Текст книги "Великая огнестрельная революция"

Не менее серьезные перемены тем временем происходили в это время с прежней «царицей полей», «богатым войском» – с блестящей конницей позднего Средневековья. В 1-й половине XVI в. западноевропейская конница переживала сложные времена, с трудом найдя себе место в сражениях, где господствовали колонны пикинеров, поддерживаемые огнем аркебузиров и артиллерии. Однако в ходе войны европейские военачальники четко осознали, что, во-первых, задачи конницы значительно более разнообразны, чем только ставшие к тому времени классическими атаки в сомкнутом строю. Оказалось, что конница полезна не только в «большой», но и в «малой» войне, в разведке, поисках, стычках и пр. Для такой войны прежняя «ордонансовая» конница была непригодна в силу своей слишком узкой специализации, тяжести и, что было едва ли не самым главным, дороговизны. Последняя же неизбежно вела к тому, что тех самых жандармов было слишком мало, чтобы использовать их на посылках для выполнения несвойственных им функций. Развитию же легкой конницы типа венецианских страдиотов, испанских джинетов или французских аргулетов, уделялось недостаточное внимание. И снова она была слишком узкоспециализированной. Возникла необходимость в более легкой, относительно дешевой и вместе с тем достаточно универсальной коннице, способной более или менее успешно действовать как на поле боя, так и за его пределами.

Обойтись без конницы было невозможно, и западноевропейские военачальники и теоретики искали выход из создавшейся кризисной ситуации. И хотя разрешить проблему до конца не удалось, тем не менее путь выхода наметился, и достаточно четко. Суть его Г. Дельбрюк выразил четко и недвусмысленно – «…рыцарство превращалось в кавалерию»¹²⁰. На первых порах была сделана попытка изменить организацию прежних «ордонансовых рот». Как отмечал Г. Дельбрюк, в эпоху Итальянских войн «…мы гораздо чаще можем наблюдать, как каждый из трех родов войск (имелись в виду жандармы, кутилье и конные стрелки, лучники или арбалетчики. – П.В.) объединяется сам по себе и сражается самостоятельно…»¹²¹. Затем меняются боевые порядки конницы, и прежде всего жандармов. Сперва имперцы и испанцы, а затем и французы в 40–50-х гг. XVI в., на завершающем этапе Итальянских войн и во время Шмалькальденской войны стали сводить своих жандармов в «эскадроны», действовавшие в сомкнутом строю глубиной от 10 до 17 шеренг. Наконец, свита hommes d’armes перевооружается постепенно на огнестрельное оружие (на первых порах укороченные аркебузы, а затем и на пистолеты).

Серьезным новшеством стало появление вооруженных пистолетами рейтаров (reiters) – этих конных ландскнехтов. Недостаточная эффективность прежней кавалерийской тактики в борьбе против пикинеров, проявившаяся в годы Итальянских войн, побудила европейских кавалерийских командиров искать иные способы борьбы с ними. Выход, казалось, был найден в перевооружении конницы огнестрельным оружием и превращении ее в кавалерию, хорошо обученную, дисциплинированную силу, способную повиноваться приказам своего командира и совершать сложные маневры на поле боя. Необходимость повышения эффективности действий конницы на полях сражений привела к ее постепенной трансформации. «…Она переродилась, отказавшись от шока в пользу подвижности, совмещенной с огневой мощью. На первых порах всадники несли аркебузиров у себя за спиной. Затем с изобретением колесцового замка всадник получил возможность находиться в седле с уже заряженным огнестрельным оружием, и конница в течение короткого времени отказалась от «белого оружия», предпочтя ему пистолеты», – отмечал английский исследователь М. Ховард¹²². Конечно, историк несколько преувеличил степень отказа кавалеристов от традиционного «белого оружия», но то, что оно оказалось серьезно потеснено пистолетами, – это не вызывает сомнения. Так родились рейтары – первая настоящая кавалерия Европы со времен античности.

