Текст книги "Северное сияние"

И следующий день он провел в лихорадочном ожидании. Проходя по вестибюлю гостиницы, он отводил взгляд в сторону от того угла, где восседала мегера. В семь часов он снова был на своем посту в ресторане. Неужели она опять не придет? Он даже подумывал – не пасть ли ему на колени перед мегерой, не предложить ли «тысчонку», а то и другую, ей прямиком, без посредников. Только пусть пришлет ему девочку.

Мегера ли прислала ее, или сама девочка, почувствовав его крайнюю нужду, пришла – его это не волновало, когда он увидел ее в дверях ресторана. Она обвела взглядом столики и пошла, но совсем не к нему, а в дальний угол, где расположилась компания двух мужиков таких же, как он, средних лет. Сердце у него оборвалось, когда она присела за их столик и завела с ними какой-то разговор. Он смотрел безумными глазами на нее, на ее собеседников, наливавших себе в граненые стопки очередную порцию водки. Все его нутро протестовало, готово было криком закричать при виде этой несправедливости по отношению к нему, который так ее ждал.

Может быть, она услышала его немые крики, потому что, сказав что-то мужикам, встала, снова обвела ресторан взглядом в поисках кого-то… «Неужели не меня?! – вопрошало его тоскующее сердце. – Меня! Меня!» – радостно запело оно, когда она, поймав его взгляд, направилась к его столику с той же своей загадочной полуулыбкой на лице.

Он, сдерживая нетерпение, отодвинул для нее стул, приглашая сесть. Девочка села, закинула ногу на ногу. Юбка у нее сегодня была на целую ладонь выше колена, и, когда она опустилась на стул на некотором удалении от стола, он мог созерцать ее ноги во всей их соблазнительной красе.

Вкусы у нее за прошедшие дни не изменились – кофе и коньячок по-прежнему пользовались ее расположением. Он хотел было спросить, что это за дядьки, с которым она только что беседовала, но сдержался – не его это дело. Его дело как можно скорее увести ее к себе в номер. Он уже представлял себе, как все это будет у них в этот раз. Торопя события, он попросил официанта принести ему бутылку коньяка и фруктов – «с собой». Девочка улыбнулась, услышав его заказ.

– Нет-нет, – сказала она, – я сегодня не смогу.

Что-что? Как это она не сможет? Что значит – не сможет? Что это такое – не сможет? Она хоть понимает, что говорит? Она хоть понимает, что значит для него это ее «не смогу».

Вслух же он сказал:

– Что-нибудь случилось?

– Нет-нет. Просто я не могу.

Он понимал, что требовать, просить, задавать вопросы – нелепо и глупо. Какое он имеет право задавать ей вопросы? Он покупатель – она продавец. Если продавец говорит, что товар по каким-то причинам не завезли, то смешно требовать каких-то объяснений. Он пытался говорить шутливым тоном – давалось ему это с трудом.

– Жаль. А я уж губы раскатал. Где же ты пропадала эти дни?

– Не могла, – ее ответы не отличались разнообразием.

– Когда же мне тебя ждать? Завтра сможешь?

Она задумалась на секунду, словно прикидывая что-то, потом сказала:

– Наверно. Но точно еще не знаю.

«Черт! – сказал он про себя. – Что же это я, идиот, мучаю девчонку вопросами – все и так ясно, как божий день, она уже и без того все сказала, почему не может». И он снова вдруг испытал приступ нежности к ней – разделяя с ней знание о тайных и интимных подробностях функционирования ее организма, он словно бы становился ближе к ней. Для него это (если она это имеет в виду) было бы не помехой. Но если она считает, что не может, значит, быть посему. Чтобы хоть как-то продемонстрировать ей свои чувства, он протянул руку, тронул кончиками пальцев ее родинку, а потом поднес их к своим губам. Она улыбнулась.

– У тебя есть телефон? – спросил он.

– Нет, – ответила она.

