Его меры по повышению боеспособности войска Речи Посполитой привели к созданию отменной по своим качествам военной машины, успешно сражавшейся с самыми разнообразными противниками, от шведов и имперцев до русских, турок и татар, и обеспечившей в конечном итоге более чем полувековое политическое и военное преобладание Речи Посполитой в Восточной Европе.

Учитывая особенности польско-литовской военной традиции, характер наиболее вероятных противников и соответствующих ТВД, Баторий по-прежнему делал ставку на развитие конницы. Однако она подверглась серьезным изменениям. Уловив тенденцию постепенного разделения конницы на тяжелую и легкую, он предпринял успешную попытку упорядочить и урегулировать этот процесс. Конница была окончательно разделена на легкую и тяжелую, и разные ее виды были разведены по однотипным хоругвям. Пожалуй, едва ли не самый примечательный шаг в ходе реформы конницы Речи Посполитой – это создание 2-й, «тяжелой», генерации польско-литовской гусарии, тех самых «крылатых гусар», хорошо известных по историческим, художественным и литературным произведениям. 23 июня 1576 г. вышел королевский универсал, выделивший гусарию в отдельный род тяжелой конницы. Теперь гусары предназначались практически исключительно для таранных атак в сомкнутых боевых порядках на больших аллюрах. Этим они резко отличались как от современной им европейской кавалерии, все больше и больше склонявшейся к ведению дистанционного боя с использованием огнестрельного оружия, так и от московской, татарской и турецкой конницы, по-прежнему отдававшей предпочтение луку и дротику перед всеми остальными видами огнестрельного и «белого» оружия.

В соответствии с изменившимися тактическими задачами новая гусария получила более или менее стандартизированный комплект доспехов и набор древкового, клинкового и огнестрельного оружия. Описание баториевых гусар оставил, к примеру, Р. Гейденштейн. Описывая устроенный в 1579 г. смотр гусарских хоругвей, он писал: «В Дисне Мелецкий показал королю конницу и польское войско почти в полном сборе, превосходнейшим образом на вид устроенное и разделенное на эскадроны и полки, которые проходили перед королем (Стефаном Баторием. – П.В.) под знаменами. Всадники, покрытые железными панцирями и шеломами, кроме копья, все были вооружены саблей, дротиком и двумя пищалями (пистолетами. – П.В.), прилаженными к седлам, так что и всадники во время маневров производили такой же треск и гром, как и пехотинцы, принадлежностью которых были ружья…». В выданном в 1577 г. королем «листе пшиповедном» на набор гусарской надворной хоругви было отмечено, что «…каждый ротмистр должен стараться, чтобы кони этих солдат (внесенных в реестр хоругви. – П.В.) были добры и сильны, а они сами вооружены по-венгерски, имели хороший доспех, шишак, наручи, копье, мизерикордию (тонкий кинжал. – П.В.), меч, называемый кончаром, пистолет при седле…»³⁰³.

Хорошо защищенные доспехами и вооруженные длинным копьем-древом, новые гусары представляли грозную силу на поле боя, которой с трудом противостояли даже немецкие ландскнехты, не говоря уже о легкой московской, татарской или турецкой коннице, не любившей рукопашного боя³⁰⁴.

С выделением гусарии была упорядочена и служба легкой конницы, сведенной в «казацкие» (преимущественно коронные) и «пятигорские» (главным образом литовские) хоругви и отличавшиеся от гусар облегченным защитным и стрелковым вооружением. Как правило, из доспехов казаки носили кольчуги, легкий шлем-мисюрку или прилбицу с кольчужной же бармицей, саблей, пикой либо луком, либо карабином и парой пистолетов³⁰⁵. Примечательно, что ускоренное перевооружение польско-литовской конницы, как тяжелой, так и легкой, огнестрельным оружием связывается современниками с реформами Стефана Батория. Так, Р. Гейденштейн указывал, что на смотр 1580 г. гетман Я. Замойский вывел казацкие хоругви, которым он «…вместо лука и колчана… дал карабины в два локтя длиной, которые они имели у себя за плечами, и, кроме того, более короткие ружья – пистолеты, привешенные к поясу, оставив у них по старому обычаю короткую саблю с левой стороны и пики…»³⁰⁶.

При этом, что характерно, на первых порах как количество гусарских хоругвей, так и численность их личного состава составляли большинство новой польской конницы. При Батории они составляли до 85–90 % конных хоругвей, тогда как легкие казацкие и пятигорские – около 10 %, а в 1600–1605 гг. – 60–70 %. К примеру, в ливонской кампании 1601 г. польско-литовская армия на 3500 гусар имела 1270 казаков и пятигорцев и 500 чел. прочей конницы, в июле 1609 г. в начале Смоленского похода коронная армия располагала 14 гусарскими хоругвями с 2030 конями против 6 легких хоругвей с 600 конями; в 1610 г. под Клушином на 5556 гусар приходилось 1000 казаков и пятигорцев³⁰⁷. Однако вскоре после этого начался постепенный процесс сокращения численности гусарии. Так, уже в ноябре 1612 г. под Вязьмой гетман Я. Ходкевич имел 13 хоругвей (1244 коня), в том числе 7 гусарских с 662 конями и 4 легких (450 коней). Впоследствии численность гусарии сократилась до 40 %, и на этом процесс не остановился. В 1652 г. под Берестечком в составе польской армии было 2346 гусар и 11 161 казак, в 1676 г. – 2920 и 10 180, а в 1680-м – 3500 и 10 960 соответственно³⁰⁸.

Причина снижения удельного веса гусарии была вполне очевидна – до поры до времени посполитое рушение и магнатские почты худо-бедно заменяли собой недостаток легкой конницы, но после завершения Ливонской войны на смену окончательно пришли наемные легкие хоругви, отличавшиеся большей боеспособностью. Кроме того, как отмечали польские историки Т. Новак и Й. Виммер, «…гусария была отборным родом войск, не терпевшим импровизации. Ее создание требовало долгого обучения, доведения навыка владения военным ремеслом до уровня рефлекса». Успешные действия гусар зависели во многом от слаженных действий всех гусар хоругви, их умения маневрировать на поле боя как одно целое, от способности хоругви атаковать в сомкнутом строю и в случае необходимости быстро перестраиваться и снова атаковать. Вдобавок ко всему весьма недешевыми были амуниция и оружие гусар, а также гусарские кони – от состояния коней напрямую зависела боеспособность гусарской хоругви. Гусарские же кони стоили значительно выше, чем обычные, по вполне понятным причинам. Так, Р. Монтекуколи, имперский фельдмаршал, в своих записках писал, что гусар хорош только тогда, когда хорошо обучен и сидит на хорошем коне и атакует неприятеля на ровном месте. Вот и получалось, что еще в конце XV в. «страховая» выплата со стороны казны за утерянного «доброго» копийничьего коня равнялась 15 злотым, «ровный» стоил 10, а «малый» – 7 злотых. «Добрый» же стрелецкий конь обходился в 7 злотых, а следующие категории – соответственно в 6 и 5 злотых. Прошло еще сто с лишком лет, и Г. де Боплан, описывая польских гусар, отмечал, что «…у них очень хорошие лошади, самая дешевая из которых стоит не менее 200 дукатов; все лошади происходят из Анатолии, из провинции, называемой Караманья…»³⁰⁹. Одним словом, гусары оказались слишком дорогим и узкоспециализированным родом конницы, чтобы иметь ее в большом количестве.