Текст книги "Вендари. Книга вторая"

Три дня спустя Саша Вайнер встретилась с балетмейстером Йозефом Хасрайтером и договорилась о паре пробных репетиций. Он долго хмурился, не веря, что хронические травмы Саши могли кануть в небытие, но в конце все-таки согласился дать ей второй шанс. Саша знала, что он уже поставил на ней крест, поэтому волновалась на репетиции больше, чем нужно. Но легкое, воздушное тело сделало свое дело, и не прошло трех месяцев, как Саша снова вышла на сцену Венского Придворного Театра.

Ее несовершенный, но сносный для разговоров французский помог ей сблизиться с известной приезжей балериной Николет Эбер, которую, благодаря предыдущим заслугам и громкому имени, держали в труппе, несмотря на нескончаемые травмы и хронические обострения. Возможно именно потому, что Николет напоминала Саше саму себя до того, как она получила кровь Клодиу, они сблизились, стали сначала подругами, а затем любовницами. Последнее не было случайностью, а скорее чем-то продуманным, рассчитанным до мелочей.

Николет Эбер было почти тридцать, и в отношениях с Сашей она никуда не торопилась. Сначала они говорили о балете, потом о мужчинах. Потом о мужчинах и женщинах. Затем снова о балете, подарках, цветах и плате за ночь. Во время этих разговоров Николет рассказала Саше о своих развлечениях с женщинами. Вообще-то она никогда не скрывала свои интересы, но Саша как-то и не думала об этом, пока не случился подобный разговор.

– Женщины не хотят нас купить. Им нужна любовь, – сказала Николет Эбер.

Затем они долго говорили, вспоминая мужчин, которые покупают танцовщиц. Они не называли имен и не уточняли, что та или иная история относится конкретно к ним, но это было и не нужно. Немного вина, немного желания забыться. Эти откровения вошли в привычку. Саша долго берегла рассказ о том, как ее вырвало на хозяина театра, где она выступала прежде, но в итоге выболтала и эту историю. Саша ждала смеха, но вместо этого Николет начала развивать тему однополых отношений.

– Не думаю, что я смогу испытывать к женщинам что-то кроме дружбы, – честно призналась Саша.

– Но это лучше, чем бороться с отвращением к мужчинам, – сказала Николет.

Они выпили еще вина, поцеловались. Отвращения действительно не было.

– Только не надо запихивать в меня свои пальцы, – попросила Саша, когда они легли в постель.

– Хорошо. Не буду, – пообещала Николет и долго ласкала Сашу, пока та не заснула.

Оргазма не было, но стена рухнула. Николет не торопила Сашу, ни к чему не обязывала. Так продолжалось несколько месяцев. Потом Саша Вайнер стала получать удовольствие от этих игр. Ее первый за последние годы оргазм был бурным и долгим.

– Теперь я должна ласкать тебя? – спросила она Николет.

– Только если ты хочешь.

– Сегодня нет.

– Тогда я подожду. – Николет улыбнулась и поцеловала Сашу в щеку. Саша закрыла глаза и спустя мгновение заснула.

Ее отношения с Николет Эбер длились почти полтора года. Потом Николет пропала. К тому времени она уже не выступала, и люди шептались, что она вернулась обратно в Париж. Но люди ошибались. Николет убили. Ее обескровленное тело нашли почти месяц спустя на окраине города. Это было пятое убийство балерины за последние два месяца, но Николет Эбер оказалась самой известной.

Убийцу звали Сиджи Нойдеккер. Но поймать ее так и не удастся. Она заберет жизни еще трех балерин и только потом успокоится. Последней и самой известной жертвой окажется Саша Вайнер. Дело не получит широкой огласки, потому что Саша Вайнер выживет, а смерть остальных третьесортных балерин расценят как неизбежное зло. Какое-то время, для видимости, власти будут еще искать убийцу, кто-то сделает его портрет – мужчина с аристократичным лицом и узкими как у женщины плечами.

Когда этот портрет появится в газетах, Саша Вайнер будет долго удивляться, откуда вообще взялось это описание. Возможно потому, что никто не мог заподозрить в похищениях и убийстве женщину, убийца так и остался непойманным. Вероятно, именно поэтому ей с такой легкостью удавалось похищать своих жертв. Хотя, зачастую, главную роль играли деньги.