Врет или правда? Черт их знает, как они тут живут в этой глуши. Может, и в самом деле обходятся без телефона. Хотя, скорее всего, телефон у нее все же есть, просто она не хочет его давать. Профессиональная техника безопасности – не давай клиентам номер своего телефона.

– Ну, хорошо, нет, так нет. Но тогда я хочу договориться с тобой определенно. Я хочу знать, когда ты придешь, и буду ждать тебя. Завтра в половине восьмого. Ты придешь?

– Хорошо, – ответила она.

Господи, если бы она знала, в какую пучину погрузила его своим «не могу». Они простились не прежде, чем он заручился ее обещанием непременно (непременно!) прийти завтра, даже если она опять не сможет. У себя в номере он думал об одном – убить поскорее время, чтобы наступило это завтра.

С этой мыслью он прожил и следующий день. Курьерской почтой из Питера прислали два десятка огромных рекламных постеров их компании. Постеры в тот же день были расклеены на щитах с ошарашивающим для местных жителей известием: «Вы нас давно ждали. Потерпите еще немного. Мы уже идем!» За делами день прошел почти незаметно, правда, время от времени он ловил себя на том, что мыслями находится где-то далеко от того места, где пребывает его физическое тело. Даже Витька сказал ему: «Ты часом не заболел, старик?» Старик и в самом деле болел. У него была любовная лихорадка, а лекарства он не получал вот уже четвертый день. («Любовная? – вопрошал его внутренний оппонент. – Смотрите-ка на него – влюбился в уличную девку».)

Настал вечер. Он за пятнадцать минут да назначенного времени спустился вниз и вышел на улицу. Свежий воздух – конец августа здесь уже почти не лето, вспомнил он – взбодрил его, напряжение, в котором он пребывал чуть не весь день, немного его отпустило. Он прошелся неторопливой походкой, словно бы охолаживая себя, по тротуару в сторону центра, потом вернулся назад. «Может, она уже ждет его?» – спрашивал он себя. Вот сейчас он войдет в зал ресторана и увидит ее…

Он ее не увидел. Ее не было. Он уселся за свой столик – у него уже был здесь свой столик – и в тот момент, когда официант подошел к нему с угодливым блокнотом и карандашом в руке, она (наконец-то!) появилась в дверях. Он махнул ей рукой, подзывая подойти. Она подошла неторопливой походкой. Он спросил, будет ли она есть, она пожала плечами, словно сомневаясь. Потом сказала, что нет, не будет. «Что ж, придется заняться любовью на голодный желудок», – подумал он, отослал официанта и сам набрал в буфете то, что, как ему казалось, могло им понадобиться и, взяв девочку за руку, повел за собой.

Мегера в вестибюле кивнула им с каменным лицом, девочка вроде бы ответила – так ему показалось, а он, не выпуская ее руку, ускорил шаг.

Когда за ними закрылась дверь, когда щелкнул замок, он, отпустив полиэтиленовый мешок с купленной им внизу снедью, – тот с тупым звуком шлепнулся на пол – обнял девочку, притянул ее к себе и крепко прижал, чтобы она почувствовала, как велика его жажда.

А она, уткнувшись в его желание, издала какой-то невнятный щенячий звук, потом торопливо отстранилась и направила свои стопы в ванну. На сей раз он не терял времени – сорвал с кровати покрывало, достал из кармана пиджака несколько упаковок презервативов, предусмотрительно купленных им на следующий же день после их первой встречи, и веером разложил их на тумбочке.

Она сегодня не испытывала его терпения – через минуту-другую появилась в том же виде, что и в прошлый раз, обещая ему те же немыслимые наслаждения…

Они лежали рядом, и теперь он не торопился, желая наконец насладиться ее совершенным телом, лаская, целуя, прижимая ее к себе. Она сегодня была податлива, покорна, она принимала его ласки, впадая в тот свой экстаз (который был уже знаком ему) уже сейчас, когда он еще не пустил в ход главного своего оружия, пока лишь прикасавшегося к ее телу. Но и от этих касаний она содрогалось спазмами желания.