О времени и месте их первого появления на поле боя нет единого мнения. Во всяком случае, первые упоминания о них относятся ко времени Шмалькальденской войны 1546–1547 гг. Спустя 10 лет они уже представляли настолько серьезную силу, что французский король Генрих II поспешил набрать в предвидении новой кампании против испанцев их как можно больше для того, чтобы иметь перевес над Филиппом II, который в предыдущем году показал ему преимущества нового рода конницы. Примерно в это же время рейтары окончательно отказываются от применения копья и вооружаются исключительно 3–4 пистолетами и шпагами.

Невысокая эффективность и надежность пистолетов и порожденные этим обстоятельством особенности их боевого применения породили специфическую тактику действий рейтаров – caracole¹²³. Суть его заключалась в том, что построенные глубокой колонной всадники медленно сближались с неприятелем, после чего первая шеренга разряжала свои пистолеты по врагу в упор и возвращалась назад для перезаряжания пистолетов. Первое его применение зафиксировано в источниках в декабре 1562 г. в сражении между гугенотами и католиками под Дрё. Принятие на вооружение caracole имело громаднейшее значение для истории конницы. Г. Дельбрюк совершенно справедливо замечал, что «…ротмистр, который довел свой эскадрон до того состояния, что он с точностью производит «караколе», очевидно, держит своих людей в руках и располагает действительно дисциплинированным отрядом. Ибо без большого старания и труда над каждым человеком, над каждой лошадью, без внимания и напряжения воли, без умения владеть оружием и навыка этого не добиться. Раз «караколе» с точно выполненным заездом и стрельбой – налицо, то налицо и тактическая единица, в которую вработался каждый рейтар как рядовой член ее, а глава и душа которой – вождь, ротмистр…»¹²⁴. И здесь в общем-то неважно, что caracole, и это вполне очевидно, имело ограниченное применение – они могли эффективно действовать только против таких же рейтаров с противной стороны и массы пикинеров. Важен был его дисциплинирующий эффект, превращавший массу индивидуальных бойцов в спаянную тактическую единицу, действующую как одно целое. С конницей произошло нечто подобное тому, что несколько ранее случилось с пехотой, – ставшая традиционной пара жандарм – пикинер оказалась дополнена аналогичной парой рейтар-аркебузир/мушкетер. При этом значимость последней пары теперь будет непрерывно возрастать по мере того, как изменялся сам характер войны, в которой все большую роль стала играть «малая» и осадная война. Характерна в этом плане эволюция испанской конницы. В 1573 г. герцог Альба имел в составе своей армии 35 рот кавалерии с 4780 всадниками, в том числе тяжеловооруженных жандармов около 3000. Спустя 6 лет король Филипп II указал, чтобы в ротах легкой кавалерии не менее 1/5 солдат были вооружены аркебузами (12 всадников из 60). В дальнейшем численность жандармерии падала столь стремительно, что к середине 90-х гг. XVI в. она стала чрезвычайно малочисленна и не играла серьезной роли в испанской армии. Ей на смену пришла более легкая и универсальная кавалерия, делавшая упор на огневой бой. Большая часть 5,5 тыс. всадников 57 рот кавалерии Фландрской армии в 1594 г. была вооружена огнестрельным оружием¹²⁵.

Таким образом, стремительное развитие огнестрельного оружия, перевооружение им конницы и превращение ее постепенно в кавалерию, распространение новой системы фортификации, изменение самого характера войны – все это, вместе взятое, обозначило приближение конца глубоких и массивных колонн пикинеров классического, «швейцарского» образца. Их слишком узкая специализация, «заточенность» под «большую» войну, генеральное сражение мешали теперь их эффективному использованию. Тактику снова нужно было изменять с учетом новых реалий, появившихся в ходе Итальянских войн. Перед полководцами и военными теоретиками встал вопрос – как, в какой пропорции нужно сочетать пикинеров, аркебузиров и мушкетеров с легкой конницей (типа французских chevaux legers-шеволежеров или испанских herreruelos), рейтарами и жандармами (постепенно вырождавшихся в кирасир¹²⁶), чтобы извлечь из этой комбинации максимальную пользу?