«Богема Вены пестрит такими же шлюхами, какой была она сама, только платят им намного больше», – как-то так думала Сиджи Нойдеккер, бродя по дешевым театрам, посещая бездарные постановки. Ее хозяин требовал чистой крови без вирусов, остальное его не интересовало. Хозяин по имени Гэврил. Он не любил Вену, не любил Европу, не любил людей. Иногда Сиджи Нойдеккер казалось, что однажды это пьющее человеческую кровь существо окончательно спятит и убьет всех своих слуг. Но Сиджи не боялась смерти.

Смерть довольно часто заглядывала ей в глаза, когда она продавала себя на улицах Вены. Продавала за хлеб. Поэтому, когда ее сделали слугой, она и выбрала в качестве своих жертв представителей балета. Когда-то, еще в другой жизни, она завидовала им, ненавидела их. Деньги, которые они иногда получали за ночь, Сиджи на улицах могла заработать лишь за несколько месяцев. Конечно, это все осталось в прошлом, когда она стала слугой странной твари по имени Гэврил, но обида все равно была. Поэтому, когда от Сиджи потребовали новых жертв, новой пищи, она обратила свой взор на балет.

Ходила по дешевым театрам, выбирала танцовщиц, которые нравились ей меньше других, ждала, когда закончится постановка, встречалась с выбранной женщиной и говорила, что ее хозяин хочет встретиться с ней. Девушки хмурились, сомневались, но Сиджи отсчитывала десятки и сотни марок с такой легкостью, что все они соглашались. Согласилась и Николет Эбер.

По дороге в загородный дом Гэврила Николет без умолку болтала на плохом немецком, что ей надоела жизнь в Вене и что она мечтает вернуться в Париж и открыть там балетную школу. Сиджи с охотой поддерживала этот разговор, наслаждаясь всеми этими мечтами и надеждами француженки, которые никогда не сбудутся. Когда Гэврил пил кровь Николет, Сиджи стояла рядом и смотрела, как жизнь уходит из этих голубых глаз. Последней в ее списке оказалась Саша Вайнер. Сиджи не планировала, что все закончится на этой балерине, но Гэврил приказал ей отныне держаться подальше от театров. Приказал после того, как прокусил Саше Вайнер шею. Метаморфозы вспыхнули на его лице. Сиджи знала, еще пара мгновений и все закончится, но… Но что-то пошло не так. Гэврил отпрянул назад, заглядывая Саше Вайнер в глаза.

– Кому ты служишь? – спросил он балерину.

– Служу? – растерялась она.

– В тебе течет наша кровь, – его взгляд устремился к Сиджи Нойдеккер. – Где ты нашла ее?

– В балете.

– В балете… – Его взгляд не мог принадлежать человеку. Саша смотрела ему в глаза и думала лишь о том, что не хочет умирать. Именно об этом она и сказала ему. – Ты просто слуга, – сказал Гэврил.

– Но я не слуга! Я балерина.

– Кто твой хозяин?

– У меня нет хозяина.

– Не ври мне.

– Я не вру. – Саша отчаянно пыталась заплакать, разжалобить, но она была балериной, а не актрисой.

– Давай я просто убью ее, – предложила хозяину Сиджи. Он не услышал ее слов, не взглянул на нее.

– Если ты никому не служишь, тогда почему в тебе течет наша кровь? – спросил он Сашу Вайнер.

Зажимая ладонью прокушенную шею, она рассказала о Клодиу.

– Тебя изнасиловал один из нас? – не скрывая отвращения, спросил Гэврил.

– Он не изнасиловал… Он просто заплатил и…

– Так ты шлюха или балерина?

– Балерина, но… – Саша замолчала, поджала губы, косясь на Сиджи Нойдеккер. – Клодиу писал, что я должна танцевать целую вечность.

– И ты надеешься, что будешь жить целую вечность? – спросил Гэврил.

– Я не знаю. – Саша зажмурилась, увидев, что лицо Гэврила снова меняется. – Пожалуйста, не убивайте меня.

– Почему? – Черные глаза смотрели, казалось, прямо в мозг. Саша пыталась найти ответ, но ответа не было. Она просто хотела жить и все. Ей не нужны были причины, чтобы жить. И Гэврил, кажется, видел это в ее мыслях. – Когда Клодиу снова пришлет тебе свою кровь, узнай обратный адрес. Мне нет дела до моего соплеменника, но я с удовольствием сверну шею его слугам.