Девочка была гением чувственности. Ни у одной из его отнюдь не малочисленных женщин не было такой восприимчивости, ни одна не умела так откликаться на ласки. Нет, были страстные, были чувственные, но чтобы так вот все жилки, все клеточки – сплошная эрогенная зона. Стоило ему дотронуться до нее, и она, распахнутая для его прикосновений, тут же закрывалась, как мимоза, чтобы в этом судорожном сжатии полнее ощутить это немыслимое, восхитительное, неописуемое… В такие мгновения на ее лице появлялось по-детски озабоченное выражение – все остальное казалось мелочью рядом с этой ее насущной потребностью, все отходило на второй, третий план рядом с тем важным делом, которым занималась она. Такой редкий дар. Откуда он взялся у этой девочки? И хорошо ли, что она служит только этому богу, не зная, видимо, никаких других?

Сегодня его восторг и страсть покоряли те же вершины, что и несколько дней назад. Разве что теперь он был увереннее в себе и, ныряя в эту бездну наслаждения, знал сколь сладостно коснуться ее дна, а взлетая на гребень этой волны блаженства, представлял себе, сколь неизмерима ее высота.

И когда все кончилось, когда он обессиленный успокоился рядом с ней, зная, что на сегодня его возможности исчерпаны, и пока она лежала, изредка вздрагивая на пути из своей блаженной страны в серую гостиничную комнату, он вдруг испытал такое странное чувство, что ему пришлось спрятать лицо, прижавшись к ее плечу. Это было чувство такого немыслимого счастья и нежности и чего-то несбыточного, что в горле у него запершило, а в глазах заблестели слезы. Странное состояние для сорокапятилетнего мужика, много повидавшего, тертого и битого жизнью, перипетии которой, казалось бы, должны были давно лишить его всякой сентиментальности. И тем не менее, он плакал беззвучными и невидимыми слезами тихой радости и непередаваемого отчаяния. Смешно устроен человек. Вот ведь он только что побывал в райских кущах, вознесся на Гималаи наслаждения и даже еще не успел толком спуститься: его девочка, его ковер-самолет, поднимавший его в эти заоблачные высоты, еще здесь, он касается ее влажного тела, трогает ее детское, словно бы сонное, лицо, но все равно подспудная мысль об иллюзорности и нереальности того, что с ним происходит, гнетет его. Солнечный зайчик – вот ты накрыл его рукой, но загляни под ладонь, разве он там? А северное сияние – его разве уловишь в объятия из рук? Как нелепо – эта боль, это ощущение мимолетности и несбыточности сильнее всего донимают тебя в тот самый момент, когда мгновение остановилось, когда несбыточное сбылось. И чем полнее обладание, тем сильнее хватает за сердце когтистая лапа отчаяния.

Может быть, если бы ее плечо не было влажным, она и почувствовала бы его слезу и вскинула недоуменную бровь или улыбнулась своей загадочной улыбкой – вот, мол, я какая, вот до какого состояния могу доводить мужиков. Но ее плечо было влажным от любовных трудов, и сама она была слишком занята собой, теми ощущения, что вызревали в ее глубинах. Она все еще изредка вздрагивала – землетрясение по высшему баллу уже состоялось, и теперь лишь глухие подземные толчки снимали остатки накопившегося напряжения.

Наконец она глубоко вздохнула, потянулась и, приподнявшись на локте, заглянула ему в лицо. Он знал ее меньше недели, но и этого было достаточно, что понять, насколько необычен для нее этот жест. Она была слишком большой ценностью, чтобы интересоваться кем-то, помимо себя. И он, в глубине души признавая такую ее самооценку справедливой, был готов прощать ей этот эгоизм. Но вот сейчас она посмотрела на него испытующим взглядом, в котором он увидел если и не интерес к нему, то уж по меньшей мере какое-то внимание.