Пожалуй, первыми над этим задумались испанцы. Карл V в 1536 г издал так называемый Генуэзский ордонанс, которым в порядке эксперимента провел переформирование своей пехоты в Италии из прежних громоздких 5–6 или более тыс. «баталий» в более компактные формирования – tercio, численностью первоначально 2500–3000 солдат (10–12 рот по 250–300 солдат). Ранний tercio из 12 рот по 250 человек мог быть устроен следующим образом: 10 рот, состоявших из 11 офицеров, 219 пикинеров (пополам в латах и без них) и 20 мушкетеров, и 2 роты, включавших в себя 11 офицеров, 224 аркебузира и 15 мушкетеров. Итого в tercio было 2190 пикинеров, 448 аркебузиров и 230 мушкетеров, не считая офицеров¹²⁷.

Опыт был признан удачным и в начале 60-х гг. был распространен на всю испанскую и имперскую пехоту, причем численность tercio к концу века еще более сократилась, составив 1500–1800, а реально, из-за боевых и небоевых потерь и дезертирства, нередко падало до 1000 и даже менее солдат. Если в 1573 г. 269 рот испанской пехоты насчитывали около 57,5 тыс. солдат, т. е. в среднем около 200 солдат в каждой, то в 1594 г. средняя численность роты в tercio упала до 100 солдат¹²⁸. Эта перемена, незначительная на первый взгляд, имела далеко идущие последствия. Прежняя ударная тактика конца XV в., когда восстановившийся было баланс между конницей, тяжелой и легкой пехотой снова сместился, но на этот раз в пользу тяжелой пехоты, шаг за шагом начала отходить на второй план. Пикинеры, действовавшие в глубоких квадратных построениях, пусть и не таких массивных, как ранее, по-прежнему оставались главной ударной силой tercio, но аркебузиры и мушкетеры стали играть более значимую, чем ранее, роль. Как отмечал М. Робертс, оценивая значимость тактической реформы Карла V, писал, что «…tercio стал самым прославленным образцом превосходства пехоты в эпоху, когда пика была «королевой поля боя». 3-тысячный tercio с его окруженным по периметру шеренгами аркебузиров массивным квадратом пикинеров и алебардьеров и четырьмя «рукавами» аркебузиров по углам квадрата представлял первую серьезную попытку тактической комбинации огнестрельного оружия с пиками: стрельба аркебузиров разрушала бы строй противника, открывая дорогу пикинерам, а пики создавали защитный вал или полый квадрат, за которым или внутри которого аркебузиры могли достаточно быстро найти убежище…»¹²⁹.

Испано-имперские tercio, сохранившие достаточную ударную и серьезно нарастившие огневую мощь, почти на столетие установили свое господство на поле боя. Как писал испанский историк Ф. де Леон, для 1560-х гг. «…испанская тактика и организация вместе с итальянской фортификацией представляли высшее достижение военной революции на то время…»¹³⁰. Из сочетания ударной мощи глубоких, сомкнутых построений пикинеров, огневой мощи мушкетеров и подвижности рейтаров и кирасир, поддерживаемых артиллерией, окончательно сформировалась новая, назовем ее условно «испано-католической», военная школа. Она стала модернизированным, доведенным до максимального совершенства вариантом ренессансной системы и окончательно заменила собой позднесредневековую, основанную на действиях нескольких массивных, средневековых по своей сути «баталий» пехотинцев, оснащенных древковым оружием, поддерживаемых огнем немногочисленной артиллерии и стрелков и классическими, с копьями наперевес, атаками жандармов.