– Так мы не убьем ее? – удивленно всплеснула руками Сиджи Нойдеккер.

Она служила первый год и многого не понимала. Впрочем, не понимала она и столетие спустя. Что-то гневное и необузданное жило в ней. Что-то непокорное. Именно это чувство заставляло ее поступать наперекор законам своего хозяина.

Иногда Гэврил хотел ее убить, избавив от необходимости служить, но где-то подсознательно Сиджи именно этого и хотела. Поэтому древнее существо сохраняло ей жизнь. Оно не прощало ее. Нет. Оно ждало, когда Сиджи полюбит эту жизнь, и вот тогда он заберет у нее все. Сиджи знала, что так оно и будет, поэтому старалась ненавидеть мир изо всех сил. Она завела сотни любовников, забыла о своих обязанностях. Сиджи знала, что у Гэврила есть другие слуги, поэтому ей было плевать. Плевать на все. Даже когда у нее появилась дочь.

– Хочешь, чтобы я убила ее для тебя? – спросила Сиджи хозяина, зная, что он только и ждет, когда в этом мире появится хоть что-то, что ей дорого. Гэврил долго смотрел ей в глаза, затем качнул головой.

– Я заберу ее, когда она подрастет, – пообещал он. – Воспитай ее лучшей слугой, чем ты.

Сиджи так и не поняла, играет с ней Гэврил или просто говорит то, что у него на уме. Нужно было ждать. Сиджи назвала дочь Мэйдд, отдав на воспитание в семью, которой платила за содержание своего ребенка, навещая девочку раз в несколько месяцев, обычно совмещая визиты с днем выплат.

Когда Мэйдд подросла, Сиджи стала водить ее в балет. Странно, но после того, как она убила много лет назад несколько балерин, ненависть к танцовщицам прошла. Сейчас ей нравились эти постановки. Она сидела со своей дочерью в первых рядах и ловила себя на мысли, что надеется и Мэйдд приобщить к балету. Не стать балериной, а просто наблюдать за этим. Но Мэйдд не нравилось. Сиджи видела это. А еще она видела знакомого балетмейстера – Сашу Вайнер. Ту самую Сашу Вайнер, которая сбежала из Вены, как только Гэврил отпустил ее. Сбежала больше века назад. Сейчас на вид ей было не больше сорока.

– Узнаешь меня? – спросила ее Сиджи Нойдеккер, пройдя за сцену, когда постановка закончилась.

Саша Вайнер кивнула, затем посмотрела на дочь Сиджи. Сиджи улыбнулась и в свою очередь посмотрела на глупую молодую француженку, которая сопровождала Сашу Вайнер.

– Это твоя дочь? – спросила Саша, все еще глядя на Мэйдд.

– А это твоя любовница? – спросила Сиджи, глядя на француженку. Француженка глуповато улыбнулась и сказала, что ее зовут Марджолэйн Лаффитт. – Мне должно о чем-то говорить это имя? – спросила Сиджи. Француженка смутилась и пожала плечами.

– Чего ты хочешь? – спросила Саша Вайнер.

Сиджи заглянула ей в глаза. Страха в них не было. Прожитые годы притупили чувство опасности. Сиджи спросила ее про кровь Клодиу, спросила о жизни, которая должна была давно закончиться. Француженка слушала все это и растерянно хлопала глазами. Точно так же хлопала глазами и дочь Сиджи.

– Ты пришла, чтобы убить меня? – все так же спокойно спросила Саша Вайнер.

– Убить? – Сиджи нахмурилась. – Нет. Просто хотела познакомить свою дочь с тобой.

– Зачем?

– Зачем? А зачем ты спишь с этой глупой француженкой?

– Я не глупая! – обиделась Марджолэйн Лаффитт. Саша Вайнер и Сиджи наградили ее тяжелыми взглядами. Француженка смутилась, проворчала что-то себе под нос, ушла, хлопнув дверью.

Она хотела закрыться в свободной гримерке и забыться, но все гримерки были заняты. Шум и суета раздражали. Марджолэйн вышла на улицу, закурила. Не успела она докурить, как мимо нее прошла Сиджи и ее дочь. Сиджи увидела француженку и сказала, что Саша Вайнер бросит ее раньше, чем она успеет понять это. Потом они поймали такси и уехали.