Она, чуть выпятив нижнюю губу, дунула на волосы, которые упали ей на лоб, потянулась в прощальном жесте рукой к его немощной плоти и поднялась. Когда она вышла из ванной через десять минут, он тоже был одет.

– Я тебя провожу, – сказал он.

– Не надо, – ответила она. И застыла в позе ожидания.

Ему вдруг пришел на ум дворник из какого-то – чеховского что ли – рассказа; принося жильцу письмо или оказывая другую какую услугу, он застывает в дверях в ожидании то ли стопки водки, то ли целкового. Нет-нет, в ее позе не было и намека на подобострастие. Скорее упрек – зачем, мол, заставлять меня напоминать о том, что не требует никаких напоминаний. Он сунул руку в карман, вытащил бумажник, а из него несколько тысячных купюр – не считая. Она, тоже не считая, сунула деньги себе в сумочку.

– Я тебя провожу до дверей, – сказал он.

Она поморщилась – что за навязчивость. Он, перед тем как выйти из номера, прижал ее к себе на прощанье и щелкнул замком. Она застучала каблучками по лестнице, он едва успевал за ней. Она, опережая его полпролета, сделала в вестибюле вираж в направлении мегеры, все еще восседавшей на своем возвышении, о чем-то пошепталась с ней, развернулась и такой же быстрой походкой направилась к нему, застывшему в центре. Подошла, улыбаясь, – спешка как-то не вязалась с ее обликом.

– Мне пора.

Он, не говоря ни слова, распахнул перед ней дверь и вышел следом на свежий воздух. Здесь он еще раз прижал к себе девочку, отпустил, дождался, когда она скроется за поворотом, развернулся и пошел в свой номер. И только оказавшись снова в вестибюле, он понял, что не договорился о следующей встрече, и предчувствие чего-то дурного возникло у него в подреберье.

Хрипловатый голос окликнул его:

– Серега, есть разговор.

Он хотел было пройти мимо, но мегера встала со своего трона и догнала его.

– Я же тебе говорю – есть дело. Ты что – не слышишь?

– Какое еще дело? – устало спросил он.

– Не здесь. Можем подняться к тебе в номер, можем поговорить у меня. Но лучше у тебя – мешать не будут. Да ты не бойся, я долго тебя не задержу. – На губах ироническая улыбка.

Он пожал плечами и пошел вверх по лестнице, она – за ним. Открыв дверь, он понял, что лучше было бы беседовать с ней в другом месте: незастеленная постель еще помнила очертания их тел – его и девочки, презервативы, оставшиеся на тумбочке сверкали своим целлофановым блеском. Он смахнул пакетики в ящик, накинул покрывало на кровать и повернулся к мегере.

– Я тебя слушаю.

– Разговор у нас хоть и недолгий, но не вести же его на ногах.

Он вздохнул и сел на стул у стола, закинул ногу на ногу; ей оставалось сесть либо на кровать (что она, конечно, не могла себе позволить) либо в низкое кресло, где ей придется смотреть на него снизу вверх. Она села в кресло. Первый раунд он выиграл. Однако ее лицо не выглядело лицом побежденной, напротив – иронически-злой извив ее губ стал еще более определенным.

– Этот разговор, собственно, нужен больше тебе, чем мне, – сказала она. – Эта девочка – Танечка, я смотрю, все ходит к тебе и ходит. – Он молчал, покачивая ногой. – Собственно, мое-то дело сторона. – Теперь она тоже замолчала, вперившись в него своим холодным взглядом, в котором прямо у него на глазах вдруг запылал пожар ненависти. – Вот, значит, как, Серега. Ты все забыл, уехал в свои столицы и в ус там не дуешь. А то, что здесь напакостничал, это тебя вроде и не касается. Прошелся своим поганым ботинком по чужой жизни, и поминай как звали.