Однако эта преемственность способствовала сохранению внутри этой блестящей внешне военной машины изъяна, который потом сыграет с ней недобрую шутку. Она все равно оставалась сориентированной на генеральные сражения, в которых решалась главная задача – разгром неприятельской армии (выделено нами. – П.В.). Только в чистом поле армия, построенная и обученная действовать согласно принципам испано-католической военной системы, могла реализовать в полной мере свои преимущества и достоинства. Осадная и тем более малая война для нее не являлась основной, так как в этих условиях она не могла реализовать свои преимущества. Наступление – главный тактический прием армии, действовавшей в рамках этой системы. И хотя огнестрельное оружие стало играть более значительную, нежели в начале XVI в., роль, тем не менее основной ударной силой этой армии по-прежнему считались массивные, глубокие (хотя и несколько уменьшившиеся в сравнении с «баталиями» швейцарцев и ландскнехтов) формации пикинеров, вооруженных длинными, до 18 футов, пиками¹³¹. Мушкетеры, рейтары и артиллерия рассматривались как вспомогательное средство, обеспечивавшее атаку пикинеров.

В конечном итоге, как и всякий компромисс, испано-католическая военная школа лишь на время сумела снять остроту тактического кризиса. По мере приближения к концу XVI столетия недостатки tercio, бывшие обратной стороной ее достоинств, становились все более и более очевидными. «Большая масса tercio обеспечивала его инерцией, – отмечал М. Робертс, – чтобы сопротивляться, и импульсом в нападении (если мушкетеры не оказывались на его пути в момент столкновения); но оно слишком расточительно расходовало своих людей: если отбросить их вес, то внутренние шеренги и ряды tercio практически не участвовали в бою…». В итоге, делал вывод Робертс, «совмещение мушкета и пики в конечном итоге не привело к их плодотворному сотрудничеству, напротив, только ослабив их сильные стороны…»¹³². Пусть такая негативная оценка и покажется чрезмерно пристрастной и субъективной, тем не менее основные недостатки tercio были подмечены достаточно точно. До поры до времени их удавалось парировать за счет гибкой тактики тех же испанцев, генералы которых в эпоху расцвета испанской военной мощи умели мыслить нешаблонно и разнообразить тактические схемы в зависимости от ситуации, но рано или поздно эти недостатки должны были проявить себя в полный рост.

Отметим также, что тактический кризис коснулся также и кавалерии. Единственный маневренный род войск, он все больше и больше стал уделять внимание не классическим атакам с холодным оружием, а огневому бою с себе подобными. Конечно, после того, как неприятельская кавалерия оказывалась прогнанной с поля боя, вражеской пехоте становилось чрезвычайно трудно устоять против комбинированных атак жандармов, рейтаров и пикинеров, поддерживаемых огнем аркебузиров и артиллерии. Тем не менее бурные атаки остались в прошлом. Пожалуй, в Западной Европе последними отказались от применения атаки с копьями наперевес французы. После того как в 1604 г. маршал Г. Таванн запретил жандармским ротам использовать копье, тяжелово-ору-женные конные копейщики, прославленные гусары, остались только в Речи Посполитой¹³³. Теперь кавалерия, действовавшая преимущественно в глубоких порядках, медленно надвигаясь на противника на дистанцию действительного выстрела (т. е. фактически в упор), только потом бросалась на него со шпагой в руке. Но насколько эффективной была такая тактика против решительного неприятеля, атаковавшего стремительно, не дожидаясь, пока рейтары или кирасиры разрядят свои пистолеты в упор? Во всяком случае, опыт столкновений рейтаров и жандармов во время французских религиозных войн и на первых порах войны в Нидерландах показывал, что караколирующие рейтары чрезвычайно уязвимы, если неприятель внезапно решительно и быстро атакует их в момент перестроения.