Дочь напряженно молчала, и Сиджи чувствовала вину за то, что отвела ее после постановки за кулисы. Разговор с Сашей Вайнер не получился, да Сиджи и не хотела разговаривать. Просто Саша была частью прошлого. Она напоминала ей о том, кем она когда-то была. Теперь от той прежней Сиджи ничего уже не осталось.

Она отвела Мэйдд к приемной семье, дала им еще денег. Ночь была холодной и тихой. Сиджи шла по пустынной улице Нью-Йорка. Вокруг ни случайных прохожих, ни бездомных. Лишь под одиноким фонарем стоял молодой парень в потрепанной кожаной куртке. Снег падал ему на жидкие светлые волосы, достигавшие плеч. Гэврил говорил, что когда-нибудь настанет день, и она сможет пить кровь обычных людей. Но сейчас Сиджи могла пить только кровь Гэврила. Лишь эта кровь давала ей сил, давно превратившись в наркотик, ради которого она живет. В этом Сиджи никому не признавалась.

Сейчас, глядя на светловолосого парня, Сиджи думала, что возможно именно сегодня стоит попробовать выпить своего первого человека. Предполагаемая жертва согнулась, пытаясь прикурить. Сиджи попыталась разглядеть его лицо – молодое, со светлой щетиной, но глаза были неожиданно темными, пытливыми. Он на мгновение взглянул на Сиджи, но этого взгляда хватило ей, чтобы понять – сегодня она никого не убьет. Она вообще не хочет никого убивать. Сиджи прошла мимо парня, надеясь что он не будет пытаться ни познакомиться с ней, ни ограбить. Он и не пытался. Сиджи молча поблагодарила его. Спустя четверть часа она уже не помнила об этой встрече. Не помнила до тех пор, пока не увидела этого парня спустя два месяца. Это был последний день ее жизни.

– Меня зовут Хэмп Сандерс, – сказал светловолосый парень. У него был большой охотничий нож. Он воткнул его Сиджи в живот и, поворачивая, требовал рассказать об остальных.

– О каких остальных? – спросила Сиджи, харкая кровью.

– Вы пьете кровь. Вы убиваете людей. – Хэмп Сандерс снова повернул свой нож. За его спиной стояли две женщины. Сиджи видела их прежде. Они следили за ней, наблюдали.

– Да кто вы такие, черт возьми? – спросила их Сиджи. Ответа не было.

Саша Вайнер узнала о смерти Сиджи Нойдеккер из газет. Журналисты смаковали подробности. На черно-белой фотографии была Сиджи Нойдеккер. Она лежала на дороге, раскинув руки. Черно-белый цвет скрывал детали, особенно вспоротый живот. Газету с этой фотографией принесла Марджолэйн Лаффитт.

– Ты правда никогда не бросишь меня? – спросила она Сашу.

– Почему ты спрашиваешь?

– Эта женщина сказала, что ты бросишь меня. – Марджолэйн ткнула пальцем в фотографию мертвой Сиджи Нойдеккер.

– Эта женщина уже мертва, – сказала Саша.

В тот день она и сама не верила, что когда-нибудь оставит эту юную наивную девочку. Марджолэйн было восемнадцать лет, и она напоминала Саше ангела. Особенно эти ее надежды стать танцовщицей. Она не хотела учиться, не хотела репетировать. Но она верила, что однажды проснется и станет самой известной, самой знаменитой и самой желанной. И еще этот акцент. Он напоминал Саше ее первую любовницу Николет Эбер. Но Сиджи Нойдеккер убила Николет. Сейчас она могла убить Марджолэйн. Могла, пока кто-то не забрал ее собственную жизнь. Значит, теперь Саша сможет оставаться с этой французской голубкой столько, сколько захочет. Но Саша не учла, что голубка потускнеет и увянет. Не сразу, неспешно, год за годом, но старость приходила за ней. Старость, которую Марджолэйн никогда не ждала.

– Ты угасаешь, – сказала ей однажды Саша, не зная, как лучше начать разговор о том, что между ними все кончено. Марджолэйн гневно сверкнула голубыми глазами. – Не обижайся, но… – Саша уже готова была сообщить о разрыве.

– А почему не стареешь ты? – спросила француженка.

– Я старею.