– Что ты хочешь от меня? – спросил Сергей, которому хотелось выставить ее со всей ее наглостью и претензиями за дверь. Но вдруг в ее глазах мелькнула что-то человеческое – то ли слеза, то ли боль.

– А я хочу, чтобы ты почувствовал хоть частичку того, что чувствовала тогда я. Кто меня уговорил тогда идти в эту кошкодраловку? А ты знаешь, чем обычно кончаются аборты первой беременности? Вот-вот. Когда я все-таки вышла замуж, и мы прожили с ним год, он спросил у меня, почему, мол, у нас ничего не получается – ребенка ему, понимаешь, хотелось. Что я могла ему сказать? Пошла в консультацию, там сочувственно покачали головами, сказали – последствия аборта, детей у вас, милочка, не будет. Вот и все дела. Муж от меня вскоре ушел, и осталась я, Серега, одна. Нет, конечно, всякие приходящие у меня были. Ну, да это так – пришел да ушел. Так что я тоже поблудила в этой жизни, Серега.

– Извини, – сказал вдруг Сергей. – Мы в молодости редко понимаем, что делаем. Наверно, я виноват перед тобой.

– Только ли передо мной, блудливый Серега? А сколько у тебя еще было таких?… Да ты всех и не помнишь… Хотя я ведь тоже всех не помню. Но кое-что в памяти остается. Должно оставаться. Вот ты от меня тогда ушел, а к кому – не помнишь? Неужели совсем не помнишь? Ну, напряги память-то.

Он никак не мог взять в толк, чего нужно от него этой женщине. Сказать ему, что он испортил ей жизнь? Ну так ведь она уже сказала, и он чувствует себя виноватым. Хотя собственно в чем? Сообщить ему, что она его ненавидит? Ну, это и так ясно – ее глаза говорят об этом лучше всяких слов. Что дальше? Какие еще воспоминания двадцатилетней давности – у него хватает и сегодняшних.

– Да, Серега, все-то ты забыл. И Маньку забыл. А хорошая была девка – блондинка такая пепельная, не искусственная – настоящая. – Она помолчала, потом добавила: – А теперь такая же, как я, старуха. – И после паузы: – Мы же тут все про всех знаем – городок небольшой, все на виду. Кто с кем, да как, да где. Вот она тогда, после твоего отъезда, не в пример мне, аборта не сделала. А может, следовало бы, может, оно и лучше было бы теперь…

У него вдруг так защемило сердце, что он невольно потянулся рукой к тому месту, где оно давало о себе знать в его груди. Что-то страшное вползало в его жизнь с этими словами.

– Вот-вот, я и говорю, может, оно и лучше было бы.

Он еще не знал, что должно произойти, но предчувствовал, что эта встреча с бывшей любовницей станет для него разрушительной – столько яда было в ее лице, столько скрытого, хотя и не без горечи, торжества; пусть и через двадцать лет, но я тебе отомщу за мою загубленную жизнь, – говорила маска на ее лице.

– И как только она тебя нашла? Вроде и не заглядывала сюда давно, шлялась где-то по другим местам. А тут, на тебе – заявилась. Очень кстати. Не знаю, может, кто специально подстроил, позвонил, подсказал, мол, клиент богатый появился, можно заработать. Ты как думаешь, могло такое быть? – Она лукаво подмигнула ему. – У нас ведь тут с клиентурой не очень, все больше мелочь всякая, а у них командировочных и на водку-то не хватает. А кто же с ними за бесплатно станет спать? Вот и решил кто-то девчонке услужить. А ты и рад. Мимо тебя разве какая пройдет – ты ведь ни одной юбки прежде не пропускал? Так мать-то ее вспомнил – Маньку, блондиночку, а?

– Что ты хочешь этим сказать? – голос Сергея дрогнул.

– А вот то и хочу. Не сделала Манька тогда аборта, а ты через двадцать лет на готовенькое явился.