Определенная нестыковка возникла и при наложении испано-католической школы на trace italienne. Хотя tercio и было менее массивным и громоздким, нежели прежние классические «баталии» швейцарцев и ландскнехтов, тем не менее его пригодность для ведения осадной войны согласно новым правилам была несколько сомнительной (во всяком случае, в отношении многочисленных пикинеров). Уже последний этап Итальянских войн продемонстрировал, насколько сложно овладеть крепостью или городом, укрепленным согласно новому учению, и мы уже не видим такого количества больших полевых сражений, как на первых порах этого грандиозного конфликта. Оборона снова стала преобладать над наступлением, и смысл войн снова, как и в Средние века, оказался сведен к осаде и обороне крепостей. «Осады… стали главным событием в сухопутной войне после того, как бастионная система получила широкое распространение, – отмечал Дж. Паркер, – сражения стали редкими, и чаще всего они были связаны с осадами (к примеру, когда требовалось отразить попытку неприятеля снять ее)…»¹³⁴. Война изменилась, приобрела новые (или хорошо забытые старые?) черты.

Военное искусство в известной степени зашло в тупик. И в тактике, и в стратегии на смену прежнему стремлению сокрушить неприятеля в непосредственной схватке пришло желание истощить его, взять измором – слишком хрупким был достигнутый тактический баланс между разными родами и видами войск, и малейшая ошибка неизбежно вела к сокрушительному поражению. Н. Макиавелли, предвидевший такой исход, произнес характерную фразу: «Лучше сокрушить неприятеля голодом, чем железом, ибо победа гораздо больше дается счастьем, чем мужеством… Хороший полководец никогда не решится на бой, если его не вынуждает необходимость или заманчивый случай…»¹³⁵. И в самом деле, история Итальянских войн знала примеры того, когда даже после выигранного сражения победитель оказывался в худшем положении, чем проигравший. Примером такого сражения могут служить победы французов при Равенне в 1513 г. и Черезоле в 1544 г. Филипп II в 1557 г. разбил армию Генриха II при Сен-Кантене, однако, не имея возможности выплатить жалованье своим войскам, был вынужден отказаться от развития успеха и разместить своих солдат по гарнизонам. Казалось, возвратились печальные времена бесконечной Столетней войны, взаимно опустошавшей и разорявшей обе враждующие стороны.

Тактический и стратегический тупик дополнился тупиком экономическим. Действительно, если нанимать контрактную армию на небольшой срок, то тяжесть расходов не была столь ощутима, но теперь, когда боевые действия стали затягиваться, когда выигранное сражение не вело к немедленному успеху и капитуляции неприятеля, расходы стали стремительно расти. Во весь рост встал вопрос: а способны ли позднеренессансные государства выдержать такую нагрузку? Ведь наемные армии стоили дорого, очень дорого. Регимент ландскнехтов из 10 рот (4000 бойцов) обходился нанимателю в месяц в 34 624 гульдена, а содержание одного испанского tercio в ходе только одной кампании в середине XVI в. стоило испанской казне до 1,2 млн. дукатов, включая сюда также расходы на транспорт и провиант. А солдат требовалось не просто много, а очень много. Так, согласно расчетам, приводимым британским историком Г. Кейменом, с 1521 по 1544 гг. император Карл V набрал 348 тыс. солдат – немцев, итальянцев, швейцарцев и испанцев¹³⁶.

Еще дороже обходилось строительство и содержание крепостей по новой системе. Новые укрепления стоили значительно дороже и требовали огромных затрат как материальных, так и людских ресурсов и для их обороны, и для осады и штурма. Так, каждый из 22 новых бастионов Амстердама обошелся голландцам в 2 млн. флоринов, модернизация Бервика-на-Твиде в 1558–1570 гг. обошлась казне Елизаветы I в 130 000 фунтов стерлингов; во время земляных работ по возведению новых укреплений Амстердама было перемещено 170 000 м3 грунта и использовано 30 млн. кирпичей¹³⁷.