– Но не так, как обычные люди. – В глазах Марджолэйн горел огонь. Она вспоминала Сиджи Нойдеккер, вспоминала их недолгий разговор много лет назад. Вспоминала последнюю любовницу Саши – молоденькую армянку по имени Гаяне. – Думаешь, я ничего не знаю о тебе? – шипела Марджолэйн Лаффитт. Она искала повода для скандала, искала возможность выплеснуть гнев.

– Давай отложим этот разговор, – попросила ее Саша, решив, что избавится от этой змеи постепенно. Сначала построит стену в их отношениях, а потом сделает так, что француженка поймет, что в театре ей больше нет места и вернется к себе на родину или куда-нибудь еще, не важно, лишь бы подальше.

Но избавиться от Марджолэйн оказалось не так просто. К тому же чем больше Саша думала об этом, тем отчетливее понимала, что двадцать лет, которые они провели вместе, что-то значат в ее жизни. Она больше не хотела спать с Марджолэйн, но и прогнать ее не могла. Ей хотелось получить Гаяне, но сохранить где-то рядом француженку, сохранить старого друга. Не самого верного, не самого мудрого, но все-таки друга…

Вот в такой период жизни Саши Вайнер к ней и пришла дочь Сиджи Нойдеккер – Мэйдд.

– Ты помнишь меня? – спросила она.

– А должна? – Саша Вайнер смотрела на Мэйдд лишь мгновение, затем перенесла свой интерес на Макса Бонера, который мялся за спиной новой подруги. – Сколько лет твоему мальчику? – спросила Саша Вайнер Мэйдд, продолжая смотреть на Макса.

– А сколько лет тебе? – спросила Мэйдд. – Сто? Сто пятьдесят?

– О чем ты говоришь? – Саша Вайнер изобразила удивление, но внимание своим вопросом Мэйдд привлекла.

– Все еще не узнала меня? – Мэйдд улыбалась. – Я приходила сюда со своей матерью. Она сказала, что вы знакомы, но когда встретились, разговор у вас не получился. С тобой тогда еще была женщина. Француженка. Моя мать говорила, что вы любовницы. – Она недружелюбно прищурилась, назвала свое имя и на всякий случай имя матери.

– Я не знаю, почему убили твою мать, – сказала Саша Вайнер.

– Я здесь не из-за ее убийства.

– Тогда почему?

– Мне нужна твоя тайна.

– Хочешь жить вечно? – На лице Саши Вайнер появилось разочарование.

– Хочу убить Гэврила, – сказала Мэйдд. – Ты знаешь Гэврила? Вижу, что знаешь. Помню, что знаешь. – Со стороны Максу Бонеру казалось, что две змеи решили сразиться и теперь кружат вокруг друг друга, не решаясь сделать первый выпад. – Моя мать служила Гэврилу, – продолжала говорить Мэйдд. – Она делала для него много страшных вещей. Очень много. Думаю, именно поэтому ее убили. – Мэйдд пытливо закусила губу. – Но ты ведь никому не служишь, верно?

– Какое тебе до этого дело? – сухо спросила Саша Вайнер.

– Скажи, кто присылает тебе кровь древних?

– Откуда ты знаешь про кровь?

– Об этом знала моя мать.

– Она рассказывала тебе об этом?

– Я видела это в ее воспоминаниях. Всю ее жизнь, включая годы, когда она была шлюхой в Вене. И еще я видела, как Гэврил хотел убить тебя. – Мэйдд помрачнела. – Я видела очень многое… А после, когда умерла мать, стала видеть Гэврила. Почти каждую ночь, нужно лишь достаточно крепко уснуть. – В глазах Мэйдд появилось что-то темное, глубокое. Казалось, она и не понимает, что вспоминает свои ночные кошмары вслух: то стихает, смущаясь, то голос ее неожиданно нарастает в гневе. Наконец Мэйдд умолкла и растерянно смотрела не то на Сашу Вайнер, не то просто в пустоту.

– Знаешь, – сказала Саша Вайнер, словно услышанная история действительно тронула ее. – Когда-то я тоже пыталась разобраться в своем бессмертии, но после смирилась, начала принимать как должное. – На ее губах появилась усталая улыбка. – Мой тебе совет, сделай то же самое – смирись.

– Смириться? – Мэйдд наградила ее растерянным взглядом, словно только что проснулась и с трудом понимала, что происходит.