– Врешь ты все, тварь! – Сергей не скрывал отвращения. – Хочешь меня побольнее укусить. Не верю я тебе, ни одному слову. – Он уже поверил всем ее словам, но цеплялся – утопающий – за какие-то последние соломинки: может, удержат его на плаву, хотя и понимал, что ни соломинки, ни спасательные круги ему уже не помогут.

– А какой мне резон врать? Подумаешь – укусить его. Да ты сам себя укусил. Уж и не знаю, как ты после такого укуса…

– Знаешь что, – сказал Сергей, которого вдруг обуяла дикая ненависть к этой женщине, – катись-ка ты отсюда, пока я тебя не спустил с лестницы. – Это была его последняя попытка вернуть жизнь в нормальное русло, последняя его вспышка. Больше ни сил, ни желания бороться у него не было. Да и эта, последняя, была следствием какой-то инерции сопротивления – бенгальский огонь, перед тем как погаснуть совсем, вспыхивает на мгновение яркими брызгами искр.

– Ах, вот ты как – с лестницы! Смотри, не ошибись – ты думаешь, меня можно безнаказанно с лестницы спустить? – Голос у нее звенел от гнева. – Да ты знаешь, куда тебя самого после это спустят? Вот то-то и оно. – Она немного сбавила тон, успокоилась. – А чтобы у тебя сомнений не оставалось, я тебе скажу еще кое-что, глупый. Впрочем, не ты глупый, все вы мужики глупые. Глаза у вас в жопе, видят совсем не то, что нужно. Не то, что у нас – женщин. Раз поглядела – и на всю жизнь. Я твою матушку сколько видела? Час? А ты-то всю жизнь при ней прожил. Неужели не помнишь родинку у нее на шее – ведь точно, как у Танечки, на том же самом месте. Видать, это у вас семейное, по женской линии передается. Ну что, еще не веришь? – Она поднялась. – А не веришь, ну и бог с тобой. Мне-то что за дело. Можешь ее еще к себе пригласить. Она тебе вроде сильно понравилась.

Сергей вдруг как живую увидел перед собой мать – властную, когда-то красивую женщину с гордо посаженной головой на высокой шее. Увидел и родинку – точно там, чуть ниже уха. Матери не нравилась эта метка, и потому она нередко носила косынки, высоко закутывая в них шею.

Он сидел, опустив в стол голову, а мегера теперь смотрела на него сверху вниз – презрительно, надменно. И тогда он убитым голосом, принимая всю свалившуюся на него тяжесть, сказал:

– Ну, хорошо – мне ты отомстила, я дал тебе для этого основания. Но девочка чем перед тобой провинилась? Ее-то ты за что?…

– Девочка?! – воскликнула она. – Шлюха – твоя девочка. Какая ей разница – мужиком больше, мужиком меньше. Да если бы она и узнала, кто ты такой, то и тогда бровью бы не повела. Подумаешь… Кстати, ты знаешь, как они называют таких, как ты? Папик. И трахаются с папиками напропалую – лишь бы деньги платили. А заплатят побольше, то и с конем будут трахаться. Им все равно. – Она помолчала немного. – А потом я тут ни при чем – ты сам ее подцепил, блядун проклятый. Не я же, в самом деле, тебе ее в постель уложила.

Она вышла, так хлопнув дверью, словно он и без того уже не был убит, и нужно было нанести ему удар милосердия.

Он не сомкнул глаз до самого утра – сидел, тупо уставившись перед собой. Он временами почти и не думал ни о чем, просто погружался в это отчаяние. Ему казалось, что тяжесть, обрушившаяся на него, ему не по силам, что лучший выход – связать два ремня, закрепить их вон на том тройнике, разводящем по комнате отопительные трубы, сунуть голову в петлю и вся недолга. Он даже примерился было: встал на стул у стены и посмотрел, хватит ли длины ремней. Но, в конечном счете, он отмел этот вариант как малоэстетичный и слишком уж окончательный. Однако ничего другого в голову ему не приходило, а потому он в середине ночи спустился вниз и уломал дежурную (все было закрыто) достать ему бутылку коньяка. Ее, видимо, убедили не столько деньги, сколько вид клиента, который был похож на наркомана в ломке – не дай ему дозу, так гостиницу разнесет.