Но иного выхода у европейских монархов не было. Сама логика борьбы понуждала их и дальше наращивать свою военную мощь. Как справедливо замечал Г. Дельбрюк: «Как велики и богаты ресурсами ни были эти новые государственные образования (имелись в виду прежде всего Франция, Испания и Римская империя. – П.В.), однако в своих войнах они стремились превзойти друг друга и поэтому не только доходили до пределов своих ресурсов, но и переступали через них, ибо, как мы видели, увеличить число солдат было нетрудно, и лишь большое их число открывало путь к победе. Естественную границу численности войск должны были указывать пределы финансовых ресурсов государей, ведущих войну. Но если противник выходил за эти пределы в расчете на то, что такое напряжение сил должно дать ему победу и что победа пополнит его дефицит по выплате жалованья? Что тогда? Эта надежда с самого начала заставляла обе стороны выходить за пределы их ресурсов. Численность армий намного переросла нормальную численность средневековых войск не только в меру того, что теперь появились государи, которые могли их оплатить, но и гораздо выше того, что они могли оплатить. Ведь солдат можно было набрать достаточно за задаточные деньги и за посулы будущей оплаты (выделено нами. – П.В.)…»¹³⁸.

Но способность не только поддерживать, но и постоянно увеличивать свой военный потенциал напрямую зависела от состояния экономики страны, втянувшейся в гонку вооружений. Поэтому имеет смысл коснуться, хотя бы отчасти, экономической, а точнее, финансовой составляющей военной революции как одного из важнейших условий ее осуществления. Итак, для содержания наемных армий нужны были деньги, деньги и еще раз деньги, и «золотые» и «серебряные» «солдаты» значили порой даже больше, чем реальные живые. «Point d’argent, point de Suisse» («Нет денег – нет швейцарцев!») – так гласила популярная поговорка того времени. Но где взять эти деньги, чтобы заполучить в свое распоряжение пресловутых швейцарцев или ландскнехтов? Ф. Таллетт отмечал в этой связи, что начиная с середины XV в. ведущие европейские державы, и прежде всего Испания и Франция, испытывают «революцию финансов монархов». Суть ее заключалась в реформировании налоговой системы и установлении определенного порядка более или менее постоянных налоговых поступлений в королевскую казну. Этим и объясняется доминирование Испании и Франции во внешней политике и в войнах конца XV – 1-й половины XVI в. Эти страны раньше других вступили на путь формирования нового государства, государства Нового времени с его более жесткой, централизованной политической системой. Имея в своем распоряжении значительно большие по сравнению с прежними временами финансовые ресурсы, Валуа и Габсбурги вступили в ожесточенное противоборство друг с другом за гегемонию в Европе, поднимая ставки в игре все выше и выше.

Тем не менее, хотя сложившаяся к тому времени система государственного управления во Франции и Испании и была, безусловно, намного эффективнее, чем та, которой могли воспользоваться, к примеру, Эдуард III или Филипп VI, однако механизмы мобилизации внутренних ресурсов государства оказались недостаточно эффективными, чтобы поддержать набранный на рубеже XV–XVI вв. темп гонки вооружений¹³⁹. Естественно, что самым простым способом пополнить казну было заполучить в свое исключительное владение источники драгоценных металлов, обеспечив тем самым себя возможностью чеканки золотой и серебряной монеты в необходимых количествах, т. е., образно говоря, опереться на «внешние» источники поступлений денег.