– Смириться? – впервые за время разговора подал голос Макс. – А как же Ясмин? Как же та девушка из семьи, пленившей Гэврила? Что будет с ней? Что будет с каждым из них?

– В жизни случаются вещи и похуже, – сказала Саша и назвала его милым мальчиком.

– А если бы это была ваша дочь?

– У меня нет детей.

– Тогда ваша любовница.

– Всегда можно найти другую.

– Вот как? – глаза Макса сверкнули гневом.

– О, только не пытайся пугать меня обещаниями, что заберешь мою жизнь, – прочитала его мысли Саша Вайнер. – Я живу уже слишком долго, чтобы бояться смерти.

– Тогда мы сожжем твой чертов театр! – прошипела Мэйдд, но взгляд ее все еще был отстраненным, растерянным.

– Театр? – Саша неприятно рассмеялась. – Театр можно отстроить заново.

Ее смех раздражал, выводил из себя. Но еще больше раздражало понимание, что ей глубоко наплевать на всех и на себя в том числе. Старуха устала. Она уже и сама не понимает, зачем живет, для чего живет. Смыслы растаяли, теперь осталась только желчь. Да и было ли когда-то иначе?

– Ненавижу эту старую ведьму, – сказала Максу и Мэйдд Марджолэйн Лаффитт, остановив их на выходе из театра. Ей было почти сорок, и Мэйдд тщетно пыталась разглядеть в ней черты той молодой француженки, которую она видела в этом театре в детстве.

Они договорились встретиться спустя час недалеко от Метрополитен-Опера, в одном из баров Манхэттена на Восточной Семидесятой Стрит. Кафе называлось «Люксембург».

Их посадили у высокого окна, белые жалюзи которого были открыты, и где-то там, за ним было видно, как живет ночной город, бежит куда-то, суетится. Скатерти на квадратных столиках были чистыми и белыми как снег. Между затянутых в красную кожу кушеток стояли вазы с гербариями. Стены были выкрашены в теплый желтый цвет. На подносах стояли графины с водой. Макс видел барную стойку, за которой красовались сотни бутылок с алкогольными напитками, которых Макс никогда не пробовал. Да он никогда и не слышал таких названий. И эти странные, одетые в костюмы посетители, напоминавшие Максу какую-то элитную вечеринку библиотекарей! После своего крохотного родного города и его убогих баров Макс чувствовал себя крайне неуютно в этом месте – сидел и нетерпеливо ерзал на плетеном стуле, пока Мэйдд делала заказ.

– А что будешь ты? – спросила она, протягивая Максу обрамленное красной рамкой меню.

– То же, что и ты, – отмахнулся Макс и чтобы изобразить, что чем-то занят, взял со стола спичечный коробок с названием кафе, выполненном золотыми буквами на синем фоне.

Официант принес два высоких бокала с густым красным вином, затем ужин на белых тарелках. Ужин, название которого Макс так и не решился спросить у Мэйдд. Он не мог есть в этом культурно-неприветливом месте. Рыба на тарелке ждала его, остывала, а он лишь снова и снова прикладывался к бокалу с вином. К тому же увядающая француженка опаздывала уже на четверть часа, и Макс от этого начинал нервничать еще сильнее.

– Не переживай так, – сказала Мэйдд. – Это большой город. Здесь пятнадцать минут опоздания ничего не значат.

Макс кивнул, заставил себя взять вилку, нож. Когда пришла Марджолэйн Лаффитт, он все еще возился со своим ужином. Она села на плетеный стул рядом с ним. Они говорили с Мэйдд так, словно Макса не было рядом. Он подумал, что как только закончится эта встреча, то сразу вернется в родной город. Не нужно ему все это, не хочет он слушать, что рассказывает француженка. Особенно ее жалобы на Сашу Вайнер.

Бывшая любовница получила отставку. Она зла. Она брызжет желчью. И она за долгие годы жизни здесь так и не избавилась от своего акцента. Особенно когда с волнением рассказывает о том, что Саша Вайнер не стареет. В голубых глазах зависть.

– Я знала, что что-то не так с тех времен, как ты приходила в театр с матерью, – говорит француженка Мэйдд Нойдеккер. – Сначала я, конечно, думала, что твоя мать спятила, но потом… Потом я стала следить за этой старой ведьмой Сашей Вайнер. И знаешь, что я поняла?

– Она пьет чью-то кровь?