Коньяк оказался наилучшим выходом. Он унес его в страну, где любые трагедии казались делом смешным и пустяшным, где легко разрубались самые запутанные жизненные узлы, где кто-то – то ли черт, то ли ангел, наделенный властью управлять судьбами людей, – подошел к нему и сказал: «Все это можно исправить, если хочешь. Отмотать назад и сделать так, что ты не встретишь девочку, не уложишь ее к себе в постель, ничего этого не будет. Хочешь?» Сергей пустил в незваного гостя бутылкой из-под коньяка и проснулся, разбуженный звонком.

Он долго не мог сообразить, кто ему звонит среди ночи, но потом понял, что уже давно не ночь, а звонит ему Витька, который ждал его к двенадцати в одном из властных городских кабинетов. Сергей извинился, сказал, что приболел и на сегодня все дела отменяются. На том конце провода раздалось что-то вроде смешка, потом Витька сказал: «Ну, давай, поправляйся», – и повесил трубку.

Он поправлялся целый день, поддерживая себя слегка на взводе, на том самом градусе, который позволяет не воспарять туда, где глубины морей не доходят до колена, и в то же время не тонуть на мелководье, хотя вряд ли его ситуация могла быть отнесена в разряд мелководья.

Около половины восьмого он нетвердой походкой спустился в ресторан, оглядел столики – Танечки не было. Есть ему не хотелось, – его слегка мутило, а при мысли о еде тошнота подступала к горлу, – и он вышел на улицу, прошелся трусцой туда-сюда, вернулся в гостиницу и, преодолевая себя, подошел к конторке мегеры.

– Мне нужно ее видеть, – с места в карьер сказал он.

– А я-то тут при чем, тебе нужно – ты и видь.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты ведь можешь ей позвонить, позвать…

– Ничего я не могу. Она сама себе голова. Захочет – придет. Не захочет – не придет. – Мегера погрузилась в свой компьютер, давая понять, что разговор закончен.

Сергей чертыхнулся и снова направился на улицу. В дверях он лоб в лоб столкнулся с девочкой. Не говоря ни слова, он взял ее за руку и повел к себе в номер, еще не зная, что скажет ей. Девочка покорно шла рядом с ним, по лицу ее гуляла едва заметная улыбка.

На сей раз он не закрыл дверь на защелку, но девочка даже не заметила этого. И лишь когда он усадил ее на стул, она недоуменно подняла бровь.

– Я уезжаю сегодня, – сказал вдруг Сергей, сам удивляясь тому, что говорит. – Он откашлялся. – Дело вот в чем… Я бы хотел не терять с тобой связи… Я хотел бы помогать тебе… – Он клял собственное косноязычие, но слова давались с трудом, а те, что давались, выходили какими-то некруглыми, уродливыми.

Недоуменное выражение не исчезало с лица девочки. А он смотрел на нее в ужасе, чувствуя, что сегодня она желанна ему не менее чем вчера – недаром он запустил бутылкой в явившегося ему в нетрезвом сне доброхота. Он сглотнул слюну, и девочка, видимо восприняв какие-то его флюиды, встала и подошла вплотную к нему, чтобы попробовать крепость его плоти. Он перехватил ее руку, поднес ее пальцы к губам, поцеловал.

– Этого больше не будет, – сказал он. – Я хочу тебе помогать просто так. Просто за то, что ты такая, какая есть. Я буду присылать тебе деньги…

Теперь на ее лице помимо недоуменного появилось еще какое-то выражение. Такое бывает у школьницы, которой задали слишком сложную задачку по алгебре.