Пример Испании и Римской империи в этом отношении является самым показательным. В XVI в. германские императоры и испанские короли были самыми богатыми из европейских монархов. Как отмечал Ж. Делюмо, в середине XV в. кризис добычи драгоценных металлов в Европе, прежде всего серебра, стал постепенно преодолеваться благодаря целой серии серьезных усовершенствований в технике ведения горных работ и выплавки серебра из серебросодержащих руд в Центральной Европе. В итоге Карл V, король Испании и германский император, получил в свое распоряжение значительные средства для ведения активной внешней политики «другими средствами». Еще бы! Ведь, по самым скромным подсчетам, к 1550 г. в Европе масса обращавшихся драгоценных металлов превышала ту, что была в 1492 г., в 12 раз, поэтому, как указывал французский историк, «…европейский расцвет в эпоху Дюрера (1471–1528), Рафаэля (1483–1520), Лютера (1483–1546) и Цвингли (1484–1531) был, следовательно, в большей степени обусловлен не американскими сокровищами, а серебром Центральной Европы… Наибольшая производительность большинства этих рудников относится к периоду между 1515 и 1540 гг.»¹⁴⁰. А эти рудники находились в его распоряжении!

В середине XVI в. начался спад добычи серебра в Европе, и именно Карл первым почувствовал это, когда его империя, в пределах которой никогда не заходило солнце, столкнулась с ростом бюджетного дефицита, достигшего к концу 50-х гг. 15 млн. дукатов¹⁴¹. Это привело к первому банкротству испанской короны и ускорило в известной степени завершение Итальянских войн. Воевать ни Филиппу II, ни тем более Генриху II французскому, у которого не было саксонских и чешских серебряных рудников и который годом позже испанского короля, в 1558 г., объявил о своем банкротстве, было больше не на что. Поэтому, если во время 1-й фазы Итальянских войн нередки были армии, превышавшие по численности 20 тыс. чел. (например, в апреле 1511 г. под Равенной французы имели около 23 тыс. солдат, при Мариньяно спустя два с половиной года французская армия насчитывала около 30 тыс. солдат, столько же они имели в 1522 г. под Бикоккой), то на последнем этапе они редко превышали 10–15 тыс. солдат. Под Черезолой в апреле 1544 г. армия французского полководца принца Энгиенского насчитывала всего лишь 12 тыс. солдат, а его противника, имперского военачальника Дель Гуасто, немногим больше. «Поражает незавершенный характер конфликтов 1540-х и 1550-х гг., который, впрочем, объясним с учетом незначительности одержанных побед и огромного нежелания развивать успех – что означало бы с новой силой комплектовать, снаряжать и защищать свои гарнизоны», – отмечал Р. Маккенни¹⁴². Развитие успеха требовало денег, а их-то как раз и не хватало.

Однако как раз к этому времени подоспело начало активной эксплуатации богатейших американских колоний. И если в 1-й половине века, когда конкистадоры попросту ограбили индейцев, Америка еще не стала основным источником серебра и золота, то во 2-й половине XVI столетия ситуация кардинально изменилась. Р. Маккенни приводит такие цифры: в среднем в 1-й половине XVI в. на шахтах Центральной Европы добывалось серебра около 90 тонн ежегодно, тогда как американское серебро не было известно вплоть до 1520-х гг. В следующем десятилетии начинается его ввоз, поначалу в небольших количествах, несравнимых с добычей в Европе, – всего около 85 тонн, однако начиная с 50-х гг. его поставки стремительно прогрессируют с 300 тонн до св. 1000 тонн в 70-х гг. и 2700 тонн в 90-х гг. И это не считая того серебра, которое попадало в Европу контрабандным путем или посредством пиратских рейдов!¹⁴³ Рудники Перу и Мексики дали в руки испанской короны неслыханные по тем временам средства. Так, только между 1573 и 1598 гг. испанский король Филипп II получил из своих американских колоний свыше 50 млн. дукатов. Всего же испанские колонии в Америке дали 3/4 от ввезенного в XVI в. в Европу общего объема драгоценных металлов¹⁴⁴.