– Именно, – француженка передергивает плечами.

Они разговаривают с Мэйдд еще минут двадцать так, словно знают друг друга много лет. Потом Лаффитт уходит, заявляя, что скорее всего когда Мэйдд снова приедет в город, то ее уже здесь не будет.

– Я вернусь домой, в Париж. Хватит с меня. – Она грустно улыбается, трогает Мэйдд за руку. Макс смотрит, как она уходит. Чуть раньше Лаффитт сказала, что долго следила за Сашей Вайнер, сказала, что ей удалось узнать адрес, откуда каждые полгода к Саше приходит кровь во флаконах из-под духов. – Сначала я думала, что это ее любовник, но… – Лаффитт снова улыбается. – Надеюсь, вы заставите эту старую ведьму встряхнуться, – говорит она, но в глазах нет злости. Она все еще влюблена в Сашу Вайнер и надеется на далекий, призрачный шанс быть с ней вместе.

Макс допивает вино, закуривает. Он и Мэйдд сидят за столом вдвоем, но Мэйдд все еще молчит, не замечая его, словно продолжает говорить с француженкой. Макс ждет пять минут, десять, поднимается из-за стола, говорит, что ему нужно подышать свежим воздухом.

– Не уезжай, – говорит Мэйдд. – Не бросай меня. Не сейчас.

– Я не бросаю. Мне не по себе в этом кафе.

– Ты не испугался, когда узнал о Гэвриле в подвале твоей девушки, а теперь бежишь от этих стен?

– Ни от кого я не бегу.

Макс выходит на улицу. Машины плывут сплошным потоком, фары сверкают, слепят глаза. Горят неоновые витрины. По дороге в кафе на Амстердам-Авеню он видел автобусную остановку. Просто забраться в автобус и ехать до конечной станции. И плевать на все, что остается за плечами. Просто ехать, бежать. Потом идти. Он может затеряться где-то среди сплетенных в клубок безумия дорог, которые ведут куда-то, если знать, куда хочешь добраться. Но если ты просто хочешь сбежать, то достаточно сесть на городской автобус – результат будет один. И ночь вокруг живет, ночь искрится. Ночь разевает свою пасть. Ночь ждет своих жертв…

Макс закурил, дошел до остановки на Амстердам-Авеню, но автобусы уже не ходили. Он понял это прождав почти час. Потом пришла Мэйдд Нойдеккер.

– Как ты нашла меня? – спрашивает Макс.

– Я ведь умею читать твои мысли. – Она садится рядом с ним на жесткую скамейку. На другой стороне улицы над входом в магазин большой плакат, сообщающий прохожим об открытии. На стеклянных стенах остановки стикеры с рекламой ночного клуба. Мимо медленно ползет патрульная машина. – Давай переночуем сегодня в отеле, а завтра отправимся в Портленд, – предлагает Мэйдд.

– Я хотел уехать от тебя, – признается Макс.

– Я знаю.

– Но автобусы уже не ходят.

– И это я тоже знаю. – Она берет его за руку.

Они возвращаются к кафе Люксембург, садятся в машину Макса, которую он готов был оставить Мэйдд. Но Мэйдд не умеет водить. Она указывает дорогу.

Теперь найти место для парковки, снять номер. Мэйдд расплачивается за номер, говорит, что когда мать была жива, то они всегда останавливались в отеле «Белклэир». Здание высокое, старое, из красного кирпича. Оно почему-то напоминает Максу тюрьму. Но внутри все снова глянцевое. Овальные коридоры, дорогие ковры на паркетном полу, кожаные кушетки, огромные зеркала на стенах. В номере две дубовых кровати, цветы в вазах на столиках и снова эти тепло-желтые стены.

– Здесь есть бар, – говорит Максу Мэйдд. – Можешь выпить что-нибудь, пока я принимаю душ.

Макс кивает. Мэйдд уходит в ванную. На мгновение мелькает кристальной белизной унитаз. На двери две вешалки, на которых висят белые махровые халаты с эмблемой отеля. Черные тапочки с точно такой же эмблемой. Макс сидит на кровати и курит. Он все еще хочет уехать, сбежать, поэтому подбирает слова, чтобы сказать о своем решении Мэйдд. Но когда она выходит из душа, в голове по-прежнему пустота.

– Мне неуютно здесь, – говорит Макс.