– И вот еще что, – продолжал Сергей, которого мутило все сильнее и сильнее, – он слишком много выпил за последние двадцать четыре часа. – Я хочу, чтобы ты бросила все это. Чтобы не шлялась больше по гостиницам и не соблазняла мужиков. Ты меня понимаешь? Деньги у тебя будут, так что тебе не нужно будет делать это ради денег.

Ему стало совсем плохо – тошнота подступила к самому горлу. Он сказал девочке «Подожди, я сейчас» и опрометью бросился в ванную. Его вырвало какой-то вонючей жижей, и он после этого долго чистил зубы. Когда он вышел, девочки не было. Он бросился вниз, заглянул в ресторан, выбежал на улицу – девочки не было.

Он вернулся в свой номер, посмотрел на стол, где стояла пустая бутылка, а рядом с ней лежал стакан, потом быстро собрал вещи, расплатился за постой и, выйдя из гостиницы, направился к единственному стоящему о подъезда автомобилю. «В аэропорт», – сказал он, и машина тронулась. Он сидел на переднем сидении, уставившись перед собой в темень плохо освещенного города. Мыслями он был где-то далеко, и уж по крайней мере не в машине, потому что, когда на окраине города водитель притормозил, чтобы подобрать двух голосовавших на обочине мужиков, Сергей даже не возразил.

– Может, тоже в аэропорт, – сказал водитель.

Один из голосовавших приоткрыл переднюю дверь и через голову Сергея спросил у шофера:

– До аэропорта не подбросишь?

– Да садись, чего там, – не торгуясь, сказал водитель, и два мужика затиснулись на заднее сидение. Когда машина тронулась, один из севших вытащил сигарету и закурил, сказав шоферу:

– Я тут у тебя покурю, отец. – Не спросил разрешения, а сообщил, словно и не сомневался в согласии. Сигарета оказалась такой вонючей, что Сергей закашлялся, а закашлявшись, вышел из своего ступора, вернулся к реальности. Машина уже выехала из города и теперь неслась по пустой дороге – по обе стороны лес, тянущийся, может, на сотни километров. Молча они проехали еще минут пять, потом один из пассажиров на заднем сидении сказал:

– Старик, останови-ка, а то поссать захотелось.

Водитель сбросил газ и включил мигалку, а Сергей всем своим существом почувствовал, что сейчас произойдет что-то непоправимое, для него непоправимое, и в это последнее мгновение перед ним, показалось ему, мелькнуло лицо его девочки – засияло на мгновение в темноте, словно выхваченное светом фар. А потом – когда машина почти остановилась, он ощутил удавку на своей шее, и хотя и ждал чего-то в этом роде, но вскрикнул как-то жалобно и попытался было просунуть под шнурок пальцы, но еще через несколько секунд, голова его безжизненно обвисла, а выпучившиеся глаза теперь и в самом деле уставились в никуда.

Водитель деловито обшарил карманы мертвого пассажира, пока двое его сообщников занимались чемоданом с нехитрыми командировочным багажом. Улов в карманах оказался побогаче – десятка полтора тысячных бумажек да кредитная карточка.

– Вот ведь суки, стали со своими кредитками ездить, что ты с ними будешь делать, – сказал шофер.

– Оставь, может пригодиться, – сказал один из задних. – Ты там все посмотрел?

– Да все вроде, – ответил водитель. И тогда двое вышли из машины, вытащили с переднего сидения труп и уволокли в лес. Минут через десять они вернулись, и машина тронулась.

Один из тех, что прежде сидел сзади, – это был парень лет двадцати пяти-двадцати семи – теперь перебрался на переднее сидение.

– Дай сюда, – сказал он, протягивая руку шоферу, и тот передал ему бумажник. Парень ловкими пальцами прошелся по всем отделениям, обследовал все кармашки, вытащил фотографию девочки лет двенадцати, повертел ее между средним и указательным пальцами.

– Может, кому надо – на следующую ходку для сеансов? – хохотнул парень, приоткрыл окно и выкинул фотографию в ночь.

© 2007, Институт соитологии