Обладание такими источниками драгоценных металлов позволило испанским и германским Габсбургам иметь такие военные расходы, на какие не то что столетием – двумя раньше, но даже в 1-й половине XVI в. ни один монарх Европы решиться не мог. Так, если в 1546–1547 гг. во время Шмалькальденской войны Карл V тратил ежегодно на ведение войны с протестантскими германскими князьями по 2 млн. флоринов ежегодно, а в 1551–1556 гг. для ведения войны с французами он израсходовал на содержание армии во Фландрии 22 млн. флоринов, то только содержание армии во Фландрии и ведение войны с мятежными голландцами в 90-х гг. XVI в. обходилось ежегодно Филиппу II испанскому не менее 9 млн. флоринов ежегодно¹⁴⁵. Содержание только средиземноморской эскадры и армии во Фландрии в 1571–1577 гг. обошлось Филиппу в 18 755 000 дукатов. Всего же расходы испанской короны на ведение войны с восставшими Нидерландами с 1566 по 1654 г. составили не менее 218 млн. дукатов – сумма, которая двумястами годами ранее для английского короля Эдуарда III и его французского оппонента Филиппа VI была просто невообразимой¹⁴⁶.

Однако ставка на внешние источники финансирования своих армий, равно как и попытка содержать их за счет населения территорий, на которых они квартировали (принцип «Война кормит войну», «Bellum se ipsum aleat»), оказались в конечном итоге несостоятельными. Военные расходы росли быстро, слишком быстро. «Общая тенденция в эти годы, – отмечал по этому поводу Дж. Паркер, – вызвавшая рост цен на сельскохозяйственные и промышленные товары, привела к росту расходов на содержание и экипировку солдат. Стоимость войны росла так быстро, что государства были не в силах выдерживать ее слишком долго. Война стала, говоря словами одного испанского генерала, «родом торговли, в которой победит тот, кто имеет больше денег», и в которой, согласно высказыванию другого генерала, «победит тот, кто не остановится перед использованием последнего эскудо»…»¹⁴⁷. Однако даже для Испании с ее колоссальными на первый взгляд ресурсами такое напряжение оказалось непосильной ношей. В качестве примера можно привести такие сведения: в 1574 г. доходы испанской короны составили 5 978 535 дукатов, тогда как расходы – 10 471 662 дуката (в том числе на содержание испанской армии в Нидерландах 3 737 229 дуката и на войну с турками еще 2 052 634 дуката – в сумме 5 789 863 дуката, почти весь доход казны). Таким образом, дефицит бюджета составил 4 493 127 дукатов. Естественно, что продержаться на плаву Испания могла только за счет внешних заимствований (например, тот же Карл V регулярно занимал деньги у семейства немецких банкиров Фуггеров), но как долго это могло продолжаться?¹⁴⁸ В итоге она просто надорвалась под непомерной тяжестью имперского величия, и испанская корона, неспособная и далее ее нести, неоднократно объявляет о своем банкротстве (в 1575, 1596, 1607, 1627 и 1647 гг.).

Таким образом, главная проблема, которая оказалась неразрешимой для средневековых монархов – содержание более или менее длительный промежуток времени достаточно крупных воинских формирований, вооруженных и подготовленных по последнему слову тогдашней военной техники, не нашла удовлетворительного решения и в XVI в. По существу, на исходе Средневековья прямая зависимость между военной мощью страны и уровнем ее экономического развития снова заявила о себе в полный голос. Отсутствие необходимых средств для ведения длительных, дорогостоящих кампаний и осад неизбежно вело к затягиванию военных конфликтов, которые развивались неравномерно – вспышки активных боевых действий перемежались временами затишья и перемириями, когда враждующие стороны накапливали необходимые материальные и финансовые средства для очередной кампании. До тех пор, пока этот вопрос не был бы разрешен удовлетворительным образом, вести речь о коренном перевороте было невозможно. Все благие начинания и идеи (а их было более чем достаточно, поскольку целый ряд античных авторов, прежде всего Вегеций, Фронтин и Юлий Цезарь, вовсе не были диковинкой в Европе XIV–XV вв.), столкнувшись с суровой реальностью, неизбежно разрушались. Казалось, время повернуло вспять, и все вернулось на двести лет назад, во времена Столетней войны.