– Почему ты ничего не выпил? – спрашивает Мэйдд.

– Я не знал, как открыть этот платный бар. – Он видит, как она улыбается.

– Сходи, прими душ, а я пока смешаю тебе что-нибудь, чтобы ты успокоился.

– Не хочу душ. – Макс хмурится.

– Тогда я сделаю тебе выпить прямо сейчас. – Мэйдд говорит о том, как правильно смешивать напитки, но Макс не слушает ее. Потом они сидят на своих кроватях напротив друг друга и молча пьют. Волосы у Мэйдд все еще мокрые после душа, и Макс думает, что без косметики она выглядит моложе.

– Сколько тебе лет? – спрашивает он, закуривая еще одну сигарету.

– Тридцать шесть.

– И ты никогда не пила кровь тех существ?

– Только в детстве.

– Значит, твои тридцать шесть – это твои тридцать шесть?

– Значит. – Мэйдд смотрит ему в глаза, в мысли. Макс кивает. – Почему ты никогда не уезжал из своего города? – спрашивает она. Макс пожимает плечами. Мэйдд забирает у него сигарету, рассказывает о своих путешествиях по стране.

– Я думал, ты не можешь жить, пока не избавишься от своих снов.

– Я пыталась жить. – Мэйдд грустно улыбается, поджимает под себя ноги. Под махровым халатом ничего нет, кроме обнаженного смуглого тела. Макс знает это, но не понимает откуда. Возможно, он заметил что-то в вырезе белого халата, или же это показала ему сама Мэйдд, спроектировала это знание прямо в его мозг. – Моя мать говорила на трех языках, а я лишь на одном, – кривится Мэйдд. Она курит, почти не затягиваясь, словно делает это только для того, чтобы поддержать компанию. – Я все время думаю о той француженке, с которой мы сегодня встречались…

– Она тебе понравилась?

– Нет, – Мэйдд снова улыбается. – Мне не нравятся женщины.

– Тогда почему ты о ней думаешь?

– Ее акцент. Думаешь, она специально не хочет избавиться от него?

– Я не знаю.

– Моя мать идеально говорила на английском.

– У твоей матери был не один век, чтобы избавиться от акцента, а у французской лесбиянки лишь пара десятилетий.

Макс поднялся, решив, что теперь обязательно уйдет. Сядет в свою машину и будет ехать, пока не кончится топливо. Потом он бросит машину и пойдет пешком. Главное сейчас прогнать сомнения. Идти к двери, не оборачиваясь. Не слушать, не покупаться на дешевые просьбы.

– Пожалуйста, не бросай меня, – взмолилась Мэйдд. Голос у нее утратил уверенность. – Я не справлюсь одна. Не смогу. Только не снова. – Макс не отвечает. – Я не могу одна. Я ненавижу быть одна. Макс! – Он открывает дверь. – Если ты уйдешь, то я убью себя! – кричит Мэйдд.

Макс молчит, выходит за порог. Мэйдд идет следом за ним по коридору. Макс вызывает лифт, спускается вместе с Мэйдд в холл. Теперь улица. Халат на Мэйдд плотно запахнут, скрывая наготу, но люди оборачиваются, провожают ее растерянным взглядом. Мэйдд не обращает на них внимания, семенит за Максом, шлепая босыми ногами по тротуару.

– Если хочешь, давай остановимся в другом отеле. Если хочешь, давай поужинаем в дешевом баре. Если хочешь, давай вообще жить в машине.

– Ты чокнутая! – Макс наконец-то находит свою припаркованную у тротуара машину, садится за руль. Мэйдд забирается на пассажирское сиденье.

– Я знаю, что ты напуган, но это пройдет, – говорит она, молчит пару секунд, затем вспоминает Ясмин, ее семью. Вспоминает Гэврила, свою мать, свои сны…

– Я не передумаю, – говорит Макс, включает зажигание. Неожиданно острая боль пронзает мозг. – Что ты делаешь? – спрашивает Макс. Мэйдд молчит, лишь гневно сверкают ее глаза. Кажется, что все ее отчаяние материализовалось и теперь, проникнув своей железной рукой в голову Макса, сдавливает его мозг. – Господи! – Он сжимает ладонями виски. Кровь хлещет у него из носа, забрызгивает белоснежный халат Мэйдд. – Пожалуйста, перестань! – скулит Макс, решив, что сейчас умрет.